Фронтир

Глава II. Прощание. Финал

Скалистый берег производил одновременно впечатление чего-то незыблемого, вечного и вместе с тем хрупкого, изменчивого, текучего. Рябая гладь океана, исчерченная поперёк лёгкими штрихами прибоя, упиралась здесь в обтёсанный ветрами каменный обрыв, вздымавшийся, сколько хватало глаз, на сотни метров вверх.

Там, откуда Сержант спустился, вид был тоже впечатляющим, но не таким. Покрытые склизким лишайником и кое-где чахлой травкой предгорья полого поднимались вглубь континента, лишь сотней километров далее превращаясь наконец в старые и дряхлые горы, и если смотреть с обрыва, в пределах прямой видимости оставалась лишь грязного цвета рябая скособоченная равнина, резко, прямой агрессивной линией обрывающаяся в пустоту. В плохую погоду, а такая здесь царила чуть не круглый год, даже океана оттуда не было видно, просто серое моросящее ничто вместо тверди, пусть пустой и безжизненной, но хоть как-то существующей. От этого пейзажа хотелось бежать со всех ног, лишь бы всего этого больше не видеть.

Но тут, внизу, если потрудиться и преодолеть обрыв, не побояться шагнуть в сырую бездонную трясину, сначала обнаруживалась асфальтовая линза изгибающегося к горизонту океана, а потом становился виден и берег.

Здесь так же, как наверху, царил вечный сумрак и совсем исчезали всякие признаки жизни, но именно тут, на самом дне, начинало теплиться то, что Сержант назвал бы надеждой.

Да, над головой колоссом нависала голая скала, да, под ногами чавкало нечто неопределённое, оставшееся после отлива, какая-то склизкая субстанция, остро пахнущая йодом и солью, а со стороны океана рокотал прибой, дробящийся об огромные валуны в полусотне метров далее. Кажется, валуны ещё вчера были частью этой кажущейся монолитом каменной стены.

Здесь тоже было страшно, даже страшнее. Но вместе с тем — здесь продолжалось то, чего не было наверху. И продолжалось самым неожиданным образом, обретая движение, структуру, определённость.

Под ногами хлюпали водоросли, блестела мелкая выброшенная на берег рыбёшка, тускло отсвечивали боками мокрые камни, порывами налетал ветер, уносящий морось брызг прибоя куда-то вверх. Недружественными провалами глядели на Сержанта провалы ниш в основании скалы. Здесь у всего было то, чего не оставалось там, наверху. Было прошлое и будущее, цель и предназначение.

Если там, наверху, он чувствовал себя на краю гибели, у последней черты, в шаге от окончательной смерти, распада, несуществования, то после тяжкого труда, который составил спуск сюда, глядя на этот кажущийся безжизненным, но на самом деле наполненный какой-то своим, внутренним бытием мир, Сержант не уставал радоваться, что заставил себя сюда добраться.

Альфа, вот эта, незнакомая ему сокрытая в сумерках тумана Альфа продолжала преподносить свои сюрпризы.

Годы его пустых скитаний по Галактике не обещали ничего хорошего, даже когда Учитель перехватил его на очередном витке спирали саморазрушения, замершего в ожидании новой попытки найти себя посреди тысяче первой безликой периферийной пересадочной станции. И предложение Учителя даже тогда показалось ему не слишком впечатляющим.

Пустоту предлагали заменить пустотой, пусть бы совсем иной.

Жизнь Сержанта после окончания его военной карьеры была точь-в-точь похожа на серую бессмысленную зализанную поверхность там, наверху, где не за что было зацепиться, пока катишься в пропасть. Только пропасть ту можно и в самом деле было выбирать на свой вкус. Пропасти во Вселенной водились в ассортименте.

На первый, и даже на десятый пристальный взгляд Альфа была такой же безжизненной страной вечной промозглой осени, как и эта равнина наверху. После прибытия, ещё толком не познакомившись с косо глядевшими на него остальными участниками Миссии, назвавший себя Сержантом с трудом узнавал планету, даже по сравнению с тем, какой они оставили её три десятка лет назад.

Пока он воевал в другой Галактике с врагом и со своим прошлым, Альфа продолжала воевать со своим. И кто из них при этом больше преуспел на пути неизбежного саморазрушения, Сержант бы даже теперь ответить не смог.

Когда манипул «Катрад» покидал Альфу вместе с первой волной спасательной экспедиции ГИСа, ему казалось, что худший день этой планеты уже отгремел, с литаврами, трубами и гласом божьим. Миллиарды гибли у них на глазах, но те, кто остался в живых после первичной санации, были не более живы, чем те, кого они уже похоронили. И прошедшие десятилетия они продолжали умирать, а потом за ними продолжили умирать их редкие дети.

