Арбитр Пушкин

Глава 11

Признаться, столь раннее отречение князя Константина от престолонаследия меня напрягло. Я уже как-то привык, что грузный корабль Истории слабо реагирует на возню отдельных личностей. Хотя, может я сам себя накручиваю и дело вовсе не во мне, а появлении в этом мире той же магии. Так что — это вовсе не я раздавил бабочку Брэдбери, она сама подохла, может, чуть раньше времени и не в единственном экземпляре.

Признаться, напрягло меня и замечание Великого князя Николая, который не случайно поведал мне о возросшей активности Императрицы — матери и её советах, а заодно и пожаловался, что спокойно жить стало трудно. Чуть ли не каждый день его фотографируют и часто упоминают в газетах.

— Катенька, солнышко, ты же у меня всё знаешь. Подскажи мне, у нашего Императора в последние месяцы никаких изменений заметных не произошло? — спросил я у жены во время утреннего чая.

— Хм, говорили, что он отменил несколько поездок и стал проводить много времени в Троицком соборе, припадая к мощам Сергия Радонежского. Ты находишь это странным?

— А… Нет, конечно. Тут можно сказать, что и я в какой-то степени виноват, не вдруг ответил я супруге.

— Ты?

— Государь раньше много времени и сил тратил на поездки, а теперь у него появился самолёт, и он стал уделять больше внимания церкви, — тут же придумал я объяснение своим расспросам.

— Ещё я слышала, что он собирается ограничиться существующим количеством военных поселений. Говорили, что Аракчеев получил приказ — новых не создавать.

Опс-с… А вот это уже тревожный звоночек. На одном из заседаний нашего Общества, когда речь шла про сокращение численности армии, при её качественном росте, я как раз пренебрежительно высказался про эти поселения, в канве шапкозакидательских настроений нашего генералитета.

Совпадение? Кто знает. Но услышав от Николая про интерес Императора к моим замечаниям, пожалуй, мне больше не стоит высказываться на темы армии и политики государства, а ограничиться частными вопросами — улучшениями связи, пары — тройки видов вооружения и развитием промышленности.

— Надо же… А ведь с военными поселениями — это была его идея. Даже Аракчеев был против, — покачал я головой.

— Но принялся их выполнять с завидной энергией, — возразила Катенька.

— Да, как исполнитель он хорош. И Императора боготворит, — не мог не признать я этого факта.

— Кстати, говорят, государь имел приватный разговор с английским послом, и они вдрызг разругались, — припомнила жена.

— Странно, с чего бы это, — состроил я удивлённую физиономию, и кажется, удачно.

Вроде жена не заподозрила вранья.

А я лишь руки потёр — значит дошёл до Александра мой анонимный подарочек — свод английских законов и две потёртые книжицы со служебными штампами, где и были приведены те таблицы грузов, которые используют для повешения детей.

В газетную статью Император мог не поверить. Оттого пришлось расстараться, чтобы мне за деньги достали оригинальные документы из пригорода Лондона.

Грустно, конечно, но Александр Первый был всегда известен своей проанглийской позицией. Надеюсь, мои старания зря не пропадут и теперь при дворе влияние англичан перестанет быть чересчур заметным.

Катенька, отхлебнув чаю, задумчиво сказала:

— А ещё, говорят, государь велел перевести на русский какие-то французские книги. Не знаю какие, но шепчутся, что про Америку.

Я чуть не поперхнулся. «Неужели… »

— Интересно, — пробормотал я, делая вид, что просто размышляю вслух. — Может, про революцию там или колонии…

— Не знаю. Но, кажется, это не понравилось графу Нессельроде.

— «Ну конечно не понравилось!» — мысленно усмехнулся я. Карл Нессельроде, министр иностранных дел, был ярым сторонником Священного союза и противником любых «опасных идей». Если Александр действительно заинтересовался трудами французских просветителей или, скажем, отчетами о североамериканской республике — это могло означать сдвиг в его взглядах.

Но радоваться было рано.

Через пару дней мне довелось лично убедиться, что перемены в настроениях императора — не выдумки. На одном из вечеров у князя Голицына, где собирались люди самых разных взглядов, я невольно стал свидетелем разговора между двумя сановниками.

— Вы слышали? Государь распорядился пересмотреть условия аренды казённых земель. — Шёпотом сообщил один из них.

— Опять? — вздохнул другой. — Да что с ним происходит? То военные поселения заморозил, то теперь это…

— Говорят, ему донесли, что нынешние порядки разоряют крестьян и они голодают.

