Деньги не пахнут 8

Глава 8

Всю дорогу от поля охоты до особняка внутри крутилась только одна мысль: «Пусть Патриция примет разумное решение…» Но, конечно, наружу такие желания не выпускались — не время и не место.

Когда мы вернулись к дому, воздух ещё пах пылью скачки, нагретой солнцем конской шерстью и лёгкой горечью пота. Я специально подошёл к Гарольду на глазах у второй группы и, будто с искренней благодарностью, сказал громким голосом:

— Спасибо тебе за сегодня. Сначала всё казалось слишком, но благодаря твоей помощи справился. Ты мне жизнь спас.

Гарольд засмеялся, хлюпнув смехом, словно сам не ожидал таких слов.

— Ха-ха, да брось ты…

— Нет, серьёзно. Чудо, что ноги обе на месте.

Я видел, как Патриция напряглась. Лицо её застыло словно маска — она услышала именно то, что должна была услышать. Нужно было, чтобы у неё внутри зашевелилось беспокойство: вдруг Сергей Платонов действительно склоняется к Гарольду? Страх иногда помогает принимать верные решения.

Хотя сам внутри думал только одно:

«Пожалуйста… прими предложение.»

После ужина Патриция и Гарольд отправились в кабинет Руперта — обсудить результаты дня. Коридор пах старым деревом и сигарами, а в камине кто-то недавно возился — в воздухе висел лёгкий запах углей.

Руперт, едва они вошли, сразу повернулся к Гарольду. Как всегда, предоставил ему первую возможность отчитаться.

— Ну, как всё прошло?

И Гарольд, расправив плечи, как будто собирался нагло покорить весь мир, начал заливаться:

— Мы добились значительного прогресса. Вот если бы вы видели, как высоко Сергей Платонов меня ценит!

И понеслась его привычная тягучая речь — в которой правда всегда занимала меньше места, чем воздух между его зубами.

— Особенно момент у ручья! — он повысил голос, будто это был эпизод великой битвы. — Когда у него вдруг помутился рассудок, я тут же пришёл на помощь! Он был так благодарен, что буквально назвал меня своим спасителем! Ха-ха!

Патриция напрягла пальцы так, что костяшки побелели. Ещё утром она бы отмахнулась — мол, Гарольдовский бред, как всегда. Но после того, что она видела на дороге, как мы разговаривали… теперь это выглядело куда правдоподобнее.

— Не может быть… разве он уже договорился с ним? — мелькнуло у неё.

Сергей говорил, что тоже рассматривает Гарольда на пост директора аналитического центра. А если на охоте, пока их не было видно, что-то произошло? Новый этап? Обмен обещаниями?

Гарольд продолжал нести несусветную околесицу:

— Психологический контакт установлен. Доверие сформировано. Он даже начал отдаляться от Реймонда — это прямое подтверждение влияния моих советов!

Руперт приподнял брови:

— Правда? И что же ты ему советовал?

Тут Гарольда и прорвало. Он замялся, прокашлялся, отвёл взгляд.

— Ну… это было не столько советом… скорее намёком. Начальным ориентиром. Такие вещи требуют времени, резкие перемены вредны… главное — создать доверие. А оно уже есть. Теперь можно переходить к следующему этапу…

Патриция тихо выдохнула. Вся его тирада сводилась к одному: ровным счётом ничего он не сделал. И ей это было только в радость. Если бы у Гарольда даже появилась возможность скрыть какие-то договорённости, он наверняка бы выдал себя. Осторожность — не его сильная сторона.

Руперт же слушал его с удовольствием, даже с удовольствием ленивой кошки, разогревшейся у камина.

— Ты хорошо работаешь с людьми. Думаю, что справишься.

— Не сомневайтесь! — Гарольд расплылся в довольной улыбке, — Сегодня на ужине я укреплю связь с Сергеем Платоновым и постараюсь понять, что у него на уме. И, возможно, склоню его на вашу сторону.

— Так быстро? Сегодня? — удивился Руперт.

— Разумеется! Как только он почувствует всю мощь фамилии маркиза, он неизбежно изменит своё мнение.

Разговор был пустым, как бочка, по которой долбит палкой заскучавший ребёнок. Гул — есть, смысла — ноль.

Патриция внутренне усмехнулась.

— Иногда быть тупым — это даже преимущество.

Когда подчинённые слишком умны, Руперт начинал нервничать, оглядываться, искать в каждом сопернике будущего узурпатора.

