Фронтир

Глава II. Прощание. Часть 4

Поистине чёрный день в моей карьере.

Сержант брёл, спотыкаясь на каждом шагу, по заросшему дурным кустарником полю, стараясь не замечать острой боли в ноге. Временами она затихала, тихо угнездившись где-то, разрушая подспудно организм. Тупая тоска подползала к сердцу, временами перед затуманенным взглядом начинали плясать назойливые видения. Вздрогнув, Сержант, к своему удивлению, обнаружил себя лежащим ничком в раскисшей под дождём траве. Он поднялся, проскрежетав сведёнными мышцами. Почему он вообще вспомнил тот день с Кеирой и Странником на поляне, полной цветов?

Поломался. Вот несчастье.

Боль — твой друг, боль означает жизнь. Если ты по-прежнему былой Кандидат без имплантатов в теле. Если теперь даже они не справляются, значит, он опять ошибся.

Приходили в голову бессвязные мысли, то слова Учителя, то, почему-то, Золотце с её ненормальным смехом. И постоянно вспоминалось — случай на холме и внезапно замолчавший голос бродяги. Словно невероятная, неведомая никому логика увязывала всё вокруг воедино, только он никак не мог понять, в чём она состоит.

Опять уводит судьба в водоворот, выставляя напоказ лишь грязную пену да горсть торчащих щепок. Чьи эти слова?

Острой занозой засела в мозгу неизбежность. Если грязь на поверхности о чём и говорит, так это о том, что вода нечиста. Скоро будет до скрежета зубовного плохо, и этого уже не изменить. Осталось лишь ждать — Учитель прав.

Что со мной… фаталистом стал, а ведь никогда им не был, — отстранённо удивился сам себе Сержант. — Надо это бросать. Солдат, привыкший брать судьбу за горло, теперь ты вдруг согласился сдаться?

Наконец, когда Сержант уже начинал злиться на не вовремя решивший сыграть в прятки проход в катакомбы, серое приземистое строение из грубо, но прочно склепанного металла, показавшееся тушей железного кита, наполовину врытого в землю, проявилось перед ним разом, словно из ниоткуда.

Подволакивая онемевшую ногу, Сержант продолжал тащиться вперед, осматривая пространство тем взглядом, которого вселенная не удостаивалась долгие годы. Гасли последние отблески заката, из-за вновь собравшихся туч обычного сияния стратосферы на небе не было, так что приходилось до предела напрягать зрение, чтобы только сориентироваться в пространстве. Следы были, но вели они отнюдь не в главные ворота, которые, по-видимому, не открывались уже несколько столетий. Серое здание, укрытое в недрах земли, некогда было окружено мощнейшими охранными системами, и СПК в своё время наверняка наставило тут своих датчиков, но так долго здесь не проработает даже самая совершенная техника. Некогда секретный бункер теперь был беззащитен, предоставляя доступ в собственное гиблое нутро любому, кому достало бы сил и желания взломать эти некогда неприступные двери. Дело, может, и сложное, но при должном усердии…

Это мы и прозевали.

Сил не хватало даже чтобы просто стоять, а ещё нужно обойти периметр.

Почему такой звон в ушах… Тут любой прозевает, кто знал, что они не такие апатичные, как кажутся? Это просто… немыслимо.

Облокотившись о влажный бетон, он сполз по стене, всей кожей ощущая холод её шершавой поверхности. Слабость окончательно побеждала.

Поделом, не лезь в дело, в котором ничего не смыслишь. И аптечка не поможет. Незадачливый из тебя спасатель.

Однако где тело пасовало, мозг ещё мог послужить.

Учитель сказал, что это опасно. Вдвойне опасно теперь, но бродяга по-прежнему молчал, и оставалось только одно. Если холодное болото его нового проклятия есть всего лишь невесть почему проявившийся отголосок прошлого, значит, им можно управлять, и ему можно довериться. А опасность… что ж, смерть его не пугала.

Почувствовав волю, его сознание с облегчением ринулось в ледяной омут небытия, жадно впитывая в себя колючую изнанку пространства. Поток ненужной информации заполнил собой тёмные глубины мыслей, отгораживая от дел и проблем бренного тела. Боль тут же ушла, и уж ничто не могло оторвать Сержанта от созерцания. Нужен только подходящий фильтр, чтобы суметь уловить, осмыслить и облечь в слова.

Вы, двое, вы знаете, как это делается.

Они знали.

Всё кончилось около часа назад. Сержант ясно чувствовал стынущие тела тех, кто навсегда остался в прошлом. Было применено какое-то энергоразрядное оружие, оставившее в воздухе тончайший след озона да ещё обожженные края ран на недвижимых телах.

Сэми даже после смерти остался тем, кем был — маска смерти не истерла с глаз выражения бесконечной усталости. Жизнь трудна, смерть — всегда облегчение. У Кеиры больше не было родича. Лица остальных были знакомы, не более. Все они когда-нибудь бывали у Кеиры и Сэми, кое-кому он, бывало, помогал сам. Даже находясь в обволакивающей глубине ледяного болота, Сержант ощутил некое подобие скорби. Он мог… хотя, что он мог? Черта перейдена, теперь смерть разделила стороны, остановить безумие теперь будет невероятно трудной задачей.

Осталось проследить путь нападавших, те были, по-видимому, настолько опьянены легко сошедшим с рук убийством, что даже не проверили тела, хотя один из друзей Сэми лишь отделался болевым шоком и лежал сейчас без сознания. Сержант размышлял о судьбе жалких остатков погибшей цивилизации. Пусть они каким-то неясным образом сами сочли, что их мир никогда толком и не жил, а потому и попрощаться с ним — нетрудно. И даже способ найдётся, варварский, безумный. Теперь это же орудие послужат окончательному падению в пропасть небытия: добро против недоверия, пещерные рефлексы против недолгой памяти. Антагонизм прогрессировал, и ничего не поделать.

Планета готовилась окончательно пожрать саму себя. На этот раз они не станут молча умирать под радиоактивным ливнем. Они будут рвать друг друга зубами.

Но сперва они разорвут горстку оставшихся на планете спасателей. Их, Гостей.

Почувствовав едва слышный стон, Сержант на минуту вернулся к раненному и, осмотрев его, снова бросил своё холодное сознание вперёд, выслеживая следы энергии в быстро стынущем воздухе. Следы соединились с ещё одной дорожкой энерговсплеска, направляясь в сторону посёлка.

Рывок, и он уже у дома Кеиры.

Поднятого силового полога он не почувствовал.

