Егор Смирнов: каникулы в СССР. Том 1

Глава 5

Когда я зашел в квартиру, в прихожей сильно пахло куревом. Поначалу с непривычки это сильно меня удивило, но потом я вспомнил, что отец частенько курил в туалете. Для того времени это было нормой. Многие курили на кухнях, на балконах, даже в комнатах, но для моего отца единственным местом, где он мог себе это позволить, был туалет. Его любимыми были сигареты «Стрела» и папиросы «Беломорканал». Последние он перед прикуриванием неизменно складывал гармошкой. Зачем он это делал, было для меня загадкой. Может просто для вида и удобства, а может, чтобы табак в рот не попадал.

Единственным исключением, когда он позволял себе дымить в комнате или на кухне, были праздничные и выходные, когда он, порой, перебирал со спиртным. Чаще всего отец удобно устраивался на стуле, ставил рядом тяжелую металлическую медного цвета пепельницу с фигуркой шагающего медведя на ее боку, и, подозвав меня, начинал пускать кольца дыма, которые я благополучно ловил указательным пальцем.

В нашей трехкомнатной квартире у отца была отдельная комната. Она выходила в прихожую и находилась слева, через стенку от кухни. Отец любил побыть один и проводил почти все свободное время в своем укромном жилище. Когда был трезв. А вот когда он выпивал, то в доме, если можно так сказать, стоял дым коромыслом.

Поначалу все проходило довольно мирно, но когда отец окончательно напивался, то начинал вести себя агрессивно, в особенности по отношению к матери. И в такие моменты я сбегал на улицу и гулял до победного. Когда все друзья расходились по домам, я, если позволяла погода, усаживался на лавку у дома напротив и тоскливо смотрел на горящие окна своей квартиры, ни капли не желая туда возвращаться. Поэтому я не особо любил праздники и выходные.

Но это было тогда, когда я был по-настоящему маленьким и неопытным. Сейчас же, если судьба, закинувшая меня сюда, даст мне возможность и время, я попробую изменить ситуацию в лучшую сторону. Может быть, это даже поможет отцу через три года избежать своей нелепой гибели.

Тем временем отец только начинал свой разгульный вечер. И начинал он его с баллона Жигулевского, которое недавно прикупил в пивном ларьке, а также с копченой скумбрии, аккуратно нарезанной ломтиками и лежащей в его комнате на столе, предусмотрительно покрытом старыми газетами.

Подготовка к возлиянию представляла для отца целый ритуал. Для начала он все убирал со своего стола и оставлял там только радио, которое негромко что-то вещало из своего динамика. После этого брал несколько разворотов из старых газет и, аккуратно их разглаживая, покрывал ими стол. В это время пиво уже охлаждалось в холодильнике. Вслед за этим он нарезал несколько ломтей ржаного хлеба, брал связку зеленого лука, банку шпротов или кильки в томатном соусе и обязательно — спичечный коробок, наполненный солью. Ему почему-то нравилось брать соль именно из выдвинутого спичечного коробка. Туда же он макал перья зеленого лука.

Все это вместе он выкладывал на покрытый газетами стол. А если удавалось купить в магазине скумбрию, то она нарезалась толстыми круглыми дольками и добавлялась к уже имеющейся сервировке. Посудой он при этом не пользовался, но все аккуратно и где-то даже красиво выкладывал на газеты. И только после этого отправлялся к холодильнику за пивом, которое наливал в свою большую кружку.

Потом он садился в своей комнате за стол и, блаженно сощурившись, делал несколько больших глотков прохладного пенного. Судя по его виду, это были одни из самых счастливых мгновений его жизни.

— Егорка! — весело пробасил батя, выходя их туалета. — Молодец, что хлеба купил. Мне только его и не хватает.

Отец забрал у меня авоську и отнес на кухню, а сам пошел мыть руки. Только после этой процедуры он прикасался к хлебу. Мне он тоже пытался привить эту полезную привычку, но, к сожалению, его попытки не увенчались особым успехом. Дошел я до этого уже сам в более зрелом возрасте.