И было почему.

Когда-то он сам оказался жертвой собственной щедрости. Руперт, как старший сын, должен был унаследовать весь бизнес семьи маркиза. Но ещё тогда, когда между ним и его братом Десмондом была настоящая братская близость, он сделал предложение отцу:

«Пусть Десмонд займётся зообизнесом. Я хочу полностью отдать себя кондитерскому направлению.»

Но судьба повернула не туда.

Кондитерская империя под руководством Руперта рухнула, словно пирог, где забыли муку. Новинки, на которые он делал ставку, покупатели отвергли без размышлений. А конкуренты — те же Nettlé и Hershey's — поднялись как раз на этом фоне.

А вот сфера домашних животных, отданная Десмонду, наоборот — выстрелила. Рынок рос стремительно, и брат, сам того не желая, начал затмевать Руперта. Семья раскололась на две стороны: провал Руперта и успех Десмонда.

С тех пор Руперт лишь убедился: слишком способные подчинённые — угроза.

И именно поэтому он так ценил Гарольда.

Пустой, самодовольный… и абсолютно безопасный.

Старая семейная легенда о двух братьях — способном младшем и бесполезном старшем — давно превратилась для Руперта в занозу под кожей. Отец, усталый от провалов, в конце концов лишил его права распоряжаться делами и разделил власть между сыновьями. С той поры у Руперта будто что-то надломилось: он стал панически бояться умных подчинённых, словно они были не людьми, а волками, вынюхивающими его слабость. Поэтому окружал он себя мягкими, пустыми, удобными людьми — такими, как Гарольд.

Патриция невольно вспомнила, как сама когда-то допустила ошибку. Вела себя слишком умно, слишком прямо… демонстрировала остроту ума там, где надо было напускать туманную простоту. Если бы с самого начала притворялась дурочкой, может, уже давно сидела бы в кресле директора комитета. Но теперь приходилось платить за проявленную жадность: её прозорливостью пользовались, но по-настоящему не доверяли.

Руперт перевёл взгляд на неё. Его глаза блеснули тускло, как лампа, на которую давно забыли сменить плафон.

— Ну? — спросил он.

Патриция чуть выпрямилась, вдохнула, ощутив запах старой кожи, нагретой лампой бумаги и терпкий аромат кофе, застывшего в кружке у края стола.

— Мне удалось выяснить, какие соглашения заключили Сергей Платонов и Реймонд.

Голос её был ровным, но внутри всё дрожало — слишком многое зависело от правильного оттенка слов.

Руперт вскинул бровь.

— Правда?

— Да. Сергей Платонов хочет открыть политико-исследовательский центр на основе своей алгоритмической разработки. Реймонд обещал поддержать проект. Если Джерард станет гендиректором, фамильная политическая инфраструктура маркизов поможет закрепить институт на рынке.

Здесь она говорила правду — настолько аккуратную, насколько требовала ситуация.

Но затем в её голос легла мягкая, гладкая, но стопроцентная ложь:

— Сергей Платонов собирался назначить Реймонда директором этого учреждения.

Руперт нахмурился, словно увидел соринку там, где должен был быть чистый лист.

— Реймонд?

— Именно так. Я пока не знаю всех деталей института, но посчитала, что это тревожный знак, и вмешалась. Убедила его, что на Рейmонда лучше не полагаться. К счастью, он отказался от этой идеи.

Это было выдумкой от начала до конца.

Если Сергей Платонов когда-нибудь будет с Рупертом говорить напрямую, ложь раскроется. Но Патриция была уверена: такой разговор маловероятен. Сергей не тот человек, чтобы тратить время на пустые церемонии.

Руперт прищурился.

— Ты хочешь сказать, он изменил своё решение из-за твоих слов?

— Не только. Он предложил мне занять место директора.

Это была истина.

И теперь нужно было подать её так, чтобы добиться главного — заставить Руперта самому принять решение, которое она уже приняла для себя.

Руперт наклонил голову:

— Тебе? С чего бы?

— Точного мотива не знаю. Я сказала, что подумаю, но всё равно прислушаюсь к вашему решению.

Внутри неё звучала совсем другая мысль: оставить себе обе дороги. Не отказываться ни от того, что предлагал Сергей Платонов, ни от плодов восьмилетней работы под Рупертом. Пока не прояснится, куда ветер дует, — держать равновесие.

Руперт барабанил пальцами по столу. Дерево глухо отзывалось: «тук… тук… тук…».

