Арбитр Пушкин

Глава 18

На приём к государю я был приглашён первого ноября к двум часам дня.

— Александр Сергеевич, вы просили месяц, чтобы разобраться со всеми предложениями и вычленить из них самые реальные. Месяц подходит к концу. Я надеюсь, у вас сложилось какое-то мнение, с чего мы можем начать? — стоя у стола, встретил меня Император, — Вы можете садиться, а я немного подвигаюсь. Засиделся.

— Да Ваше Величество. Начинать можно хоть сейчас, но не вдруг, а с нескольких небольших и осторожных шагов, — аккуратно присел я на предложенный стул.

— И каким же образом?

— Пока самыми подготовленными выглядят предложения «партии прогресса», лидерами которой являются Киселёв, Ермолов и Сперанский. Согласно произведённым ими изысканиям две трети имений в Санкт-Петербургской и Московской губерниях находятся в залоге. Число заложенных крепостных примерно в таком же соотношении. Казне будет несложно и недорого выкупить эти имения, выплатив разницу между его стоимостью и недоимкой. Статус государственных крестьян и создания ими общин — дело хорошо знакомое и отработанное. Кого из крестьян община не устраивает — пусть выкупают земли в рассрочку.

— Какая-то полумера, не находите?

— Зато быстро и надёжно. Опять же общины и крестьяне — единоличники довольно быстро начнут пополнять казну выкупными платежами. А у нас появится ценный опыт. Всего под крепостным правом в стране сейчас семьдесят две губернии.

— И насколько же выкуп растянется по времени?

— С первыми двумя, самыми населёнными губерниями в основном разберёмся за месяц — полтора. Не все кредиты просрочены и перезаложены. Останется семьдесят губерний, но у нас будет отработанная методика и дальше процесс пойдёт в разы быстрей.

— Допустим, ваш метод сработает, но не все же помещики погрязли в долгах. Что с остальными прикажете делать?

— Просто давайте немного подождём, — улыбнулся я в ответ.

— Что-то задумали?

— Нам надо показать свою решимость в искоренении крепостного права. Пока реформам противостоит мощное дворянское лобби. Вот только решениям с задолжавшими помещиками они ничего противопоставить не смогут. Закон и правда на нашей стороне. Должен — отдай. Зато остальные помещики крепко призадумаются. Во-первых, у них неспокойно станет, когда вокруг появится множество свободных крестьян, а во-вторых, появятся статьи о том, что крестьяне, работающие на себя, а не из-под палки, да ещё и при государственной поддержке, завалят страну зерном, а потом и мясом, что неизбежно приведёт к падению цен на продовольствие.

— Думаете, в это поверят?

— Газетам нынче принято верить. А чтобы доходчивей было, можно начать в них освещать политику госзаказа. Под ту же рожь и овёс, к примеру, снабдить государственных крестьян отборным посевным зерном и удобрениями, с натуральной оплатой такого кредита частью урожая.

— Дополнительные хлопоты…

— Стране они выгодны.

— Пока особой выгоды не вижу, — проворчал государь.

— Один картофель всё окупит.

— Интересно, каким же образом?

— «Картофельных бунтов» не случится. Можно потребовать, чтобы часть оплаты общины возвращали картофелем.

— И куда мы его денем?

— Первое время, в небольших количествах, можно добавлять в рацион армии и госучреждений: тюрем, приютов и больниц. Но в основном направить на переработку в спирт, заменяя пшеницу.

— Вы думаете…

— Тут и думать нечего. Пары лет не пройдёт, как крестьяне картофель распробуют и сами начнут сажать, без всякого принуждения. А урожайность у него — куда там ржи и пшенице. И переработки никакой не нужно. Хоть прямо с земли бери, готовь и на стол подавай.

Николай Павлович задумался, прошелся по кабинету. Он любил конкретные, осязаемые планы.

— Ладно, с картофелем убедили. Это разумно. Но вернёмся к помещикам. Допустим, мы выкупили всех должников. Окружающие дворяне «призадумались», как вы изволили выразиться. И что же они сделают?

— Они побегут в Вашу Канцелярию, Ваше Величество, — ответил я, чувствуя, как выстраивается логическая цепь. — Но не с протестами, а с предложениями. Умнейшие из них уже сейчас ведут хозяйство по-новому: вводят вольный наём, покупают машины. Они видят будущее. Остальные… остальные увидят, что их сосед, граф такой-то, прогорел и его имение отошло казне, а крестьяне там теперь — вольные хлебопашцы с новыми семенами и казённым заказом на картофель. И что же? Через год у графа-неудачника имение цветёт, а у них — застой. Страх разорения — мощный стимул. Они сами начнут просить о переводе крестьян в вольные или о выкупе. Добровольно. Чтобы не потерять всё.

