Второй шанс

Глава 19

— Где чека? — спросил я, взглянув на его руки.

— Да не знаю я, — простонал Шопен. — Пальцы уже не де’жат! Пацаны, быст’ее!

Он так вцепился в гранату, что пальцы совсем побелели. И долго он её так держит. Выдернул чеку сразу, как только начали палить, но кидать поначалу было некуда — вокруг наши. Когда выяснилось, что и в тумане свои, огонь сразу стих. Опять штабные всё напутали, но обошлось без жертв, среагировали вовремя.

А Шопен так и стоял, держа гранату. Вот только чеки под ногами у него где-то нет.

— Да чё ты паришься? — к нему подошёл Шустрый с куском проволоки. — Давай сюда. А чё руки трясутся, будто в них мухи ***?

— Ха’э, Шустр’ый! Помоги лучше!

— Заманал уже подкалывать, Боря, — недовольно сказал Слава Халява. — Давай быстрее, и без шуточек своих. Найди чё-нибудь.

— Вот первым же волком взвоешь, Халявыч, — Шустрый начал отматывать проволоку, — когда на гражданку вернёшься, а меня там не будет, и шутить над тобой некому. Соскучишься, млин. Кто тебя, мажора, стебать будет? Друзья твои московские?

— Вернусь — от облегчения выдохну, что твою рожу больше не увижу.

Они оба вставили проволочку в гранату. Пронесло. Но Шопен держал её дальше, ещё крепче, чем раньше.

— Отпускай, Толян, — сказал я.

— Не могу, — пожаловался Шопен. — Пальцы свело. Не 'азжимаются.

— Ну давай сделаем, — Шустрый снова был здесь. Он взял Толика за руки и начал разжимать пальцы по одному. — Как с маленьким будем. Этот поросёночек пошёл на базар, этот поросёночек…

— Да хватит уже! — вскричал Шопен. — Смех***чки твои достали!

Мы с трудом разжали цепкую хватку по одному пальцу и забрали гранату. В таком виде она пойдёт на растяжку. Прапорщик как раз, говорят, вычислил, где по зелёнке передвигается снайпер, подстреливший Митяя на прошлой неделе, и мы уже оставили там парочку подарков.

— Ну ты, Шопен, конечно, жадюга, — сказал Шустрый, оглядев гранату. — Если уж вцепился, то не отдашь.

— Надо было чего-нибудь взамен дать, — засмеялся Самовар, подходя ближе. — Он бы гранату сразу выпустил. А без обмена бесполезно пытаться.

Все заржали.

— Иди вы все, шутники х’еновы, — замахнулся на Самовара Шопен, но не сильно обиделся, сам засмеялся.

— Чё у вас там стряслось? — к нам быстро шёл прапорщик Иванов. Голос злой. — Чё столпились опять? Снайпера вызываете? Так он и в туман увидеть может.

— Мы гранату обезвредили, товарищ прапорщик, — ответил я, показывая ему. — А то чуть не взорвалось.

— И ржёте, как кони, вся округа слышит, — недовольно проговорил прапор и добавил неразборчиво: — Пацаны, блин, детство в жопе играет.

Он отобрал гранату и разогнал нас по постам.

— А помните, как Шопен гранату отдавать не хотел? — смеялся Слава Халява. — Вцепился в неё мёртвой хваткой.

— Ну и память, — пробурчал Шопен.

— Не забудешь, — сказал я и повернулся налево. — А у тебя что случилось?

— Не проканало, — объявил Шустрый, возвращаясь за стол. — Говорит, что жених есть.

— А чё магазин открытый? — хмыкнул Славик, глянув вниз. — Так к ней и подошёл, с расстёгнутой ширинкой?

— А, чё-то отэтовалось всё, — Боря смущённо кашлянул и полез застёгивать ширинку. — Не заметил.

— Решил не затягивать? — едко спросил Халява. — Сразу к делу решил переходить?

— Иди ты. Тебе-то какая разница?

— Как какая? Переживали за тебя, чтобы ты мозги перестал нам выносить, а то заманал уже всех. Подошёл бы к ней с застёгнутыми штанами, не придумывала бы она никакого жениха. Одна пришла, сто пудов. Я вот к ней подойду щас, ни про какого жениха не вспомнит. А ты — дерёвня, штаны расстёгнутые!

