Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии

Глава 15 Круиз к берегам Кавказа

Пароход «Петр Великий» английской постройки прибыл из Одессы для участия в круизе с забитым углем трюмом. Он не особо отличался от уже знакомой мне «Невы». Ни размерами, ни количеством кают. Мне теперь полагалось место во втором классе — малоудобное, полусидячее. Я рассчитывал, наплевав на повышение своего статуса, снова спать на палубе. Тем более что погода была прекрасной.

Такое же место внизу досталось Спенсеру. Его изгнали с корвета, на котором теперь размещались Воронцов со своей свитой. Сам пароход был изрядно набит пассажирами — чиновниками канцелярии наместника, напросившимися в круиз гостями из числа дворян, представлявшихся натуралистами, и даже художниками, которые мечтали о великолепной натуре кавказских берегов.

Впрочем, Эдмонд не унывал и не роптал. Его воодушевляли предстоящие поездка и разговоры со знающими людьми. Для этого в дневное время на палубе пассажиров первого класса были созданы все условия. Часть перегородок была убрана, и в кормовой части появились два зала — для игры в карты и библиотека. Предполагалось, что хотя бы кто-то из гостей будет предаваться не праздному безделью, но научной работе.

Познакомив меня с английским консулом Йимсом, Эдмонд увлеченно принялся рассказывать нам об аудиенции у наместника Новороссии.

— Я поражаюсь энергии этого человека, его увлеченностью Крымом, его желанием все тут переустроить! Стоило мне представиться, он тут же сам предложил мне участие в походе. Его волнует образ Крыма, о котором я поведаю своим читателям в моей будущей книге. Он процитировал мне слова русского поэта Сумарокова. О том, что здесь, в Тавриде, путешественник найдет Италию со Швейцарией, вместе взятые.

— Понравился ли вам дом графа в Марсанде? — спросил консул, имея в виду, видимо, Массандру.

— Парк великолепен, сэр, как и окружающая природа. Какое величие! Какие красоты и виды вокруг! Какой упоительный воздух! А сам дом скромен, хоть и не без изяществ. Наместнику он явно мал, но для меня место нашлось. Недаром Воронцов затеял строительство роскошного дворца в Алупке. Я намерен его осмотреть по возвращении.

— Сигнал к отплытию, джентльмены! — консул указал на взметнувшиеся на реях флаги.

Громыхнули пушки. Поход начался.

Все вокруг были охвачены волнением, как обычно бывает в начале любого путешествия. Но я не разделял общих восторгов. У меня не шли из головы слова Марии об Умут-аге.

«Ну, не могла Мария с борта корвета разглядеть лица гулявших в Карантинном городке! Слишком далеко. Ей видится то, чего не может быть. Просто она тоскует по мужу и волнуется за Яни».

А что, если она права? Не думаю, что турок может рассчитывать на благополучный для него исход поисков жены с сыном в Ялте. Балаклавцы его на ножи поставят. Что тоже не вариант.

Ни к чему ребенку видеть смерть отца! Травма на всю жизнь! И даже если не увидит… Разговоров достаточно, чтобы повредить его психику. Будет кто-то о таком сейчас думать? К детям явно отношение попроще. Никаких детских психологов или разговоров о детском насилии. Суровая школа жизни! Когда дети мрут, как мухи, от антисанитарии и болезней, которые никто не лечит, как надо… Когда нет педиатров и нужных лекарств, разве будет кто-то заморачиваться вопросами психологических травм у ребенка?

«Лучше бы Марии все померещилось. Так будет лучше для всех!»

— Отчего у тебя такой озабоченный вид? — поинтересовался Эдмонд. — Подходим к Феодосии. Древний греческий город! Генуэзская Каффа. Античные древности ждут нас.

Я не стал указывать Эдмонду, что восхищавшая его Каффа была самым ненавистным городом для многих в средневековье. Главный центр работорговли, куда крымские татары везли тысячи пленников из Речи Посполитой и Московского царства, а черкесы — из Грузии. Здесь каждый камень полит слезами и кровью, а стены помнят крики и рыданья…

Воронцова встречали торжественно. Орудийные залпы, выстроившиеся войска с губернатором Крыма Казначеевым во главе и толпы восторженных граждан. Было видно, что наместника явно любили в народе.