Государь остановился напротив меня, и в его глазах мелькнул тот самый стальной блеск, который знала вся его свита.

— То есть вы предлагаете создать прецедент. Успешный прецедент. Чтобы сама жизнь, экономическая целесообразность, а не указ из Петербурга, заставила их ломать старые порядки.

— Именно так, Ваше Величество! Реформа снизу, стимулируемая сверху. Мы не ломаем через колено, мы показываем путь. Кто не идёт — того обстоятельства заставят бежать. А чтобы помочь им «побежать» в нужном направлении, можно издать временные правила… Ну, скажем, «О вольных хлебопашцах», но не мёртвые, как ныне, а живые. Чтобы любой помещик, пожелавший перевести имение на вольный труд или начать выкупную операцию с крестьянами, мог сделать это в недельный срок, без проволочек, с помощью казённых чиновников и на льготных условиях по кредиту.

Николай I медленно кивнул, его лицо просветлело.

— Да… Это уже не полумера. Это система. Сначала мы берём под казённое управление то, что и так почти наше — заложенные имения. Создаём образцовые хозяйства. Затем даём инструменты и льготы тем, кто хочет перемен. И ждём, когда остальные сами попросятся в эту дверь, которую мы приоткрыли… И картофель здесь как символ, как практическая польза, которую увидят все. Хорошо, Александр Сергеевич. Очень хорошо.

Он подошёл к столу и налил два бокала хереса. Протянул один мне.

— Ваше здоровье. За ясность мысли. Проект, которые вы представили, оставьте у меня. Я велю Сперанскому и Киселёву оформить их в виде докладной записки, чтобы он под их авторством выглядел. Начинаем с Петербургской и Московской губерний. Немедленно.

Я выпил, чувствуя невероятное облегчение. Даже вино показалось вкуснее обычного.

— А теперь, — вдруг строго сказал Император, — поезжайте и напишите об этом. Но не в виде проекта, а… как вы умеете. Чтобы современники и потомки понимали, что мы задумали не просто сменить вывеску, а дать людям почву под ногами. В прямом и переносном смысле. Чтобы бунтов не было. Чтобы было созидание.

— Я уже пишу, Ваше Величество, — честно ответил я. — В голове. И называется это «Земля и Воля».

На лице Государя промелькнула тень улыбки.

— Смотрите, чтобы воля не заводила дальше, чем того позволяет земля. Вы свободны, господин Пушкин.

Я вышел из кабинета, чувствуя, как история переставляет огромные, неповоротливые шестерёнки. И впервые подумал, что, возможно, она сдвинется с мёртвой точки не рывком, а именно таким — продуманным, умным шагом.

Когда Григорий Орлов, поручик в отставке, вернулся с Кавказа, он забыл о своём ранении.

Его отец, отставной генерал, поначалу рвал и метал. «Разоримся! Земля пропадет! Кто на нас работать будет? — кричал он, швыряя на стол газету с текстом "Положений о выкупе заложенных земель». Но Григорий, только что вернувшийся с Кавказа с ранением и новыми мыслями в голове, сумел убедить отца не ломать копья, а попробовать по-новому.

Их имение стало одним из первых, где воплотили в жизнь не букву, а дух реформы. А дух этот, как оказалось, зависел от деталей.

В селе Отрадном собрали сход. Григорий, говоривший с мужиками на равных, без барского высокомерия, предложил схему, родившуюся у него в долгих беседах с либеральными профессорами в Петербурге и подсказанную здравым смыслом:

— Земля ваша. Вся. Не на словах, а на деле. Мы не будем делить угодья на барские и крестьянские. Мы создадим «Общество взаимного землепользования». Я вношу в общий котел всю землю, вы — свой труд. Мы сообща решаем, что и где сеем, что продаем и как делим доход. Часть прибыли — в общую кассу на покупку новых семян, инвентаря, на содержание школы и фельдшера. Остальное — пропорционально вложенному труду и земельному паю.

Мужики слушали, чесали затылки, недоверчиво поглядывали. Слишком уж непохоже это было на крепостную кабалу.