Эта планета с тех пор из полуживой, едва подчищенной, превратилась в полумёртвую, которую вскоре окончательно станет не для кого спасать. Сержант посмотрелся в эту планету, как в зеркало, и только тогда в нём что-то сдвинулось.

Альфа стала зеркалом его саморазрушения, его попытки к бегству.

И теперь нужно было заглянуть в эту моросящую снизу вверх пропасть, нужно было нырнуть в её недра, чтобы почувствовать, что это ещё не конец, ещё есть, за что бороться.

Сержант ринулся в эту новую для него работу с яростью пловца, которому предстояло преодолеть океан, но пока было бы неплохо для начала суметь пробиться сквозь прибой.

Сам Сержант решил, тоже, начать всё с начала. То, что беженцы называли днями Прощания, оставило без ответа массу вопросов, и главное — осталось непонятно, как это вообще могло произойти. Планетарный заговор, которого не было, объединяющая сила идеи, которую никто и никогда не произносил вслух. Там, наверху, за обрывом скалы, словно сама собой собралась буря из мириад невесомых капелек воды, однажды обрушившаяся на этот мир. Это возможно лишь в случае, если все эти капельки воды связывает воедино воздушная масса. Только вместе они составляют силу ужасающей мощи. В вакууме грандиозного межзвёздного пространства нет бурь, там даже могучие гравитационные вихри уже буквально полуметре от горизонта событий принимали вид вальяжных ламинарных потоков поля, давно и прочно позабывшего, какое горнило его породило.

Сержант начал искать то, чего не искал никто.

Каждый житель любого из сотен миров, по которым расселилось человечество, с рождения знал вкус своего мира, его тепло, и даже покидая эти материнские объятия, человек как правило стремился лишь к тому, чтобы обрести иной, ещё более благодатный мир.

Постоянных жителей орбитальных платформ или космических крепостей было мало, на них смотрели непонимающе, подозревая в какой-то особой нечувствительности или наоборот, чрезмерной всеядности вечного космического бродяги. Несчастье Пентарры и проклятие Кандидата поневоле сделало Сержанта одним из подобных бродяг. Но по той же причине он был примером человека, который по-настоящему остро чувствовал то, что для другого было лишь данностью.

И посещаемые им Потерянные миры давали лишний повод для его размышлений. Эти миры были холодными и негостеприимными. В этом была их главная трагедия. Точно также первые колонисты после Века Вне, оставив запёкшуюся на километр вглубь до состояний шлака Старую Терру, пережили страшное разочарование, ступив на твердь новых миров.

Они вовсе не были, по словам древнего поэта, безжалостными. Они были безжизненными. И понадобились тысячелетия формирования института Совета, должна была настать Третья Эпоха, Эпоха Вечных, чтобы те, кто некогда спасли человечество, сумели создать ему новый дом, сотни новых домов. По одному на Вечного, по Вечному на мир.

То, что Сержант помнил из детства, особый уют родного дома, любимой Пентарры, порождалось одним лишь эффектом присутствия на Пентарре Вечного Хронара. Эффектом, но не результатом какого-то особого его воздействия. Хором миллиардов людей, дававших ему опору, составлявших его истинное «я». Сержант не знал, что стало с самим Хронаром как с Избранным Некогда он был человеком, у которого есть физическое тело, пусть оно и оставалось ненужным рудиментом, напоминанием о прошлом, не более. Как и всякий человек, ему было дано выжить в горниле планетарной катастрофы. Выжил же Рэдди Ковальский. Но что бы с ним в итоге ни стало, Сержант теперь ясно понимал, прежним Хронару уже не быть. Так погибший мир погибает в каком-то высшем смысле этого слова, а не просто как арифметическая сумма миллиардов чужих смертей. И гибнет он вместе со своим Вечным.

Сержанту понадобилась целая жизнь на то, чтобы осознать трагедию той жертвы, но чтобы понять чудовищность гибели самого родного мира, ему достаточно было просто вернуться на Альфу.

Он чувствовал, что даже не случись дней Прощания, всего того рукотворного огненного хаоса, несущего смерть, чему Сержант некогда стал невольным свидетелем, этот мир бы тоже непременно погиб. И смерть в ядерном пламени для многих из жителей Альфы, как ни чудовищно это звучит, стала бы избавлением, меньшим из зол. Именно в этом заключалась суть случившегося всепланетного самоубийства.

Кое-что они потеряли гораздо раньше. То, что важнее жизни.

