Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии

Глава 19 Вознесение и Новый свет

Вознесенные в небеса, мы не видели ничего, кроме качающихся темно-зеленых киверов, похожих на высокие и узкие ведерки с медным армейским двуглавым орлом. И слышали только одно — «герои», «герои».

— Коста! Что происходит⁈ — я прежде ни разу не слышал от Эдмонда таких истерических интонаций. — Кто герои? Какие герои?

— Сам не понимаю! — закричал я, тщетно пытаясь хоть что-то разглядеть, кроме дергающихся перед глазами ялтинских гор и неба над ними. — Господин майор! Наши вещи!

Тут же раздался зычный командирский глас:

— Фельдфебель Папахристо! Взять солдат из портовой команды, получить багаж гостей и доставить в дом капитана Мавромихали!

Хорошо гостей встречают в Ялте! Необычный способ! Я бы сказал, возносящий! Но, кажется, ситуация начала проясняться.

— Эдмонд! Думаю, нам ничего не угрожает, кроме переизбытка греческих эмоций! Потерпите, скоро будем на месте!

— На месте — чего, Коста? Нашего упокоения?

— Предполагаю, нашего чествования!

Я угадал. Нас занесли в знакомый двор с тутовым деревом, аккуратно спустили на землю рядом с накрытыми столами, упиравшимися в ворота.

Майор скомандовал:

— Господа обер- и унтер-офицеры! Стройся!

Толпа греков, обряженная в военную форму, мигом исполнила команду. Теперь перед нашими глазами стояла не банда налетчиков-пиратов, а шеренга из темно-зеленых мундиров с золотыми пуговицами. Над красными стоячими воротниками красовались серьезные лица совершенно разбойничьего вида — все, как на подбор, усачи с саблями и пистолетами в кобурах на боку.

— Для встречи справа — на КРА… — строй единым порывом взметнул правые локти под прямым углом к подбородку; сабли выдвинулись наполовину из ножен. — УЛ!

Сабли взметнулись вверх под углом 75 градусов. Затем руки опустились, острия смотрели теперь в землю.

— Приветствуем героев! — выкрикнул майор.

Строй смешался. Офицеры, пристроив сабли обратно в ножны, снова окружили нас гомонящей толпой. Видимо, горячая кровь предков-корсаров и воинская дисциплина плохо уживались друг с другом. Все наперебой выкрикивали здравницы в наш адрес и требовали выпить вина.

— Коста! — взмолился Спенсер. — Объясните, что происходит! Я ничего не понимаю!

— Они считают, что мы совершили героический поступок, выкрав Марию и Яниса прямо из-под носа турок! И накрыли столы в нашу честь! Предполагаю, сестра проболталась.

Зря я грешил на сестру. Оказалось, что проговорился Янис, которого активно учили две недели моего отсутствия греческому языку всей семьей. Правда, выдал он меня как-то по-детски, ничего толком не объяснив. Но опытный капитан тут же вцепился в Марию и все у нее выведал.

Далее включилось сарафанное радио. Приезжавшим в гости сослуживцам выдавалась под рюмочку леденящая кровь версия похищения. Страсти нарастали. И к моему возвращению весь офицерский состав греческого Балаклавского батальона непременно желал устроить торжественный банкет со всеми возможными атрибутами воинского приветствия.

— В таких людях, как ты, Коста Варвакис, обретаем мы заново веру в дух непокоренный, чем славилась древняя Эллада! Отцы наши и деды, ни бога, ни черта не боясь, были такими же сорвиголовами. Кто привел нас сюда, на берега Тавриды? Адмирал Ламброс Кацонис, король Спарты![1] Он жену свою Ангелину в набеге взял в полон. Ныне сын их — наш командир! Думали мы, угас мятежный дух у греков после обретения независимости. Ошибались! Перед нами — живое доказательство нашего заблуждения. Слава Косте и соратнику его, англичанину Спенсеру!

— Слава! — заголосили вояки и выпили вина.

Водки на столе не было, как и рыбы. Одни овощи с маслом и фрукты — первые дары лета. Постный день. Но что за праздник греков без вина⁈ Пришлось несколько отступить от заповедей. Вино привезли из Балаклавы свое, домашнее. В бочках, которые активно опорожнялись сейчас разгулявшимися греками.