Я притворился, что рассматриваю картину на стене, но уши навострил.

— Кто бы мог донести? Аракчеев?

— Нет, тот как раз против. Он сам у себя в имении крестьян голодом морит, выдавая им определённое количество продуктов, и не более того. Слышал, будто бы кто-то подкинул ему расчёты через третьи руки…

«Бинго».

Я медленно отошёл, стараясь не привлекать внимания. Получалось, что мои установки работали. Но теперь главное — не переборщить. Если Александр начнёт слишком резко менять курс, его же окружение может взбунтоваться.

На следующее утро я получил неожиданное приглашение — меня просили явиться в Адмиралтейство для консультации по «техническим вопросам».

— Каким именно? — с виду равнодушно поинтересовался спросил я у курьера.

— Не могу знать, сударь. Но приглашение исходит от вице-адмирала Моллера.

— «От Моллера?» — подумал я, мысленно прищурившись, но в ответ лишь рассеянно кивнул.

Какая интересная фигура на горизонте! Моллер только недавно вернулся из Кадикса, перегнав туда пять линейных кораблей и три фрегата, которые были проданы Испании.

Делать нечего — пришлось ехать.

В кабинете адмирала, помимо него, сидел ещё один человек — высокий, сухопарый, с пронзительным взглядом. Я сразу узнал его: хорошо мне знакомый Михаил Сперанский.

— А, вот и наш знаток новейших технологий! — приветливо сказал Моллер. — Господин Сперанский заинтересовался вашими предложениями по оптимизации канцелярской работы.

Я едва сдержал удивление. Сперанский, некогда блистательный реформатор, сосланный в Нижний Новгород, а теперь снова приближённый к государю? Значит, Александр и правда меняет курс.

— Чем могу быть полезен? — вежливо поинтересовался я.

Сперанский улыбнулся:

— Мне рассказали, что вы предлагали некий аппарат для быстрой переписки документов. Не могли бы вы подробнее…

Я кивнул и начал объяснять принцип работы гектографа (простейшего копировального устройства), о котором заикнулся в Обществе, мысленно отмечая: «Прогресс пошёл. Но теперь главное — не попасть под колёса».

Ведь если за мной уже начали присматривать такие люди, то рано или поздно кто-то задастся вопросом: «А откуда он всё это знает?»

И тогда мне придётся либо врать ещё изощрённее… либо бежать.

Оба собеседника внимательно слушали мой рассказ о гектографе, временами задавая уточняющие вопросы. Их интерес был не праздным — видно было, что они уже продумывал, как эту технологию можно внедрить в канцеляриях.

— Вы говорите, краска должна быть особого состава? — переспросил Мллер, записывая что-то в блокнот.

— Да, но её можно изготовить и довольно просто. Главное — соблюсти правильные пропорции.

— А срок службы у таких копий?

— Зависит от качества материалов, но даже простые продержатся несколько месяцев.

Сперанский обменялся взглядом с Моллером, и в его глазах мелькнуло что-то вроде одобрения.

— Господин Сперанский сейчас работает над реформой государственного управления, — пояснил адмирал. — И, если ваше изобретение действительно ускорит документооборот, это будет весьма кстати.

Я кивнул, стараясь не показать, как меня насторожило это «кстати». Сперанский снова в деле? Значит, Александр действительно задумал что-то серьёзное.

— Конечно, я готов предоставить вам все свои рабочие наброски. Они вполне проработаны. — Сказал я.

Разговор затянулся. Моллер оказался удивительно подкован в технических вопросах, и я то и дело ловил себя на мысли, что мне приходится сдерживаться, чтобы не выдать знаний, которые в этом времени ещё не должны существовать.

Когда мы наконец закончили, Сперанский вдруг спросил неожиданное:

— Скажите, Александр Сергеевич, а откуда у вас такой широкий кругозор? Вы ведь не инженер по образованию?

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Мои интересы всегда были… разносторонними, — осторожно ответил я. — Да и в Европе сейчас много новых идей. Мы недавно вместе с женой посетили Пруссию, где я увидел много полезного, что не помешало бы и нам внедрять.

— Да, Европа… — Сперанский задумался. — Кстати, а что вы думаете о проектах Фурье?

Я едва не подался назад. Фурье? Социалист-утопист? Откуда Сперанский вообще знает о нём? В тысяча восемьсот девятнадцатом году его труды ещё не были широко известны…

— Я… поверхностно знаком с его концепциями, — медленно сказал я. — Но считаю их преждевременными для России.