Что это могло быть, у жителей Потерянного мира, живущего своим одиночеством, не помнящего наследия погибшей Терры, не знающего Вечных, которые заменили собой человеку потерянный дом.

И Сержант начал искать, только гораздо позже нехотя признавшись самому себе, что именно за этим его позвал сюда Учитель, позже всех включив его в состав Миссии.

Искалеченная полуслепая ищейка. Кандидат, потерявший способности Кандидата. Инвалид на костылях следовых имплантатов. Разочаровавшийся в собственной войне солдат. Одиночка, переживший своих боевых товарищей и по собственной воле расставшийся с остальными близкими. Человек, забывший, что такое счастье, любовь, радость, слава, успех и надежда.

О, он довольно быстро справился со своей задачей.

Учение Тетсухары, составлявшее основу местной докризисной религии, представляло собой традиционный сплав из новохристианских доктрин времён начала Второй эпохи, более поздних включений, происходивших в основном из недр СПК, и местных притч нового генезиса, легко отличимых по отсутствию в них анахронистических моральных дилемм. Это было многотомное собрание текстов, приписываемых в местной традиции одному автору, образ которого в Предании был откровенно собирательным. И была у него одна интересная для досужего культуролога особенность. В нём вполне традиционное монотеистическое божество, утеряв свои истинные корни вместе с погибшей Террой, упоминалось предельно редко, но всегда очень конкретно. Автор разговаривает в этих отрывках с незримым собеседником так, словно тот буквально стоит перед ним, в каком-то вполне материализованном обличье.

Вполне мифический Тетсухара разговаривал с Богом как с человеком. На то указывали специфические артикли сакрального языка Альфы, это правило ни разу не нарушалось, притом, что в остальном Учение избегало как вопросов креационизма, так и вообще софистических тем природы божественного. И никто эту литературную загадку до сих пор не смог разгадать. Сержант, до той поры о подобных вещах вообще не задумывавшийся, нашёл ответ буквально сразу. Ему в этом помог опыт Элдории и, в чём-то, Аракора.

По всему выходило, что каким-то неведомым образом Альфа обзавелась собственным метаразумом, возможно, его источник был внешним, как не раз бывало в галактической истории, возможно, это произошло как-то иначе, ясно было другое — метаразум спал, а затем, однажды пробудившись, тут же сыграл роль спускового механизма планетарного самоубийства, после чего загадочное нечто исчезло вместе с погибшим населением. Плазмокинетические «искры» уцелевших ашрамов погасли.

Сержант почти всё своё невеликое оставшееся свободное от обязанностей участника Миссии время тратил на облёт сотен и тысяч опустевших молельных залов, комнат и клетушек, разбросанных по планете безо всякого видимого порядка. Везде одно и то же — безмолвие запустения, напоминающее о ещё одной старой могиле — вновь зазеленевшей стараниями поколений панбиологов Старой Терре, оставшейся без собственной души после гибели Матери.

Сержант уже начинал отчаиваться преуспеть в этом предприятии, назначена была даже дата, когда он решил поговорить о своём предположении с Учителем, однако ничего никому говорить не пришлось. Да и смысл — если Альфа погибла настолько, значит, она погибла в значительно большей степени, чем просто потеряв большую часть своих серолицых жителей, которых теперь именовали за глаза просто беженцами.

Если их тоска — это тоска по тому, что их некогда объединяло, то это была тоска, с которой ничего нельзя было поделать. Если же он прав и надежда есть… тогда тем более, Сержанту не следовало раньше времени ничего говорить Учителю. Это была его личная разгадка тайны дней Прощания. Дел Миссии она будет касаться, только если безумная надежда вдруг станет явью. И у этих людей появится не только настоящее и будущее.

Так было до поры. Пока однажды не переменилось.

Тот крошечный затерянный в горах ашрам он отыскал случайно. Под брюхом несущегося на полной скорости скаута мелькнуло нечто, нарушающее однообразный вид окружающего мира. Церебр тут же дал целеуказание, похоже, там до сих пор кто-то жил, записи фиксировали давнее посещение этого места спасательными патрулями.

Синяя искра едва светилась, а старик-служитель с безумными глазами не мог толком ответить на его вопросы, разговаривая скорее молчаливыми жестами, нежели обрывками слов, но Сержант был так рад этой находке, что решил не возвращаться на старый маршрут, а тотчас направился сюда, на край океана.

Он оглянулся на серую голую землю вокруг, провёл взглядом по черте, отделяющей её от пустоты обрыва и, ни о чём уже не думая, повёл отчаянно протестующий скаут сквозь толщу восходящих потоков, заставил его спуститься сюда, на дно каменной пропасти, на узкую полоску хлюпающего берега между рёвом волн и холодным терпением суши.