Поплыли дальше. Наш путь лежал в Керчь.

Стоило корвету покинуть порт, как стих ветер, паруса бессильно поникли, несмотря на суету матросов на реях и заполошные свистки боцманов. Было принято решение, что пароход возьмет корабль на буксир. Стали заводить канат.

Мы стояли на баке под тентом и наблюдали за деловито снующими шлюпками.

— Какое унижение для моего друга Путятина! — улыбнулся Эдмонд. — Силы природы насмехаются над трехмачтовым великаном!

— Эти парусники так ненадежны, — начались разговоры в толпе пассажиров. — Как же прав наш граф, решивший устроить пароходную навигацию в Черном море!

— Не скажите! Первые рейсы пароходов доставили кучу неприятностей. То поломки, то пожар. Эта новомодная техника постоянно выходит из строя. Сколько рейсов сделал «Одесса»? Два?

— И все же вы не можете отрицать, — разошелся не на шутку какой-то господин в мундире чиновника и с орденом на груди, — что имеем ныне регулярное сообщение между Одессой, Евпаторией, Ялтой и Керчью. Какая выгода торговле — связать Азовское море с нашими черноморскими портами.

Я обратил внимание, что пароход слишком близко отнесло волной к корвету. Канат провис, погрузившись в воду. «Петр Великий» стал постепенно набирать ход. Буксирный трос резко вылетел из воды и зазвенел.

— Осторожно, Эдмонд!

Я бросился к Спенсеру в тот момент, когда над морем раздался словно пистолетный выстрел. Лопнувший трос, как кнутом, врезал по группе пассажиров, перерубив стойки тента. Я успел отдернуть Эдмонда. Мы повалились на палубу, не пострадав. Основной удар достался Йимсу. С залитым кровью лицом он рухнул рядом с нами. Нескольким пассажирам тоже досталось.

— В чем дело, Коста ⁈ — гневно закричал Спенсер, но тут же сориентировался. Рассеченная голова консула лучше всего свидетельствовала об участи, которая ждала моего товарища, не приди я вовремя на помощь!

— Вы снова спасли меня! — констатировал очевидное Спенсер, не забывавший об общественной дистанции на людях даже в столь трагических обстоятельствах.

— Это святой долг любого кунака! — улыбнулся я, напомнив Спенсеру о его же словах.

Спенсер оглянулся и, решившись, крепко меня обнял.

— Я не забуду, Коста. Теперь давайте поможем бедняге Йимсу. Боюсь, он надолго выбыл из строя. Это несколько меняет мои планы.

Приключившийся инцидент не помешал Спенсеру принять участие в банкете, который устраивали в честь наместника официальные лица Керчи. Мы притащились в порт на буксире, делая не более пяти узлов в час.

Меня никто не приглашал, да и я не рвался. Все эти церемонии были не по мне. Еще схвачу не ту вилку или выпью не вовремя.

— Не грусти, Коста! — напутствовал меня Спенсер на прощанье. — В этих банкетах нет ничего вдохновляющего. Лишь изжога на утро!

Я не грустил — я параноил! Из головы не шел лопнувший канат.

«Неужто это проделки Де Витта?» — подумал я, махнув рукой Спенсеру на прощание.

— Господин Варвакис! — меня окликнул молодцеватый мичман. — От лица офицеров нашей маленькой эскадры разрешите вас поблагодарить за спасение пассажира! Обер-офицерский состав «Петра Великого» и «Ифигении» имеет честь пригласить вас на торжественный ужин! — тут он улыбнулся и полностью переменил тон. — Старшие офицеры съехали на берег, кают-компания корвета — в полном нашем распоряжении! Можем гульнуть!

— Отчего ж не гульнуть! Теперь и я в вашем распоряжении!

Вернувшаяся с берега шлюпка, за рулем которой сидел юный гардемарин, без промедлений доставила нас на военный корабль. Я предвкушал посещение святая святых — места, где во время похода предавались отдыху сливки крымского общества.

Кают-компания не поразила. Быть может, на больших кораблях, типа фрегата, Путятин мог устроиться с большей роскошью, но на корвете все было скромно. А из-за собравшихся на ужин мичманов и лейтенантов — даже тесновато. Стол уже был накрыт, батарея бутылок — внушала!