— А ты чё на мою ширинку-то всё время смотришь, Халявыч? — Шустрый ехидно засмеялся.

— Завали!

Боря сегодня без привычной тельняшки. Он где-то нашёл и кое-как погладил белую рубашку, ничего другого на выход у него не было. Волосы вообще пригладил водой, но упрямый хохолок наверху всё так же торчал несмотря на все попытки его уложить.

Кабак назывался «Хуторок», и мы заняли большой стол у окна. Это центр Тихоборска рядом с мэрией и площадью Ленина, поэтому здесь уличное освещение было, в отличие от остального города. На площади, рядом с большим бюстом Ильича, уже стояла ёлка, сильно сдавленная с боков, ещё не расправилась. Ничем не украсили, но до Нового года ещё есть время.

Много людей мы не приглашали, из пацанов пришли только мы всемером и Маугли. Звали ещё несколько человек, но день сегодня рабочий, не у всех есть время на посиделки.

Звали однорукого десантника Гришу Верхушина, но он уехал к тёще в деревне. Звали Коробочку, но тот не пошёл — не выносит шум и яркий свет, голова начинает болеть, и от громкого шума у него часто накатывает паника. Танкист Федин уехал в Китай за товаром, разведчик Сунцов — в область к родственникам, а Моржов хотел прийти, но звонил и извинялся — уехал на вызов. Передал, что если освободится, то прибежит сразу.

Нам семерым сейчас проще — в двадцать лет время на такие собрания находить куда проще. Так что тут собрались все свои, проверенные.

Правда, держали в голове кое-что: сейчас такая обстановка, что кто-то может копать против нас, поэтому напиваться всей толпой в людном месте нам противопоказано. Мало ли как это могут использовать другие, ведь мы же у всех на виду. Но это пока, потом ещё повеселимся.

Вот и следили с Царевичем на пару, чтобы никто не перепил. Самый уязвимый в этом плане — Слава Халява, потому что у него от выпитого может капитально сорвать крышу. Но он сегодня оказался за рулём, совсем неслучайно, чем он оказался недоволен.

Из девушек пришли Даша, нарядившаяся в зелёное платье, и подруга Газона, которую он называл своей невестой, но с нами она особо не говорила. Больше никого, хотя мы предлагали Самовару позвать ту девушку, но он отказался наотрез. С этим он упирался сильно, но вода камень точит. У остальных парней постоянной пары пока не было, Царевич по-прежнему шифровался, а у Халявы слишком беспорядочные связи в своих клубах.

Подруга Газона явно чувствовала себя не в своей тарелке, а вот Дашу наши разговоры не смущали, даже сама иногда что-то говорила. А что может смутить медсестру из военного госпиталя? Пацанов вроде нас она повидала немало.

— Вкусный салат, — она подложила мне немного. — Попробуй, а то не ешь совсем.

— Я в армии сколько угодно съесть мог, а сейчас уже нет, — я хмыкнул. — Наелся, — я кивнул на тарелку, где осталось несколько кусочков шашлыка.

— А это что? — Даша заметила очередную тарелку.

— Салат с авокадо.

— Даже не слышала никогда. А это фрукт такой?

— Фрукт, но не сладкий. Халява заказывал, он в таком спец.

В зале жарко, пахло жареной курятиной. Официантки разносили закуски и горячее, на столе стояли бутылки, порезанные фрукты, соки и компоты. Стол полный, скидывались все, кто мог, ведь повод подходящий — провожали Маугли.

Играла музыка в соседнем зале, «Осень-осень», группы «Лицей», парочки иногда танцевали.

Мы сидели, особо не пили. Шустрый всё пытался с кем-нибудь познакомиться и поминутно отходил то к одному столику, то к другому, Шопен необычно задумчивый и всё время молчал, а остальные болтали с нашим бывшим ротным.