Потрясение настигло Сержанта сквозь хаос потоков информации, так что он буквально вывалился в обычный мир, в падении лязгнув зубами от невыносимой боли. Она обрушилась на него, выворачивая легкие, свивая узлы сведенных судорогой мышц. Она, царица его тела, была уже везде. Только бы не потерять сознание.

— Кеира… Сержант, вы слышите меня, они пошли за Кеирой!..

Едва сумел расслышать. Тихий шёпот сквозь рёв боли. Тот раненый, пришел в себя и теперь пытается привлечь к себе внимание, слабо взмахивая рукой.

Где же бродяга…

От дикого, животного страха на миг помутилось в голове, кровавая пелена накрыла его и снова отдёрнулась, сметённая волной боли. О судьбе Сэми и остальных он уже не думал — не время. Теперь только живые, а мертвым отдадим всё, что необходимо, потом.

В тишину воздуха, пронзаемого лишь шелестом зарядившего вновь по разнотравью дождя, метнулся исступленный крик раненого животного. Нейронная буря поднялась в теле Сержанта, принуждая к жизни последние запасы воли и сил. Экшн. Давно забытое слово. А ведь он думал, что навыки оперативника остались в прошлой жизни. Но нет. Сквозь боль, под бешеный барабан сердца, бьющегося в десятки ударов в секунду, насилуя тело, Сержант поднялся и пошёл. Сначала неловко, но потом всё быстрее, переходя сначала на грузную рысь, а потом и на настоящий бег.

Долгих две минуты были лишь брызги дождя, вой тугого ветра, жидкий огонь в исстрадавшемся организме и липкая волна страха вокруг. И надежда — успеть, не опоздать, а там уж — что получится.

Бурей пронесся он меж знакомых деревьев. Что же ты, Кеира, они сами не смогли бы войти, так зачем ты их впустила, девочка моя? Полог силового поля, подключённого к автономному генератору — сила, которая могла на этой планете сдержать натиск чего угодно — растворился в небытие. Словно в тумане Сержант погладил рукой створку гермовхода, не сохранившего на своей поверхности ни единой царапины.

Как же так?

Экшн ушел, покинув измученное тело. Было тихо. Тихо, как никогда. Нежданные борцы за свободу от власти внепланетников ушли, не прощаясь. Только воротина поскрипывала осколками стекла, забившимися в проем. Дом был тёмен и мёртв. Заливаясь слезами от безнадежности, Сержант повалился на колени.

Всюду он опоздал.

Сквозь дебри сознанья билась истошная мысль.

Сержант, в доме есть полноценный медблок, вряд ли они стали бы выводить из строя именно его, им было не до туманных расчётов, а вдруг спешащий на помощь Кеире внепланетник окажется смертельно ранен. Если и теперь опоздаешь, значит всё бесполезно. Помни, Кеира жива, да и бродяга тоже. Ты обязан в это верить.

Как сомнамбула Сержант, не имея больше сил встать, двинулся ползком по усеянному осколками полу. Измазанная диадема ингибитора почувствовала дом и собралась погаснуть, но тут же с противным урчанием зажглась снова. Бесхозно распахнутая дверь нанесла внутрь тончайший слой радиоактивной пыли. Тут тоже угнездилась смерть. Движение рук, подтянувших тело вперёд, ещё и ещё.

Вот показалось опрокинутое кресло с лежащим без признаков жизни бродягой. На лице засыхала корка крови. Разломанная мебель, в беспорядке разбросанные вещи — следы бессмысленного вандализма. Кеиры не было, и Сержант, пытающийся удержать тающее, как сталь в луже кислоты, сознание, хранил в мыслях лишь цель, не отвлекаясь на постороннее.

Вот он, тусклый цилиндр, наполовину утопленный в стену. На расстоянии вытянутой руки. Бледная кисть потянулась вперед. Стало темнеть в глазах, только эти растопыренные пальцы, дрожащие в немом напряжении — больше он ничего не видел.

Смерть крепко ухватила за горло, а?

Нужно только дотянуться.

Последнее, что он почувствовал, был штифт анализатора, прочертивший линию на ладони. Всё померкло.

Выплывая из мрака, его сознание метнуло правую ладонь вверх. Туда, где, покачиваясь, плавало светлое пятно чужого лица. Черты расплывались, но это точно был не Гость. Переливы диадемы он бы узнал даже сейчас. Пальцы впились в горло чужака судорожной хваткой, будто Сержант хотел утащить врага на дно того колодца, откуда он сам сейчас насилу выбрался. Раздался звон металла, чужак выронил что-то, пытаясь освободиться. Однако его старания были напрасны.

— Где. Кеира. Отвечай.

Слова были произнесены с расстановкой, сквозь сведенные в дикой ненависти зубы, сквозь бурю ожесточения, которую он чувствовал. Дикое зрелище, но даже осознавая это, Сержант ничего не мог с собой поделать. Позабытый оперативник, загнанный годами чуждой ему жизни на самое дно памяти, дикарь с дубиной в руках, живущий в рефлексах каждого человека, теперь вернулся и вовсю правил бал.

С той стороны пропасти ответило лишь сиплое хрипение. Чужак багровел, не в силах ответить, не в силах вытолкнуть из себя хоть глоток воздуха. Скрюченные пальцы в последнем усилии, ломая ногти, заскребли по железной ладони, ставшей на пути живительного кислорода. Он уже не видел ничего, кроме ненависти в глазах Сержанта. И приготовился умереть.

Но тут Сержант его узнал. Боль содранной кожи отрезвила, расширила картину бытия да приемлемых размеров. Послышались звуки, проявились ощущения. Это же тот самый знакомый Сэми, что лежал у ангара раненный. Откуда он здесь взялся?

Когда оба окончательно пришли в себя, уже сидя на полу посреди разгромленной комнаты, Сержант заставил себя криво улыбнуться.

— Извини. Не признал.

Кажется, он уже способен на шутку. Дождавшись недоумевающего хриплого ответа, улыбка мгновенно погасла. Теперь губы были сжаты в линию, а бледное лицо смотрело жёстко и прямо, как таран.

Оглянувшись, Сержант сообразил, что вокруг далеко не такой беспорядок, как ему показалось, когда он здесь появился. Показалось в шоковом состоянии? Да нет, он уже заметил, что при пробуждении не лежал, скорчившись, на битом стекле, а был водворен на обретший старое место диван. Обежав ещё раз глазами комнату, Сержант остановился взглядом на человеке в серой испачканной хламиде местного покроя.

— Как зовут, я запамятовал.