— Если ты откажешься? — спросил он наконец.

— Тогда он, вероятно, вновь предложит пост Реймонду. Мне кажется, лучше, если за дело возьмусь сама. Тогда смогу сдерживать его, а возможно, и внести раскол между ними.

Руперт слушал, но взгляд его блуждал — он, кажется, уже наслаждался ощущением власти, медленно взвешивая её слова, как ювелир крошечный драгоценный камень.

Но вдруг тишина стала слишком долгой.

Патриция почувствовала холодок в груди.

Одна ошибка. Она упустила важное: Руперт терпеть не мог последствия. Любил решать, но ненавидел отвечать.

Она быстро добавила:

— Если будет ошибка, я приму всю ответственность на себя.

Лицо Руперта расслабилось.

— Хорошо. Решай сама.

Ужин был устроен в имении Десмонда, в домике у озера, что стоял немного в стороне от основного здания. Там пахло дорогой древесиной, свежим воском, шампанским и чуть влажным воздухом, который просачивался внутрь через щели в рамах.

Стеклянные стены заливали помещение золотистым светом заката. Под потолком мерцала огромная хрустальная люстра, а за панорамными окнами озеро тихо вспыхивало отблесками солнца. По глади медленно скользили лодки, и казалось, будто смотришь картину, написанную художником, который слишком любил вечерний свет.

Но рядом со мной стояла Рейчел — и, кажется, она не замечала ничего из этой красоты.

Белое платье подчёркивало её бледность так, словно кровь отхлынула от лица. Пальцы её дрожали, будто она стояла не в зале, а на холодном ветру зимней ночи.

— Сдержишься? — тихо спросил её.

Она не ответила сразу — только сглотнула, и в тишине было слышно, как где-то далеко накатывает волна на берег.

Рейчел, побледневшая до цвета бумаги, пыталась держаться, когда Джерард с тревогой наклонился к ней. Она втянула в себя воздух, словно заставляя лёгкие работать через силу, и выдавила улыбку:

— Всё будет нормально. Такое уже бывало…

Но в голосе дрожал тончайший металлический отблеск страха, и именно он ударил по памяти, будто кто-то дернул занавес в голове. Перед глазами всплыло давнее событие… та давняя вода, ледяная, тягучая, тёмная. Девочка Рейчел, захлёбывающаяся в волнах. И мужчина, что бросился спасать — и уже не вышел обратно.

Может быть, это тот самый проклятый берег. А может, и нет — при настоящей травме место не играет роли. Любое озеро превращается в пасть. Так же, как любая больница для меня — напоминание о том, где всё однажды оборвалось…

— Ты совсем нездорово выглядишь. Может, вернуться? — тихо предложил я, но Рейчел резко мотнула головой.

— Нельзя.

Тут Джерард подался ближе, почти касаясь плечом, и шепнул:

— Если она уйдёт, дядя решит, что мы переметнулись к другому. Сейчас любое отсутствие могут истолковать как знак…

Какая же это семейка… Маркизы — особая порода. Мне доводилось общаться с богатыми людьми в прошлой жизни, но рядом с этой родословной все хедж-фондовые хищники казались шумными, но понятными зверями. Те, кто заработал всё сам, идут в атаку, ищут слабости друг друга, сцепляются, как боксёры на ринге. А наследники… другая история. Пугающе оборонительные, настороженные, будто каждый день ждут удара в спину. В их мире любое слово, взгляд или жест превращаются в политический сигнал. Они живут в постоянном стуке собственных мыслей — как в клетке из эха и подозрений.

— Какой чудесный вечер, правда? — выдавила Рейчел, приветствуя гостей. Её улыбка была натянутой, кожа под ней — восковая, холодная.

Она делала обход зала, а я держался чуть поодаль, наблюдая, как её шаги становятся всё тяжелее. Когда круг был завершён, приблизился тихо, незаметно:

— Этого хватит. Все увидели, что ты здесь.

— Что?

— Пора домой.

— Но я же уже сказала…

Не дал ей договорить. Достаточно одного движения.

— Ай!

Бокал, словно сорвавшийся у меня из пальцев от усталости, наклонился; густое, тёплое вино разлилось по её белоснежному платью, как кровь по снегу. А потом продолжил «несчастье»: тарелка в другой руке мягко ткнулась ей в плечо, и соус с икрой размазался по ткани.