— Да вообще, там такая история была, нафиг, — рассказывал Маугли, жестикулируя двумя руками. — Ещё Аверин живой был, Царство ему небесное, писал наградные листы. Писал на Бакунина, когда тот Андрюху вынес — он показал на Славика, — на Старицкого за танк, — на меня, — а на Царёва я сам писал.

— Ого, — удивился Руслан. — А за что?

— Ты смеёшься? — наш старлей нахмурился. — За что, ещё спрашивает? Да много на кого писали. На вас семерых точно на всех, вы же там проторчали хрен знает сколько, дольше многих. Опытные, не сдулись, и сколько пацанов обучали, рассказывали им всё. Думаете, никто не видел? Столько людей вернулось благодаря вам.

— А сколько не вернулось, — заметил помрачневший Славик.

— Ты, блин, хорош гундеть, боец. Не об этом думай.

Принесли ещё большие тарелки с шашлыками. Куски мяса, обжаренные рёбра и запечённые овощи были разложены на листьях салата. Я оценил только свиную шейку, рёбрышки и курицу, а вот баранина была жестковата. Зато отлично удались запечённые грибы.

— Короче, — Маугли наклонился вперёд. — Написали мы бумаги на награждения. Через две недели из штаба приходит отписка — оформлено неправильно. Где-то с ошибкой написано, где-то листок грязный, где-то смятый, где-то вообще в крови измазан. И отказали, типа, всё по новой присылайте.

— Вот гадство, — Шустрый поморщился и потянулся через весь стол с вилкой, чтобы попробовать салат.

— Держи, — Халява подал ему тарелку. — Себе положи, потом назад поставь, чё ты как единоличник, из общей чашки один жрёшь?

— Ну и когда сразу отвечают, а когда — через месяц или два, — продолжал Маугли. — И почти всегда ответ один — переделывайте. А вот капитан в штабе, который наградные листы принимал, под конец войны уже подполковником стал. Себя-то не забывал наградить. И медалей у него, как у Брежнева — полная грудь.

— Сразу скажут — герой, — язвительным тоном сказал Самовар.

— Угу. И вот что-то не устроило, а ответ вообще может прийти через несколько месяцев, что надо переделывать. Вот так с медалями и вышло, что ни у кого нет. Может, дойдут когда-нибудь.

— Угу, когда им самим вешать некуда будет, — пробурчал Самовар.

— Я теперь не поведусь на эти медали, — Славик хмыкнул. — Не поверю. А то начнут вручать, и опять схватят.

В зале на нас косились. Внимание привлекал в основном Самовар, которого подкатили к столу на коляске. Пашка был немного смущён: туалеты сейчас в принципе не предназначены для инвалидов, никто с таким не парится. И если по лестнице мы его затащили легко, то чтобы сходить в туалет, приходилось кому-то ему помогать перебираться через все препятствия по пути.

— Мы-то ещё недолго там пробыли, — задумчиво сказал Самовар. — Я книгу недавно читал, про кавказскую войну в 19-м веке. Она там шла лет пятьдесят. С Шамилем воевали.

— С Басаевым? — хмыкнул Шустрый.

— Помалкивал бы — за умного бы сошёл, — Паша недовольно посмотрел на него. — Ни ума, ни фантазии.

— Да ладно, харэ на меня наезжать.

— Наезжать, — передразнил Самовар. — Короче, там наши воевали пятьдесят лет, жили там, привыкли.

— Вспомнил капитана из пятой роты, — сказал Царевич. — Он рассказывал, что у него прапрадед на ней воевал. Ещё писал в дневнике, что и правнуки там воевать будут.

— Да, так и вышло. Но у тех, кто там тогда был, отношение совсем другое было ко всему. Они там слишком со всем срослись, привыкли. Человек — такое существо, что ко всему привыкает. Им те горцы стали привычнее всего остального.

В зале стали оглядываться — появились новые гости, которые сразу направились в отдельное помещение, закрытое толстым чёрным пологом. Трое человек: один в длинном пальто, уже седеющий, рядом с ним — хмырь в сером пиджаке и затемнённых очках, замыкал шествие широкоплечий парень в тёмно-красном пиджаке и с цепью, с очень наглой рожей. Явно бандиты, и выглядят соответствующе.