Сперанский внимательно посмотрел на меня, затем кивнул:

— Интересная позиция.

Больше он не стал развивать тему, но я понял: он проверял меня.

Возвращаясь домой, я обдумывал эту встречу. Всё складывалось в тревожную картину:

Александр I явно начал менять политику — от охлаждения к Англии до заморозки военных поселений.

Сперанский снова в фаворе — а значит, возможны новые реформы.

За мной начали присматривать — и явно не только из-за технических изобретений.

Значит, моё влияние каким-то образом заметили, но и я попал в поле зрения серьёзных игроков, определяющих внутреннюю политику страны.

Дома меня ждал новый сюрприз. Катенька встретила меня взволнованная:

— Ты представляешь, сегодня ко мне заезжала княгиня Голицына! Говорила, что императрица-мать хочет пригласить нас на чай!

— Мария Фёдоровна? — я остолбенел. — С чего бы это?

— Не знаю, но она упомянула, что её очень заинтересовали мои вышивки…

Я чуть не застонал. Вышивки? Да Катеньку последний раз за пяльцы сажали лет десять назад! Это был явный предлог.

— Когда? — спросил я, стараясь сохранить спокойствие.

— Послезавтра.

Отлично. Значит, у меня есть день, чтобы понять, что за игра началась.

На следующий день я отправился в только что открывшуюся публичную библиотеку — под предлогом поиска технической литературы. На самом деле мне нужно было проверить одну догадку.

Я попросил каталог новых поступлений и… нашёл.

«Путешествие по Северо-Американским Штатам», перевод с французского, тысяча восемьсот девятнадцатый год.

Так. Значит, Александр и правда интересуется Америкой.

Рядом лежала ещё одна книга: «Опыт о законоположении» Бентама — труд, критикующий традиционные монархии.

Я тихо присвистнул. Кто-то явно подкидывает императору «опасное чтение». И, судя по всему, не только я.

Но кто?

Я огляделся. В дальнем углу зала сидел человек в тёмном сюртуке, тоже листающий книгу. Наши взгляды встретились на секунду — и он тут же опустил глаза.

За мной следят. Я медленно вышел, чувствуя, как петля вокруг меня сжимается.

Вечером я получил ещё одно «приглашение» — на этот раз от Аракчеева.

«Александр Сергеевич! Жду вас завтра в одиннадцать утра в Канцелярии. По вопросу новых ружейных образцов».

Я сжёг записку в камине.

Теперь было ясно: игра пошла по-крупному.

И если я не найду способа остаться в тени — следующая «встреча» может быть уже не такой вежливой.

Середина сентября в Крыму — это нечто потрясающее. Солнце уже не жарит, как летом, а вода в море — тёплая.

Одним словом — бархатный сезон.

Кстати, по одной из версий, словосочетание «бархатный сезон» в моём мире появилось в конце XIX века именно в Крыму. Правда, тогда оно означало не сентябрь, а конец апреля — начало мая. Время, когда Царский двор переезжал из Петербурга на юг и менял зимние меха на бархатные одежды.

В этот раз в Крым прибыла не вся Императорская семья, а только Мария Фёдоровна с Николаем Павловичем.

Но даже без полного двора свита оказалась внушительной. Так что нам с Катей пришлось не только потесниться в своём новом особняке, но и отдать гостевой дом, который мы планировали использовать летом для отдыха наших родителей и младших братьев.

А куда было деваться, если на царских землях стояло всего несколько домиков для будущих строителей, а проекты новых особняков ещё только готовились⁈

Мой Адмирал…

Именно так и с большой буквы я теперь называю своего управляющего. Пусть звучит фамильярно, но Дмитрию Николаевичу это нравится. При таком обращении он даже плечи расправляет и приосанивается — видимо, вспоминает свою службу на флоте.

Так вот, мой Адмирал, узнав о предстоящем нашествии из столицы, чуть белугой не взвыл:

— Где мы столько мебели на всех найдём⁈ — хватался он за голову. — Не на тюфяках же спать семье Императора и всем, кто с ними прибудет!

Пришлось в дело вступить Кате и срочным образом в своём пространственном контейнере привезти на гидроплане из Велье партию мебели и посуды. Даже отправку Новгородскому помещику пяти готовых комплектов спальных гарнитуров перенесли на время. Хорошо, что покупатель оказался понятливый и сменил гнев на милость, когда узнал, кому предназначается изготовленная изначально для него мебель. Ну и небольшая скидка на покупку свою роль сыграла.