— О, чёрт! Прости! Соскользнула рука, после долгой езды никак не привыкну… — сказал громко, так, чтобы слышали все рядом.

Глаза Рейчел распахнулись. Она глянула на себя — вся перемазана, унижена, мокрая — и только потом поняла, что происходит, и прошептала едва слышно:

— Это… Шон?

Не отвечая, размахнулся платком, демонстративно пытаясь стереть пятна — и только ухудшая картину.

Гости тут же сбежались, как пчёлы на запах медового переполоха.

— Рейчел, милая, так тебя и застудить недолго…

— Иди наверх, умойся, переоденься…

— Да-да, лучше сразу под душ…

И вот, стайка взрослых уже уводит её прочь, обсуждая, как глупый мальчишка всё испортил. Оглядел зал. Даже те, кто стоял у дальних столов, бросали взгляды в нашу сторону. Отлично. Она пришла, все её заметили, и её уход теперь не выглядит решением. А вынужденным следствием неловкости.

— Пошли, я провожу до машины.

Снял пиджак, укутал её плечи, выводя из зала. На улице, среди сыроватого вечернего воздуха, вдали от посторонних глаз, Рейчел вдруг захохотала — звонко, облегчённо. Цвет вернулся к её лицу.

— Чувствую себя сообщницей в афере, — сказала она с заговорщицким блеском в глазах.

В ответ только приложил палец к губам — мало ли чьи уши слушают.

Она тут же смолкла, но, наклонившись чуть ближе, прошептала…

Рейчел, устроившись в машине, улыбнулась немного растерянно, почти виновато:

— Иногда кажется, что вечно у тебя в долгу, Шон…

На это лишь усмехнулся и качнул головой:

— Давай считать, что мы квиты. Если бы не ты, то, наверное, до сих пор валялся где-нибудь у ручья со сломанной ногой.

Перед глазами всплыло то утро у воды: холодный ветер, запах сырой земли, дрожащие в лужах отблески солнца… и Гарольд, который бросил меня там, словно я вовсе не человек, а лишняя поклажа. В груди снова всё сжалось, будто там затрещал какой-то старый провод.

— Я ещё легко отделался. Хожу — и уже спасибо.

Но Рейчел вдруг перестала слушать. Её взгляд скользнул мимо моего плеча, как будто ветер принёс что-то знакомое.

— Патриция?

Обернулся — и действительно, Патриция стояла неподалёку, неподвижная, будто выросла там из сумерек. Очевидно, она пошла за нами, заметив, как мы вышли.

Рейчел сразу всё поняла. Мягко кивнула, словно передавая меня под опеку.

— Я поеду. И… не переживай из-за вечера. Кстати, раз ты уже здесь, пройдись вдоль озера. Ночью оно особенно красивое.

Она взглянула на Патрицию на прощание — взглядом, в котором читалась тёплая просьба: «присмотри за ним». Затем машина мягко тронулась, оставив за собой след выхлопа, запах горячего металла и шелест шин по гравию.

Когда её автомобиль растворился в темноте, мы с Патрицией неторопливо двинулись вдоль озера. Вода под ветром слегка шуршала, тонкие волны хлёпали о деревянные сваи, пахло влажными листьями и холодным камнем.

— Ты думала над моим предложением? — спросил без обиняков, слушая, как под ногами хрустит гравий.

Ответ был совсем не тем, которого ожидал.

— Если мы ещё ни разу не работали вместе, делать окончательный выбор рано. Как насчёт испытательного срока?

Я приподнял бровь:

— То есть временное назначение?

— Да. Исполняю обязанности директора, а когда мы оба будем уверены — закрепим всё официально.

Проще говоря, она хотела сначала сесть в кресло, а окончательное решение отложить. Ход умный. Осторожный. Но уверенный.

— Хочешь для начала понять вкус этой должности? — уточнил я.

— Это не только тест для меня. Но и для тебя. Если тебе покажется, что не тяну — сможешь снять меня в любой момент.

Смело сказано. Умно сказано.

— Допустит ли Руперт такую середину?

— Уже получила его согласие.

Вот это неожиданность. Значит, она заранее просчитала шаги.

— Ты куда проницательнее, чем изначально думал… — не удержался я от искреннего признания.

Патриция слегка усмехнулась, но потом её слова вдруг легли неровно, будто камешек под ладонь.

— Если тебе неудобно… забудем об этом. Возможно, тебе проще работать с кем-то бесполезным.

