Егор Смирнов: каникулы в СССР. Том 1

Глава 8

Подождав, пока Борис Сергеевич загрузит очередной КАМАЗ и, заглушив двигатель, вылезет из кабины, я направился к желтому погрузчику.

— Дядь Борь, здравствуйте! — я постарался принять максимально приветливый и невинный вид.

— Привет, Егор! — важно ответил Борис Сергеевич, доставая из пачки «Астры» сигарету. — Чего хотел? — перешел он сразу к делу.

— Дядь Борь, а у вас не будет большого болта? Вот чтобы у меня в руке поместился, — и я показал свою раскрытую ладонь.

Я точно знал, что в погрузчике Бориса Сергеевича есть ящик с инструментами и различными мелкими запчастями. И там всегда было полно больших болтов.

— А тебе зачем? — задал закономерный вопрос Борис Сергеевич.

— Понимаете, дядь Борь, у меня у воздушного змея катушка сломалась. Да и неудобная она была. А на болт наворачивать бечевку — одно удовольствие. Там резьба есть. И он, в отличие от деревяшки, не сломается. Да и раскручивается легко. Правда ограничитель нужен из двух гаек, чтобы он у меня удобно в ладони лежал.

— Хм, — Борис Сергеевич даже крякнул от удивления, — хитро ты, однако, придумал. А руку острыми краями не поцарапаешь?

— Так я шляпку и гайку напильником обработаю. Делов-то. У отца есть.

— Тоже верно, — согласился Борис Сергеевич. — Вот ведь сметливая нынче молодежь пошла! Ну пойдем посмотрим, что там у меня есть. Может что и подберем тебе для змея твоего.

Борис Сергеевич открыл большой металлический ящик и начал копаться внутри. Выудив из него несколько слегка заржавевших болтов, он протянул их мне.

— Выбирай, какой лучше в ладони лежит, — с деловым видом заявил он.

Я сразу заприметил наиболее удобный вариант и зажал в руке. Болт сидел в ней достаточно удобно. И, что самое главное, его конец выдавался из моей ладони на пару сантиметров. Это было самое важное.

— Вот этот, дядь Борь. А две гайки на него найдется?

— Сейчас посмотрим. — Борис Сергеевич заглянул в свой чудо-ящик и выудил из него две гайки. — Держи. Проверь резьбу, хорошо идет?

Я навернул обе гайки на болт на такое расстояние, чтобы они точно упирались в ребро ладони, в то время как шляпка болта служила стопором сверху, у основания большого пальца. Таким образом болт, зажатый в руке, прочно там фиксировался.

— Все хорошо, дядь Борь, — с благодарностью ответил я. — Спасибо вам огромное.

— Ну, давай, иди, Кулибин, — улыбнулся Борис Сергеевич и потрепал меня по спутавшимся сырым волосам.

Неспешно шагая обратно на пляж к друзьям, я еще раз взвесил и примерил к ладони болт, потом попробовал быстро повернуть его выдающимся концом вверх и обратно. Выходило все вполне сносно. И это было как раз то, что нужно. Эта вещица поможет мне сделать следующую встречу с Никитиным весьма неожиданной для него.

По сути, это был мой самодельный куботан, который даже отдаленно не походил на оружие ближнего боя, но тем не менее был им. В свое время я хорошо освоил технику самообороны с применением куботана. Основная причина его использования состояла в том, что по закону он не считался оружием. Он прицеплялся к связке ключей и формально рассматривался, как брелок. Самооборона с помощью этого удобного подручного средства разрешалась. Ранения, наносимые им по торсу и конечностям, не были летальными, но тем не менее могли напрочь лишить оппонента желания нападать. В идеале конечно же было прицепить к этому болту связку ключей, но, за неимением оной, он и отдельно являлся весьма грозным оружием в опытных руках.

Вернувшись к своему велосипеду, я быстро и по возможности незаметно засунул болт в карман шортов и, беспечно улыбаясь, уселся на песок. Мальчишки тем временем уже снова были в воде. Я понаблюдал за ними с минуту, а потом тоже побежал купаться. Упускать возможность еще раз повеселиться с друзьями я не хотел.

Примерно через час все засобирались домой. Чертовски хотелось есть. Ничто так не поднимает аппетит, как продолжительное купание и принятие солнечных ванн в веселой компании. Да к тому же, когда тебе совсем недавно стукнуло одиннадцать.

Обратная дорога почти все время шла в гору, поэтому на возвращение к дому тратилось всегда гораздо больше времени. Где-то на полпути вся наша дружная ватага остановилась у колонки. Основной подъем был позади, и мы изрядно выбились из сил. Ужасно хотелось пить. Да и охладиться не мешало. Поэтому мы всей оравой подбежали к колонке, намочили волосы холодной водой, а потом каждый по очереди приложился к трубе и вдоволь напился.

