Демон в подарок

Глава 8

Утро ворвалось в комнату тонкой серебристой нитью: дождь перестал быть дробью, стал мягким шелестом, а воздух по-домашнему остыл. Я открыла глаза раньше, чем планировала — и первое, что увидела, было его лицо в полумраке: сонное, но красивое так, будто выточенное из тёплого камня. Под глазами — тёмные тени. Он не выспался. Хе-хе.

Я потянулась, лениво разминая конечности, и с видом полностью отдохнувшей девушки (чего, разумеется, не скрывала) пробормотала:

— Какое прекрасное утро.

Зефирос приподнял голову, вгляделся и через долю секунды — та самая хищная ухмылка на губах, только он теперь выглядел слегка разбитым.

— Ты — воплощение коварства, — пробормотал он, и в голосе слышалось то же притяжение, что и ночью. — Совсем меня не жалеешь.

Я взяла одеяло и притянула его к себе по-детски, закуталась и, не скрывая ехидства, предложила:

— Ну и отлично. Ты — невыспавшийся демон, а я — наглая ведьма. И, так как я хорошо отдохнула, — тут он демонстративно-громко фыркнул. — Пора действовать. Расширять круг.

Он только прищурился, глядя на меня так, будто решает, играю я или серьёзна. Потом с трудом усмехнулся и поднялся на локте.

— Ты уверена? Это не прогулка по саду, Софи. Это — тонкая работа, и цена ошибки… — он не закончил, но я поняла: цена ощутима.

Я не дала себе повода жалеть. Наклонилась ближе, несмело коснулась его губ кончиком пальца (как будто совсем случайно), и промурлыкала:

— Я уже две недели не пользовалась магией. Накопила.

Он вдохнул глубоко, будто слушая, как стучит моё сердце; в его глазах мелькнуло что-то вроде одобрения, смешанного с тревогой.

— Если ты готова — я не стану отговаривать, — наконец сказал он, вскакивая и бросая на меня полотенце. — Но сначала завтрак. И торт.

Я рассмеялась тихо, довольная побеждённым трепетом.

— Торт? Ладно. Но только если ты обещаешь: после еды — подготовка. И никаких соблазнов, Зефирос.

Он ухмыльнулся, в его взгляде было согласие и вызов одновременно.

— Без соблазнов, — протянул он, явно не веря в собственные слова. — Только ритуал и только ты.

Я встала, чмокнула его в щёку — коротко, но настолько нарочно, что оставила след — и направилась к столу, игнорируя его потемневший взгляд. В голове уже играли планы: где лучше провести ритуал, сколько раз про себя повторить заклинание. Но самый главный план был прост: играть дальше, дразнить, но не сдаваться первой. Ведь на периферии желания и ответственности теперь висел новый смысл — шанс дать ему свободу. И ради этого я могла быть и хитрее, и нежнее, и строже, чем когда-либо.

Завтрак получился странно-обычным. Я ела свой кусок торта, запивая чаем, а Зефирос ел свой — и всё выглядело так, будто мы самые обычные соседи, делящие утро за столом. Вот только ложки звякали слишком громко, а в воздухе висело молчаливое напряжение, будто сама комната знала — после этого мы шагнём на опасную тропу.

Когда тарелки опустели, он встал первым и протянул мне руку, в которую тут же вложила свою. Я уже знала: сейчас будет момент. И он случился.

Зефирос наклонился и коснулся моих губ лбом — мягко, почти нежно, непривычно для демона. И сжал мои пальцы чуточку сильнее.

— Софи, — тихо сказал он, и голос его звучал так серьёзно, что я перестала дышать, — не изводи себя. Даже если ничего не выйдет… я уже ценю твою попытку.

Я кивнула, не доверяя голосу. Внутри всё дрогнуло от этого признания, но я не позволила себе расклеиться.

Мы вышли на переднее крыльцо через главные двери — старые камни, покрытые мхом, сырой воздух, наполненный утренними туманами. Я встала в центр, Зефирос — чуть поодаль, его глаза вспыхнули тревогой и волнением. Он был моим якорем, но не подсказывал — всё должно было идти от меня.