— Это ещё что за логика?

— Тупой менее опасен. Его проще контролировать.

Тихо рассмеялся в ответ, чувствуя, как холодный ветер касается щёк.

— Ты неправильно меня поняла. Мне нужны умные. Очень умные. Иначе получим президента, которому советует такой идиот, как Гарольд. Представь картину.

Картина была настолько нелепа, что даже озеро будто содрогнулось от стеснённого смешка.

— Хорошо, — сказала она, — пусть будет испытательный срок.

— Тогда договорились.

Она на миг запнулась, словно ступила на неустойчивый камень.

— Ты… точно нормально к этому относишься?

— К чему именно?

— К тому, что я могу использовать тебя.

— И что?

Её глаза расширились, как будто сказал что-то невероятно странное. Наверное, старые семейства действительно растут в мире, где каждый шаг — оборона.

— Все используют всех, — сказал легко, с улыбкой. — Мне нравится, когда обе стороны получают выгоду.

На Уолл-стрит такие слова звучали бы почти как комплимент. Там чем проще мотивы человека — тем проще держать его в руках.

Гораздо труднее с теми, кто действует из чистых убеждений, не прося ничего взамен. Такие, как Рейчел…

Она идёт так, как подсказывает сердце. Это делает её неуязвимой для расчётов. И пугающе непредсказуемой.

А Патриция — наоборот. Ровная. Понятная. Прозрачная. Удобная.

— Твой первый рабочий день — в следующий понедельник.

— В… в следующий? — она будто споткнулась о собственные слова.

— Да, похоже, скоро может случиться что-то крупное.

Эти слова эхом всколыхнули память — жаркое, душное лето моей прошлой жизни, когда воздух над раскалённым асфальтом дрожал, а цикады орали так, словно им платили за каждую ноту. Но теперь у меня не было ни малейшего права ждать до тех далёких сроков.

Я решил ускорить события.

— В понедельник объясню всё подробнее.

Попрощавшись с Патрицией, вернулся в дом. Внутри пахло смешением древесного лака и чуть выдохшегося кофе. Тишина приятно холодила уши после уличного гомона. Я достал телефон — гладкий, немного тёплый от ладони — и набрал короткое сообщение.

«Ты свободен завтра после обеда?»

Получатель: Пирс.

Пора было начать возвращать долг.

«Может, не стоило писать заранее?» — мелькнуло у меня в голове, пока большой палец зависал над экраном. Я хотел лишь предупредить его, чтобы держал время свободным… но Пирс ответил так быстро, будто ждал у телефона, прижавшись к нему ухом.

«Мне подходит любое время и любое место.»

«А можно хотя бы намёк, о чём пойдёт речь?»

«Можем поговорить по телефону прямо сейчас?»

Он, ни секунды не колеблясь, запросил звонок.

«Как уже говорил, не могу принимать звонки. Свяжись с моей секретаршей, она подберёт время.»

Но, несмотря на чёткую границу, которую провёл, телефон продолжал настойчиво вибрировать, будто сердился. Потому убрал его, переключив в авиарежим, и решил больше не думать о Пирсе.

Сейчас важнее было другое.

«Я разобрался с родственниками по боковой линии… Но их голоса — всего двадцать процентов. Чтобы получить контрольный пакет, этого недостаточно.»

А следующий шаг был куда сложнее — нужно было убедить доверенного управляющего наследием маркиза.

К счастью, разговор с ним завязался сам собой.

— Мне бы хотелось узнать подробнее о возможном обвале китайского фондового рынка, о котором вы упоминали.

Он сказал это почти небрежно, но глаза его сверкнули напряжением, будто он всматривался в провал, который мог разверзнуться под ногами.

«Ну ещё бы», — подумал вскользь.

На момент моей смерти траст семьи маркиза разросся до десяти миллиардов долларов. Управлять таким состоянием означало распылять капитал по всему миру, шаря по континентам, словно собака, вынюхивающая след.

Но что будет, если китайский рынок рухнет, как и предсказывал?

И если этот удар проткнёт траст насквозь, оставив дыру размером с целый континент?

Он забеспокоился, и вопросы посыпались, будто горох по столу.

— Если грядёт обвал, он начнётся постепенно? Или всё рухнет сразу?

— А что вы думаете о ситуации на рынке облигаций?

— А каков риск, что это перекинется на кредитные рынки Запада?..