— А выкуп? — хмуро спросил староста Матвей Елагин.

— Никакого выкупа государству, — ответил Григорий. — Выкуп вы платите мне. Но не деньгами, которых у вас нет, а долей от урожая. Лет на двадцать. После — земля полностью ваша. А моя семья будет жить на свою долю от общего дохода. Мы становимся не господами и холопами, а компаньонами.

Идея была рискованной. Но отец Григория, видя, что иного выхода все равно нет, махнул рукой: «Валяй, утопишь нас — сам же и вытаскивать будешь».

Эта модель — «Отрадненское соглашение» — стала расползаться по губернии. О ней писали в газетах. К Григорию приезжали помещики, одни — с любопытством, другие — с осуждением. Но те, кто был на грани разорения, начинали перенимать опыт.

Ключом оказалось не просто отпустить на волю, а создать новую систему отношений. Государство, видя успех от реорганизации таких хозяйств, подхватило идею. Были созданы земельные комиссии, которые не просто высчитывали кабальные выкупные платежи, а помогали заключать подобные договоры между бывшими крепостными и помещиками, выступая арбитрами. Был учрежден специальный кредит не для крестьян на выкуп, а для помещиков — на переоборудование имений под новые, капиталистические рельсы.

Это была не революция сверху, а эволюция, в которой учли интересы обеих сторон.

Не все помещики смогли перестроиться. Многие продали земли и уехали в города, вложив деньги в растущую промышленность. Но тех, кто остался, ждала не участь разоренного и озлобленного дворянина, а новая роль — управляющего, агронома, предпринимателя.

Реформа на первом этапе не стала безболезненной. Но она не оставила за собой кровавого шлейфа бунтов, поджогов и вековой обиды. Она дала не просто свободу. Она дала перспективу. Не отмену прошлого, а строительство будущего. И главным ее плодом была даже не экономическая стабильность, а это новое, непривычное чувство — достоинство. Общее для всех, кто трудился на этой земле.

Отмена крепостного права на сорок лет ранее, чем в реальной истории — это, конечно, хорошо, но и возложенных на меня обязанностей Император не отменял. Поэтому, несмотря на то что до конца года ещё месяц, мы с компаньонами сверстали черновой проект будущей Царскосельской железной дороги.

Как я и предполагал, обойдётся она, чуть ли не в два раза дешевле, чем стоила в моём мире.

Во-первых, в реальности дорогу строили тысяча восемьсот рабочих, нанятых в соседних губерниях, которым по тем временам очень хорошо платили. На последних этапах к наёмным работникам присоединились военные строители, но речь именно о гражданских работниках.

Как известно, дорога начинается с насыпи. Если с булыжником, щебнем и гравием для балласта было всё понятно, то землю для насыпи брали с двух сторон трассы на расстоянии ста метров и ближе, выкапывая в глубину не более чем на два метра. Эту землю очищали от пней, сучьев и камней и только потом пускали в строительство.

Так вот — за одну обработанную кубическую сажень земли выплачивали три рубля восемьдесят копеек. Всего за время строительства, учитывая мелиорацию, было перелопачено семьдесят две тысячи кубических саженей земли, и была построена насыпь в среднем высотой под три метра, «дабы фундамент был всегда сух, и легче с нее сносило снег».

Естественно, ни о какой механизации труда при строительстве дороги в моём мире не могло быть и речи. В этой реальности существует магия, а у меня есть люди, владеющие Перлами, которые заменяют большинство строительной техники моего мира.

Само собой, любой труд будет вознаграждён, но количество землекопов можно существенно сократить вместе с фондом оплаты за земляные работы. Впрочем, высоту насыпи тоже можно уменьшить минимум вдвое — никому не нужна трёхметровая «китайская стена». Колея дороги, кстати, тоже будет не шесть футов, как в реальной истории, а пять. Если уж и вводить стандарт, так лучше это сразу делать.

Во-вторых, Император велел по возможности использовать при строительстве дороги русский металл, и я с ним полностью согласен. Англичане, когда созреют, пусть из своего железа у себя на острове «чугунки» строят, а наша дорога будет из нормальной стали. В Ревде и Бисерти на Демидовских железоделательных заводах уже опробованы прокатные станы, выпускающие отличные рельсы, профиль которых знаком моим современникам.