— Нас не знакомили, можете на память не грешить. Я — Баррис Кью, а вы — Сержант.

— Точно так, — Сержант кивнул.— И переходим на «ты», а то после, — он сжал ладонь в кулак, хрустнув суставами,— этого… хм… инцидента совершенно не до пиетета.

Чуть пошатнувшись, Сержант поднялся на ноги и принялся ходить по комнате, собирая уцелевшую амуницию и пристегивая её на свои места. Баррис молча ждал, пока Гость соберется с мыслями.

— Что тебе известно? Только насчет Кеиры, остальное потом… как получится. Времени мало.

Баррис пожал плечом, моргнув красными от инъекций глазами.

— Я знаю немного. Очнулся недавно, с полчаса. Как сюда попал, не помню. Везде разгром, ты лежишь на диване, больше похож на мёртвого. Кеиры нет, а ваш… забыл имя…

— Он не мыслил.

— Да. Помню ещё, здесь появлялся Гость… он мне сделал укол из аптечки, седой, с пронзительными глазами. Правда, я не ручаюсь, что это на самом деле был он, поскольку когда я окончательно пришел в себя, никого вокруг уже не было.

Сержант опустил голову и что-то пробормотал себе под нос.

— Прости, что? — не понял Баррис.

— Это был Учитель.

— Да? Возможно. Я очнулся, успел только посмотреть, как там вы оба, а тут ты начал просыпаться. Вот и всё.

Сержант задумчиво потрогал черный коллоид, покрывающий рану на ноге. Уже коробится, скоро слезет. Имплантаты по-прежнему молчали. Так, хотя бы аптечка пусть скажет, что с ним.

Учитель и прибраться тут успел — следов радиации больше не ощущалось. Значит, не спешил. Тогда почему ушёл?

— Где бродяга?

Аптечка показывала час до оперативной готовности организма к существенным нагрузкам. К тьме аптечку.

Баррис секунду смотрел непонимающе.

— А… он там, в задней комнате. Плох на вид, даже для обычного его состояния, хотя ваша техника ничего конкретного не сообщает.

Сержант кивнул, он раз за разом пробовал докричаться до бродяги, но тот продолжал хранить молчание. Сознание его покинуло. Отклик был так слаб, что говорил лишь о жизни тела-носителя.

Теперь нужно выяснить главное.

— Давай к делу. Кто это сделал?

Повисла пауза. Баррис ответил, лишь откашлявшись. Голос Сержанта отнюдь не способствовал безоблачному настроению, от деловитости и обыденности тона продирала дрожь.

— Из них я узнал только Госса Крибеджа. Остальных, кого сумел разглядеть, я не знаю. Они ещё стараются быть не узнанными. Пока стараются, — добавил он, подумав.

— Ты знаешь, где он обычно живёт?

— Конечно, — твёрдым голосом ответил Баррис. — Собирайся, я только ещё разок взгляну на вашего… хм… бродягу.

Потом вздохнул, покачал головой и вышел.

Проводив его взглядом, Сержант сунул руку в карман, который топорщился, заставляя обратить на себя внимание. Ладонь наткнулась на смятый лист обычной писчей бумаги, который порвался, когда он неловко вытаскивал его наружу. Увидев строчки знакомого почерка, Сержант поторопился эту бумагу развернуть.

Сержант, всё рушится. Самоин не пришел на вызов, потому что не мог. Я нашел его дома, повешенным на перекладине в гимнастической комнате. Наше счастье, если это действительно суицид. Снова прорыв на севере и один ещё назревает, я ждал, сколько мог, теперь ухожу. Нас уже на два человека меньше, если считать и погибшего Нириста, так что сейчас все на счету. Сержант, тебя я отправляю в свободное плаванье…

«Спасибо».

…поскольку понимаю все обстоятельства, но действовать тебе придется одному. Найдёшь Кеиру, сразу свяжись со мной, будем решать, что делать дальше. Помни, ты нам нужен. Жаль, что не могу ничем иным помочь в столь трудный момент. Мы и не поговорили даже толком. Не знаю, будет ли время. А теперь иди, но не делай никогда того, что заставит потом себя ненавидеть. И не думай, что ты можешь всё. Ты только человек.

Да, ещё одно: позаботься о бродяге. Обязательно.

Подписи не было.

Оторвавшись от этих строчек, Сержант невольно взглянул на дверь, ведущую в другую комнату. «Ты простишь меня. Я знаю, простишь. А вот сможет ли меня простить Кеира, что сейчас оказалась в их власти. Простит ли Учитель то, что в трудную минуту, когда каждый человек на счету, я ничем не могу ему помочь. Это ведь я виноват в том, что долг разрывает меня на части, разбираться со всем этим нужно было куда раньше, даже до того нападения на холме. Так больше не получается, подчиняться одному и другому долгу сразу. Только одному, и прости меня за то, что я слишком поздно понял, какому именно».

Сержант, деловито срывая неподатливый коллоид с ноги, размышлял над словами записки. За скупыми словами таилась горечь. Это был первый раз, когда Учитель и Сержант не поняли друг друга. Ученик ушёл, причем ушёл, прекрасно осознавая факт ухода. Теперь их пути разошлись. Его долг не совпал с долгом Учителя.

Мысли мелькнули и исчезли, Сержант отряхнул руки от чёрной шелухи. Его голос стал резким и чётким, он будто вновь отдавал приказы своему Легиону.

— Как они смогли проникнуть в дом?

Показавшийся немедленно Баррис лишь помотал головой.

— Внутри всё было вверх дном, но на гермовходе ни единой царапины, словно дверь открыли изнутри.

— Ладно, с этим потом, — сказал Гость, застегивая плащ и делая движение к выходу. — Нашей связью пользоваться умеешь?

Баррис кивнул, сбитый с толку.

— Возьми, — протянул оцарапанную серебристую призму Сержант, — будешь сидеть с бродягой, в случае чего — позовёшь кого-нибудь, хотя они нескоро смогут прийти. Если ничего важного не случится, дождись меня. Дай мне координаты дома Госса. Если сам не сумею найти, — Сержант недобро оскалился, — спрошу кого-нибудь из ваших.

Уже выходя в коридор, Сержант услышал напряженное «я с тобой». Он обернулся и внимательно посмотрел Баррису в глаза. Тот был твёрд. Было ясно, что он не останется здесь и после прямого приказа. Там убили его друзей, может, будут еще смерти.