Я закрыла глаза. Вдох. Выдох. Внутри — сила, накопленная за две недели, тугая, горячая, как переполненный сосуд. Я подняла руки и начала чертить символы — линии света прорывались сквозь пальцы, будто сама магия рвалась наружу. И хотя я не практиковалась, пальцы уже помнили как нужно всё делать. Без резких движений, плавно, но держа всё под контролем.

Знаки складывались в воздухе, соединялись, превращались в сияющий контур. Камни двора откликнулись вибрацией, воздух стал гуще, словно невидимые стены давили на меня со всех сторон.

Я чувствовала, как сила вырывается, сплетается с древними печатями круга — и расширяет их, словно ткань, которую тянут во все стороны. Пелена тумана дрогнула, отступая к краям поляны.

И в тот миг, когда круг дрогнул и границы пошли трещинами, Зефирос шагнул ближе. Его голос прозвучал низко, твёрдо:

— Держись, Софи. Ты справишься.

Магия билась в груди, рвалась наружу, и я вложила всё — и упрямство, и злость, и желание. Пусть получится. Ради него.

Воздух в круге стал звенеть, будто каждая капля дождя превратилась в крохотный колокольчик. Свет, который я держала в руках, расползался дальше, чем позволяли линии. Я чувствовала, как сама ткань заклятья сопротивляется, как чужая воля — древняя и холодная — пытается сомкнуть кольцо обратно.

Но я не сдавалась. Сила рвалась из груди, из кончиков пальцев, из самого дыхания. Казалось, что если я сделаю шаг назад — просто рассыплюсь на осколки, растворюсь в этой буре.

И тогда — треск.

Не внешний. Внутри.

Будто в самой печати щёлкнул замок.

Граница дрогнула и, на миг, растворилась. Словно невидимые стены, сжимающие Зефироса, дали трещину. Воздух за пределами двора прорезала тёплая волна — не свет и не ветер, но нечто, что ощущалось сердцем: свобода.

Зефирос шагнул к краю — туда, где раньше его стопа не могла переступить. Его силуэт, чёрный на фоне рассветного тумана, казался нереальным. Он вытянул руку вперёд… и пальцы прошли сквозь пустоту. Не оттолкнулись. Не встретили преграды.

Он задержался так — на вдох. На выдох.

А потом, впервые за всё время, сделал шаг наружу. За пределы.

Я охнула — не от страха, а от этого дикого ощущения: получилось! Пусть не разрушить, пусть ненадолго, но получилось.

Туман взорвался золотыми искрами — граница пульсировала, предупреждала: это временно. Но даже эти несколько шагов, сделанные им по мокрой траве за стенами поместья, были чудом.

Зефирос остановился, поднял взгляд к серому небу и глубоко вдохнул. Казалось, что он дышит впервые за столетие. Его плечи дрожали, но лицо было спокойным, слишком спокойным — только глаза выдали бурю, вспыхнувшие красным пламенем до боли ярко.

Он обернулся ко мне — и на миг в его улыбке было всё: благодарность, облегчение и… опасная надежда.

— Ты это сделала, Софи, — его голос дрожал и от этого моё сердце сжалось. — Пусть и ненадолго, но ты дала мне больше, чем я смел ожидать.

Я выдохнула, и только тогда поняла, что колени у меня трясутся. Мир вокруг снова собирался в замкнутый круг, свет гас, но я уже знала — теперь есть шанс.

Он может вырваться из этого проклятого поместья хоть ненадолго.

Ритуал выжал меня досуха, даже больше, чем представляла. В голове гудело так, словно я слышала истошно-недовольный вопль Лайлы. Я пошатнулась, и в тот же миг Зефирос оказался рядом — крепкие руки подхватили меня на лету, прижали к груди. Я попыталась поблагодарить, но получилось только тонкое сипение.

— Я сама могу… — пробормотала я, но голова уткнулась в его плечо, и я сдалась.

— Конечно, можешь, — усмехнулся он мягко, поднимая меня, будто я ничего не весила. — Но сейчас не время строить из себя независимую.