— Какой нынче особый день? Почему пост? —спросил недалекий я, чтобы тут же испытать эпик-фейл.

— Так день святой Марии Магдалины! Именины у твоей сестры! — вытаращили на меня глаза все поблизости.

— Подумаешь, растерялся человек! — вступился за меня Ваня. — С корабля — на бал! Еще и на руках пронесли. Тут у всякого голова закружится.

— Пошутил я! — буркнул соседям. — Где сестра? Почему не встретила?

— Скоро вернется с нашими женщинами и Яни! Они поехали в Балаклаву с батюшкой знакомиться и насчет крестин договариваться, — пояснил мне почему-то смущенный капитан. — Я им говорил, чтоб тебя дождались. Но их разве переспоришь? Именины — то, именины — сё… И — это… Спасибо тебе за сахар! Вот уж угодил, так угодил! Наипервейшая вещь для меня! Теперь зудеть под ухом не будут.

— Пустое! — отмахнулся я, прислушиваясь к разговорам за столом и переводя Эдмонду малопонятные места из споров военных.

Обсуждались, в основным, две проблемы — вопросы службы и нововведения в форме.

— В наших ранах нету славы, — голосили офицеры. — Русские сражаются, а мы лишь службу несем. Кто из наших может похвастать боевыми орденами? Наш генерал и еще парочка вояк.

— Нас используют как карательный батальон! — горячился один подпоручик. — Или карантинный. Не о том мечтали наши отцы, чтобы мы усмиряли чумной бунт в Севастополе или пугали татар.

— Не сметь обсуждать приказы командования! — гаркнул на офицеров майор. — Ему виднее, как нас использовать! Сколько раз батальон получал благодарность от крымских властей? А дороги? Сколько верст мы проложили по южному берегу? Насколько легче стало теперь из Балаклавы до Ялты добраться!

— Вам, господин майор, легко рассуждать. Не в обиду… — буркнул подвыпивший офицер. — Вы свое дворянство получили! А любому из нас выше капитана не подняться!

— Вы бы, господин поручик Серафим, меньше бы налегали на вино! — осадил его майор. — Государь император ежечасно печется о благе греков Балаклавы! Сколько земли нам передали в довесок к имеющейся! Сколько раз повышали денежное довольствие! Школу организовали! От налогов лавки освободили! Теперь вот ждем новой формы для офицеров!

Разговор тут же свернул на обсуждение достоинств и недостатков новой формы, которую ввели в 1830-м году, в сравнении со старой. Причем, упор делался на всякого рода мелочи — на чешую подбородочного ремня или медный прибор у черной портупеи. Спенсер слушал с большим интересом. Он уже полностью пришел в себя после шока от горячей встречи.

Я же думал об императоре. Известно, что он фанател от изобретения нового обмундирования для армии и флота. Лично придумывал всякие несуразицы, вроде красной выпушки у шаровар казачьего покроя или количества витков на офицерских эполетах. Форма получалась красивой, но часто неудобной. Тысячи людей были заняты кройкой и шитьем, изготовлением золотых галунов и позументов. И с каким результатом? Марлинский рассказывал, как у солдат в Геленджике во время торжественного караула ветром срывало фуражки в море, а они, бедняги, цепенели от ужаса, ожидая наказания за утерю казенного имущества.

А в это же время на такие жизненно необходимые дела, как укрепление крепостей, времени у царя не находилось. Все сам да сам, никакой инициативы у подчиненных. Лично смог убедиться во время морского круиза. Нагромождалось немыслимое количество несуразностей, помноженных на злоупотребления и воровство. За блестящим фасадом Империи скрывались «глиняные горшки» и общее отупение.

Странным человеком был царствующий император. Труженик или, как он себя любил называть, «каторжник на троне». Его кто-то обозвал Николаем-Палкиным, душителем свободы. В учебниках истории его ругали. И почему-то большевики сохранили его памятник в Ленинграде…[2] Выходит, было за что его уважать? Пушкин и Лермонтов — при Николае. Кавказом приросли — при Николае. И много еще что свершилось при нём на пользу Империи. Мне ему присягать, если прошение мое о подданстве будет удовлетворено…

Ничего для себя не решив и устав от обсуждения грядущего введения новой формы офицерских шарфов, я задал давно занимавший меня вопрос:

— А правду рассказывают, что балаклавцы отказались отвечать императору, когда он их окрестил «ребятами», и ответили: «мы все — капитаны»? Я не стал говорить, что в будущем эта история будет кочевать по страницам книг русских писателей — у Лескова, Куприна и других[3].