Как только получим «добро» на строительство, к выпуску рельс присоединятся два Шайтанских завода, расположенные в десяти верстах от Ревды, и владельцем которых с десятого года является московский купец Матвей Филатович Ярцев. Со слов тестя, купец только и ждёт отмашки, чтобы заняться прокатом рельс. Даже провёл модернизацию обоих заводов. Но об этом я и так знаю, потому что ветродувки и прокатные станы для своих заводов Ярцев заказывал у меня же.

Обо всём этом я размышлял пока ехал к своим родным на Фонтанку. Нужно было успокоить отца и в очередной раз сказать, что они с братом папы поступили правильно, полностью продав свои имения в Болдино. А ещё более мудро они сделали, вложив полученные деньги в акции моих компаний.

Ну не помещики Сергей и Василий Пушкины. Не помещики. Блистать на публике и кидать остроты они могут, а вот управлять хозяйством их никто не учил.

Одним словом — продали и забыли. Судя по тому, как успешно подходит к концу год, родственники дивидендов получат на порядок больше, чем они поимели бы с хозяйств в Болдино. И как бы цинично это не звучало — пусть у нового хозяина болит голова, когда отменят крепостное право.

Уже и не помню, когда вся семья Пушкиных собиралась за одним столом. И вот сегодняшним вечером это случилось. Даже Ольга приехала с женихом. Удивительно только, какими плюшками сестра умудрилась заманить своего Федю на посиделки с родителями.

Федей я величаю жениха Ольги — Фредерико Росси, племянника знаменитого архитектора. Сейчас Фёдор ведёт строительство сразу двух объектов, которые сам же и спроектировал. Один из них — будущее здание в Коломне для конторы какого-то купца Первой гильдии, а второй — доходный дом в Адмиралтейской части, где одна из квартир обещана нашим родителям. Основываясь на общении с сестрой, думаю, что к следующей осени родные справят новоселье.

— Как Николай? — первым делом спросила меня мама, не успел я сесть за стол. — Катя говорит — внук капризничает. Зубки режутся?

Удивительно. И как только люди раньше без связи жили, обходясь одними лишь письмами⁈ А сейчас попробуй, отмени связь через Перлы. Да я первый же с ума сойду и начну мудрить хотя бы телеграф, а там и до стационарных телефонов дойду пусть и через коммутатор.

Вот и Катя у меня постоянно с кем-нибудь, да общается. То со своей мамой, то с моей, а то и вовсе со своими тётками. Благо сама же им артефакты и продала. Так что ничего удивительного в том, что мать, будучи в столице, знает, что у внука, находящегося в Подмосковье, появились первые зубы.

— Прорезались, — кивнул я, вспомнив улыбку сына. — Теперь всё в рот тащит, чтобы на зуб попробовать.

— Этак не заметишь, как побежит, — улыбнулся отец, глядя на Платона, который сидя на ковре, пытался из деревянных кубиков построить то ли крепость, то ли замок.

Ужин прошёл в тёплой, домашней атмосфере — с шутками и воспоминаниями. Ольга рассказывала о предстоящей свадьбе. Федя смущался, стараясь держаться скромно, но видно было, что он уже чувствует себя своим за этим столом. Мать внимательно слушала сестру, изредка поглядывая на Платона, который увлечённо строил из кубиков «крепость», а потом заявил, что это «дворец для царя». А отец, не привыкший к такому сбору семьи, улыбался чаще обычного, будто сам удивлялся своему спокойствию.

Когда Платон, уставший от хлопот вечера, незаметно улизнул в соседнюю комнату и там уснул, слуги принялись убирать со стола, а отец положил руку мне на плечо:

— Иди со мной, Александр. Поговорим.

Мы прошли в его кабинет, который был обустроен в моей бывшей комнате.

Любопытно было видеть, как спальня преобразилась в рабочее пространство. Вместо кровати теперь стоял диван, покрытый гобеленом. Шифоньер отодвинули в угол, а рядом поставили книжный шкаф, до отказа забитый журналами, газетами и деловыми бумагами. Мой старый письменный стол исчез — его место занял добротный двухтумбовый стол, заваленный рукописями, черновиками и свежими номерами разных журналов.

Я уселся на диван, а папа, расположившись за столом, достал из тумбы хрустальный графин с янтарной жидкостью внутри и кивнул на два бокала, стоявших на столе:

— Будешь?

Судя по цвету, в графине был кальвадос, который мы в этом году выгнали у деда на винокурне.