— Чё, Газон, начальство пришло? — Шустрый засмеялся.

— Гарик это, — тихо сказал Саня. — Ходит иногда по кабакам.

Этот Гарик — авторитет почище Налима, намного серьёзнее. Налим — бригадир, а этот стоит над ним. Сам Налим тоже вскоре появился и торопливо прошёл в тот зал. Сделал вид, что нас не заметил.

И чего им тут надо? Дела свои пришли утрясать, бандиты любят ходить по кабакам.

А вскоре какой-то парняга подошёл к Газону, и тот поднялся, виновато поглядев на нас.

— Ненадолго отойду, — сказал он. — Зовут.

— К начальству на разбор, — продолжал веселиться Шустрый.

— Найди себе уже бабу, — бросил Газон ему на прощание. — Вот как Царевич нашёл.

Сидевший в одиночестве Руслан вздрогнул, но тут же сурово посмотрел на Шустрого, чтобы тот не подходил с расспросами.

— А чего не пригласил сюда? — спросил я.

— Не ходит, — неуверенно сказал Царевич и медленно перевёл взгляд на Маугли. — Так что, Ильдар, что надумал?

— Первые компы через пару недель начнём собирать, когда всё придёт, — добавил я. — И под Новый год открываемся.

— Да вот думаю-думаю, — Маугли потёр лоб. — И всё не придумаю. Хотя интересно, что выйдет, конечно. А сколько, говорите, компьютеры стоят?

— По две с лихуем тыщи баксов, — отозвался Шустрый. — А ты чего такой грустный сегодня? — он ткнул Шопена, опустившего голову.

— А? — тот поднял голову.

— Да спрашиваю, чё грустный такой?

— Иди уже куда-нибудь, — начал прогонять его Халява. — Всех достал.

Тут Шустрый поднял голову — заметил кого-то в зале.

— О, я же её знаю, — он поднялся и торопливо куда-то пошёл.

— Свали, наконец, — пробурчал Славик ему вслед.

Похоже, Боря решил пригласить девушку на медленный танец, как раз включили «Дым сигарет с ментолом» Нэнси.

А чего бы и нет? Я посмотрел на Дашу.

— Пошли? — предложил я.

— Да я как бы не умею, Старицкий, — начала оправдываться она.

— А я вообще в последний раз в школе танцевал, на выпускном, — признался я. — Наступил однокласснице на туфли и порвал, она на меня очень обозлилась.

— У меня только такие на выход, — Даша посмотрела вниз.

— Буду аккуратно.

Мы вышли с ней в центр зала на потёртый паркет, и она обхватила мою ладонь тёплыми пальцами. Я положил вторую руку ей на талию, чувствуя упругость под платьем. Она взялась свободной рукой мне за плечо.

— Опять не удалось, — заметила Даша, глядя куда-то в зал.

— Ты про Борю?

— Да.

Шустрому сегодня не везёт, снова отшили, и он пошёл доставать Самовара. А мы с Дашей начали медленно двигаться. От неё пахло чем-то свежим, недорогими духами, но с приятным запахом, он даже перебивал запах курева от соседних столиков.

— Всё-таки наступил, — сказал я, чуть не отдавив ей ногу. А то свет над танцполом совсем тусклый.

— Это ничего, — она улыбнулась, подняв голову. — У тебя всё равно хорошо получается. А помнишь, мы с тобой телевизор смотрели в ординаторской?

— Не забудешь. Сидели долго, пока ящик не стал пищать, когда программа кончилась. И чай пили крепкий, чтобы не уснуть. Помню.

Сидели тогда с ней и целовались, но дальше дело не пошло — госпиталь всё же слишком людное место, и даже ночью дежурную медсестру постоянно отвлекают.

И судя по всему, мы вспомнили одно и то же.

— А ты всё о доме говорил, — продолжила она, прильнув чуть ближе. — Что как вернёшься, то всё наладишь.

— Вернулся и потихоньку налаживается, — я чуть принял её к себе поближе.

Её дыхание участилось — или мне показалось. Между нами осталось совсем мало пространства, и я чувствовал тепло её тела через одежду.

