Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии

Глава 17 Самая странная морская экскурсия

«Петр Великий» снова поволок за собой несчастную «Ифигению», к вящему стыду капитана Путятина. Мы не торопясь двигались вдоль живописного побережья, огибая все мелкие бухточки. Мейзыб, Хапицай, Жанхоти, мыс Идокопас… Знакомый мой мичман Сережа, с которым мы были на «ты» после гулянки на корвете, сыпал неизвестными мне названиями, как из пулемета.

Обрывистые белые скалы сменялись лесами, круто взбиравшимися на горы. Устья речушек скрывали песчаные мели. Огромные ореховые деревья склонялись к самой воде. В долинах цвели сады, и среди этой буколической красоты бегали встревоженные черкесы. Сообразив, что пушки корвета им не грозят, они бросали свои работы и выходили на берег, внимательно следя за движением процессии по морю. Несколько раз кто-то произвел выстрелы в нашу сторону.

По борту корабля застучали пули. Мы укрылись за ограждением гребного колеса.

— Кучно стоят! — оценил какой-то знаток. — У Путятина отличные артиллерийские команды. Дальней жестяной картечью накроют —враз![1]

— Это же мирные садовники! — возмутился Эдмонд.

— Да. Да… И в наш борт летят незрелые яблоки…

Все с волнением обернулись к корвету. Но «Ифигения» промолчала, залпов не последовало. Воронцов в очередной раз демонстрировал мирный характер своей миссии. В отличии от черкесов. Те своего отношения к пришельцам не скрывали.

— В каждой долине скрываются турецкие контрабандисты. Они настолько искусно маскируют свои корабли, что разглядеть почти невозможно, — прокомментировал мичман.

Раздали подзорные трубы. Тут же образовалось что-то вроде соревнования под названием «разгляди контрабандиста». Их суденышек тут были десятки, но даже с помощью трубы было крайне сложно понять, где под грудой ветвей, листьев или целого срубленного дерева скрывается судно, а то и два.

— Ночью черкесы зажигают костры на берегу, подавая сигнал судам в море. Если нет патрульных военных кораблей, турки бросаются к берегу. В землю вкопан большой деревянный шпиль. Цепляют за него веревки, и до сотни черкесов, сбежавшихся к месту выгрузки лодки, вытаскивают судно из воды прямо с грузом и парусами и маскируют его.

— Марлинский мне рассказал, — добавил Сафонов, — что они проделывают этот трюк так быстро, что погнавшийся за нарушителем бриг не успеет якорь отдать, а лодка уже на берегу. Или заведена в речушку, которую тут же перегораживают срубленными деревьями.

— Турки везут им свинец и порох. А также соль для засолки мяса, которое берут с собой в походы. После каждого подвоза гибнут наши солдаты. За их жизни в ответе не только тот, кто нажал курок, но и тот, кто обеспечил черкесу потребное для выстрела, — сердито промолвил Сережа. — Входим в бухту долины Пшады. Недавно «Ифигения» здесь потопила один корабль, а другой разбила.

Я вгляделся в берег, который меня ждал через полтора месяца.

Рейд был защищен двумя мысами и безопасен для судов. От берегов, густо поросших вековыми деревьями, обвитыми виноградом или лианами, исходила угроза. Казалось, из-за каждого ствола за нами следят чьи-то глаза или наводят ствол ружья. Два турецких судна прятались в густой июльской зелени. Одно имело даже две мачты. Около них суетились черкесы, потрясая винтовками и указывая на нас руками. Вероятно, они ожидали нападения.

Пушечных выстрелов не последовало. Корабли двинулись дальше. Снова потянулись скалистые или залесенные берега. Местами лес был сведен подчистую. Аулы и группы небольших хижин были разбросаны друг от друга на приличном расстоянии.

— Какой богатейший край, и его сторожат эти дикие люди! — вздохнул Сафонов.