Честно отвечал на каждый вопрос. Голос мой звучал спокойно, уверенно, будто читал прогноз погоды, хотя на деле предсказывал шторм, который мог снести целые корпорации.

Когда он немного выдохнул, задал свой встречный вопрос.

— Какова у вас доля вложений в Китай?

— Это… — он замялся, отводя взгляд.

В реальности и не ожидал прямоты. Такая информация наверняка была под замком, заперта в сейфе, доступ к которому имел всего пара людей.

— Если вы не можете быть со мной откровенны, мне будет сложно помочь… но поверьте на слово понимаю ваше положение.

— …

— Но если у вас действительно есть вложения в Китае, настоятельно рекомендую пересмотреть свои позиции и подумать о выводе капитала.

Я аккуратно положил перед ним свою визитку, картон слегка похрустел между пальцами.

— Если передумаете — свяжитесь со мной в любое время.

Руперт не сказал ни слова, но я видел, как в глубине его взгляда что-то дрогнуло: зерно сомнения уже упало в землю, и теперь оставалось лишь ждать, пока оно прорастёт.

Но откладывать дела было некогда. До встречи с Пирсом оставалась всего одна последняя подготовка.

— Пора и Руперта потрогать за живое, — подумал спокойно. Этот человек тоже входил в список тех, с кем рано или поздно придётся садиться за стол переговоров.

Однако сделать первый шаг мне не дали. Руперт сам вышел на связь.

— Куришь сигары? — спросил он буднично, словно речь шла о погоде.

Он возник рядом с Гарольдом, и лёгким движением подбородка указал на открытую террасу.

— Настоящие кубинские. Хочешь попробовать?

Пахло не предложением, а заманчивой ловушкой: сигары были лишь предлогом. Руперту нужен был разговор с глазу на глаз.

Мы вышли на террасу, а Гарольд остался внутри, тихо притворив дверь и застыв на своём посту, словно часовой в мундире.

Терраса тонула в мягком тёплом свете и запахе старой дорогой мебели. Винтажные диваны были чуть потёрты, но сидеть на них было удивительно приятно — ткань отдавала теплом, а под пальцами чувствовалась фактура плотного бархата.

Руперт сам зажёг сигару, дождался, пока она равномерно разгорится, и только потом протянул её мне.

Аромат ударил сразу — сладковатый дым с нотками кедровой стружки, карамели и тонкой, горчинки ореха. Сделал глубокую затяжку, ощутил, как дым мягко стелется по горлу, и позволил вкусу раскрыться. Да, балуюсь порой вот так, чтобы вести разговор в соответствующей обстановке, что вовсе не значит, что курю.

Но стоило мне чуть-чуть расслабиться, как Руперт резко перешёл к делу.

— Слышал, ты связался с Раймондом.

Никаких вступлений. Только сжатая претензия, брошенная в воздух, будто камень в окно. Даже по голосу было ясно: он торопится, нервничает или злится.

— Но Раймонд… не слишком ли он жалок для союзника? — он чуть скривил губы. — Если тебе нужна поддержка, разве не логичнее выбрать покрупнее спонсора?

Слово «спонсор» прозвучало как приглашение — или как приказ. Он пытался перебросить меня на свою сторону, только делал это слишком нагло.

Мне не понравилось, как он это подал.

— Поддержка, значит, — проговорил, медленно выпуская дым.

— Со мной тебе будет куда лучше. Уж точно лучше, чем с Раймондом.

На это лишь едва заметно улыбнулся и затянулся ещё раз — глубоко, спокойно, будто его слова были всего лишь фоном. Дым снова обволок язык, оставляя сладковатое послевкусие, чуть пряное, почти благородное.

Руперту не понравилась моя выдержка. По тому, как он нахмурился, было видно — он привык, что в семье ему никто не перечит и не заставляет ждать ответа.

Потому нарочно выждал ещё мгновение, затем поднял взгляд и сказал:

— Не ищу ни помощи, ни наград. Мне нужна сделка.

Руперт рассмеялся хрипловато, будто услышал глупость.

— Ты, видимо, не до конца понял моё предложение.

— Ты предложил не сделку. Ты предложил милость, которую выдаёшь по собственному капризу.

Он замер, переваривая мои слова. По лицу пробежала тень раздражения.

— То есть ты хочешь разговаривать со мной как равный?

— Именно так.

— Слишком ты самоуверенный.

Естественно не удержался и тихо фыркнул.

Он вёл себя как средневековый барон, который считает, что может наградить меня за хорошее поведение титулом или мешком зерна.