Стоит отметить, что в прошлом году урожай яблок был так себе, а вот нынешней осенью их просто некуда было девать, как и в первый год моего появления в этом мире. Нетрудно догадаться, что мы с дедом снова нагнали кальвадоса.

А почему бы и нет⁈ Затрат минимум, да и те в основном на дрова, а на выходе изумительный на вкус напиток, который у деда с удовольствием закупает царский двор.

Естественно, и мне кое-что перепало. Так. Самую малость на хозяйственные нужды… Литров двести. Ну а я само собой поделился с отцом и тестем.

— Накапай мне четыреста капель*, — согласился я с отцом, и озвучил дозу Громозеки из мультфильма «Тайна третей планеты».

— Это сколько? — изумлённо посмотрел на меня папа, держа в руке графин.

— Я пошутил. Полшкалика** вполне хватит.

Хотел было добавить, что для запаха мне достаточно, а дури и своей хватает. Но решил больше не издеваться над отцом.

* Принято считать, что 10 миллилитров = 200 капель.

* Полшкалика = 0,03 литра.

— Что в Зимнем слышно? — начал разговор папа, после того как я взял бокал и вновь уселся на диван. — Как ты и предрекал — Император готовится отменить крепостное право?

— Судя по всему, так оно и есть, — пригубил я кальвадос из бокала. — А что тебя смущает? Всё к этому шло.

Он помолчал, разглядывая обои на стенах. Потом провёл рукой по лицу, будто снимая усталость.

— Не то, чтобы смущает… но задумываюсь. Продали Болдино. Дворянское имение. Наследие отца. А теперь — акции. Цифры на бумаге. Признаюсь, Александр, порой мне кажется, что я поступил… не по-дворянски. Что-то нарушил. Как будто честью своей расплатился за дивиденды.

Я поставил бокал.

— Папа, а что такое честь для дворянина?

— Ты знаешь, что, — хмыкнул он. — Верность присяге. Служба Отечеству. Достоинство. Независимость.

— А если служба Отечеству теперь — это не только казарма или канцелярия? — спросил я. — Если государство строит заводы и фабрики, развивает промышленность, выводит страну из отсталости — разве участие в этом не служба? Ты же прекрасно знаешь, что вложил деньги в акции моих предприятий. Приоткрою тебе тайну — в каждом из них участвует царский двор. Хочешь сказать семья Романовых прилипалы и спекулянты?

Отец молча повертел бокал в руках.

— Ты говоришь, что с моей подачи продал имение, — продолжил я. — А я спрашиваю: кто там жил? Крестьяне. Кто их кормил? Земля. А кто заботился об их судьбе? Управляющий, который врал в отчётности, пока ты читал стихи на французском. Ты не бросил их, папа. Ты не стал ждать, пока система рухнет под тобой, оставив тебя без средств и чести. Извини за беспардонность, но в вашем с дядей Василием случае так он и было бы. Вы служили Отечеству, но оно не научило вас, как должным образом управлять хозяйством. Вы не смогли при крепости чего-либо достичь, а при новых правилах ваша жизнь и вовсе развалилась бы, как карточный домик. Так что деньги — те самые, что когда-то были связаны с крепостными — ты вложил в дело, которое строит самолёты, делает удобрения, даёт работу тысячам. И эти дивиденды — не плата за предательство чести. Это — вознаграждение за её переосмысление.

Он поднял на меня глаза.

— А ведь ты прав… — тихо сказал он. — Я до последнего считал, что быть дворянином — значит владеть землёй. А, оказывается, быть дворянином — значит понимать время. И не цепляться за прошлое, когда будущее требует действий.

— Вот именно, — кивнул я. — Честь не в том, чтобы стоять неподвижно. Честь — в том, чтобы не предать Отечество, когда оно меняется. А мы с тобой — не вышли из игры. Мы просто начали играть по-новому.

Отец допил кальвадос, улыбнулся — впервые за вечер без тени сомнения.

— Значит, могу считать себя не только дворянином, но и акционером?

— Безусловно, — усмехнулся я. — Убедишься в этом, когда на следующий год получишь дивиденды на порядок больше, чем платили тебе оброк в Болдино. Только не вздумай акции продавать. Это я тебе говорю, поскольку уверен, что они в цене изрядно прибавят и соблазн будет велик.

Папа рассмеялся — громко, по-настоящему.

— Ну что ж… — произнёс он, поднимая пустой бокал. — За новую честь.

— За Отечество, — отсалютовал я своим бокалом. — И за тех, кто его строит — не словами, а делом.