— Пока наши корабли не организовали патрули, они и на морской разбой ходили, — рассказал мичман. — У них есть длинные узкие лодки, куда садятся до пятидесяти гребцов. Нападали на торговцев группами по две-три лодки, заходя с разных сторон. Но пушки быстро их отучили баловать.

Мне надоело разглядывать места, которые я никак не мог соотнести с увиденными в моем старом настоящем. Где тут отыщешь Дивноморское с его знаменитыми виноградниками? Я решил потратить время с куда большей пользой.

В моей легенде было два крайне узких места. Я держался на лошади как мешок с салом и ничего не смыслил в хождении под парусом. Если навыки верховой езды можно попробовать взять в Крыму, то с флотской наукой следовало разбираться прямо на пароходе. Отсутствие Спенсера дало отличный шанс восполнить пробелы в знаниях.

Мичман Сережа отнекиваться не стал. До вечера увлеченно мне рассказывал про всякие там «грот-трисель-гафели», «фок-стаксели», юферсы и талрепы, чем отличается оверштаг от оверкиля и что такое амбаркировка — спуск-подъем шлюпок в открытом море. Когда моя голова окончательно вспухла, он отвел меня к матросам в «курилку» и поручил их заботам. Пока шла его вахта, мне предстояло учиться вязать морские узлы.

Утром достигли мыса Адлер, густо заросшего вековым лесом, перед которым уродливой стеной громоздился рукотворный завал. Только тогда я сообразил, что мы миновали Сочи, даже не заметив признаков будущего курорта. Вместо роскошной набережной нам встретилась разъяренная толпа в сотню черкесов, вооруженных с ног до головы винтовками в меховых чехлах и впечатляющим набором разного рода шашек в сафьяновых ножнах.

— Есть там какой-то аул. То ли Сучи зовется, то ли Соча — точно не скажу, — разъяснял мне опытный Сережа, продолжив свои занятия со мной.

Приличная глубина позволяла двигаться вплотную к берегу. Пароход будто нырнул в ущелье.

— Куда это мы? — спросил я в испуге, опасаясь столкновения со скалами.

— Гагры!

У подножия двух отвесных гор разместился квадратный деревянный форт с башенками по углам. Внутри теснились мазанки и балаганы, в руинах древнего храма прятался пороховой погреб. Сверху его венчали большое фиговое дерево и высокая деревянная башня, с которой трое часовых внимательно следили за ущельем. Воротами служили остатки каких-то каменных строений. Около них лежала в тени большая группа собак, местные чуткие сторожа. Сухопутный подход, казалось, отсутствовал, крепость полностью зависела от морского подвоза.

— С гор стреляют непрестанно. Говорят, солдаты из каши пули достают, — поделился Сафонов. Его почему-то это веселило. — Ходили черкесы недавно на приступ числом более четырех тысяч. Были отбиты с большими потерями нашим гарнизоном. Герои! И живут тут неплохо. Всем обеспечены.

— Врет как сивый мерин! — прошептал мне на ухо мичман. — Более гиблого места тут, на черноморской линии, не сыскать. В год мрет полтора комплекта гарнизона. Жара, мясо летом портится, живут на одной червивой солонине. Каждая вылазка за водой — несколько трупов.

С кораблей сгрузили провиант для гарнизона и бочки с питьевой водой. Они реально спасут несколько жизней. Да, зимний или летний вечер в Гаграх томным не назовешь.

В два часа, после обеда и полагающегося морякам отдыха, двинулись дальше. На корвете шканцы превратили в подобие сада. Туда свезли с берега срубленные огромные лавровые деревья, устроив что-то наподобие зеленой беседки для господ.

— Солдатики эти лавры на дрова рубят, а из веток веники делают для бани, — снова поделился информацией Сережа.

Мы продолжили наши занятия морской наукой вплоть до прибытия в Пицунду.

И здесь укрепленный пункт был устроен с помощью древнего византийского храма и окружавших его стен посреди долины со столетними дубами и платанами. Круглый купол, словно парящий над развалинами и временем, густо порос фиговыми деревьями.