Но дело в том, что не собирался становиться его вассалом. Мне нужен был партнёр — не покровитель.

Руперт прищурился, будто прицеливался.

— Ты серьёзно думаешь, что мы можем сидеть за одним столом как равные? Похоже, ты просто выманиваешь у меня одолжение.

На это лишь слегка пожал плечами, будто разговор уже давно исчерпал себя.

— Не тяну тебя за рукав. Просто обозначил условия — если интерес к сделке ещё теплится, — сказал спокойно, словно речь шла о погоде.

Сигара догорела почти до обжигающего кончика, и мягким движением прижал её к пепельнице. Угли разлетелись красными искрами, запах горячего табака смешался с прохладой вечернего воздуха. Поднявшись, ощутил, как под ногами тихо поскрипывают старые доски террасы.

— Передумаешь — телефон у тебя есть, — бросил через плечо.

Руперт поднял на меня ледяной взгляд. В нём легко читалось: «Звони сам, раз уж такой дерзкий».

Но на это только спокойно улыбнулся, будто видел его насквозь.

— Уверен, увидимся куда раньше, чем ты сейчас думаешь.

И увидимся так, что ему придётся сидеть напротив меня уже не свысока, а ровно — на одном уровне. Обязатель позабочусь об этом сам. Без равенства никакие переговоры не работают, а уж тем более — уговоры.

На следующий день настала очередь Пирса.

Мы договорились встретиться за обедом. Желудок после фокc-ханта всё ещё ныл — слишком много жареного, жирного, тяжёлого. Хотелось чего-нибудь простого… но рекомендация секретаря привела меня вовсе не в тихое вегетарианское кафе, а в Blue Hill, ресторан, куда уезжают не столько есть, сколько переживать гастрономический опыт.

Ферма, тридцать миль к северу от Манхэттена.

Добираться по пробкам — час, не меньше. Так что спрятал лень за рациональностью и заказал вертолёт. Подобрал Пирса по дороге, но тот, похоже, от неожиданности так и не смог расслабиться.

— Что вообще происходит…? — прокричал он, наклоняясь ко мне, но рев двигателей забивал всё.

Пытался ещё что-то добавить, но на таком шуме хоть кричи — одни вибрации в черепе.

Зато долетели мгновенно. Минут пятнадцать — и мы зависли над просторным зелёным полем, где ветер гнал волнами траву, будто море.

По-хорошему нужно было садиться на их официальный вертолётный круг, но я заранее попросил разрешение приземлиться прямо на краю фермы. Состоятельные клиенты тут, видимо, не редкость — персонал реагировал спокойно, без лишних эмоций.

Как только мы выбрались наружу, воздух ударил в лицо смесью запахов: свежая земля, нагретая солнцем трава, где-то в стороне — сладковатый аромат яблок, которые сушили под навесом. К нам сразу подошёл мужчина лет сорока.

— Я — Джеймс. Проведу вас, — сказал он, будто встречал постоянных гостей.

Говорят, сюда невозможно забронировать столик в тот же день. Но деньги, как всегда, открывают двери даже туда, где их вроде бы нет.

Для нас перестроили старый офис — очистили, добавили мебель из свежего необработанного дерева, поставили букетики луговых цветов. Комната словно дышала — пахла деревом, мёдом и чем-то ещё… может, сеном, занесённым с поля.

— Кухня начнёт подачу совсем скоро, — сообщил Джеймс и исчез.

Первое блюдо оказалось простым и прекрасным: хрустящие чипсы из капусты кале, чуть тёплые, посыпанные лимонной солью. Хруст — звонкий, аромат — слегка травяной, а вкус… кислота лимона будила рецепторы, словно лёгкий удар по нервам.

Но едва успел насладиться первым кусочком, как Пирс подался вперед.

— Так чем всё это вызвано? Ты можешь уже сказать? — спросил он, не притронувшись ни к чему.

Торопится.

Все вокруг в последнее время торопятся, словно мир собирается рухнуть к вечеру.

Спокойно поднял бокал вина — белое, холодное, пахло яблоком и свежими цветами — сделал неторопливый глоток и посмотрел на него поверх стекла.

— Есть поговорка. Даже собаку за едой не дёргают.

Пирс моргнул, будто не сразу понял, к чему это.

— …

— Давай поговорим после того, как закончим обед.

Но он так и сидел с кислым видом, будто еда вот-вот начнёт его допрашивать.