Да-да, у Екатерины теперь есть свой контейнер.

Как оказалось, если в него поставить несколько шкафов, то весь гардероб можно всегда иметь под рукой. Насколько я понимаю, для женщин это не просто удобно, а жизненно необходимо.

Жалко, что эссенция Пространства — редкость. Иначе я бы развернулся: какая состоятельная дама не мечтает о личной гардеробной размером с железнодорожный вагон?

Правда, есть одно неудобство: владелец Перла не может войти в контейнер.

Например, в мой может любой въехать хоть на лошади, но стоит мне подойти ближе, чем на полметра — вход мгновенно отодвигается вместе с самим контейнером.

Так что приходится стоять снаружи, пока кто-то наполняет или опустошает его.

Но в целом — вещь незаменимая.

Катя даже успела поработать курьером, когда летала к родителям. Как она потом рассказывала, тесть обалдел, увидев, что дочь привезла с собой из Велье скеги и юбки на несколько десятков СВП.

Утро выдалось ясным, как по заказу. Солнце не жгло, а ласкало. Море лежало спокойно, отражая небо, как огромное зеркало.

В бухте у пирса с одной стороны покачивались дормезы и «Катраны», а с другой — несколько кораблей Черноморского флота.

Да и не могло быть иначе.

День был знаменательным — обновление церкви Святого Николая и официальное введение в эксплуатацию маяка.

Кстати, я изначально был против того, чтобы маяку присваивали мою фамилию.

Пытался спорить с адмиралом Грейгом и даже в шутку грозил всякими каверзами.

Но он хлопнул по столу и рявкнул:

— Хватит ребячиться, князь! Ты для флота серьёзное дело делаешь. Не назвать маяк твоим именем — это откровенная неблагодарность. Впрочем, можешь сколько угодно возмущаться — я уже дал распоряжение: на всех картах и лоциях — «Маяк Пушкина».

Пришлось смириться.

Стоит признать, Алексей Самуилович тоже приложил немало усилий, как для храма, так и для маяка.

Во-первых, он добился, чтобы настоятелем церкви стал протоиерей Гавриил — бывший корабельный священник. Причт тоже подобрался из флотских священнослужителей рангом пониже.

Во-вторых, и это, пожалуй, самое главное — Грейг умудрился выбить в епархии официальное разрешение на присутствие в храме кроликов, как «вспомогательных тварей для божьего дела».

— То есть Церковь признала кроликов маячными помощниками? — спросил я, с трудом сдерживая смех.

— Признала, — кивнул он, гордо поправляя ворот. — Скакать у алтаря и по всему храму мышковать, как котам, им, конечно, не позволено. Но находиться в барабане над куполом при тумане и в темное время суток — разрешили.

— Как только епархия на это согласилась?

— А я пригрозился дойти до Святейшего правительствующего Синода и ходатайствовать о канонизации твоих кроликов, — усмехнулся Грейг. — Притихли. Так что спокойно можешь размещать ушастых над куполом.

Шествие, направляющееся к храму, возглавляла Мария Фёдоровна, идущая под руку с Николаем Павловичем. За ними следовали Грейг с местным губернатором и Бетанкуром, прибывшим с инспекцией строительства дороги до Симферополя. Вслед за начальством шли офицеры флота и фрейлины Императрицы.

Ну и замыкали процессию я с Катей, Иван Пущин и мой Адмирал.

— Как красиво, — пожалуй, в сотый раз за последние два дня вздохнула Катерина, глядя на церковь. — Если б можно было ещё раз венчаться, то я непременно выбрала бы этот храм для совершения таинства.

— Сам завидую тем, кто здесь решит венчаться, — поддакнул я жене. — Нам остаётся только наших детей в этом храме крестить.

— А если я в Велье рожу или Москве? — лукаво посмотрела на меня Катя. — Как с малюткой добираться будем? На самолёте?

— Надо будет — я тебя с детьми и на руках куда угодно отнесу, — негромко ответил я и заметил, как улыбаются и одобрительно кивают мой Адмирал с Пущиным.

Если честно, то я и сам до сих пор не понимаю, как по скромному проекту, предоставленному местной епархией, мы смогли построить красивый храм.

Казалось бы, что может быть такого обворожительного в обычном четверике с приделом да звонницей и единственным куполом.