…но не делай никогда того, что заставит потом себя ненавидеть…

«Почему она так важна для людей, возможность спокойно смотреть по утрам в глаза своему отражению в зеркале? Не знаю и знать не хочу. За бродягой могут последить соседи. Это они не услышали, как Кеиру… или не захотели слышать, потому что всё равно ничего не могли поделать, или им было просто всё равно. Вот на чьём месте я бы точно оказаться не хотел».

— Ладно, пошли. Надо пройтись по домам, позвать кого-нибудь дежурить здесь вместо тебя.

Снова зарядил дождь.

Ашрам преобразился.

Ещё вчера он всё так же тонул в полумраке, чей бесцветный полог гасил все краски, заглушал все звуки, скрывал всякую жизнь. Мне было уютно в толще этих обволакивающих складок, здесь дни превращались в годы, а годы в десятилетия так же спокойно и смиренно, как и любая жизнь в моём мире с тех пор, как этот мир стал царством дней Прощания.

Единственным, что отличало ашрам от остального тлетворного пространства, был призрачный огонёк, свет надежды.

Подумать так, она была совершенно бесполезной, эта дарёная искра. Она не грела, не прибавляла сил и не облегчала страдания. Она лишь обещала.

Что однажды что-то изменится. Что молитвы мои не бесплодны. Что на Альфе ещё тлеет жизнь, которая больше чем просто жизнь. Твоя, моя, ещё кого-то. Глубже, чем счастье. Больше, чем радость. Богаче, чем что бы то ни было материальное и нематериальное тоже.

Так длилась целая вечность в тишине, молитве и уединении.

Пока однажды искра не вспыхнула.

Ярко, яростно, гневливо.

И этот новый огонь впервые начал меня греть.

Даже не так.

От близости к нему горели протянутые ладони, он прожигал мне веки насквозь, но оттого лишь сильнее я стремился к нему прильнуть. Обетованное на моих глазах становилось явью. И явь эта с каждым новым мгновением лишь обретала силу.

Ливень разошёлся не на шутку. Плотные струи стегали по зарослям дурной травы-резуницы, успешно справившейся с радиацией, и теперь буйно разросшейся вокруг поселка беженцев, приютившегося у некогда необжитых восточных отрогов Кряжа Сиари. Стихия бушевала, словно вознамерившись сравнять с землей все оставшиеся напоминания о существовании на Альфе разумной жизни, так обошедшейся с собой и со своим миром. Периодически начинал щёлкать по мокрым листьям град, на земле хрустела ледяная каша вперемешку с грязью. Покрытые синяками усталые плечи болели от напряжения. Сержант глубоко вдохнул полный грозового озона воздух и, проводив взглядом очередную молнию, вернулся к изучению огней в окнах.

Уже темнело — позади остались сутки поисков и две сотни проделанных в этих поисках километров. Укрытие было идеальным. Помимо воли Сержанта разглядеть его со стороны было невозможно. Он решил для себя, что три минуты — то самое время, за которое не подозревавший о слежке наводчик окончательно наведет внутри шорох. Оставалось немного, Сержант бесшумно опустился в примятую градом полутораметровую траву.

Если бы не потерянное время. Стараясь не возвращаться мыслями к его главной цели — внимание не должно распыляться, первое правило оперативника — Сержант аккуратно снял повязку с предплечья и, осмотрев рану, достал новый пакет.

Госс Крибедж оказался куда как сговорчив, точнее, Сержант помог ему таковым стать, когда они наконец сумели его изловить.

Нет ничего убедительнее, чем холодеющий рядом труп. Сгусток плазмы срикошетил от двери, лишь задев Сержанту руку, в итоге угодив погибшему прямо в лоб. Выражение смешанных злобы, страха и удивления навсегда застыло в тех глазах. Вспомнилась дикая полуулыбка-полуоскал на перекошенной физиономии Госса. Как все фанатики, он быстро соображал.

«Если скажешь, где она, я тебя просто убью. Если не скажешь, я сделаю так, чтобы ты просил меня о смерти», — мягко, сквозь улыбку проговорил тогда Сержант. Мерзавца в ответ так перекосило, что он не мог произнести ни слова, хотя даже если бы и сказал, Сержант ему бы не поверил. Единственный шанс добиться своего — это заставить его привести себя прямо к цели, у них нет времени проверять всю ту ложь, что мог наговорить Госс. Так он и поступил.

Вспоминать весь этот спектакль было противно, особенно было противно оттого, что всё это видел Баррис. Видел и ничего не сказал. От воплей схваченного разве что стены не тряслись. Когда подопытный окончательно дозрел, Сержант изобразил срочный вызов со словами: «Теперь я всё знаю. Жалко, некогда с тобой закончить. Попробуешь сообщить своим, из-под земли достану».

Как и думал Сержант, оставленный в одиночестве, но заблаговременно лишённый связи Госс тут же шмыгнул вон. Проследить за ним не составляло особого труда. Насмерть перепуганный, он даже не подумал поскорее залечь на дно, он думал только об одном — найти транспорт и убраться туда, где его смогут защитить от жуткого внепланетника.

Он привел его сюда. Психическое давление плюс точно рассчитанные защемления нервных окончаний, и человек делает от боли и страха всё, что ты хочешь. Просто следуй за ним. Отсчёт времени шёл на часы. Жаль, что на поиски Госса ушло так много времени. О том случайно убитом он даже не вспоминал. Теперь осталось только завершить начатое.

Косо глянув на ссадину на запястье, Сержант вспомнил момент, когда находившийся всегда с ним браслет вдруг начал читать запоздалую лекцию о кодексе Миссии и нарушении Закона Бэрк-Ланна. Сорвать его с руки не составило труда, и теперь Сержант не подчинялся никому и ничему.

Эх, если бы не эти изматывающие сутки без еды и питья, более сорока часов без нормального сна, если бы не раны. Он сделал бы всё чисто и быстро, его подготовка позволяла выживать даже в прямом противостоянии с боевыми единицами Железной Армады, с армией врага, что говорить об обычных, слабых и больных людях. Пусть и скатившихся до гражданского конфликта. А теперь оставались только тактика, которая не убила бы его самого.

Учитель ему говорил как-то, видимо, кого-то цитируя, — пустота должна быть твоей душой, вторым я. И сейчас, мысленно благодаря Учителя, последнего в череде его наставников, мудрейший из которых — сама его жизнь, Сержант сосредоточился, сжимая волю в кулак. Только бы не упасть. Едва заметный на фоне сумерек, снаряд его тела метнулся вперед. Пора. А то поставленный у задней двери «прикрывать» Баррис мог от усталости наделать глупостей.

Тьма побери, все они оказались обычными людьми, с более чем обычными эмоциями. Куда только делись все их затянувшиеся дни Прощания, вся эта планетарная летаргия, длящаяся уже проклятых полвека.