Это было символическое место. Даже более символическое, чем голубая искра над каменным алтарём. В темноте и безумии умирающей Альфы что-то по-прежнему жило своей жизнью. А значит, у Альфы есть надежда однажды возродиться.

Это и было ответом на вопрос, зачем он здесь. Однажды он увидит эту жизнь в виде яви, а не подбрасываемых неживой природой аллегорий. Каменная пропасть и одинокий калека. Лишь бы в следующий раз соотношение сил было хоть чуточку в его пользу. Тогда он всё-таки сумеет осветить этот мрак.

Ксил отчаянно пыталась нащупать вокруг себя хоть что-то знакомое, но горячечная ладонь сослепу натыкалась то на сплетения каких-то проводов, то на тёплые едва заметно вибрирующие плоскости, назначение которых ей оставалось непонятным.

Как непонятным ей оставалось и состояние её самой — ослепшей, оглохшей, едва способной со спазматическим свистом дышать мясной туши.

Вряд ли она в тот момент могла претендовать на звание разумного существа, гордого носителя звания Ксил Эру-Ильтан, гостя из других миров, могучего чуженаблюдателя.

Беспомощность новорожденного могла бы показаться ей в тот миг чем-то куда как привлекательным, на фоне её текущего плачевного положения. Новорожденный хотя бы не осознаёт собственную беспомощность. Для него мир ещё не делится на спасительное внутри и враждебное снаружи. Он вовсе не способен постичь ни себя, ни собственную самость, для него не существует понятий «я», «мир», у него нет целей и нет особых тревог, ничего, кроме общего чувства угрозы самому своему существованию. Он ещё не знает, что такое голод, холод и железные тиски времени, которое уходит мимо тебя без малейшего шанса обернуться вспять.

Упущенные секунды не вернёшь, упущенными шансами не воспользуешься вновь. Единожды потеряв, себя не отыщешь, слишком широка вокруг вселенная, слишком легко там заблудиться.

Ксил без устали продолжала пытаться нащупать вокруг хоть какой-то знак, что подскажет ей, кто она такая и что тут делает.

— Бу-бу-бу, — гулкий звук донёсся к ней откуда-то издалека, успевая по пути напрочь спутаться в гулкую кашу, из которой невозможно было извлечь никакой информации, никакой видимой пользы.

Кто это сказал?

Впрочем, она, кажется, начала смутно припоминать. Детские черты, железная воля, чужинские глаза. Ирн. Причём тут ирн?

Кажется, Ксил всё-таки удалось ухватиться за проблеск яви, нехотя пробившейся к ней сквозь аморфную вату сенсорной бессвязицы. Возвращаться из небытия всегда непросто, но в данном случае это было непросто вдвойне. Кажется, она и правда совершила всё ту же ошибку, которую только может совершить Ксил. Обратилась к Создателю напрямую, и теперь пожинает плоды собственной неуёмной любознательности. И глупости.

В буквальном смысле восставая из пепла.

— Пить…

Патрубок с чуть солоноватой тёплой жидкостью послушно приблизился к её растресканным губам, глоток, ещё глоток, так гораздо лучше.

Ксил тут же судорожно закашлялась.

— Ну что же вы, голубушка, приходите в себя, не томите!

Легко сказать.

— Сколько… кх, сколько меня не было?

— Ну, я бы не сказала, что совсем уж не было…

— Сколько?

— Около двух ваших стандартных часов. Довольно неприятное зрелище, я вам так скажу. К тому же плохо сочетаемое с различными законами сохранения и фундаментальной термодинамики.

Да уж наверное.

— Помогите мне… помогите мне подняться.

Из одежды теперь на ней оставалась только больничная пижама с прорезями для удобства медицинских манипуляций. Интересно, кто поспособствовал? Вряд ли ирну было какое-то дело до чьих-то неприкрытых телес. Видимо, стандартная программа медлабы. Так вот где она очнулась. Логично.

Острые косточки ирна служили неважной опорой, казалось, Ксил сейчас же повалится на стерильную палубу отсека, но минуты шли, а пол качался всё ленивее, а зрачки фокусировались всё чётче.

— И всё же, — ирн задумалась, как бы поточнее сформулировать, — каков результат?

— Создатель принял наши аргументы.

— Вот так просто? Так это же замечательно! Или… или нет?

Неуверенность в голосе ирна, эта штука всегда дорогого стоит, настолько редкая вещь во вселенной.

