Вперед в прошлое 13

Глава 8 Грустный праздник

Только когда набивал пакет лекарствами для Наташки, вспомнил, что сегодня же восьмое марта! Я планировал купить подарок маме, отпраздновать с ней и Наташкой, но мысли вылетели из головы. Когда жизнь близкого человека под угрозой, переосмысливаешь свое существование, важное становится незначительным. То, что вчера казалось первостепенным, забывается напрочь. Я забыл даже о Вере, точнее о том, что хотел вечером ее поздравить, правда, не знал как.

В будущем можно будет послать букет курьером и остаться инкогнито. Ну, или еще что-то подарить. А сейчас цветы найти легко — некоторые предприниматели, такие как Лихолетова, выращивали тюльпаны и нарциссы к восьмому марта, а потом могли год жить на вырученные деньги. Это в феврале с цветами сложно. Но где найти курьера, которого бы никто не знал и который не проболтался бы?

А если просто оставить букет под дверью, позвонить и сбежать? Именно к такому варианту я склонялся. Теперь же снова мысленно к нему вернулся, параллельно думая, какой же грустный праздник получился у сестры.

Поднимаясь на лифте в отделение, испытывал неловкость, что праздник, а я даже цветка врачам и медсестрам не купил.

Отдав пакет Юлии, я побежал к мопеду и только теперь обратил внимание на тюльпаны на столе регистраторши. Пожилая женщина выходила из больницы тоже с тюльпанами.

К счастью, никто Карпа не тронул, и он стоял на своем месте. Вернулось ощущение собственного тела, и меня стало потряхивать от холода, ветер стал казаться пронизывающим, ледяным. Как бы с простудой не слечь после сегодняшнего марш-броска!

Но это фигня. Главное — Наташку откачали. Несмотря на сырую погоду, город полыхал алыми тюльпанами, белел нарциссами с оранжевой сердцевинкой, покачивали желтыми головами нарциссы с массивными цветками, встречались и белые бархатистые. Торговцы красотой выстроились вдоль улиц, толпились на остановках. Ни в какой другой день город так не благоухал, как сегодня.

Еще же к маме ехать, изображать радость…

Потому, остановившись, я купил большой букет нарциссов — они стоят дольше тюльпанов — сунул за пазуху и поехал домой. Чем ближе подъезжал, тем больше злился на бабку. Раньше она бежала на грохот калитки, теперь же, вон, прячется. Даже не спросила, что с Наташкой. Надо срочно валить! Вот только куда? Сейчас же позвоню по объявлениям!

Моя решительность улетучилась, как только я увидел брата. С опухшим лицом, серый и потерянный он сидел за столом. Вскочил мне навстречу.

— Угрозы для жизни нет, — отчитался я. — Наташе сделали небольшую операцию, несколько дней она проведет в больнице.

Боря ударил себя по лицу.

— Это я виноват! Я! Забыл, тупица, чертов уголь! Если бы не забыл… эх…

— Если бы да кабы, — сказал я, снимая ботинки, куртку, промокший свитер. — У Наташи было не все в порядке. Это могло случиться на физкультуре, во время пробежки на автобус, когда она несла сумки на рынок. Не надо себя винить.

Я стянул мокрые ледяные джинсы, посмотрел на волосы на руках, вставшие от холода дыбом.

— Легко сказать, — сказал Боря и шмыгнул носом, но вроде немного успокоился.

— Только маме не говори, хорошо? Ни сейчас, ни потом. Не стоит ее травмировать. Пообещай.

— Клянусь! — Боря приложил руку к груди.

— Ты титан не топил случайно? — поинтересовался я. — А то я замерз, аж заледенел.

Боря сделал брови домиком, шлепнул себя по лбу.

— Во я тупой! Ну почему не догадался?

— Пойдем топить. Растопим докрасна назло бабке. Только переоденусь.

Только я переоделся, как прозвучал междугородний звонок. Я бросился к телефону, рассчитывая услышать деда, но говорил незнакомый голос чуть хмельного мужчины:

— Привет. Павел? Позвони, пожалуйста, Наташу.

— Это кто? Андрей, ты?

Я приложил ладонь к трубке и сказал Боре, навострившему уши:

— Иди, начинай топить и жди меня там. Я скоро подойду, поговорить надо. Ну? Иди!

Боря кивнул и поспешил удалиться, за окном мелькнула его тень.

— Пашка, позови сестру! Поздравить ее хочу!

Только когда хлопнула дверь в котельную, я сказал:

— Наташа в больнице. У нее случился выкидыш и открылось кровотечение. Мне очень жаль. Никто не в курсе, что случилось, в том числе родители, огласка нам не нужна. Что ей передать?