Пассажиры поспешили на берег, желая осмотреть сохранившийся полуразрушенный алтарь. Спенсер ждал меня на берегу.

— В Сухум-Кале вернусь на пароход, предупреди Йимса. Во время стоянки встретимся у духанщика Тоганеса на базаре, — быстро сообщил он мне и присоединился к группе гуляющей свиты Воронцова. Де Витт был с ними, но на меня и взгляда не бросил.

Я прошелся по территории древнего монастыря. К каменным стенам с пробитыми амбразурами были изнутри пристроены деревянные мостки. Колодец, увитый толстыми стеблями дикого винограда, выглядел очаровательно и давал отличную воду. Наверное, Пицундское укрепление было самым прекрасным и здоровым местом на всей Черноморской линии, если закрыть глаза на кощунственное использование действующего храма в военных целях. Мне сказали, что изредка иеромонах приезжает сюда, чтобы провести богослужение.

Я прошел внутрь. Века истории безразлично смотрели на меня с пустых высоких стен, освещаемых солнцем сквозь окна с разноцветными круглыми стеклами и дыры в куполе. Мои шаги гулко раздавались под сводами.

— Природа истощила все свои силы, чтобы составить из этого места один из завиднейших уголков земного шара! — вещал у входа в храм Сафонов, как заправский гид-экскурсовод.

Вернулись на корабли около восьми часов. Караван тронулся в путь.

Я лежал на палубе, залитой лунным светом, и не мог уснуть. Участвуя в самой странной морской экскурсии в мире, в которой соединились два времени, я не мог не думать о конечной точке маршрута — о Поти. Если для Сафонова Пицунда была завиднейшим уголком, то для меня наиопаснейшей была крепость Святого Николая, до которой от Поти не более десяти верст. Что будет, если я там окажусь? Меня выбросит обратно в тело Спиридона Позова, лежавшего, в лучшем случае, в коме в ближайшей от Шекветили больнице, а худшем — на кладбище? Есть, от чего прийти в ужас. Мне бы стоило держаться подальше от этого места. Не буди лихо, пока оно тихо.

Человек — странное существо. Да, я живу не в своем комфортном мирке, рискуя каждый день головой. Но всеми силами буду держаться за это настоящее просто потому, что здесь я — живой. А там — кто его знает… Но, быть может, я вру самому себе? Здесь каждая секунда кровь горячит. Здесь я живой не только в физическом смысле.

Но что я могу поделать, если пароход идет, послушный планам Воронцова и бездушной машине в трюме, и даже отсутствующий ветер не в силах им помешать? Стук пароходных колес по воде — словно победная барабанная дробь. Тух! Тух! Тух! Кораблю плевать на мои страхи. Вот уже Бомборы за кормой, куда было решено не заходить. Поти все ближе и ближе. И момент истины…

Так и промаялся до пяти утра, когда пароход затянул «Ифигению» на рейд Сухума, похожий на огромный бассейн. Его заполняла уродливая толпа разномастных «торговцев». Особо выделялись турецкие кочермы — 15-метровые каботажники с изогнутым корпусом.

Позевывая, подошел к Сереже, командовавшего установкой якорей.

— Сухум-Кале — крайне неудобная гавань. Глубина страшенная, приходится три якоря заводить. Но плохо держат. Случись сильное волнение, надо сниматься и в море уходить.

— Ты в город пойдешь?

— Что я там не видел? Дыра дырой. Сам владетель Абхазии, князь Михаил, сюда и носа не кажет. Сидит себе в Лехне в обществе верных кунаков, отбивая порою осады своих подданных, — горько усмехнулся Сережа. — Его многие абхазы считают предателем. Впрочем, он не унывает, имея в своем поместье отличный колодец.

— Колодец?

— Здесь с колодцами беда. Не вздумай пить местную воду. Раньше были устроены водопроводы, но ныне они разрушены[2]. Солдатам приходится употреблять воду из окрестных болот. От этого приключатся лихорадка. Треть гарнизона не вылезает из госпиталя.