Вокруг все засмеялись.

— Ну, подумай, Коста, своей головой, какие нынче капитаны из балаклавцев? Один я в отставке, да в батальоне три штуки, по одному на роту, — прихвастнул Мавромихали. — Все остальные чином пониже. Про солдат я вообще молчу. А вот деды наши и отцы, которые только прибыли в Крым с Кацонисом, могли и ответить такое. Но не императору, тем более что тогда правила Великая Екатерина. Какому-нибудь графу или князю — могли. Да хоть тому же Потемкину. Выпьем за род Кацонисов и за нашего командира подполковника Ликурга Ламбровича Качиони!

— За Кацонисов! — понеслось по двору. — Выпьем!

— Вам бы только пить! — раздалось от ворот.

Во дворе появились наши женщины. Мария бросилась ко мне обниматься. Ее все наперебой поздравляли с именинами.

Поднялся Эдмонд с кружкой вина.

— Славная дочь греческого народа! Сестра отчаянного храбреца, не раз спасавшего мою жизнь! С днем ангела тебя! И прими мой подарок! Знаю, не возьмет Коста у меня денег. А тебе на обзаведение и устройство новой жизни они будут не лишними. Выпьем!

Спенсер передал Марии порядка ста фунтов в виде столбика золотых монет. Она скромно поблагодарила и тут же отдала мне.

— Ты, брат, мужчина, тебе и распоряжаться!

— Закусывать ему надо, да и всем остальным! — сварливо произнесла Варвара, грозно глядя на мужа. Но не удержалась, прыснула и вместе с сестрой побежала собирать рассыпанную по земле туту, чтобы, наскоро ее ополоснув, подсунуть мужикам хоть такую закуску.

Офицеры застучали кружками по столу, обращаясь ко мне:

— Рассказ! Рассказ!

Пришлось поведать про наши стамбульские приключения. История с перепуганным начальником стражи, принявшим Спенсера за даму, вызвала громкий хохот и новые тосты. Так же, как наша беготня по городу с носилками. Распалившиеся греки, да и я за компанию, опрокидывали кружку за кружкой за каждый этап спасения Марии и Яниса.

Чувствуя, что вино уже играет мне свою возбуждающую песню, я не удержался и выдал без утайки эпопею с наказанием Барыш-аги.

Что тут началось!

Офицеры повскакали из-за стола. Кто-то кричал на весь Крым, кто-то размахивал кривой саблей, кто-то палил в воздух из пистолета. Кружки катились по столам, вино брызгало во все стороны, игнорируя силу земного притяжения. Казалось, эту вакханалию ничем не унять!

— Отставить, господа офицеры! — раздался от ворот поставленный командирский голос. На нас надвигался седой красавец-генерал лет шестидесяти отроду. — В конец разложились! Разбаловал вас подполковник! Сколько я сил на вас потратил, приучая к дисциплине!

Когда десяток поручиков, подпоручиков и прапорщиков начинает прятаться за спинами унтеров, понятно, что офицерской пьянке конец. Я догадался, что нас прибыл утихомиривать генерал-майор в отставке Феодосий Ревелиоти, георгиевский кавалер и местный лэндлорд.

— Всех жителей Ялты переполошили! Опять мне за вас краснеть?

Офицеры, как нашкодившие школьники, принялись собирать кружки и разбросанные тарелки с раздавленными ягодами. Генерал с брезгливой гримасой за ними наблюдал. Тут его взгляд остановился на Спенсере. Безошибочно определив в нем дворянина, Ревелиоти подошел и завязал с Эдмондом светский разговор, пригласив, в итоге, англичанина в свой дом на ночевку. На прощание англичанин наказал мне утром его посетить.

Оставшись одни, присмиревшие офицеры затеяли со мной тихую беседу на предмет выбора крестного и моих дальнейших планов.

Поручик Георгий Серафим меня наставлял:

— Выбор крестного — не шутейное дело. А у тебя и вовсе непростое. Многие теперь захотят породниться с таким героем. Подполковника, конечно, не обещаю, но на одного из трех наших капитанов можешь рассчитывать. Сами тебе предложат — будь уверен.