Он унёс меня обратно в особняк, в мою комнату, и уложил на кровать так осторожно, будто я была готова рассыпаться на мелкие куски. Я прикусила губу и уставилась в потолок — чтобы не утонуть в его взгляде.

— Ты должен идти, — выдохнула я, собрав силы. — Они, наверняка, уже знают. Барьер дрогнул, изменился. Они почувствовали.

— Почувствовали, — согласился он, садясь рядом. Его ладонь легла на мою руку, горячая, уверенная. — Но я не уйду, пока не буду уверен, что с тобой всё в порядке.

Я зашипела, как кошка:

— Не надо со мной сидеть! Иди! У тебя семья, ты сам говорил — они ждут. Я же ведьма, переживу.

— Ведьма, — перебил он, наклоняясь ближе, так что дыхание коснулось моей щеки. — Но не дура. Ты выжгла себя дотла ради меня. Я не оставлю тебя одну.

Я хотела возразить, но веки предательски наливались тяжестью. Внутри бушевала обида и… странное тепло. Он ведь и правда никуда не торопился. Остался. Со мной.

Глупый, заботливый, прекрасный демон. Спустя столько лет получил шанс, но не кинулся к семье, а выбрал, чёрт возьми, меня.

Зефирос пробыл рядом сутки. Всё это время он сидел неподалёку — читал, иногда поправлял одеяло, иногда просто смотрел, будто следил, чтобы я дышала ровно. И чем больше я приходила в себя, тем сильнее внутри скреблось раздражение: да, мне было приятно, чертовски приятно, но это же я должна о нём заботиться, а не наоборот!

— Всё, — выдохнула я на следующий день, когда силы хоть немного вернулись. — Ступай уже. Ты нужен им.

Он посмотрел внимательно, слишком внимательно, и только потом кивнул. Наклонился, задержал мой подбородок в пальцах и — короткий, почти мимолётный — поцелуй в губы. Но в нём было обещание.

— Я вернусь, — сказал он низко, и глаза его горели так, что я знала — это не пустые слова. — Быстро.

И, прежде чем я успела что-то сказать, он уже исчез за дверью, оставив после себя жар в губах и гулкое эхо внутри: я жду.

Едва дверь за ним закрылась, я шумно выдохнула, зарылась лицом в подушку и буркнула сквозь зубы:

— Вот и катись уже к своим, демон…

Ворчание прозвучало уверенно, но только на поверхности. В груди же глухо заныло. Всё то время, пока он был рядом, я строила из себя недовольную ведьму, которая требует: «Иди, не задерживайся!». А теперь — в комнате вдруг стало пусто.

Я ведь сама к этому стремилась, правда? С самого начала твердила себе: «Он вернётся к своим, а я — к своей жизни». Но реальность была куда больнее теории. Всё это время, шаг за шагом, он входил в мою жизнь, в мысли, в привычки. И теперь, когда он наконец ушёл, я впервые честно призналась себе: я привязалась. Слишком сильно. Гораздо больше, чем следовало бы.

И от этой мысли стало горько. Потому что его возвращение — значит моё одиночество. А оно, похоже, уже не было для меня прежним.

Я прижала ладони к губам, где всё ещё тлел его поцелуй, и прошептала в пустоту:

— Дура, Софи… вот же дура.

За окном дождь лился тише, чем обычно, но от этого особняк казался только безмолвнее. Кристаллы в коридоре горели тускло, словно неохотно, и тишина стала такой плотной, что её хотелось разорвать криком. В этой тишине я впервые услышала — насколько пусто без него. Насколько гулко отдаются мои шаги в коридорах.

И всё же это было не только одиночество. Где-то на краю сознания зудела интуиция, словно я забыла о чём-то очень важном. Но я отмахивалась от всего, пытаясь хоть как-то убедить себя, что смогу привыкнуть к тишине и одиночеству снова.

Я ещё не знала, что эта тишина — всего лишь предвестник грозы. И что первым, кто прорвётся в мою новую жизнь, окажется вовсе не демон.

Я бродила по коридору, обхватив себя руками, будто могла согреть пустоту. Тени на стенах тянулись длиннее обычного, и каждый шаг отдавался в ушах.