— Пашка! Как же так? — Андрей мгновенно протрезвел. — Чем я могу помочь? Поздравить ее хотел. Хотел сказать, что у меня все получается.

— Ты можешь сказать мне, я завтра к ней пойду и все передам. Она обрадуется.

А заодно узнаю, не влез ли Андрей в какую-нибудь мутную схему. Посопев немного, Андрей раскололся:

— В общем, подал в суд на завещание. Нанял юристов… специальных юристов. Они все сделают. Расплачусь с продажи московской квартиры. Половина моя, половина их.

— Так-так-так… А не боишься ее вообще лишиться?

— Я и так ее лишился. А так есть надежда получить хоть что-то, у этих людей все схвачено. И есть надежда на хоть какие-то деньги. К тому же это решит вопрос с моей южной квартирой.

— То есть ты обратился к более сильным бандюкам? — уточнил я. — Заключал договор, или все на словах?

— На словах. Они чтут договоренности. Если заберут квартиру — и пусть, лишь бы тем мошенникам не досталась.

— Главное, чтобы жизнь твою не забрали, — предостерег его я.

— Это им незачем! Завершу дела с документами, закуплюсь книгами — и послезавтра назад.

— Наташу должны выписать к тому времени. Занял деньги у кого? Не у бандитов хоть? Эти могут на счетчик поставить, и тогда хана.

— У коллеги, мы с ним договоримся, — ответил он после минутного промедления. — Книги сейчас хорошо продаются, должны пойти.

— Ты поменьше говори об этом, мало ли.

— Все хорошо, Паша. Если не считать того, что случилось с Наташей… — Его голос потускнел. — Я очень хотел этого ребенка. Не представляешь, как хотел! Я все делаю для того, чтобы наша семья не знала нужды… А теперь, выходит, все зря?

— Что ты такое говоришь? Ты поступил как настоящий… рыцарь. Наташа будет тобой гордиться. Приезжай быстрее.

— Спасибо на добром слове, — вздохнул Андрей. — Я завтра позвоню в это же время, узнаю, как моя девочка. Ты же к ней еще пойдешь?

— Конечно. Не переживай, у нее все есть, и лекарства, и еда, и забота.

— Спасибо… До завтра, Павел.

Он отключился раньше, чем я с ним попрощался. Неужели появление ребенка что-то изменило в мозгах Андрея? Очень сомневаюсь. Скорее всего, его хватит на единственный этот порыв, и дай бог, чтобы его не надули, аферисты потенциальных жертв за версту чуют.

Одевшись и захватив полотенце, я побежал к Боре, чтобы принять горячий душ как профилактику простуды и поехать поздравлять маму.

Брат завороженно смотрел на ухающую печь титана, в помещении пока еще было холодно.

— Маме ни слова про Наташку! — напомнил я. — Скажем, что она подрядилась торговать тюльпанами и не может прийти. А торгует она на рынке, освободится поздно ночью. Если не распродаст остатки, то ей еще завтра выходить. Заплатить ей обещали пять тысяч. Не забудешь?

— Я, конечно, тупица, но не настолько же! Отлично понимаю, что мама запилит, даже если не за что. Наташка захочет — сама расскажет.

Мне подумалось, что в отделении, где лежит Наташка, куча персонала, и всем плевать на этику. Не дай бог будут мамины знакомые! Благо что больница от Николаевки далеко, а беременные девчонки, в том числе после неудачных абортов, для них не невидаль. Буду надеяться на счастливое стечение обстоятельств.

Пока с Борей шли к Маме, в голове крутились мысли, как заведующая меня выдоила досуха, глазом не моргнув. А я и рад стараться, совсем крышу снесло! И зло берет на себя, что поощрил эту хищницу, и ясно, что винить себя не в чем: любой готов отдать последнее, когда жизнь близкого под угрозой, и пойти на преступление, и ограбить, и даже убить. А такие Крюковы этим пользуются.

Вот приду завтра к Наташке и внушу заведующей… Что я ей внушу? Не брать взятки и не вымогать? Выполнять свою работу ответственно? Так сволочизм из нее никуда не денется, так и будет гнобить подчиненных и больных. А что, если провернуть кое-что посложнее? Что, если внушить ей эмпатию? Чтобы она ощущала боль этих несчастных женщин как свою. Тогда она точно перестанет относиться к людям как к кускам мяса, которые живут, чтобы или приносить ей прибыль, или причинять неудобства.

Мама ведь из медицины ушла из-за такой гангренозной начальницы, главврачихи Жо. И Гайде из-за нее ушла. Рыба-то с головы гниет. Если не сработает… значит, не сработает, быстро оттуда сбегу и больше не буду попадаться Крюковой на глаза.