А пока он не ел — кухня не подаст следующее блюдо. Такая уж философия fine dining: весь ритуал должен двигаться ровно.

На это лишь тихо вздохнул и наконец произнёс:

— Если проглотишь побыстрее, всё сразу и расскажу.

Лишь после этих слов Пирс судорожно принялся жевать, кроша чипсы, будто спасал собственную жизнь, а не ел блюдо, которое стоит как недельная зарплата обычного человека. Терпеть такое зрелище за столом было выше моих сил. Я мысленно пообещал себе: никогда больше не обедать с этим типом.

— Ну? — пробормотал он, даже не прожевал толком, — о чём речь?

Разочарованно поставил бокал на стол, чувствуя едва уловимый запах древесины, исходящий от столешницы.

— Пришёл вернуть долг.

Он моргнул, словно услышал что-то несуразное.

— Долг?

— У меня перед тобой два долга. Не забыл?

Пирс нахмурился, пытаясь вспоминать, словно вылавливал ответ из мутной воды.

— Не припоминаю, чтобы требовал с тебя что-то назад.

— Что вовсе не значит, будто всё равно не хочу расплатиться.

Он приподнял бровь.

— Разве долг не возвращают тогда, когда кредитор этого требует?

Медленно сделал глоток вина. Вкус был мягким, тянущимся — с оттенком спелого яблока и чем-то ещё, тонким, цветочным.

— На Западе — да. Там долги требуют. Но на Востоке их возвращают из благодарности.

Пирс хмурился всё сильнее, явно пытаясь понять, к чему веду и какая в этом скрыта ловушка. Но всё равно продолжил, не давая ему времени перехватить инициативу.

— Жил-был человек, по имени… ну, условно, Петрович. Он вылечил ласточку, у которой была сломана лапка. А та позже вернулась и принесла ему семечко тыквы. Когда тыква созрела и лопнула, из неё высыпались золото, серебро, богатства — и Петрович разбогател за одну ночь.

На лице Пирса сохранялось сдержанное выражение, но глаза уже спрашивали: «И что это должно значить?»

Я спокойно продолжил:

— Самое важное в этой истории — Петрович не звал ласточку. Она сама вернулась, чтобы отплатить за добро.

— То есть… — медленно начал он, — ты пришёл отблагодарить меня?

— Именно так.

— И в этой истории ты… ласточка?

Он уставился на меня, явно колеблясь между недоверием и странным любопытством. Потом покачал головой и сказал:

— История занятная. Подумать есть над чем. Но, как видишь, я человек западный. И предпочитаю решать подобные вопросы традиционным способом. А по моему мнению… сейчас неподходящее время.

Что сказать? Как и ожидал.

С его точки зрения логичнее было дождаться момента, когда стану более влиятельным — чтобы выжать из ситуации максимум.

— Но если хочешь поговорить о чём-то другом или тебе нужна услуга… выслушаю.

Ага. Он отклонил возврат долга, но пытается вытащить из меня информацию через новую сделку.

Не выйдет.

Что тут поделать, в данном случае всё равно собирался расплатиться. И точка.

— Ты, похоже, не уловил главный смысл такого представления о благодарности. — сказал тихо, почти шепотом. — Стоит вмешаться человеческой жадности — и добро может превратиться в проклятие.

— Проклятие?

Пирс замер.

Я слегка кивнул.

— У Петровича была почти жена, Люська. Она тоже хотела получить такое же богатство. Но даже не желала ждать подходящего случая. Она схватил ласточку и сломал ей лапку специально — чтобы заставить её быть должной. Ласточка принесла ей тоже семечко. Но когда тыква выросла — из неё вырвались черти. Разнесли дом. Все невеликое богатства Люськи превратились в прах.

Пирс едва заметно вздрогнул губами.

И продолжил, медленно, словно вбивая смысл в воздух между нами:

— Эта притча учит: долги — долги благодарности — превращаются в беду, стоит вмешаться жадности.

Это была не совсем точная интерпретация, но кто теперь проверит?

Главное — урок верный.

И наклонился вперёд, и спросил:

— Ещё раз: ласточка, что сама приносит семя, — это удача. Вознаграждение может оказаться больше всех ожиданий. Но стоит попытаться диктовать ей правила…

Он молчал. Только пальцы нервно постукивали по столу.

— Так что скажи честно… ты и вправду хочешь отвергнуть жест благодарности?