И тут — резкий толчок. Воздух задрожал, как от удара в невидимую дверь. Сердце ухнуло. Барьер. Его граница содрогнулась, словно в неё впечаталось что-то огромное.

Я застыла, не веря. Но в следующий миг из тишины вырвался хриплый, до боли знакомый рык:

— СОФИЯ!

Холод ударил сильнее, чем осенний сквозняк. Из темноты коридора шагнула высокая фигура. Золотистые волосы, чуть взъерошенные дождём. Лицо, которое когда-то было мне родным. Точнее, настоящей Софи. Она его обожала и боготворила. И глаза… жёлтые, как пламя, только теперь — чужие, с прожилками безумия.

— Райнард… — моё горло сжало так, что имя прозвучало хрипом. Тело парализовал страх, и я не могла двинуться с места.

Он усмехнулся, и этот оскал не предвещал для меня ничего хорошего.

— Софи. — Его голос скользнул по каменным стенам, цепляясь за каждый угол. — Моя жена. Наконец-то.

От такого обращения меня передёрнуло. Сразу вспомнила его ужасное отношение ко мне с того самого момента, как я оказалась в теле ведьмы.

Он шагнул ближе, и свет кристаллов дрогнул, отступил в углы, будто сам не хотел касаться его.

— Ты исчезла, — продолжил он, — и я рвал небо, землю, океаны. А потом… тьма закрыла тебя от меня. Кто посмел спрятать тебя, а? — его глаза вспыхнули ядовито, дыхание вырвалось клубом пара. Вдруг он втянул воздух носом и тут же поморщился, словно ему в лицо кинули навоз. — Я чувствую его запах на тебе. Демона.

Я попятилась. Ноги сами отступали, пока спина не ударилась о холодную колонну.

— Райнард… послушай… — слова застряли в горле, потому что я видела, как по его рукам пробежали золотые искры, как вены на шее покрылись чешуёй. Передо мной стоял дракон, сорвавшийся с цепи.

И, кажется, меня он собирался вернуть силой.

Я стояла, вжавшись спиной в колонну, и не могла понять, что страшнее — его слова или взгляд, полный безумного хаоса.

— Ты всё ещё моя жена, — повторил Райнард, будто заклинание, которое привязывало меня к нему цепями. — И ты осмелилась предать меня. С демоном. С мерзостью, — он буквально плевался, показывая бурю негативных эмоций, которые обычно не демонстрировал. Но как только речь касалась демонов, он словно сходил с ума.

Я сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладонь, но эта боль слегка отрезвила и позволила шевелить мозгами активнее.

— Ты нашёл истинную, зачем тебе я? — голос был надломленным, но моя злость вспыхнула в груди, прогоняя оцепенение. Да, мне всё ещё было страшно, но я не хотела мириться. И тем более возвращаться к тем, кто меня унижал просто потому что.

Губы блондина исказились в каком-то странном оскале, жёлтые глаза впились в меня так, словно лезвия, готовые искромсать мою тушку.

— Я думал тебя выкинуть, — вдруг выдал он, а у меня аж сердце на миг остановилось, а потом пустилось в пляс. От этого в ушах зазвенело, вопросы роем диких шершней загудели в голове, а обида — колючая, царапающая ребра, лишь возросла, принося физическую боль. — Но в какой-то момент словно твоя душа изменилась, и я увидел, что ты предназначена какому-то демону, — он снова поморщился, будто демоны — самые мерзкие существа на свете. Ха. В зеркало он давно смотрел?

Но тут мой мозг наконец-то переварил информацию.

Я — истинная для демона?

Да, я была от Зефироса без ума, меня к нему магнитом тянуло с первой встречи. Он пах для меня сладко, хотя в одной из многочисленных книг я читала, что обычно демоны для всех пахнут пеплом или сырой землей. Но я тогда лишь отмахнулась от этого, не желая строить в голове какие-то надежды. Да и боялась стать как глупая настоящая Софи, которой не важно кто — лишь бы носил на руках и называл единственной избранницей сердца.

— То есть, ты издевался надо мной просто потому, что я пара демона? — мне нужно было подтверждение догадок.