Но сейчас, под отцовским строгим взором я не посмел забежать на кухню с грязными руками. К тому же, приглядевшись, я увидел, что основание правой ладони у меня залапано кровью Никитина. Быстро спрятав ее за спину, чтобы не заметил отец, я протиснулся в ванную и с удивлением огляделся по сторонам. Признаться, я уже успел отвыкнуть от этих в чем-то спартанских, но при этом по-своему уютных, советских интерьеров.

Под потолком висела обычная лампочка на длинном проводе. Слева у стены приютилась белая цилиндрическая стиральная машина «Волга-8» с торчащим из боковины черным шлангом. Справа стояла чугунная эмалированная ванна, а у дальней стены расположилась раковина рукомойника, кран к которой поворачивался прямо от душевого смесителя. Над раковиной висело зеркало, а под ним — длинная и узкая полка. Я с интересом заглянул на нее. Там расположились бритвенные принадлежности отца: кисточка и металлическая плошка для взбивания мыла, бритвенный разборный станок и набор лезвий «Нева» в маленькой картонной коробочке. Также там лежала зубная паста: тюбик «Жемчуга» и, отдельно для меня, детская «Чебурашка», а также несколько потрепанных зубных щеток и круглая металлическая коробка от зубного порошка «Особый».

Я сразу же вспомнил популярную, особенно среди девчонок, игру в классики. Они брали именно такую коробку от зубного порошка, наполняли ее песком и расчерчивали на асфальте дорожку из пронумерованных квадратов. Задача была как можно быстрее, прыгая на одной ноге толкать эту коробку по всем цифрам поочередно. Нельзя было допускать, чтобы коробка вылетала за пределы клетки или наезжала на разделительную линию. Кто всех быстрее справлялся с этой задачей, тот и выигрывал.

Уже после распада СССР эта игра предельно упростилась. И сейчас дети просто прыгают по этим клеткам для развлечения, не используя никакие баночки или другие подходящие предметы. И, по-моему, в этом варианте уже нет былого азарта и интереса.

Я подбежал к раковине и вдруг замер. Первый раз за много лет я вновь увидел в зеркале свое собственное детское отражение. На меня смотрел щуплый мальчуган с озорными глазами, худощавым лицом и копной спутанных русых волос.

Почему-то я не воспринимал сейчас это отражение, как свое собственное. Скорее это был мальчишка, которого мне предстояло защитить и избавить от многих бед, которые непременно встретятся на его жизненном пути. Если, конечно, судьба предоставит мне такой шанс.

Я выключил воду, вытер руки, весело подмигнул своему отражению и вышел на кухню. К этому времени отец уже нарезал себе хлеб, и довольный понес его в комнату. Его пирушка готова была начаться. Да и моя, если честно, тоже.

Я с вожделением смотрел на бутылку с зеленой крышкой, рядом с которой на столе лежал только что купленный батон. Рот наполнился слюной, я подошел к мойке и потянулся за кружкой, но вдруг понял, что мне ее не достать. Она стояла слишком высоко: на верхнем ярусе полки для сушки посуды. Я уже готов был подставить к мойке стул, чтобы добраться до верха сушилки, но в это время в кухню вошла мама.

— Куда полез? Шею свернешь! — добродушно прикрикнула она и с улыбкой достала мне кружку. — Много не пей. Оставь хотя бы для картошки место.

— Хорошо, мам, — довольным голосом ответил я.

Честно говоря, я чувствовал себя таким голодным, что, кажется, готов был выпить весь кефир с половиной батона, потом все это заесть своим любимым супом, а сверху закинуться в придачу еще и жаренной картошкой.

Я поставил кружку на стол и в предвкушении с силой надавил большим пальцем правой руки на поверхность зеленой крышки, на которой крупными буквами было выдавлено: «Кефир, ц. 15 к., суббота». Фольгированная крышка промялась внутрь, и я стащил ее с бутылки. Через пару секунд густая белая тягучая струя потекла в кружку. В своем первом детстве я очень любил кефир с песком. Но сейчас решил не портить вкус оригинального продукта.