Из-за двери послышались шорохи, невнятные голоса. Створка распахнулась, выпуская на волю сноп света.

— Ну и оставайтесь! Он тут всех поубивает, только дайте срок! — скрюченная фигура Госса, всё ещё хватающегося за правый бок, чёрным контуром ограничивала поле видимости. Впрочем, Сержант увидел достаточно.

— Сдохните без меня! — взвизгнул напоследок Госс и хлопнул дверью. Сержант готов был поклясться, что большего страха это ненавистное лицо изобразить уже не могло. Оно ничуть не изменило свое выражение, когда пальцы Сержанта, ставшие тверже камня, вонзились ему под ребра, пробив и без того истекающую кровью печень и остановившись под перикардом. Смерть его не была мгновенной, но была почти бесшумной. Опустив обмякшее тело на землю, Сержант не стал ждать, громко заколотив в дверь и завопив, подражая интонациям Госса:

— Пустите, кретины, я у вас плащ забыл! Да открывайте же!

Раздражённый голос сутулого мужчины, открывшего дверь, застрял у него в глотке. Забыв о ранах и чудовищной усталости, Сержант двигался вперед. Так скользит по зарослям охотящийся удав: мягко, точно, расчётливо, смертельно. Тела падали, как кегли, одно, два, три, не издавая ни звука, только слышен был стук тяжёлых кровяных капель, бивших в стены и потолок. Жалости не было, не было даже брезгливости. Так полют траву, но траву смертельную, жестокую, ненавистную. Так было необходимо.

Откуда-то из бокового прохода — дом оказался больше, чем казался снаружи — вынырнула всклокоченная женщина с бледным лицом и кухонным ножом в руках. Она не собиралась нападать, просто вышла о чём-то спросить. Повинуясь немому приказу, нож мягко, с неизменным чавкающим звуком вошел ей в грудину. Глаза на миг выпучились, но тут же угасли.

Интересно, те двое это видят?

Впрочем, плевать. Они видали и не такое.

Пелена апатии накрыла его, погружая мозг в толщу вязкого приторно-сладкого сиропа. Слышалась негромкая песня дыхания, да бухало где-то далеко сердце. А движется ли он вообще? Чтобы прояснить это, пришлось наклонить голову и посмотреть вниз. Ноги, по крайней мере, находились в движении… ладно, поверим первому впечатлению, не отвлекаться. Всё хорошо, глаза точно определяют расстояние до цели, руки привычно исполняют свою работу, что же до головы… Корка шершавой нечувствительности покрывала сознание слой за слоем, но под нажимом воли в ней появилась сеть трещин, которая росла и росла. Повинуясь слабому отзвуку холодной изнанки мира, всё еще чувствовавшейся даже теперь, несмотря ни на что, Сержант распахнул очередную дверь.

Даже не снисходя до поворота головы, он одним рывком ладони убил находившегося за ней человека. И замер. Стоя у деревянных нар, где лежала Кеира.

Он не успел.

Прикрытое рваным грубым одеялом, медленно сползавшим сейчас на пол, тело загнанного в угол зверька. Страх на изувеченном лице. Оскал, изображающий улыбку, язык, елозящий по разбитым кровавым дёснам. Хрип, заменяющий речь. Зверёк увидел хозяина. Самца, который желал причинять боль, которому необходимо подчиниться. Одеяло, подталкиваемое дрожащими острыми коленями, спало на пол. То, что он увидел под ним — гематомы, порезы, кровоподтёки по всему телу, да сплошь почерневшее от бесчисленных ударов лицо… весь этот океан страданий могло затмить только одно.

Полная бессмысленность в её глазах.

Сержанта колотило. Они не убили Кеиру, не успели, не захотели. Но и он опоздал. Взгляд его опустился, и уже сквозь слёзы могучий Гость с далеких звёзд увидел в собственной сжатой ладони нож, с которого капала кровь.

Нужен транспорт для эвакуации. Местным он теперь доверять не мог. Даже товарищам Сэми, Баррису — в особенности.

Так быть не должно.

Она ощущала каждое дрожание капсулы так, будто это колотило её саму, будто не бесконечное падение мёртвой оболочки бесполезного н-фаза передавалось её пульсирующим нервным окончаниям, но ровно наоборот — это конвульсивные попытки погибающего тела отчего-то побуждали гибнущую капсулу совершать последние бессмысленные попытки вырваться из неумолимых глубин гравитационного колодца, вернуться снова к свободе и безопасности космоса, туда, где у неё ещё оставался какой-то крошечный шанс.

Ей же кажется, ей только кажется.

Растопыренные сослепу пальцы инстинктивно тянутся куда-то вверх, навстречу невидимому свету, навстречу незримому взгляду, навстречу тому, кто, кажется, единственно существует в этом мире мрака и ужаса, тому, до кого ещё можно докричаться сквозь рёв пламени за бортом и стук сердца в груди.

Он же рядом, совсем рядом, только сумей его коснуться, только попроси его о помощи.

И она коснулась.

Смарткраски покрытия, металлполимерной защитной оборочки, н-фазного кокона, плазменной короны, ледяной стратосферы, пустоты космоса, квантовой пены пространства, колышущейся браны, пустоты чужого сознания.

Оно будто узнало её. Словно они уже виделись. Вроде бы даже говорили при этом на одном языке, не нуждаясь ни в общей среде, ни в специальном переводчике.

Только она всё равно ни слова не понимала.

Капсула же продолжала падать, трепеща и постанывая, безвольным болидом в черноте пылающей ночи, последней ночи этого мира.

Вокруг гибли слаженным хором голоса миллиардов, и никто не пришёл им на помощь, никто не озаботился их судьбой, так чего же ей ожидать какого-то для себя исключения.

Уж точно — исключением она быть не желала, и биение её сердца, что сотрясало капсулу изнутри, призывало к спасению не её самой, но к спасению тех, кого она любила, к спасению своего мира, каким она его знала.

Увы, мольбы её были бессильны. Один за другим гасли голоса. Один за другим гасли пылающие метеоры. Осталась лишь она, усталая, смирившаяся, переставшая колотиться о стенки капсулы.

Пусть всё закончится. Пускай с последним ударом канут в темноту и её воспоминания.

Земная твердь приближалась с неумолимостью самого течения времени, течения, что не остановишь и не обернёшь вспять.

Удар и долгожданная темнота.

К её удивлению, на этом ничего не кончилось.