Треуголки с киверным гербом были сняты, о месте службы можно было судить исключительно по золотым пуговицам на мундирах. У артиллеристов — по якорю с перекрещёнными пушками, у инженера — по якорю с перекрещенными топорами. У остальных, включая штурмана, пуговицы были просто с якорями, без прочей вычурности.

Меня окружали молодые смешливые лица, обветренные, загорелые и полные неиссякаемой энергии. Все наперебой требовали непременно выпить старой водки.

Дежурный старший офицер навел, было, порядок, всех усадив и произнеся первый тост. Потом решил молодежи не мешать и удалился. Возможно, он не желал ее объедать. Младшие офицеры питались вскладчину, скидываясь «столовыми деньгами».

Тут же посыпались вопросы, перебиваемые возгласами. Горячая кровь флотской молодежи требовала выхода. Вино и водки лились рекой — если честно, скорее тонким ручейком, хотя тостов было немало. Рюмки обновлялись не так часто, как можно было бы ожидать от моряков.

— Господин Варвакис! — вклинился в возникшую паузу веснушчатый мичман, откликавшийся на смешное имя Смарагд Петрович. — Правду говорят, что вы второй раз мистера Спенсера спасаете?

Боже, ну и деревня это светское общество и морское собрание! Ничто не остается тайным! Пришлось удовлетворить интерес бравых офицеров.

— Наверное, и вам, господа, довелось принять участие в жарком деле?

— Да какое там жаркое? Так… Контрабандистов топим или жжем. Бывает, десантируемся, чтоб с черкесом схлестнуться. А лучше всего бриг захватить. Призовые деньги лишними не бывают.

— А если работорговец попадется?

Тут офицеры резко посуровели.

— Таких топим без жалости прямо в открытом море. Свидетелей не оставляем. Знали бы вы, что творят эти мерзавцы. Коль прихватим на горячем и пустимся в погоню, могут рабов за борт покидать, обмотав цепями. Сколько раз довелось эту жуткую картину наблюдать…

Чтобы вернуть компании прежнее настроение, решился на тост — на лучший тост всех моряков, что выдал своим офицерам «повелитель морей», капитан Одри:

— Давайте выпьем за наших жен и любовниц… Чтоб они не встречались!

Дружный хохот и звон бокалов были мне наградой. Разговор, как и следовало ожидать, мигом свернул на «невинные волокитства» и «пошлые учтивости». Барышень моряки называли исключительно «розанчиками».

Далее — по классике — появилась гитара. К моему удивлению, шестиструнная.

— Завели вот «итальянку» на флоте после Синявинских походов, — пояснил Смарагд Петрович и, смущаясь, добавил. — Балуюсь на досуге поэтическими безделицами. Желаю на музыку переложить. Для общей пользы, так сказать.

Струны звучали вовсе не жалобно, а более чем бодро. Моряки запели. Как же мне хотелось исполнить что-то из моего неизвестного в этом времени репертуара! Тех же «Любэ» с их фирменной «Там, за туманами». Но гитаре был не обучен и слов всех не помнил. Пришлось слушать романсы.

Когда славно напевшиеся офицеры завели непонятные разговоры типа «его пора списать в ластовой экипаж», понял, что пора откланяться. Провожали меня шумно.

Насвистывая прицепившуюся мелодию Расторгуева, поднялся на борт парохода. Спенсер уже вернулся и жаждал поделиться со мной своими впечатлениями.

Больше всего его поразил русский квас. Он огорошил меня сообщением, что название этого напитка в Англии известно и даже упомянуто в стихотворении.

— Квас и поэзия? Оригинально! — я рассмеялся.

— Не веришь? — разошелся не на шутку Эдмонд и выдал мне три строчки некоего Джорджа Тубервиля, где звучали слова про «the one called Kuas».

— Завтра нас ждет Черкесия! — воскликнул англичанин как-то вяловато.

Я ждал от него большей экспрессии. Все ж таки он так ждал этого момента!

— Эдмонд, поясни, сделай милость. Вот ты все говоришь: Черкесия, Черкесия… А что это значит в географическом смысле?