Когда пришли домой, оказалось, что мама нас ждет, а отчим укатил колымить. Получив букет, мама расцеловала меня, Борю и сказала:

— Через полчаса Вася приедет, давайте вместе праздновать?

Боря скорчил рожу, мама потрепала его по щеке обняла.

— Ну пожалуйста! Он не будет к тебе придираться! Так хочется, чтобы мы были настоящей семьей хоть иногда. Наташа где, с Андреем?

— Она подрядилась продавать тюльпаны. Пять тысяч ей обещали, — сказал Боря.

— Эти цветы мы у нее купили, — поддержал беседу я. — Сейчас все в тюльпанах, ты видела? Даже в центре Николаевки Лихолетова наша торгует.

— Это твоя одноклассница? — уточнила мама. — Маленькая такая, с одуванчиком на голове и… — Она изобразила два арбуза на уровне груди.

Боря улыбнулся.

Глядя на изобилующий салатами стол, я сглотнул и заурчал желудком, улыбнулся.

— Конечно мы подождем Василия, это ведь твой праздник!

Интересно, где сейчас Вера? Одна или с кем-то? Так хотелось подарить ей такой же букет и увидеть, как она улыбается! Чертова весна, совсем крышу снесло. А что же будет, когда потеплеет?

Следом на ум пришел Каналья. Кого он сегодня поздравляет? Оказывается, это тоже важно — чтобы была женщина, которую хочется поздравить с восьмым марта.

Отчим пришел чуть раньше, тоже с цветами и огромным тортом, расцеловал маму, и мы уселись за стол. Боря печально ковырял ложкой пюре, гонял по тарелке кусок отбивной — все еще грыз себя за то, что забыл про уголь. Мама поглядывала на него с тревогой, Василий балагурил, рассказывая любимые байки о том, что вот один мужик как-то…

Я пытался отшучиваться, хотя было невесело, но вроде получалось. Постепенно мамин взгляд начал наливаться обидой, потом — злостью. Вот уже и ноздри недовольно раздувает, на Борю поглядывая — наверное думает, что он демонстрирует свое недовольство Василием. Еще немного, и начнутся претензии, потому я тихонько вывел маму в зал и сказал:

— Ты не злись на него. Борю отругал учитель живописи, и он расстроился. Это не из-за Василия. Ты же знаешь, какой у нас Боря…

Мама посветлела лицом, кивнула удовлетворенно. Ну что за человек? И мысли не возникло, что у сына могут быть неприятности!

Василий выставил на стол бутылку вина, а поскольку они с мамой пятикапельные, быстро развеселились и перестали замечать Борину грусть. Грусть и на меня временами накатывала, стоило представить, каково там Наташке, она ведь ребенок совсем! Только настроилась на новую роль, и тут — на тебе! Она, наверное, и имя ребенку уже придумала.

Так мы с Борей дотерпели до девяти вечера, а когда маме стало не до нас, набрали тормозок Наташке в больницу и поехали домой на автобусе.

В полдесятого я позвонил по объявлениям о сдаче жилья, которые срывал в течение нескольких дней, и на завтра договорился о просмотре двушки и трешки в районе, где живет Гайде.

Боря набрал бабке уголь и поставил в условленном месте, но она к нам так и не вышла. Наверное, чувствовала вину и боялась попадаться на глаза — а вдруг покусают? Я отлично понимал ее мотивы. Это не безразличие, а страх посмотреть нам в глаза. Ведь гораздо сложнее признать свою вину или хотя бы ее часть и извиниться, чем уйти с радаров и залечь на дно.

В Наташкином товаре я нашел блок «Сникерсов», взял несколько — постовой сестре, процедурной и дежурному доктору. Взял упаковку кофе — для Юлии. Вдруг она будет на месте? Хотя вряд ли после ночной смены. В общем, если дежурная будет нормальная, это ей. Врачи с их зарплатами мало что могут себе позволить, кофе за двадцать тысяч и подавно.

В понедельник я еле высидел на уроках и прямо с рюкзаком, где лежали учебниками, шоколадные батончики и еда для Наташки, рванул в больницу, рассчитывая, что продавцы цветов не все распродали и мне будет чем поживиться. Так и оказалось. Возле рынка старушки продавали нарциссы и уставшие тюльпаны. Вчера они стоили, как крыло самолета, а сегодня их готовы были раздать почти даром.

Так я у одной бабули купил огромный букет белых нарциссов, у второй — желтых. Собрал большой букет для Наташки, перевязал лентой, которую взял у той же бабули. Остальное раздам женщинам, которых встречу в отделении, и медсестрам — пусть их трудная жизнь станет чуть светлее.