Даже в этой непроглядной тьме ей удалось разглядеть среди чернильной ночи единственную живую искру, такую знакомую, такую любимую.

Так вот с кем разговаривал тот чужак из далёкого космоса. Так вот, почему она его никак не могла понять.

Что ему разницы, один человек или два, одного спасти, другого, не всё ли равно. В критический момент Кандидат включился в цепь призыва о спасении, но сделал это неумело, задев по касательной ту единственную, о которой в тот момент беспокоился. Заставив галактический разум действовать.

И только тут до неё дошёл весь трагикомизм ситуации. Чужак не позволил ей умереть, но сделал это исключительно по ошибке. Совсем не её ему следовало спасать. Так пусть он узнает, что натворил!

Капсула вновь содрогнулась от удара изнутри.

Как интересно. А ведь ей не почудилось, там, наверху, ей вовсе не от страха близкой смерти казалось, с какой невероятной силой она бьётся внутри падающего в бездну огнедышащего плазменного кокона.

Непрошенная защита не просто оставила её в живых, она придала её гневу той мощи, которая очевидным образом превосходила любые доступные человеку силы.

С гортанным криком она распрямилась, одним движением спускаемой пружины вынося люк капсулы. Н-фазную плиту сорвало с креплений и унесло куда-то в темноту.

Дальше дело пошло.

Выбраться из капсулы стоило ещё пары усилий, и вот она уже судорожно хватает раззявленным ртом нечто затхлое, мертвенное, что подменило собой некогда пригодный для дыхания воздух.

Острый приступ удушья прошёл так же легко, как и настиг её несчастное тело.

Если она пережила падение с чёрных небес, от недостатка кислорода не умрёт точно. Нужно только взять себя в руки и паника уйдёт.

Так, вот, и ещё немного.

Под успокаивающийся стук сердца она принялась оглядываться.

Мгла вокруг казалась кромешной, густой, как будто пропитавшейся жирной копотью пылавшего в далёких небесах пожарища.

Но она же была способна видеть там, наверху, сквозь плазменный кокон, сквозь непроницаемую н-фазную оболочку, сквозь ярость космической битвы.

Значит, сможет увидеть и здесь.

Стоит только захотеть. Стоит только попросить. Стоит только коснуться.

Мертвенный свет послушно принялся заливать окружающее пространство.

Землю, воздух, её саму.

Это выглядело будто мириады крошечных плазменных светлячков разом пробудились вокруг неё, в ней самой, неудержимым своим квантовым шевелением рассеивая царившую повсюду тьму.

Казался ли видимый таким образом мир хоть сколько-нибудь живым и настоящим? Нет, он лишь напоминал собой какое-то забытое прошлое.

Дерево, склонившееся над речной протокой.

Прогалину меж двух холмов.

Старый укатанный за миллионы лет валун.

И девочку, застывшую рядом с обломками искорёженной капсулы, мучительно разглядывая на просвет собственную ладонь.

От которой остались теперь одни лишь кости в пучках спечённых жил.

Мёртвая рука, которая никак не могла принадлежать живому человеку.

Что ты натворил, пришелец с иных миров, что же ты натворил.

Ксил рывком вернула себя из затхлого мирка забытых воспоминаний.

«Лебедь» был пуст и беззвучен. Он показался ей таким же мёртвым, как та груда на месте падения её капсулы. Ирн исчезла, растворился в небытие бортовой церебр. Даже беспрестанный гул механизмов, сопровождающий тебя на борту корабля, теперь напрочь отсутствовал. Будто его напрочь заглушили, отшвартовав предварительно от «Инестрава-шестого», после чего отправив в одиночестве дрейфовать вдоль Шпоры Ориона.

Мертвенная, ватная тишина набилась ей в уши, заставляя сердце биться в панической атаке, какая случается при нечаянном погружении в депривационную камеру.

Точно такую, в какой оказался некогда спасённый Кандидат.

Это воспоминание тоже вернулось к ней, раздавленной этим горем.

Впрочем, она-то знала, что Избранные никогда не остаются совершенно одни. Да и эта тишина вокруг, да, она была ей ой как знакома.

— Так вот как всё было.

— Тебе эти воспоминания были доступны с первых же мгновений, твоим выбором было возвращать их к жизни или же оставить былое в забвении.

Голос был почти человеческим. Не тяжким громом с горних вершин и не бесстрастным механическим речитативом мёртвой галлюцинации.

Впрочем, чего ожидать от того, кто привык общаться исключительно с самим собой.

Голос словно был её собственным. Только знал этот голос её куда лучше, чем она сама могла себе позволить.

— Я догадывалась о случившемся, но я не могла себе даже представить, что всё это было лишь плодом чудовищной ошибки.

— Не ошибки. Скорее недопонимания.

— Недопонимания, которое в результате оказалось равносильно прямому вмешательству.

Создатель задумался. Если он вообще был способен на подобное. Для Галаксианина наносекунда и миллион лет не очень отличались друг от друга. Скорее можно было предположить, что это он ей давал время приготовиться к ответу, выдерживая паузу из своего рода вежливости.

— Я осознаю, что итог слишком отличается от планового развития событий, чтобы не признать свою долю вины за результат.

Вины? Любопытно, что именно Создатель вкладывает в это слово.

— Но всё же, план был, неужели он предполагал гибель целого мира?

— Пентарра едва ли уцелела бы при любом развитии событий. Мы знали о близком Рое. Однажды это нападение должно было произойти.

— Ты понимаешь, о чём я. Два миллиарда человек оказались под угрозой, но ни Первый, ни Хронар, ни ты не предприняли ничего, чтобы им помочь. И в итоге они погибли.

— В этом и состояла основная ошибка. Но спровоцировать врага с началом Экспедиции было почти единственной реализуемой тактикой. Флот ГКК не мог оставаться на орбите Керна вечно, рано или поздно это было необходимо сделать. И Первый решился на этот ход как на самый максимальный с точки зрения вероятности успеха. Повторюсь, нападение в этом секторе было неизбежным.

— Но вы просчитались. Железную Армаду не интересовали ваши хитрые ловушки. Она прилетела банально убивать.

— Да, и это в итоге привело к гибели двух миллиардов людей.

— К чему причастен и ты, Создатель.

— К чему причастен и я.

— Из твоих уст это звучит довольно нелепо. Могучий космический разум просчитался. Ты даже защитить Кандидата не смог, оставив его наедине со своей бедой, но в результате породив меня, живое зомби, которое тоже не входило в ваши планы.

— Ты в точности осведомлена, что можешь развоплотиться в любой момент, стоит тебе об этом только пожелать.