— Сложный вопрос, старина! Под «Черкесией» разное понимается. И все области перед стеной Кавказа. И только западная часть. Если следовать ученой манере, правильно было бы обозначить так: наш ждет Западная Черкесия! Если мою книгу удастся довести до конца, я буду использовать именно такой термин.

Эта самая загадочная Западная Черкесия — как по мне, так Краснодарский край — нас встретила туманами. Лишь у самого входа в порт Анапы солнцу удалось их прогнать, и горы вдали предстали перед нами во всей своей темной красе. Отлогий берег, устье Кубани, изрешеченные ядрами и пулями каменные бастионы старой турецкой крепости были более живописны, как отметил Эдмонд.

Вокруг него началось странное шевеление и перешептывания. Бросая в его сторону косые взгляды, пассажиры завели разговор о некоем английском офицере, который, якобы, руководит действиями черкесов против русских.

— Что за нелепица⁈ — возмущался Спенсер. — Какие англичане на Кавказе? До чего эти русские странные: то они верят вздорным слухам, то поголовно впадают в суеверие, объявляя наш круиз проклятым из-за вчерашнего инцидента с Йимсом и пострадавшими из-за пушечного салюта в Одессе!

Его негодование еще больше усилилось, когда ему объявили, что на берег он не сойдет. Он стоял у борта, вглядываясь в недоступную ему страну, подсвеченную рассветным солнцем, и ругаясь сквозь зубы.

Оставшаяся часть пассажиров обсуждала Черкесию и перечисляла опасности, поджидавшие путешественников на каждом шагу. Я переводил эти разговоры, не понимая, замешан тут Де Витт или нет. Казалось, все вокруг задались целью отговорить Спенсера от проникновения далее береговой линии. Мне же генерал заявил, что ему нет дела до возможной нелегальной поездки Эдмонда на Кавказ. Очень странно.

— Очередная чушь! — шипел сердито Эдмонд. — Датский консул де Мориньи 10 лет назад спокойно здесь торговал и искал древности. Ага! Смотрите! Смотрите!

Он указал рукой на берег. Там Воронцов в генеральском мундире и без свиты вел беседу с каким-то черкесом, не обращая внимание на его спутника. Тот держал в руке пистолет.

— Какая отвага! — заговорили кругом.

Спенсер разглядывал черкеса в подзорную трубу, комментируя вслух:

— Он похож скорее на татарина. Но одет, как и все горцы. Его фигуре позавидовали бы лучшие красавицы Лондона. Какая гордая осанка! Какая тонкая, но мужественная фигура!

Он сунул трубу мне в руки и отправился в библиотеку. У него не было сил смотреть на такую близкую, но недостижимую мечту.

Обиженный на весь свет Эдмонд не вышел на палубу, даже когда мини-эскадра выдвинулась к новой точке в десять утра. Он оставался в библиотеке до сумерек, пока его не прогнали: пришло время устанавливать переборки для устройства спальных мест.

Мы подходили к Суджук-Кале. Чтоб хоть как-то поднять настроение моему кунаку, я попытался объяснить ему, что «суджук» — это колбаса. И название старинной турецкой крепости можно перевести, как «крепость-колбаса» или «колбасная крепость». Кажется, он мне не поверил, хотя о руинах старых укреплений читал в отчетах путешественников.

Рейд Цемесской бухты был заполнен кораблями.

— Фрегат «Штандарт», люгер «Геленджик», пароход «Метеор», шлюп «Диана», транспортники «Буг» и «Ланжерон» — весь отряд Черноморского флота у абхазских берегов собрался приветствовать наместника, — объяснил нам знакомый мне по вчерашнему ужину мичман.

Мы переглянулись в недоумении.

— Флаг контр-адмирала Патаниоти, командующего отрядом! — добавил младший офицер со значением.

На берегу виднелся военный лагерь с строящимися укреплениями. Стоило «Ифигении» бросить якорь, как раздались салюты — с земли и с кораблей. Мы прибыли на встречу с теми, кто сражался с черкесами на суше и на море. В первую очередь, с генералом Вельяминовым и его штабом.

Пока шла погрузка свиты Воронцова на баркасы, Эдмонд грустно смотрел на пустошь у кромки моря и на разрушенный черкесский аул.

— Куда исчез тот сверкающий лагерь, радостная толпа красивых юношей, с которыми я ранее провел время? — печально вздохнул он.