— Чем же жажду утолять?

— По мне, так лучше обходиться вином в кабаке. Один хороший духан на весь город. Лавка Тоганесова.

— Лавка или кабак?

— И то, и то. Туда все наши офицеры отправятся. Найдешь ее по гипсовой статуе у входа. Ее с какого-то погибшего транспорта притащили.

Сухум, и правда, мне не глянулся. Окруженный болотами, он был сырым местом, лишенным особого восточного колорита, если не считать двадцати вонючих кабаков-духанов. По улицам лениво таскались абхазцы с ружьями за спиною и башлыками на голове, повязанными в виде чалмы. Быстро сновали матросы в своих холщовых брюках и темно-зеленых куртках, заглядывая в закопчённые лавки и торгуясь с купцами. Базар у стен обветшалой крепости утопал в грязи. В его рядах продавали все подряд: от дешевой турецкой материи до вина и водки.

Духан армянина Тоганеса нашел без труда: в окнах виднелись золотые эполеты и фуражки морских офицеров. Оттуда раздавались веселые голоса и звон бокалов. Вызвал хозяина, спросил про Спенсера. Духанщик повел меня в соседний дом.

В чистой маленькой комнате за столом меня ждал Эдмонд, ласково обнимавший стакан с пивом.

— Коста, кунак! Садись! Я позвал тебя сюда, чтобы спокойно поговорить без посторонних ушей. И позволил себе заказать тебе портеру. Или, быть может, ты предпочитаешь марсалу?

— Давно не виделись, кунак. Пиво будет в самый раз!

Портер оказался дерьмовым, наш разговор — интригующим. Хотя и начался вполне обыденно.

— Как тебе наше плавание?

— По мне: самый странный круиз в мире!

— Почему странный⁈ — удивился Спенсер.

Я замялся. Действительно, как ему объяснить эту странность? У него же нет возможности сопоставить картинки разных времён. Хотя…

— Ты читаешь труды историков, которые побывали здесь и много веков назад, и не так давно. У тебя есть возможность сравнить впечатления разных эпох. Ты не находишь это странным?

— А что в этом удивительного? Это — история.

— А мы — её часть!

— Какое точное и великолепное наблюдение! Ты намекаешь на то, что и мы уже — часть истории?

— Несомненно. Может, это и звучит слишком самонадеянно. Но ты же напишешь книгу. Опишешь нашу поездку. И через сотню лет какой-нибудь потомок возьмет в руки томик с твоим «Путешествием», посмотрит на монастырь в Пицунде, например, и ахнет! Как это сделал я, когда гулял под сводами старого храма.

Спенсер отставил в сторону портер и захлопал в ладоши.

— Браво! Какое тонкое наблюдение! Теперь ты понимаешь, какими чувствами я руководствовался, предпринимая эту поездку! Несмотря на все её опасности!

«Вот, не надо мне заливать про интерес ученого, Эдмонд! Коль работаешь на разведку, молчи себе в тряпочку! Это все тщеславие в тебе говорит!»

— Понимаю, Эдмонд. Но это же не единственное твоё желание? Я бы даже сказал: не единственная твоя задача? — вот я буду теперь политесы соблюдать, не дождешься!

Спенсер оценил мою наглость. Спустился с небес.

— Нет, не скрою, — признался. — И как раз по этому поводу хотел тебя спросить, друг.

— Да, слушаю.

— Пошли разговоры, Коста, что ты якшаешься с матросами. Зачем тебе это нужно? — Спенсер надеялся, наверное, что в ответку и меня сравняет с землёй.

«Ага! Как же! Пудинг тебе по всей морде!»

Я хитро прищурился, отставив в сторону недопитое пиво.

— При твоей-то проницательности, Эдмонд… Неужели не догадался?

Он на секунду задумался, лоб избороздили морщины.

— Расспрашиваешь про организацию патрульно-береговой службы?

— Бинго, как ты любишь говорить!

Он довольно рассмеялся.