Ей показалось, или в голосе Создателя на мгновение мелькнула обиженная нотка? Значит, у неё всё-таки есть шанс.

— Ты прекрасно знаешь, что я так не поступлю по доброй воле. Нас осталось слишком мало, людей Пентарры, мы ещё можем сделать кое-что полезное для этой Галактики в память о своём мире.

— В этом ты видишь свою роль? Так вот, зачем ты продолжаешь исподволь следить за Кандидатом.

— Не только за Кандидатом. За его наследием. И знаешь, когда я вспоминаю об Альфе, я думаю о том, что может стать с этим гибнущим миром.

— Мне нет дела до гибнущих миров.

Создатель решил топнуть ножкой. Что ж. Он способен топнуть так, что вздрогнет сама Ланиакея. Но Ксил этим не напугаешь, сегодня она пойдёт до конца.

Впрочем, перед ней и не сам Создатель, нет. Его крошечная искра, отражения отражения, ничтожное эхо того, что нельзя объять и осмыслить смертному. Да что там смертные, сам Первый наверняка имеет лишь слабое представление о том, с чем на самом деле имеет дело.

Искра. Её дарёная искра. Ей этого было достаточно.

— Вы втроём лишили Галактику одного из ключевых миров, которые должны были послужить дальнейшей экспансии человечества. А значит, тем самым отдалили обретение Вечности. Вот главный итог вашей ошибки, а не мой оживший труп или сломленная судьба Кандидата.

— Твои слова звучат так, будто это ещё можно как-то исправить.

— Не исправить, нет, два миллиарда жизней не вернёшь, Пентарра мертва и мертвее быть уже не может. Но пока живы Хронар и Кандидат, наше наследие не следует так легко списывать со счетов.

Создатель снова на долгую минуту замолчал.

— Альфа. Так вот, что пытается сделать Хронар.

Ксил кивнула, даже не пытаясь уточнить. На самом деле, ей было глубоко плевать, что там на самом деле понял Создатель. Ей нужно было не его понимание, ей нужна была его помощь.

— Но вероятность успеха невелика. Он слишком слаб. В его усилия не верит даже Первый.

— Не веришь и ты.

Тяжело спорить с очевидным.

— Однако я вижу то же, что видит он. Альфа ещё не потеряна. У неё есть шанс. А значит, шанс есть и у Кандидата.

И тогда Создатель принял решение. Она ощутила этот излом так же отчётливо — ознобом, пробежавшим по собственной коже.

— Возможно, ты права. Но в таком случае, тебе необходимо будет предпринять ещё кое-что. Старые долги следует платить до конца.

Сержант поднял голову к звёздам и вдохнул полной грудью. Даже этот напоенный гнётом радиации холодный воздух казался утренним бризом после многократно регенерированной атмосферы кабины. Вот уже три недели, как он почти не вылезал из ложемента.

Работа навалилась на него вовремя, говорить с кем-либо желания не было никакого, самое время заняться изматывающей рутиной, самому проверять приборы контроля, вылетать на санацию секторов, лечить планету, словом, продолжать обычную жизнь, обычный труд Гостя на погибающей планете.

Вот только планета словно взбунтовалась. Прорыв за прорывом, землетрясения, обильные не по сезону осадки, а значит — сели, атмосферные бури, то есть снова прорывы. Работа изматывала. Старые и новые раны тянули жизненную силу, мышцы ныли от беспрестанного сидения в пилотском кресле. Сержант временами начинал про себя проклинать этот мир, однако именно такой график не давал ему раскисать, погружаясь в свои мысли.

Кроме того, всегда находился удачный повод избежать разговора с Учителем.

Сержант не отдавал себе в этом отчета, но упорно уклонялся от встречи именно с ним. Пытающийся заговорить беженец вызывал лишь качание головой и взгляд из-под бровей. От Учителя же он бы просто сбежал на край света.

Хотя, один раз они таки виделись.

Нельзя было не прийти, когда отправляли на орбиту тело Самоина. Сообщение пришло без подписи, простым печатным текстом, так что ответить отказом, сославшись на занятость, он не смог — некому. Сама церемония произвела на Сержанта более чем удручающее впечатление. Гости стояли под хлещущим дождем в мокрых плащах с непокрытыми головами. Стояли молча, так же молча разошлись. На лицах читался укор, даже некоторая ревность по отношению к коллеге, а для кого-то и товарищу.

Это было очевидно и поразило Сержанта, хотя там и не было произнесено ни слова. Когда капсула с телом, блеснув номером 028 на борту, серебряным росчерком взмыла к небу, Гость ощутил на себе какое-то нехорошее внимание собравшихся, но когда опустил глаза, то все смотрели вверх, и только Учитель глядел куда-то под ноги.

Ушёл тогда Сержант настолько быстро, насколько позволяли приличия момента. В тот день ему предстояло ассистировать на трёх полостных операциях в госпитале и посетить выздоравливающих больных в отведенном на их сектор стационаре. Его познаний в медтехнике и полевой хирургии для этого вполне хватало, так что появился ещё один широкий фронт работ — рук со смертью Самоина стало не хватать ещё сильнее.

Казалось бы, работа в поликлинике должна способствовать общению, но и там он замыкался, то и дело слыша за неплотно прикрытой дверью голоса: «Как он постарел за это время — весь седой стал, а раньше-то — ни морщинки», — выбираться оттуда в кабину летательного аппарата было почти облегчением.

«От всего-то ты бежишь…» — подумал Сержант, спускаясь по ступенькам и рассеянно наблюдая, как те настороженно втягиваются в корпус, ставший снова литым.

Многое изменилось.

Все эти дни беженцы ходили по улицам, словно опасаясь с его стороны внезапного нападения. Испуганные взгляды, взгляды ожесточенные, взгляды сочувствующие… Атмосфера натянутости, отчуждения сковывала людей. Участились летальные исходы среди пациентов стационара — слабые больные тяжело реагировали на обстановку. Надо же, раньше казалось, это апатия вгоняет иного в гроб. Сам Сержант похудел на двадцать килограммов, его волосы снова приобрели пепельный цвет зрелой седины, как тогда, в бытность его Капитаном Планетарного Корпуса. Морщины угнездились вокруг пустых глаз, он теперь выглядел на полвека старше, стал похож на Учителя, — неожиданно пришло в голову.

Впрочем, на беженцев он не был похож так же, как не бывает похожа королевская кобра, даже смертельно раненная, на застывшего в зимней спячке ужа.