Прикрыв от удовольствия глаза, я сделал первый глоток. И то ли сам кефир, то ли мои обострившиеся детские органы вкуса были тому причиной, но напиток показался мне просто божественным. Мне вдруг захотелось залпом выпить всю кружку. Однако, я вовремя себя остановил. Лучше растянуть удовольствие. Я сделал еще один маленький глоток, затем отрезал от батона хрустящую ароматную горбушку и принялся за еду.

— Что это ты разомлел, словно кот на солнышке? — вдруг услышал я.

Открыв прищуренные от удовольствия веки, я увидел улыбающуюся маму, которая удивленно смотрела на меня.

— Знаешь, мам, мне кажется, что это самый счастливый день в моей очень долгой жизни, — искренне ответил я.

Мама даже прыснула от смеха.

— Долгая жизнь! Скажешь тоже! Сам еще мужичок с ноготок, а уже о долгой жизни рассуждаешь. — Она с любовью потрепала меня по растрепанным волосам, а потом вдруг очень серьезно взглянула мне в глаза и добавила: — Будь счастлив сынок. А пожить еще успеешь. — И при последних словах в ее взоре вдруг промелькнула затаенная грусть.

Через полчаса, наевшись до пуза, я наконец-то выскочил в подъезд и весело помчался вниз по лестнице. Мой оранжевый Орленок стоял именно там, где я его и оставил. На удивление, Никитин, похоже, не обратил внимания на мой велосипед. Иначе, как минимум, проколотые шины мне были бы обеспечены.

Я выкатил двухколесного друга на солнечный двор, вскочил на него и медленно поехал по дорожке, глазея по сторонам и примечая множество деталей, которых уже и след простыл к моему пятидесятилетию.

Мой взор сразу же привлекла обычная для многих советских дворов детская площадка. Там расположились: деревянное бревно для гимнастических упражнений, металлическая горка, маленький домик с небольшим окошком и двумя деревянными лавками внутри, а также круглая металлическая карусель с уже давно отсутствующим покрытием от дождя, от которого остался только железный каркас на толстой трубе. Рядом с ними пристроилась большая песочница под металлическим грибком, в которой сейчас под строгим присмотром мам ковырялись несколько совсем маленьких ребятишек.

Я проехался между наших пятиэтажек, но так и не обнаружил своей дружной компании. Похоже, они не стали меня дожидаться и всей гурьбой куда-то уехали. Вариантов, где они могли сейчас находится, было много, и я в нерешительности кружил по двору, чтобы выбрать наиболее вероятный.

И тут я вспомнил, как Серега Сабуров сказал, что собирался кормить кроликов, а после этого должен был отправиться в огород полоть грядки. И это был самый верный вариант. Я надавил на педали и помчался в сторону территории, отведенной в нашем районе под огороды, гаражи и сараи.

По пути я вдруг с облегчением осознал, что Вовки Никитина пока нигде не видно. А это значит, что второй мой удар на какое-то время все-таки вывел его из повседневной активной жизни.

Когда я подъехал к Серегиной сарайке, дверь ее дверь была приоткрыта, а рядом стоял, прислоненный к забору, ярко-синий велосипед «Салют». Это была Серегина гордость. Он трепетно за ним ухаживал, постоянно смазывал подшипники, подтягивал спицы, регулировал натяжение цепи. Одним словом, души не чаял в своем велосипеде.

«Салют» блестел на солнце своим серебристым рулем и большим круглым зеркалом заднего вида, которое было Серегиной гордостью.

Я притормозил напротив входа, который находился за небольшим заборчиком со скрипучей калиткой и позвал Серегу. Из-за приоткрытой двери тут же показалась его белобрысая голова.

— Заходи, — махнул он рукой и вновь скрылся внутри.