— Бог мне тебя послал, Коста! Какой у нас славный выходит тандем!

Кто меня послал, я не знаю. Быть может, Бог, а может, и дьявол! Выяснять что-то ссыкотно. А Поти все ближе и ближе.

— Пока воздержусь от подробностей. Сообщу позже. Лучше расскажу про казаков.

Я без зазрения совести скормил Эдмонду байку, которую придумал Торнау. Спенсер «съел» ее, не поперхнувшись. Имея веру в мое слово, он считал, что ему не стоит меня бояться.

— Я возвращаюсь с тобой на пароход. Лимит гостеприимства у Воронцова исчерпался.

Я хмыкнул. Вероятно, де Витт донес до англичанина все, что планировал, и далее общество Спенсера терпеть был не намерен.

— Йимс просил тебе передать, что все еще прикован к постели, — изобразил сострадательную мину. — Услышал что-то интересное в кают-компании «Ифигении»?

— О, да! Воронцов горит желанием развивать торговлю с горцами. Он сторонник мягкой силы. Ему кажется, что блокада не приносит своих результатов, лишая черкесов самого необходимого и толкая их на путь войны и грабежа.

— Подобные мысли я слышал и от начальника его канцелярии Степана Васильевича Сафонова.

— Ого! Ты не только с моряками лясы точишь, но и с высшими кругами чиновников находишь общий язык! Ты прирожденный агент!

— Ты меня захвалишь!

— Лишь воздаю по заслугам. Что же касается плана Воронцова, он обречен на провал.

— Почему? Идея вполне здравая.

— Потому что Уркварт вырвал у вождей черкесов обещание не торговать с русскими ни при каких условиях[3]. Даже если им будет совсем невмоготу. Портовые городки пустеют. Жители уезжают. При турках здесь жило шесть тысяч. Теперь около сотни. План Уркварта работает. В итоге, черкесы сметут жалкие крепостицы русских в море, и им придется начинать все сначала. И так без конца. Ну что ж, придется мне изложить на бумаге все мои соображения относительно планов Воронцова на Кавказ. Йимс включит в свои консульские отчеты для Лондона, когда вернется в Одессу.

Спенсеру, видимо, не терпелось сделать это немедленно. Он вскочил со своего стула.

— Допивай! Надо возвращаться на корабль.

Я вскочил следом. И даже притрагиваться не стал к помоям, названными портером по недоразумению. Вышли из дома, прошли мимо духана Тоганеса и через рынок двинулись в порт. Спенсер шел быстрым шагом. Был задумчив. Игра в молчанку меня сейчас не устраивала.

— То есть вы, англичане, готовы с легкостью принести черкесов в жертву политике?

— Послушай, Коста… У нас нет ни вечных друзей, ни незыблемых правил — исключительно текущие соображения. Конкретные задачи. И одна из них — превратить Кавказ в точку уязвимости русских. Если они тут укрепятся, Кавказ станет их неприступной крепостью. Еще не придуманы корабли, которые могли бы плавать по горам.

Я взглянул на Спенсера с недоумением. Какого черта им, англичанам, нужно?

— Боюсь, Эдмонд, тебе не стоит ехать в Черкесию с таким настроением…

Договорить я не успел. Треск ломаемой двери и толпа моряков, вмиг нас окружившая, прервала наш диалог на самом интересном месте.

[1] Картечь делилась на дальнее и ближнюю в зависимости от дистанции ее применения. Жестяной ей называли из-за снаряд из тонкой жести, в который вставились круги с картечными пулями.

[2] До завоевания русскими Сухума город снабжался прекрасной водой, имел богатые предместья, населенные турками, которые называли его вторым Истамбулом. Буквально за 10 лет распространившиеся вокруг крепости болота превратили окрестности в малярийный край. До серьезных ирригационных работ не только в Сухуме, но и вдоль всего побережья, которые сделают Черноморское побережье Кавказа истинной жемчужиной, было еще далеко.

[3] Нарушавших эту договоренность черкесов штрафовали свои же.