Как я устал…

Это мир давил на него, как когда-то давила Галактика, как давили бронированные корпуса боевых модулей и космических крепостей с их нечеловеческими проблемами, как до того тяготили потерянные миры, а ещё раньше никем так и не укрощённый Аракор. Вспомнился только тёплый курортный мирок Наристия, где он очутился после гибели своего мира. Смерть родителей была единственной смертью, которая почти не исковеркала внутреннее самосознание не состоявшегося Избранного — тогда он был юн и беспечен, ему помогали родные и близкие, а вот всё последующее — безвременная смерть Эстрельдис и Оли, уход товарищей по ПКО, гибель целых миров уже поневоле толкала, как и сейчас, куда-то вперед… и вниз.

Но и те прошедшие трагедии, большие и не очень, лишь меняли что-то в его душе, сейчас же… Много накопилось мыслей за это время, многое испытано, лишь немногое понято, но даже того, что есть, хватало, чтобы переполнить бездонный колодец человеческого сознания. Мир стал тесен под этим черепом и крошился от любого удара.

В его годы люди оседают, заводят жену и троих детей, широкий круг знакомых и не такой широкий круг друзей. Впереди век, а то и более, плодотворной жизни, труда на благо планеты, человечества, Вселенной, наконец. А он не нашёл, не понял, не успел.

Опять не успел.

Отсюда, с этого чуждого Галактическому Содружеству мира не было пути дальше. Он просчитался в выборе тропы, но стать на другую уже не мог. Сержант дрогнул плечами и двинулся к дому Кеиры. Скоро местные, следившие в его отсутствие за ней и её «братом», должны уйти, и он сможет поговорить с ними обо всём этом. А что они не слышат и не ответят, так чего тут поделать.

Дверь бесшумно открылась, и Сержант в который уже раз задумался о том, как же тем удалось войти, не взламывая замок. Баррис, сидевший за книгой в кресле, в котором раньше обычно находился бродяга, вскочил и, извинившись за то, что «зачитался», слегка коснулся плеча Сержанта в каком-то немом жесте отчаяния, потом быстро собрался и ушёл. Глянув на часы, Гость сообразил, что до прихода Мэта есть два часа.

Сержант разделся, налил себе кипятку, запил им кусок хлеба, благо голод давал себя знать, и поспешил в заднюю комнату, превращенную в медицинскую палату и уставленную приборами походного медблока из его личного арсенала. Скользнувшего взгляда хватило, чтобы понять — пока все старания напрасны.

Физическое здоровье бродяги и Кеиры, пусть относительное, было обеспечено, но и только. Странник так и не вышел из своей комы, столь же необъяснимой, как и его интеллектуальная квазижизнь до того, а Кеира…

Она не спала иногда по трое суток, глядя широко распахнутыми стеклянными глазами в одну точку, приборы то и дело показывали малфункциональные ритмы — девушка страдала от боли. Иногда оцепенение спадало, но облегчения это Сержанту отнюдь не приносило. Хорошо хоть, что Кеира перестала в немом ужасе рвать на себе ночную рубашку, как делала поначалу. Это было ужасно. Глядя на то, как тонкие руки-ниточки в исступлении терзают плотную ткань, он готов был выть от отчаяния, сострадания и горя. Теперь она просто теребила бинты на запястьях и издавала неразборчивые интонированные звуки, будто кому-то что-то выговаривая, с кем-то споря. Проверка фонозаписи церебром Миссии не принесла результатов, звуки не несли видимой смысловой нагрузки.

Сержант тихо поставил чашку на столик и присел на корточки рядом с кроватью, осторожно взял её ладонь и тихонько погладил.

Здравствуй, милая, я очень скучал без тебя. Если бы ты знала, как не хватает мне твоего голоса среди всего этого безумия, только он приносил мне облегчение в трудную минуту. А теперь остаётся сжимать зубы да пытаться держать себя в руках.

Нет, стоп. Так нельзя, это не метод. Кеира должна тебя видеть сильным. Сержант поднялся, сел на стул и принялся разговаривать с ней вслух. Интересоваться, про себя выслушивать ответы, осторожно шутить, вспоминать.

Каждый раз это был как спектакль, в котором он был и актёром, и зрителем. Это была пытка, но только так оставался шанс привести её и бродягу в чувство, вернуть их для реальности. Так надо. Сколько раз он сам себе это говорил? Вот ведь какое гнусное слово. Необходимость чего-то подразумевает принуждение, неестественность происходящего, искусственность этой необходимости. Это неправильно.

Три недели он разыгрывает эту самую необходимость меж двух каталок в надежде на чудо, которое должно вот-вот произойти. И прикрывает зияющую дыру действительности чудовищным словом «надо». Оно никого не обязывает, ничего не решает, но при этом не позволяет сойти с проторенной тобой же тропы. Сержант поймал себя на том, что уже не рассказывает, какие он видел цветы тем летом, а истово молится. Неизвестно чему, не отслеживая никакой логики, шепчет какие-то невнятные просьбы, жалобы, проклятия и клятвы. Всё тело его мелко дрожало, так что пришлось схватиться за спинку готового опрокинуться стула.

Припомнилось вот что: он нес её, избитую, сломленную, к транспортной капсуле, в абсолютном ступоре вслушиваясь в дикую дрожь её тела, которое колотило так, что даже просто не выронить её было страшно трудно, и почему-то подумал о ребёнке, которого она могла бы ему родить. Именно в этот миг ему показалось, что глаза Кеиры на какую-то крошечную долю секунды приобрели осмысленное выражение, а потом всё вернулось вновь.

Да, признался он себе, есть способ вернуть ей осознание реальности. Вот только один момент его удерживал от опрометчивого шага — он знал, что это может убить так же верно, как удар ножом. Если влиться в неё, нырнуть в омут её угасшего сознания, то можно попробовать разбить ту скорлупу, которой она отгородилась от мира. Вот почему он так этого боится, он жалеет не её, которая вынуждена будет, придя в себя, в тот же миг осознать весь этот ужас, он жалеет себя, который останется без прежней Кеиры. А может, нет?

Повинуясь внезапной сумасшедшей идее, Сержант ещё раз мучительно глянул на распростертое под простынями тело. Он отдаст дань уважения той, что одарила его своей беззаветной любовью. Это будет честно.

Непонятно почему, он принялся насвистывать веселенький мотивчик, слегка напоминавший детскую песенку. Спи, моя радость… Если бы он глянул на себя в этот момент, у него волосы бы встали дыбом. Но он себя не видел, в комнате были зашторены все зеркала. Не дай Свет Кеира испугается.

Выйдя из комнаты, он пошёл готовить все необходимое.