— Мы-то чем плохи? — рассердился Ваня. — Ладно, Варвара. Она уже при деле. Но Эльбида расстроится. Видели бы вы, как она сердцем к Янису прикипела!

— За баб спору нет, — не унимался поручик. — А вот крестным лучше позвать штабс-капитана Сальти. Егор Георгиев, иди к нам поближе, — позвал Георгий офицера, шепнув мне на ухо: «при деньгах твой будущий кум. И родня у него знатная. Аж цельный контр-адмирал в Севастополе!».

— Егор Георгиев Сальти! — представился штабс-капитан.

Мы с ним быстро обо всем договорились. А тут и время пришло вечеринку сворачивать. Офицеры стали потихоньку расходиться.

— Думал я про твою беду, — начал разговор со мной Мавромихали, когда проводили последнего гостя.

— Бед у меня много, — усмехнулся я. — Ты про какую из них?

— Про устройство Марии и Яниса.

— Так, так! — я загорелся. — И что?

— Есть тут у нас барыня, — Ваня напустил на себя таинственный вид. — Мы ее прозвали Султаншей, а она себя сама называет «старухой со скалы». Княгиня Голицына, Анна Сергеевна. Была помоложе — эх, горяча! Носилась здесь лет десять назад на лошади в брюках да в шинели.

— Часом не в Кореизе живет? — припомнил я историю крымских дворцов.

— В нем самом, в Кораисе. Имение «Новый свет». Я к ней, помнишь рассказывал, по осени езжу, с фруктовым садом помогать. Так вот! Раньше, говорю, шустрая была барыня. Всем сама заправляла. Иностранцев выписывала винные погреба устраивать. Ну и садов с цветами развела — истинный рай. А уж богомольная какая! Церковь у себя построила «Во имя Вознесения Господня».

— Ваня, какая связь между устройством дальнейшей жизни сестры и церковью⁈

— Поспешай, Коста, не торопясь! Я тебе за то толкую, что она уже не та, что прежде. Совсем согнулась, — тут Ваня хитро прищурился, подходя к кульминации своего повествования. — И есть у нее хуторок на Почтовом тракте. Лет пять назад она бы не продала. А теперь может и продаст. Не доходят у нее руки до брошенных татарских лачуг, а вид они ей портят. Очень не любит она это дело. Сама мне жаловалась и говорила, чтоб я нашел кого, порядок навести.

— Нужно посмотреть!

— Посмотреть — можно. С утречка и поедем.

… На следующий день спозаранку наняли тележку и отправились в Кореиз, прихватив с собой Спенсера. Он загорелся познакомиться с Голицыной и «Новый свет» посетить, о котором уже много слышал хорошего. Чуть ли не лучшее поместье на весь Южный берег.

Прекрасная дорога в «каменной одежде», как выразился капитан, уходила дальше вглубь скал, параллельно морю. Мы же высадились напротив въезда в поместье. Выше дороги, немного поднявшись по пологому склону, мы обнаружили пять домов с плоскими крышами и большое деревянное строение. Одна мазанка была пристроена к нависавшей над ней скале. Кругом царило запустенье.

— Видишь, крыша провалена? — указал Ваня на эту лачугу. — Весной приезжал брат Султанши, генерал Всеволожский. Он на лошади здесь по горам разъезжал, принял крышу за ровную травяную площадку и сиганул. И провалился конь его прямо в суп к татарам. Те от расстройства пожитки похватали и дали деру. Последние они на хуторе оставались.

— Черепицей надо крыть. Тогда никто не перепутает, — рассмеялся я и принялся изучать уцелевшие сакли.

Группа из четырех каменных домов образовывала небольшой и очень живописный каскад, взбиравшийся по склону. Его не портила даже почти смытая дождями побелка, настолько эффектно выглядели покрытые зеленой травой плоские крыши. Приложить руки — конфетка получится!

В глубине хутора стоял тот самый пострадавший дом метров пятнадцать по фасаду — типичная мазанка с толстыми стенами из глины и покосившейся терраской. Перпендикуляром к нему служила длинная деревянная конюшня, к ее заднему торцу была пристроена летняя кухня с очагом. При желании из конского загона выйдет отличная таверна, если утеплить стены и прорубить окна.