— Да, — спокойно, самодовольно ухмыляясь, дракон кивнул, а меня замутило.

Что же с ним, чёрт возьми не так? Просто из-за ненависти к демонам, чтобы только он мог быть счастливым, он так со мной поступал?

— Ты, тупорылая ящерица без мозгов, — я буквально шипела и пылала желанием отомстить. Дракон даже завис, явно не ожидая такого от тихой Софи. — Да тебя надо яиц лишить и заставить их сожрать, поджарив на моей сковородке.

Тут он чуток, но дёрнулся, ведь при побеге я ему сковородкой знатно зарядила. И, вспомнив свою прелесть, мысленно её призвала. Да, мои силы не восстановились, да и против дракона шансов у меня не было. Но сдаваться просто так, чтобы разок ему не зарядить? Нет уж!

Но миг, и эта тварь уже возле меня, я успела только моргнуть.

Его пальцы метнулись, и я едва успела отшатнуться. Но силы… они были жалкими искрами против огненного шторма. Он сжал запястье, железной хваткой прижимая меня к стене.

— Отпусти! — я ударила его магией, но плетение рассыпалось, как тонкая паутинка. Он только рассмеялся.

— Глупая. Ты даже не понимаешь, насколько слабая.

От этого я заскрежетала зубами и долбанула его в районе паха.

Ящерица зарычала, а я лишь криво оскалилась, ликуя.

Но, увы, он меня не отпустил. Только сильнее сжал запястье. До боли, до хруста. Но я упрямо смотрела ему в глаза, сжав губы и не собираясь показывать ему свои страдания. Не дождётся.

— Просто хватит брыкаться и тогда я прощу… — не успел договорить, как ему в затылок прилетела моя прелесть. Звон стоял знатный. Его голова дернулась, но тело осталось неподвижным. Когда он снова посмотрел на меня, то я увидела дикую ярость.

Он поднял другую руку, и на ней вспыхнуло пламя. В глазах его полыхала решимость.

— Если ты выбрала упрямство… то умрёшь. Ни один демон не будет счастлив за мой счёт.

Мир пошатнулся. Страх вонзился в грудь острым копьем, но за ним, сквозь хаос, прорезалась одна мысль. Та самая. Безумная. Верная.

Я вспомнила — в первый день, когда очнулась здесь, связала поместье со своей жизнью. Помнила слова Лайлы: «Он привязан к камню. Камень — сердце».

И я вдруг поняла: если сейчас умру — разрушится и особняк. А не станет особняка — исчезнет и проклятие, держащее сердце демона в камне поместья.

Если демон всё еще с родными, то прямо сейчас сможет освободиться полностью.

Смех Райнарда резанул по ушам, когда он поднёс огонь ближе.

— Пора прощаться, ведьма.

Я зажмурила глаза, чувствуя, как сердце готово вырваться наружу. И прошептала — скорее себе, чем ему:

— Лучше я умру, чем буду жить в твоей клетке.

И позволила пламени коснуться кожи.

Я почувствовала пламя прежде, чем увидела его — как горячую ноту, пробежавшую по воздуху. Кожа на запястье дернулась от боли, затем — от того странного покоя, который приходит, когда начинаешь делать то, что не может не быть сделано.

Я больше не думала ни о страхе, ни о боли, ни о том, как звучат мои слова. Мысль была одна — освобождение. Всё остальное растворялось, как сахар в горячем чае.

Пламя коснулось кожи. Не обожгло, а как будто впиталось, будто оно знало, куда нести ответ. Я ощутила, как по венам потекло что-то иное — не обычная кровь, а нитка старой, древней магии, привязанная к камню. Она распрямлялась, тянулась вниз в глубины особняка, туда, где лежал камень — сердце тюрьмы.

Стену под моей спиной пронзил резкий треск; глаза Райнрада расширились, в его лице промелькнул страх — не от прежней моей слабости, а от осознания, что он потерял контроль. Его пламя — ничто перед тем, что жило в старых стволах, в основе, в самом камне. Камень, что годами держал на себе оковы, застонал, как старое железо под натиском молота.