Я удивленно на него уставился.

— Вы бывали здесь раньше?

— Не придавай значения моим словам. На меня иногда находит… Пойдем собираться. На этот раз меня на борту не оставят.

Мы переехали на берег.

Море было спокойным, а на земле все бурлило. Толпа разряженных в разные мундиры офицеров радостно приветствовала прибывавших, смешивалась с ними, обменивалась новостями и искала знакомых и родственников. Громко играла музыка. Неподалеку догорал черкесский аул.

К нам подошёл корнет в форме лейб-гвардии Гусарского полка.

Я пристально в него вгляделся. Неужели Лермонтов, наш храбрый Михаил Юрьевич? Кажется, он бывал в этих местах[1]. Нет, совсем не похож. Какой-то напыщенный хлыщ вовсе небоевого вида.

— Почему столь велико разнообразие военной формы? — спросил заинтригованный Спенсер после обмена приветствиями.

— Сюда едут лучшие сыны отечества, желающие обрести славу и послужить отчизне! — напыщенно ответил корнет на голубом глазу.

«Ага-ага, за пьянку, дуэли и прочие непотребства вас сюда отправляют», — подумал я, но ни возражать, ни намекать об этом пикантным моменте не стал.

— А кто эти люди в черкесских нарядах?

— Вам скажут, что такова мода среди офицеров. Не верьте. Просто черкесы наловчились выбивать из своих длинных ружей тех, кто носит золотые эполеты. Вот и стали те, кто послабее духом, маскироваться.

— Вам уже довелось участвовать в сраженьях в лесах и ущельях? — решил я уточнить.

— Я служу при штабе, — гордо ответил корнет, будто это все объясняло. — Вас ждут у войлочной кибитки, где устроили ставку генерала Вельяминова, командира правого крыла Отдельного Кавказского корпуса!

«Вот же крыса штабная!» — подумал я, шагая вслед корнету.

Мы шли через настоящий военный бивуак. Одни солдаты играли в карты на барабанах. Другие просто сидели на земле с отрешенными лицами. Кто-то ужинал, кто-то пел. Один удалец отплясывал «барыню» под свист и хлопки товарищей. Спенсер брезгливо морщился, но смотрел внимательно, не упуская мелочей.

— Коста! У меня к тебе поручение, —сказал он негромко. — Здесь, в лагере, должны быть черноморские казаки. Присядь к их костру, поговори о жизни в станицах, поинтересуйся их настроениями.

Я пожал плечами.

— Попробую, мистер Спенсер.

Он посмотрел на меня с укоризной и последовал за корнетом, ничего больше не сказав. Я стал выглядывать казаков.

Уже почти стемнело. В лагере загорались костры. Один веселый унтер-офицер сунул в огонь срубленное в саду около разоренного аула молодое деревце с увядшими листьями. Поток искр взвивался в воздух, словно праздничная иллюминация.

Я нашел одну группу воинов, наряженных в синие черкески и папахи с красным верхов. Красные же погоны мне подсказали, что это именно те, кто мне нужны.

— Привет, братишки! Как служится в казаках? — спросил я, — К костру пустите передохнуть?

— Линейцы мы, — ответил седоусый воин, поправляя шашку на коленях, — Садись, коль есть нужда. В ногах правды нет.

— Благодарствую!

Я устроился, как и все, на бревнах, сложенных квадратом вокруг костра.

— Откуда сам будешь, господин хороший? — спросил меня все тот же казак.

— С корабля. С наместником прибыл, — исчерпывающе ответил я.

Все замолчали.

О чем говорить с казаками я не понимал. Ляпнуть что-то по глупости или незнанию было проще простого. А за расспросы можно было и по шапке получить.

— А ну-ка, ребята, подвиньтесь! — рядом уселся офицер, судя по эполетам на казачьей форме.

Он наклонился ко мне и тихо произнес:

— Приветствую соратного товарища!

[1] М. Ю. Лермонтов посетит Суджук-кале в следующем, 1837, году. Его друг, будущий покоритель Кавказа кн. А. И. Барятинский, мог бы принять участие во встрече со свитой Воронцова, если бы не был зимой тяжело ранен. Оба были высланы из Петербурга на Кавказ за многочисленные проказы.