Широкий двор между пятью домами густо порос травой и был завален скатившимися с гор камнями разных размеров. Вид с него на бескрайнее синее море и покрытые сказочным лесом горы, мощными горбами опирающиеся в берег, был ошеломительным.

— За конюшней родничок есть, — просветил меня капитан. — Тут, в Кораисе, вообще с водой очень хорошо. Живи и радуйся! Ну, как? Понравилось? Пойдем приценяться?

Я согласно кивнул. Место, действительно, было изумительным. Горная цепь защищала от северных ветров. И меня не пугала некоторая безлюдность. По тракту часто проносились верховые и экипажи. В самом поместье княгини жизнь кипела. Буквально в ста метрах вниз от дороги шло активное насаждение гранатовых деревьев. Разбивались и виноградники немного ниже. Крышу дома поместья скрывали пирамидальные тополя и огромные ореховые деревья, но было видно, что и там сновали люди.

Княгиня Голицына — согбенная худенькая старушка — приняла нас на галерее-террасе своего дома, который назывался «Розовым» из-за обилия цветущих вокруг роз. Ее глаза, хоть и утратили былой блеск, выражали ум, твердость характера и доброту. О ее набожности недвусмысленно напоминало священное писание на столе.

В имении она обитала не одна. Вместе с ней проживали — каждая в своем домике в саду — баронесса Жульетта Беркгейм и мадам Каролина Собаньская, урождённая Ржевуцкая. На последнюю я смотрел во все глаза, восхищаясь ее не увядшей к сорока годам красотой и изворотливостью де Витта. Ведь, это была она — та самая фам фаталь, из-за которой якобы пострадала его карьера. И которую он так ловко пристроил, наверняка, имея возможность тайно навещать.

Спенсер представился и завел с дамами оживленный разговор на французском. Мы с Ваней переминались с ноги на ногу у входа на террасу. Наконец, нас позвали.

— Я не хочу продавать хутор. Стоит он не дорого, не более 500 рублей. Вопрос не в деньгах, — старушка-божий одуванчик смотрела на меня пытливо, словно взвешивала. — Вопрос в том, чтобы хутор перестал быть позором моего «Нового света». Я приехала сюда, чтобы построить рай, и я его почти построила. Не знаю, сколько мне еще осталось дней, но хочу быть уверена, что ничто не испортит дело моей жизни.

— Что же вам предложить, Ваше сиятельство? Как мне убедить вас в моих искренних намерениях?

— Слишком я стара, чтоб словам верить. Но не спешите отчаиваться, молодой человек. Выход я вижу. И очень удобный, учитывая, что вы не русский подданный. Я имею право приглашать иностранцев на работу с поселением. Мы составим об этом договор. Сверх в нем указанного, я не смогу ничего требовать. И вы не сможете.

— Мы не станем крепостными! — с жаром воскликнул я.

— Вы и не станете! Вы будете арендаторами, несущими по отношению к поместью четко прописанные обязанности. Не бывает обязательства без прав. Обязанностью вашей станет превращение хутора в своего рода постоялый двор. Не в грязную дыру, наподобие тех, что сейчас раскиданы по всему Крыму, где постояльцам служит постелью бильярдный стол либо десяток мешков соломы. Но в заведение, где смогут с комфортом разместиться мои гости. За плату, разумеется! — она возвысила голос, чтоб пресечь мои попытки ее прервать. — Вашим же правом будет возможность выкупить хутор, скажем, через 15–20 лет, за те же пятьсот рублей, о которых я уже сказала. Арендную плату установлю в пятьдесят рублей в год. Это, поверьте, не филантропия, но и не много, если вы найдете способ извлекать доход.

— Прошу прощения за бестактность, но что будет с нами, если вы покинете этот мир?

— Ха-ха-ха, не стоило извиняться. Меня смертью уже не напугаешь! Мои наследники будут нести те же обязанности по отношению к вам, что и я. Так будет прописано в договоре. У меня нет детей. Брак мой не для того был заключен. Я лишь обменяла на титул половину своего приданного. Дочь Жульетты, Юлия, — Голицына кивнула с улыбкой баронессе, — унаследует имение.