Под ногами загрохотало. Пол подо мной задрожал, потом провалился, а затем с жутким ревом трещины расползлись по камню, будто по коже застывшего великана. Из этих трещин хлынул свет — не белый и не чёрный, а колючий, родившийся из самой сути поместья. Он клубился, вздымал пыль, выплёскивал запах старых лесов и морской соли, запах того, что было до наших ссор и игр.

Я увидела — в глубине, внизу под камнем, как будто внутри него, дрожал образ: маленькая сердцевина, чёрная, заточённая в квадратах печатей. Она ликовала и плакала одновременно, и я поняла: это и есть то, что держало его. Камень — сердце — тюрьма.

Свет в одно мгновение взорвался наружу, разрезая воздух на миллионы искр. Весь дом задрожал; балки кричали, как старые кости, крыша смыкалась, словно губы, и оттуда, из самой глубины, что-то вырвалось наружу — длинный рык, сырой и огненный, разорвавший тишину.

Райнард отпустил моё запястье и выругался. Он отшатнулся, обожжённый не огнём, а величием освобождающегося. Я видела, как вокруг него искривилась реальность: его чары теряли форму, его слова осыпались. И тогда он снова рыкнул — последний звук гордого разъярённого зверя, которому крадут добычу. Рука его поднялась — уже не для удержания, а для удара.

Но удар не дошёл. Столбы света, вырвавшиеся из-под земли, взметнулись, окружили дом и, будто разогнавшийся прилив, обрушились наружу. Каменные стены взорвались, разлетелись на сучья пыли и звёзд. Двери снялись с петель и, словно корабли, уплыли в воздухе. Окна лопнули, из них потекли серебристые ручьи света. Крыши расползлись, балки с треском ложились друг на друга.

Я знала одно: если связь с камнем рвалась — рвались и печати. Я чувствовала, как что-то внизу открывает огромную пасть и вдыхает свободу. Холодное небо наполнилось звуком — не просто громом, а чужой песней, которая сопровождала снятие оков.

Там, вне стен, был взрыв. Как будто древний зверь расправил крылья: мир за пределами поместья содрогнулся. Я услышала его — не мой, не Райнардово, а другой голос, знакомый по шёпоту в книгах, по ночным мечтам: звук освобождающейся мощи.

И потом — тишина. Страшная, голая тишина, в которой даже дыхание казалось шумом.

Я стояла, и всё вокруг меня таяло: стены, пыль, запахи. Давление спало; из груди выплыла тонкая ниточка света, не то вдох, не то мысль. Я знала, что цена уплачена.

Райнард упал. Не мгновенно сгорел; он ослеп, как тот, кто увидел солнце впервые. Его лицо исказилось в смеси бешенства и ужаса. Он взмыл в воздух, превращаясь в дракона. Последнее, что я успела увидеть в его глазах — это улыбка поражённой звериности, и затем — темнота, как в закрытой книге.

И в ту же долю секунды мир вокруг распахнулся — не место, а окно, огромное, и в него, как через прореху, ворвался голос — знакомый, рваный, полный силы и боли.

Он был не похож ни на одного демона, которого я видела в том дневнике или слышала в легендах. Он был и выше, и глубже; сила в нём была целым океаном, и каждый вдох рвал пространство. Его появление не было шагом — оно было возвышением, как прибой, что бьёт о скалу, и в нём было всё: ярость, благодарность, тревога, удивление.

Он появился в воронке разрушений — Зефирос. Ткань мира вокруг него искрилась, словно на нём была надета вся энергия поместья. Его взгляд сначала был пуст, потом — пойманный светом, наконец — нашёл меня. Я увидела в нём миллионы лет ожидания; в его глазах вспыхнула свобода и — мгновенно рядом с ней — ужасная, горькая жалость.

Он не двинулся к Райнарду. Он не рвал его на части. Словно тот даже не заслуживал его внимания. Первым его движением было — ко мне. Лёгким, как ветер, и в то же время — как падение звезды. Я думала, что мне станет тепло от того шага, но вместо этого мир затянуло звенящим холодом: энергия, которая вошла в него, просила платы.