— А я вот когда приехала, хотела к тебе зайти, — сказала она. — Да вот думала — вдруг у тебя кто-то есть? Давно же не виделись, вдруг ты меня забыл?

— Не забыл, как видишь, — я ей улыбнулся. — И никого нет.

Она тоже улыбнулась, посмотрев мне в глаза. И воспоминание той девушки из госпиталя стало живее, очень яркое, не как в той жизни, когда память о молодости со временем тускнела.

Сейчас всё слишком ярко — и память, о плохом, но и о хорошем, и ощущения, и мысли, и даже прикосновения.

— Честно говоря, тогда, когда ты из госпиталя выписался, — сказала Даша, — очень тогда на тебя обиделась, — она отвела взгляд.

— Почему?

— Тебя комиссовать могли по ранению, и ты бы домой вернулся, всё бы спокойно стало. От тебя требовалось просто позвонить куда надо. А ты — туда поехал. Назад. На войну. А вот сейчас думаю — зато вы все вернулись, все вместе. А то бы…

Не договорила, но я понял, о чём она. Как медсестра в военном госпитале, она часто видела таких парней, кто потерял всех друзей. И Даша имела в виду, что если бы я уехал, бросив остальных, и они бы там погибли, то винил бы себя до конца жизни. Многие раненые на этом сгорали эмоционально, когда сами спасались, а товарищи погибали. И она это видела.

Так в целом и вышло, просто уехал уже после войны. Тогда вернулся к ним, сделав один правильный выбор, но ошибся после, не понимая в мирной жизни ничего.

Но сейчас всё иначе, я пользуюсь тем вторым шансом. И дело не только в том, что жизнь пошла иначе, и с людьми всё меняется, со всеми, с кем я когда-то был связан.

Вот как именно сейчас, с ней, тем более, она сама приехала в другую часть страны, чтобы мы с ней могли увидеться, и это я тогда пропустил.

— Все вернулись, — сказал я. — И ты здесь. Значит, так и должно было случиться, да?

— Да.

Песня закончилась, заиграл Агутин — «хоп-хей, ла-ла-лей», но мы так и стояли в центре зала, не расходясь.

— Слушай, Даша, — я дождался, когда она посмотрит на меня. — Вечером может ко мне? Посидим, фильм посмотрим. Я у Царевича видик взял, кассеты разные.

— Ты же не один живёшь.

— Отец в командировку уехал на несколько дней в область.

— Только если недолго сидеть, — всполошилась она. — Мне завтра утром на смену.

— Недолго, — сказал я, зная, что вряд ли так получится. — Посидим ещё здесь и поедем.

— Конечно. Ещё не всё съели, — Даша засмеялась.

Мы вернулись за стол. В моё отсутствие Царевич зорко следил, что Халява не напился, а остальные ни с кем не передрались. Шустрый снова пошёл предпринимать новую попытку.

— А что за тайна у тебя, Руся? — спросил я у Руслана, придвигаясь к нему. — А то даже Газон знает.

— Он видел, — прошептал Царевич, окинув зал. — Скажу попозже, только Шустрому не говори. А то проходу не даст потом.

— Не скажу никому, раз так хочешь. Колись уже.

— Да дело в том…

А тем временем из второго зала, где стоял широкоплечий охранник, никого не пуская, вышел Газон и направился к нашему столу.

— Старый, — он наклонился ко мне. — Брат, в натуре, с тобой побазарить хотят.

— А по поводу? — спросил я. — Из-за Кислого?

— Да сто пудов, хотя не говорят. И ещё из-за чего-то, — Газон был смущён. — Но если чё — я там рядом буду, Старый, и впишусь при любом раскладе, отвечаю.

В нём я не сомневался. Пусть ему близка вся эта блатная тема, свою сторону он выбрал давно.

Значит, городские авторитеты хотят со мной поговорить? И чего им надо? Явно, что встреча не сулит ничего хорошего. Будут делать предложение, от которого сложно отказаться, как в фильме.

— Посмотрим, — сказал я. — Но я с ними поговорю, тут лучше узнать, чего им надо, а не бегать, — я поднялся и подмигнул Даше. — Ненадолго, скоро вернусь.