Я слез с велосипеда, завез его за забор и прислонил рядом с Серегиным. С каким-то внутренним волнением я подходил к открытой двери этой обколоченной листами жести и выкрашенной в красный цвет сарайки. Я не заходил внутрь уже лет тридцать пять, наверное. Особо не помню, когда я был здесь в последний раз, но точно знаю, что это прочное строение без значительного ущерба доживет до моего пятидесятилетия. Правда, к тому времени она будет уже заброшена, забор покосится и упадет, а замок на двери беспощадно заржавеет от долгого неупотребления. Я нередко проходил мимо нее, окидывая грустным взглядом ее проржавевшие стены и вспоминая свое светлое «СССРовское» детство.

А сейчас это детство вновь блистало передо мной своими яркими летними красками, и красный цвет Серегиной сарайки выглядел сочно и свежо, отдавая вновь обретенной новизной.

Я заглянул внутрь. Мои глаза какое-то время привыкали к полумраку помещения и поначалу я особо ничего не видел. Но даже без этого я чувствовал свежий запах сена, слышал легкий хруст сухих стеблей, ломающихся под кроличьими зубками, а также недовольное Серегино сопение. Когда наконец короткий период временной слепоты прошел, я с любопытством огляделся по сторонам.

По всей дальней стене сарайки было сделано два ряда полок, на которых стояли клетки с шевелящимися внутри серыми тушками. В левом углу на брезентовой подстилке лежала большая кипа сена. На верстаке у правой стены хранились различные инструменты, в углу расположились несколько лопат, грабли, вилы и две косы. А у левой стены был прислонен велосипед Серегиного отца.

Тем временем Серега привычным движением схватил еще одну охапку сена и затолкал ее в очередную клетку. Кролик, находящийся там, сразу приступил к еде.

— Уф! Вроде бы всё! — Серега вытер лоб и плюхнулся на кипу сена. Заложив руки за голову, он устало посмотрел на меня и спросил: — Егорка, есть десять копеек? Лимонада жуть как хочется.

Я точно уже не помнил, сколько стоил лимонад в СССР, но сдается мне, что точно не десять копеек. Если мне не изменяла память, то чуть больше двадцати.

— Не-а, — грустно мотнул я головой. — Да если бы и были, на десять копеек ничего не купишь. — И я недоверчиво усмехнулся.

— А у меня бутылка от вчерашнего лимонада припрятана. Смоем на колонке этикетку, сполоснем — и можно будет сдать, — подмигнул мне Серега. — Она ж двенадцать копеек стоит, деревня! — весело закончил он.

А ведь и точно, целых двенадцать копеек! Конечно, поменьше, чем молочная, но тем не менее. Помню, в СССР бутылки особо не били, да и целые еще поискать надо было. Это потом, после развала, нередко встречалось под ногами битое стекло, а пустая тара уж и подавно, особенно по весне после схода снега.

И кстати, бутылки из-под лимонада, в отличие от молочных, в нашем магазине принимали почти без перерывов. Видимо, из-за того, что тара по форме была одинаковая с пивными. А свободные ящики от них почти никогда не заканчивались.

— Вот бы еще одну бутылку найти, — мечтательно проговорил я, плюхаясь рядом с Серегой на кучу сена.

— Это точно, — улыбнувшись и жадно сглотнув, ответил Серега.

Мы лежали на душистом сене и смотрели в дощатый потолок. Легкий теплый ветерок задувал в приоткрытую дверь сочные запахи лета, солнечный луч скользил по стене из свежих строганных досок, а с улицы раздавался радостный птичий щебет. Я вытащил из кучи сена соломинку, обломал, засунул в рот, немного пожевал ее кончик и мечтательно прикрыл глаза.

Вот это житуха! Кто ж знал, что за такое счастье ничего не надо платить⁈ Просто бери и пользуйся! Живи! Дыши полной грудью! Какими же мы были идиотами, что не ценили это.

Помнится, когда я обзавелся вполне солидным капиталом и ездил по всяким там заграницам, дорогим курортам, базам отдыха и кемпингам, никогда, ни на одну секунду, ни на один чертов даже самый коротенький миг не чувствовал себя таким же счастливым, как тут, лежа на этом мягком, душистом сене с соломинкой в зубах и мечтая об обычной бутылке советского лимонада.