Я, если честно, с сомнением и даже некоторой опаской смотрел на ребят, которые жадно хлебали воду из-под крана. Но, вспомнив, что в детстве я это делал чуть ли не каждый летний день, я плюнул на опасения и тоже приложился к холодной и бодрящей струе. Зубы тут же свело, горло немного засаднило, но когда я почувствовал освежающую влагу, устремившуюся в мой желудок, то забыл про все неприятности.

Может вода в то время была чище или же моя пищеварительная система прочнее, или тому виной мой очень подвижный образ жизни, но в детстве я никогда не чувствовал особого недомогания из-за некипяченой воды, текущей из уличных колонок.

Утолив жажду, мы поехали дальше и уже через пять минут поворачивали к нашим домам. Здесь кипела своя особая бурная вечерняя жизнь. Пивной ларек уже закрылся, и мужики переместились во двор за столик. От него раздавались громкие щелчки, возбужденные полупьяные возгласы, а иногда доносились лихие выкрики: «Рыба!». Старшее поколение, а по факту, мои ровесники, играло в домино. Причем довольно-таки азартно. При этом почти каждый из них отхлебывал из поллитровых банок пиво, которым они щедро запаслись впрок.

Из одного из приоткрытых окон соседнего дома доносилась музыка. Похоже, кто-то включил на полную громкость магнитофон или радио, и на весь двор звучала песня Антонова «На улице Каштановой». Эта атмосфера обычного советского двора была настолько теплой, уютной и домашней, что мне даже на миг захотелось вновь стать пятидесятилетним и посидеть с мужиками за тем столом, поиграть в домино, поговорить взахлеб обо всяких пустяках и послушать душевные мелодии.

Миновав первый двор и заехав в следующий, который как раз и относился к моему дому, я поискал глазами Никитина. Не обнаружив ни его, ни кого-то из его друзей, я облегченно выдохнул.

Договорившись с друзьями, что после ужина мы все снова встретимся во дворе, я поехал к своему подъезду. В этот раз я не оставил велосипед под лестницей. Пока конфликт с Никитиным не исчерпан, лучше не рисковать и не оставлять своего железного коня без присмотра. С трудом затащив своего «Орленка» на четвертый этаж, я постучался в дверь.

В квартире дым стоял коромыслом. Похоже, что отец перешел с пива на водку и, пребывая уже в довольно хмельном состоянии, начал курить у себя в комнате. Я с опаской покосился на его дверь. Но тут вдруг услышал звуки гитары, доносящиеся из комнаты отца. Он довольно сносно распевал песню «Шаланды, полные кефали». Она была одной из его любимых. Я с облегчением выдохнул. Похоже, что батя сегодня в довольно поэтическом, а значит относительно хорошем настроении и пока можно не ждать от него особых грубостей и откровенной жестокости.

— Мам, есть что поесть? — полушепотом произнес я дежурную фразу.

Мама, которая была тоже немного подшофе, поманила меня на кухню, предварительно показав на ванную. Я намек понял и, сполоснув руки, уселся на табуретку в свой любимый угол.

— Тебе картошки или супа? — спросила мама, тепло поглядев на меня и потрепав по волосам. — Причесался бы, да голову, хотя бы, помыл, — заметила она, — а то вон, как батька, в двадцать лет полысеешь.

— Супу и картошки, — я весело подмигнул маме и побежал в прихожую причесываться.

Ее замечание не было лишено оснований. Я действительно начал лысеть после двадцати. Не факт, что тому виной была слишком маленькая забота о волосах, но и совсем исключать этого тоже не стоило.

И тут дверь в комнату отца открылась. Похоже, что он все-таки услышал, как я пришел.

— Егорка, ну-ка поди сюда, — добродушно прикрикнул он и махнул рукой в свою комнату.

Я отложил расческу и зашел внутрь, пытаясь сообразить, что на этот раз взбредет бате в голову. Убранство его комнаты было вполне спартанским: справа у стены стояла кровать, слева — шифоньер и стол, расположившийся ближе к окну. А между спинкой кровати и дальней стеной виднелся торшер с двумя абажурами. Комната была самой маленькой в квартире и представлял собой довольно узкий и вытянутый аппендикс, зажатый между кухней и большой комнатой.

Я сел на единственный стул возле стола, а отец — на кровать.

— Ну что, Егорка, — немного заплетающимся голосом проговорил отец. — Сейчас будешь учиться играть на гитаре. Иначе девчонки любить не будут. — Прервал он готовые вырваться у меня возражения.