— Если все так, как говорит Ваше сиятельство, я сразу говорю — да. И, уверяю вас, я и мои родные докажем вам за месяц, что наши намерения более чем искренны, что мы беремся за это дело не из желания перепродать хутор с землей, когда цены вырастут.

— За месяц? — хитро прищурилась Султанша. — Справитесь за месяц — освобожу на первый год от арендной платы!

— Мы докажем!

— Тогда езжайте обратно в Ялту с моим поверенным. В таверне, которая у дома генерала, проживает стряпчий. Оформите договор, он отвезет его в Уездный суд в Симферополь, зарегистрирует, и с этого момента начнется отсчет вашего месяца. Ступайте с Богом, господа. А нам пришло время почитать священное писание.

Лихая старушка со скалы, нечего сказать! Теперь я понял, как она чуть больше 10 лет назад приехала в Крым, вдохновленная мессианскими идеями, все здесь преобразовала и построила. Одна, без мужской поддержки! Четыре сада, включая один декоративный. Плантации винограда и масличных деревьев, уже приносящие неплохой доход. Монументальный винный погреб в форме латинского креста. Изящная церковь с островерхими башенками по бокам от арочного входа. И, наконец, сам дом, прилепившийся боком к скале — не роскошный, но очень уютный. Смогут ли те, кто придет ей на смену, преумножить или хотя бы не потерять всю эту красоту?

… Мы вернулись в Ялту на поджидавшей нас таратайке. Поверенный скакал за нами верхом. Подъехали к дому генерал-майора. Распрощались со Спенсером.

— Коста, в вашем распоряжении — три недели. — сообщил мне на прощание. — Я отправляюсь в поездку по Крыму. Севастополь, Бахчисарай, Симферополь и Перекоп. Везде хочу побывать. Ревелиоти любезно предложил мне татарина-переводчика, так что вы мне не нужны.

Я был уверен, что к подбору сопровождающего генерал-майор не имел никакого отношения. Проделки де Витта — вот что скрывалось за вчерашним визитом Ревелиоти во двор к Ване, а не шум, поднятый офицерами. Хотя и шум тоже. Всех ялтинских куриц переполошили, однако.

Обнялись. Условились встретиться на преображённом хуторе. Я не сомневался, что у меня все получится. Пример Голицыной — вдохновлял!

Пошли в таверну с поверенным княгини. Нашли стряпчего, суетливого костлявого человечка в засаленном сюртуке с залатанными локтями, Вангелия Померанцева. Он принял нас в своей комнате, которую снимал у трактирщика. Показал мне образец договора. Все честь по чести, как и говорила Султанша. Расписался. Выдал двадцать рублей на расходы. Теперь только ждать.

Спустился в обеденный зал. Неопрятно. Воняло прокисшей капустой и гнилым луком. Брезгливо морщась, пошел на выход, даже не рискнув тут что-то заказать.

Меня кто-то окликнул по имени. Обернулся. Из-за стола вылезал невысокий, но крепкий купец. Что-то знакомое промелькнуло в его лице. Где-то я его уже видел.

Бог ты мой! Это же Умут-ага!

[1] Ламброс Кацонис (Ламбро Качиони) — греческий корсар, полковник русской службы, создатель Балаклавского греческого батальона и самопровозглашенный «король Спарты», родом из греческой Ливадии. Он был владельцем Ливадии Таврической, которую после его смерти купил генерал-майор Ф. Д. Ревелиоти, его преемник на посту командира батальона и один из крупнейших землевладельцев Крыма первой половины 19 века. В последствии, Ливадия превратилась в императорскую резиденцию на ЮБК.

[2] Существует версия, что памятник царю в Санкт-Петербурге, стоящий перед фасадом Исаакиевского собора, сохранился благодаря его уникальной конструкции (две точки опоры у вздыбленного коня; второй подобный памятник в мире). Авторы не сошлись во мнениях о подлинных причинах сохранения этого памятника. Но добавим: дочь императора Мария отказалась от Мариинского дворца из-за того, что памятник стоял к нему задом. Впоследствии в этом дворце заседала Государственная Дума.

[3] Вариантов этого исторического анекдота множество. В том числе, прижившийся в годы Гражданской войны. Якобы строй не ответил на приветствие генерала, ибо был составлен из офицеров-добровольцев.