В больницу я шел в приподнятом настроении. Нарциссов было, как в мультике у щенка, который «просто так». Сразу же я подошел к регистратуре, протянул девочкам по цветку — они заулыбались. Встретил пожилую санитарку с каталкой, вручил ей три цветка, поздравил с прошедшим, она зарделась, как девочка.

Поднимаясь в лифте с зареванной женщиной, подарил цветок и ей, пообещав, что он принесет ей удачу, и все будет хорошо.

Вышел на своем этаже, двинулся по коридору, раздавая цветы встречным пациенткам — и пожилым, и юным. Сперва по одному, потом по три, потому что букет и не думал редеть.

Медсестричку с капельницей отвлекать не стал, направился на пустующий пост, отсчитал пятнадцать цветов, достал из кармана «Сникерс»…

— Ты что тут… — грозно прогромыхал за спиной женский голос.

Я обернулся. На меня надвигалась… надвигалось нечто огромное, усатое, носатое, пучеглазое и очень грозное в белом халате. На мгновение меня парализовало, казалось, что она сейчас обрушится, сметет…

— Я хотел вас поздравить. — Протянул я ей букет и батончик. — У вас такая тяжелая неблагодарная работа. С прошедшим праздником… милая сестричка!

Вспомнилось, что Каналья учил обращаться так даже к старушкам. На глазах с грозной фурией произошла метаморфоза, она часто заморгала, взяла цветы, и вот уже не грозовая туча летит, а стоит растерянная женщина, которой цветы в последний раз дарили, наверное, лет двадцать назад.

— Вот неожиданно! Спасибо. А ты к кому?

— К Наташе Мартыновой, я ее брат.

Женщину перекосило, она потупилась — я насторожился, заподозрив неладное.

— Что с ней?

— Ее… как бы это сказать… разбил психоз. Чтобы не причинила себе вред, ее привязали к кровати.

Я читал, что такое случается у тяжелых больных, но сейчас чувствовал, что дело в другом. Потому недолго думая прямо с цветами бросился к сестре.

В палате стояло восемь коек. Шесть соседок Наташки посмотрели на меня кто с жалостью, кто — с неприязнью. Я швырнул букет на свободную кровать и, не снимая рюкзака, метнулся к Наташке. Она была очень бледной, волосы разметались по подушке, на щеке красовался кровоподтек. За руки и за ноги лоскутами простыней ее привязали к кровати.

— Забери меня отсюда! — прокричала она, а я замер, не зная, что делать.

Вдруг она и правда не в себе, вон как глаза блестят… Но у нее они всегда так блестят, когда она злится.

— Пошла вон, ведьма! — крикнула Наташка, глядя мне за спину.

Там высилась медсестра-горилла.

— Я не сумасшедшая! Развяжите меня! — Наташка дернулась и разрыдалась.

Не похоже на припадок, похоже на обычную женскую истерику. Я обнял Наташку, она дрожала всем телом, скользкая щека скользила по моей щеке.

— Пашка, я не сумасшедшая. Я спросила, что со мной. Она мне сказала, что я никогда… что я… я… бесплодная… дефективная. Что я уро-од! Зачем жить, если я — дефективный уро-од⁈

— Кто сказал?

— Врачиха. Лы… лысая.

— Фашистка, — откликнулась толстая страшка под капельницами. — Довела девочку.

И тут внутри меня будто бы оборвалась струна. Я распрямился, развязал сперва ноги, потом руки сестры, обернулся к медсестре, рассчитывая отбиваться от нее, но прочел на ее некрасивом лице… понимание. И тетки в палате смотрели с пониманием.

Наташка была только в трусах. Закутавшись в простыню, она свернулась калачиком. Вдохнув и выдохнув, я снял рюкзак, погладил ее по голове и сказал:

— Эта лысая — дура и мизантроп. Она ненавидит людей. Я разговаривал с той, что тебя спасала. Она сказала, так бывает, но ничего фатального, ты сможешь выносить и родить. Если совсем уж случай тяжелый, то делают операцию, после которой ты все сможешь. Ты ведь тяжелое подняла и спровоцировала… Так что ничего фатального.

Наташка судорожно вздохнула и пролепетала:

— Зачем же так… если это неправда… Или ты врешь?

— Можешь поговорить с Юлией, она грамотная, но сегодня не дежурит. Я не разбираюсь в женских болячках, откуда бы мне такое знать? Просто передаю то, что она мне рассказала.

Я положил цветы ей на тумбочку, вытащил тормозок с едой.

— Вот, это тебе, поешь.

Меня еще трясло от злости, но я заставил себя успокоиться. Надо быть решительным и холодным, иначе ничего не получится. Другой бы на моем месте желал Крюковой смерти, мучений, болезней, но что это изменит? Только умножит зло, которого и так с избытком. У меня для нее было кое-что полезное. Только получилось бы.