Ну, будь по-твоему, батя, подумал я. Сейчас я тебе покажу мастер класс из будущего. Играть я научился в четырнадцать, сразу же после смерти отца. И после этого с гитарой уже не расставался.

Отец начал мне показывать простейший аккорд ля-минор. Причем, когда он провел большим пальцем по струнам, я услышал, что гитара беспощадно расстроена. Это была обычная шестиструнная Ленинградка, от которой можно было не ожидать чего-то особенного. Но, как бы то ни было, это была гитара. А на гитаре я умел играть хорошо.

— Ну что, понял? — прищурившись, спросил отец.

— Ага, — ответил я и с готовностью протянул руку.

— Ну давай посмотрим, что ты понял, — усмехнулся батя и протянул мне инструмент.

Я поставил аккорд Am. Струны были жестковаты, но пальцы вполне справились. Я понимал, что схлопочу мозоли на подушечках, но мне было все равно. Играть на гитаре в одиннадцать песни из будущего — о таком я даже мечтать не мог.

Я провел по струнам большим пальцем левой руки и хитро посмотрел на отца. Тот удивленно мотнул головой и усмехнулся. А в следующую секунду, когда он увидел, что моя рука потянулась к колкам, он предостерегающе прикрикнул:

— Не трогай! Я ее целый час настраивал.

Похоже было на то, что батя взялся за настройку инструмента после того, как оприходовал баллон пива. Гитара звучала отвратительно.

— Пап, ты мне доверяешь? — улыбнувшись, сказал я и посмотрел отцу прямо в глаза.

Отец вновь удивленно посмотрел на меня. Раньше я себя так дерзко в его присутствии не вел. После продолжительного молчания он ответил:

— Если ты мне ее расстроишь, всю неделю дома сидеть будешь, понял? — его брови грозно сошлись к переносице.

— А если еще лучше настрою? — нисколько не смутившись, спросил я.

Отец покопался в кармане и что-то мне протянул.

— Тогда вот, рубль получишь, — и он показал мне металлический олимпийский рубль 1977 года.

— Договорились, — широко улыбнувшись, ответил я.

И тут вдруг в комнату заглянула мама.

— Егор, иди кушай, а то суп остынет, — с беспокойством поглядев на отца, сказала она.

— Мам, я сейчас, только гитару настрою.

— Ч-что? — заикнувшись спросила мама со все возрастающим беспокойством в голосе.

Она знала, как легко впадал пьяный отец в бешенство из-за всяких мелочей.

— Все будет хорошо, мам, — попытался успокоить я ее.

— Люсь, да все хорошо. Иди, присядь, — вполне миролюбивым голосом произнес отец и похлопал рядом с собой по кровати.

Мама не посмела ослушаться и приблизившись, уселась на краешек кровати.

А я начал настраивать гитару с удовольствием наблюдая за все более расширяющимися от удивления глазами отца. Весь процесс заняла у меня от силы минуты две. После этого я вновь взял аккорд Am и провел большим пальцем по струнам. Звук был получился чище и гармоничнее.

— Ну-ка, дай-ка сюда! — Батька осторожно выхватил у меня инструмент и взял несколько аккордов. — Как это ты… Как это у тебя получилось? — ошарашенно спросил он и тут же протянул мне рубль.

Мама, увидев реакцию отца наконец-то улыбнулась. Нечасто у меня получалось удивлять своего родителя, и у мамы даже голос наполнился гордостью.

— Смотри, какой у нас вундеркинд растет, — ткнула она отца локтем в бок.

— А сыграй-ка нам что-нибудь, вундеркинд, — пытаясь, видимо, вернуть себе пальму первенства, потребовал отец и протянул мне гитару.

Отец мой родился в 1938, а батя его, мой дед, погиб под Сталинградом в 43-м. Великая отечественная оставила неизгладимый отпечаток на отцовских жизни и душе. Так что Юрию Александровичу — именно так звали моего отца — приходились очень по сердцу песни на военную тематику.

И поэтому, недолго думая, я затянул «Комбата» Любэ. Голосок у меня, конечно, был так себе, но зато с душой. Во время припева у отца из глаз непроизвольно брызнули слезы. Он резко встал и вышел из комнаты в ванную, чтобы привести себя в порядок.

Когда он вернулся, то подошел ко мне, отложил гитару и крепко меня обнял.

— Когда я попрошу, споешь мне ее еще раз? — скрипнув зубами, спросил он.

— Конечно, пап, — с готовностью ответил я.

— Я тебя люблю, сын. А теперь иди, кушай, а то ужин остынет, — и он легонько подтолкнул меня к двери.

Я ошарашенно вышел из комнаты. Отец первый раз в жизни сказал, что любит меня. И это было чертовски приятно слышать.