Ан нет, даже незатейливую церковь, коих сотни по России, можно построить так, что увидев её однажды, ещё долго будешь вспоминать.

Всё дело в том, что храм Святого Николая был построен нами из стекла.

Сам четверик, придел и звонницу мы сделали молочного цвета — матового и мягкого, словно дым, застывший в воздухе. Такой же цвет имеет и световой барабан, плавно переходящий в купол из жёлтого стекла, переливающегося на солнце, словно он сделан из чистого золота.

Над куполом — небольшой второй барабан, где в затемнённой клети обустроили место для дежурного кролика с Перлом Света. А над ним — «яблоко» из прозрачного стекла, внутри которого, собственно говоря, и рождаются каждые пятнадцать секунд две длинных ярких вспышки жёлтого цвета, в темноте видимые с расстояния в десять миль.

Как и полагается в церкви — над яблоком установлен крест. У нас он восьмиконечный и условно чугунный.

С крестом, как и с четырьмя колоколами, произошла целая история.

Когда пришло время задуматься о немаловажных элементах храма, я в Москве обратился на колокололитейный завод Финляндского, что находится за Сухаревой башней. Там мне пообещали отлить что угодно, но в течение двух лет, поскольку заказов у завода много, а изготовление даже небольшого колокола процесс долгий и кропотливый.

В расстроенных чувствах я побрёл на выход через двор завода и заметил кучу металлолома. Как объяснил сопровождающий меня местный клерк, после пожара в Москве на завод привезли огромное количество повреждённых колоколов и купольных крестов, которые постепенно идут в переплавку. И вот в этой груде металла, ожидающей своего перерождения, я и обнаружил треснутые от падения колокола и покрытый копотью чугунный крест.

Недолго думая, я купил находки по цене металла и мне их привезли на химзавод в Лефортово. Там, на одном из складов я «откатил время» для повреждённых колоколов и принялся за крест.

Тогда-то и выяснилось, что крест в своё время подвергли высокотемпературному золочению. Метод старинный и вредный для того, кто золотит из-за ртути, содержащейся в амальгаме. Из достоинств — высокая коррозионная стойкость и долговечность покрытия.

Так и появились у нашего храма колокола времён Императрицы Елизаветы и позолоченный крест на куполе.

Обряд обновления храма занял несколько часов, и к концу церемонии все вышли из церкви голодными.

К счастью, день был не постным.

После того как приглашённые фотографы вдоволь поизмывались, ловя нас в удачных ракурсах, все направились к моему особняку.

Кто-то, наверное, думал, что я буду угощать толпу в своей столовой?

Спешу разочаровать — в нашей с женой столовой поместится от силы человек двадцать. Мы строили уютное семейное гнёздышко, а не дворец. Да и зачем кому попало слоняться по дому? На текущий момент мне и Романовых со свитой за глаза хватает.

Так что — пожалуйте все в сад.

Там — крытый павильон размером с баскетбольную площадку.

Хочешь — кушай. Хочешь — танцуй вальсы. Для гостей всё по-людски.

Что ещё мне нравится в осеннем Крыму — это огромный ассортимент свежих фруктов и овощей.

Виноград и груша, инжир и гранат, дыни и арбузы. Даже персики при желании ещё можно найти.

Ну и какое же побережье обходится без рыбы?

Здесь она есть в любом виде — от свежей до копчёной.

А на главном подносе, как полагается, красовалась «Царская рыба».

— Это и есть та самая белуга, о которой вы говорили в Велье? — ткнул вилкой Николай Павлович в сторону гигантского подноса, на котором лежала запечённая рыбина метров двух длиной. — Её в самом деле ваши люди поймали у здешних берегов?

Стоит пояснить: в моём хозяйстве действительно существует небольшая ватага из двух экипажей, ведущая рыбный промысел. Конечно, речь не идёт о промышленных масштабах. Ловят в основном для стола, чтобы разнообразить меню.

И, надо отметить, кое-что получается.

— Я бы сказал, что это малёк, по сравнению с настоящими гигантами, обитающими в море, — ответил я. — В этом экземпляре всего около восьмидесяти килограммов. Попался случайно.

— А каков тогда настоящий гигант? — князь прищурился, выбирая самый сочный кусок.

— Метра четыре длиной и массой больше трёхсот килограммов.

Николай Павлович наморщил лоб и начал беззвучно шевелить губами. Очевидно, конвертировал метры в привычные футы и аршины.