Он опустился на колени рядом, но не смог скрыть от себя то, что увидел: моё тело бледело, мои пальцы были уже не совсем мои. Я ощутила, как что-то в моих висках расползается и угасает — не боль, а растворение привычных границ.

Его лицо исказилось сначала звериной яростью, затем — невыносимой скорбью. В одно мгновение он был и тигром, и матерью, и божеством, и рабом. Он взял меня в руки так, как держат то, что дорого до самоотвержения — бережно, будто держал последнюю струну дома.

— Софи… — проговорил он так тихо, что даже развевшаяся пыль, казалось, замерла, чтобы услышать. И в этом «Софи» было столько всего — вина, благодарность, любовь, и тоска по возможному будущему.

Его пальцы касались моих, и там, где они прикоснулись, на коже взошёл слабый свет. Он опустил лицо ко мне, дышал так, будто пытался вдохнуть обратно мою жизнь. Его губы коснулись моего лба — не поцелуй, а зарубка, оставляющая след.

— Я вернулся, — слышала я, как будто издалека. — Я сделал это.

Он не рвался мстить. Его ярость взрывалась в воздухе как пожар, но не на Райнарда; она была направлена к миру, к тем, кто заключил его в цепи. Он поднялся, и сила вокруг него стала плотной, как броня. Далеко, в разрыве, откуда пришёл свет, я увидела силу — его родных — как тени, шагнувшие в мир, чувствуя свободу, будто узнавали место, где им можно встать. Но он — тот, кто пришёл ко мне — задержался. Его подбородок дрожал.

— Ты… — проговорил он медленно, голос ломался, — ты отдала всё.

Я хотела что-то ответить, но голос не находил слов. Было странно — в груди жгло не только боль, но и чувство выполненного долга, тяжёлое, сладкое, как сталь.

Он прижал меня ближе, и я на миг почувствовала, как в его жилах пульсирует то, что было отнято у него долгими годами. Эта сила не вернулась полностью и не была без следа: она была дорога и горька одновременно.

Зефирос закрыл глаза, и вдруг мир вибрировал иначе: его глаза наполнились таким ярким светом, что руины вокруг казались цветами, распускающимися в снегу. Он говорил — не словами, а излучением — и та часть поместья, что ещё держалась, начала успокаиваться.

Он наклонился так близко, что я уловила его запах — теперь он был не только сладким, но и острым, как металлическая пряность. И в тот миг его губы прошептали одно короткое обещание, и в нём слышалось всё:

— Я найду путь. Я верну тебя.

Это было не клятвенное заявление. Это был гром.

Потом он поднялся. Его движения были резки, как удар молота. Он обернулся и направил свой гнев в сторону, где висел в воздухе Райнард. То, что последовало дальше — было смешением стихии и правосудия. Я не помню точно, как по полу полетели осколки; помню только, как тепло от его магии разлеталось, как ветер, сметая всё, что оставалось от той власти, что так долго держала птичью клетку.

Когда всё стихло, вокруг валялся беспорядок из обломков и тишины. Зефирос вернулся ко мне, колени его были в крови — не моей, не его; это были следы разрушения, цена освобождения. Он нащупал моё лицо, прижал меня к себе, и в этой позе я впервые осознала, какова будет цена свободы, какой будет долг у тех, кого мы любим.

— Ты не должна была… — его голос треснул, — оставлять меня.

Я улыбнулась сквозь туман, слыша в себе отголосок: «Хоть кто-то теперь свободен». И в этом последнем светлом миге, когда тьма и свет встретились, мне показалось, что он уже делает невозможное — тянется к границе жизни, чтобы разодрать её и впустить меня назад.

Но это была другая сцена, другой акт. Сейчас же — только он и я, руины вокруг, и обещание, что борьба ещё не окончена. Я слышала, как где-то далеко бьётся новое эхо — шаги тех, кто вышел из заточения, и в этом эхо была и надежда, и месть, и жизнь, которая только начиналась.

Я позволила себе последний, хрупкий вздох: видеть его — свободного, раскрывшегося, огромного в своей боли и силе — было наградой, достойной любой цены. И даже если

моё тело угасало, в душе я чувствовала облегчение.