Все давно смирились с тем, что я оперирую метрической системой. Не был исключением и Великий Князь.

Я, конечно, при необходимости могу сказать «сажень» или «верста», но привык считать метрами. Кому надо — пусть сами пересчитывают

— Александр Сергеевич, а вы часом не масон? — поинтересовался у меня Николай Павлович, когда мы после обеда решили прогуляться в сторону его участка.

Солнце уже клонилось к морю, и тени от деревьев тянулись вдоль тропы, как пальцы, цепляющиеся за прошлое.

Я усмехнулся — не в шутку, а с лёгкой горечью.

— Я не только не масон, — ответил я. — Я искренне считаю, что масонство в России — это болезнь, прикрытая благородством.

Князь остановился, удивлённо глянув на меня:

— Это сильное заявление. Особенно для человека, который строит храмы из стекла и использует кроликов в качестве помощников.

— Я не против тайн, — сказал я. — Я против секретов, которые рвут общество на части. Масоны говорят о братстве. Но где оно, если они клянутся в верности ложе, а не Отечеству? Где свобода, когда каждый шаг — по шифрованной лестнице, понятной только посвящённым? И где равенство — в стране, где дворянин и крестьянин стоят в разных рядах?

— Вы говорите так, будто масонство — угроза.

— Оно и есть угроза. Не потому, что они хотят свергнуть трон. Большинство — не хотят. А потому, что они создают государство в государстве. Они клянутся друг другу в верности, верят в свои учения, решают свои вопросы за закрытыми дверями. И когда настанет час, когда интересы ложи столкнутся с интересами России — кого они выберут? Того, кто дал им чин, или того, кому они дали клятву?

Николай Павлович помолчал, глядя на море.

— Но ведь среди масонов были и есть великие люди. Радищев. Новиков. Мой дед, Пётр Фёдорович, с ними сближался. Даже мой брат Константин Павлович — член двух лож.

— Были и есть, — кивнул я. — Именно поэтому я и говорю о болезни, а не о злодействе. Потому что вначале всё благородно: «Просвещение», «свобода», «духовный рост». Но чем дальше, тем больше тайна становится оружием, а не инструментом. Масоны не учат людей думать — они учат их повиноваться новой иерархии. Им не нужно, чтобы крестьянин читал. Им нужно, чтобы он верил: где-то наверху есть «просвещённые», которые всё решат за него.

— Вы считаете, что они мешают реформам?

— Они их подменяют. Вместо школ — ложи. Вместо законов — символы. Вместо просвещения — ритуалы. Кстати, а почему вы завели этот разговор? — спросил я.

— Готовится манифест о запрете масонских лож и прочих тайных обществ в Российской империи, — по-простецки пожал плечами Николай Павлович. — Хотел узнать, что вы об этом думаете.

А вот это — хорошая новость. Давно пора прикрыть эту вольницу. Значит, наш променад оказался не бесполезным.

— А вы у каждого знакомого спрашиваете о его принадлежности к ложе? — поинтересовался я, когда мы уже подошли к его участку. — Мне почему-то кажется, что этим должны заниматься спецслужбы, а не члены царствующей семьи.

— Я помню, вы предлагали восстановить Тайную канцелярию, — кивнул князь. — И кого вы видите её руководителем?

— А кем у нас сейчас является Александр Христофорович Бенкендорф? Начальником штаба Гвардейского корпуса? Чем не кандидатура на столь деликатный пост?

— Так он же член ложи «Соединённых друзей», — возразил Николай Павлович. — Мне кажется, вы сами себе противоречите.

— Как я и говорил — не все масоны настроены радикально. «Соединённые друзья» и вовсе не имеют никаких целей, кроме братских трапез и вечеров с дамами, которых они величают «нимфами двора Купидона». К тому же ничто не мешает посоветовать Александру Христофоровичу покинуть ложу, пока она не сменилась на нары в Петропавловской крепости.

Князь надолго замолк.

Солнце тем временем готовилось скрыться за горизонтом.

Я выбрал участок с видом на море и подозвал Николая Павловича:

— Вы ведь ещё не видели, как работает наш маяк? Сейчас начнётся самое интересное.

Мы постояли в тишине, глядя на церковь.

И в тот самый миг, когда на её куполе дважды вспыхнуло маленькое солнце, со стороны бухты прогремел орудийный залп.

Князь вопросительно посмотрел на меня.

Я лишь пожал плечами:

— Ой, всё. Я сам шокирован…