— Он принял наши аргументы, но, разумеется, выдвинул в ответ свои. Создатель не то существо, которое стоит посвящать в свои планы, если рассчитываешь, что они в итоге останутся неизменными.

— Звучит так, будто я должна пожалеть, что вообще к вам обратилась.

Возможно, всё ровно так и обстояло.

— Назад пути в любом случае больше нет. И впереди у нас ещё много трудов, если мы и правда согласимся всё это довести до конца.

Ирн глядела на неё, руки в боки, больше всего и правда напоминая сейчас рассерженного ребёнка, которому сообщили, что мир вокруг не так прост, как она ожидала.

— И что же нам за труды такие предстоят?

Ксил только головой тряхнула. Им предстоит провести ещё массу времени наедине, чтобы это обсудить. Нет смысла торопиться.

— Вы знаете, я только сейчас догадалась, что вряд ли наше обращение к Создателю оказалось для него хоть в ничтожной степени неожиданным.

— Почему вы так решили, милочка?

— Потому что мы с вами сейчас на борту «Лебедя», единственного в Галактике корабля, который способен не только пересекать пустоты Войда с Избранным на борту, то есть — вот ведь совпадение — с нами двоими, но и самое главное — являясь творением дактилей Тсауни, на борту «Лебедя» возможно настичь одного из них, пусть, в некоторой степени, и против его воли.

Последовала зловещая пауза.

— Всю жизнь мечтала гоняться за соорн-инфархами по всей Метагалактике, — наконец проворчала ирн.

Вряд ли кто-то вообще мечтал о подобном. Но, кажется, непрошенная гостья уже смирилась со своей судьбой.

— Куда же мы первым делом направимся?

— О, это довольно необычное место, вам понравится.

Судя по яростному взгляду, брошенному в ответ, ирны, помимо прочего, ненавидели сюрпризы.

Кругом была тьма. Сквозь тьму мерцали только далекие звёзды, словно напоминая. О чём? Этого они подсказать не могли, единственная цель — она, любой ценой она.

Вселенские огни гасли один за одним, пока налёт сознания не растворился в могучем внутреннем эго — всём том подсознательном, что и отождествляет тебя. Искра, инициированная матрица Вечного, его единственно верная сущность, теперь она была сама по себе. Холодная, лишённая всего того, чем она жила долгие годы. Чем она жила, даже когда была заточена в неподвижном бесчувственном теле пациента Наристийского госпиталя. Сейчас бы вернуть хоть на миг её силу…

Здесь, на Альфе, современная медицина, в том числе аппараты нейроиндукции, ментокоррекция, синапсное реверсное туннелирование, были попросту недоступны, к тому же они не могли вернуть сознание человеку, по собственной воле устранившемуся от реальности, добровольно загнавшему себя в ловушку, из которой нет выхода. Но даже в его текущем беспомощном положении Сержант мог попробовать ей помочь. Уроки Учителя плюс интуитивное знание Избранного. Весь его дар никуда не делся, он просто спит, и даже в этом летаргическом сне может… мог слушать бродягу, предчувствовать опасность во время устранения прорывов, даже тогда, на холме, когда началось это несчастье, он мог бы справиться и без помощи Золотца. Выходит, просто не захотел. Думал о другом, пока уже не стало поздно.

Неужели и сейчас — поздно?

И пусть эти двое не смотрят на него с таким неодобрением.

Отделённый от внешнего слоя сознания, он мягко начал синхронизировать циклы коры своего головного мозга с её угасшими, замкнутыми на себя нейротоками, последовательно активировал подачу активизирующих сигналов в заторможенные центры гиппокампа, таламуса, миндалевидного тела и далее к височным долям… что-то сдвинулось под его нажимом, потекла волна реакций, покуда бессознательных. Активируя лимбическую систему, он точно прочувствовал начало момента слияния. Вспыхнул свет.

Угол зрения расходился с непривычной высоты, он пришёл в себя, похоже, на широченном лугу, полном ароматов, тут же ударивших в его обострившееся обоняние. Высоко пылало небо, а под ногами качалось на ветру море цветов. Однако для полной гармонии чего-то не хватало. Чего-то существенного. Рядом стоял высокий, седой, гибкий мужчина средних лет, он раскинул руки и громко, глубоким баритоном, рассмеялся. Голос был знаком.

Это я так выгляжу в её воспоминаниях.

Он не забыл этот луг. Молоденькой девушке, почти не видевшей ничего в этом мире, кроме слез и смерти, подарили чудо. И она, со всей юной напористостью, поверила — поверила от начала и до конца.

Сержант содрогнулся, неужели он мог быть с ней так жесток, пусть эта сказка была хоть сто раз правдива? Сказки рассказывают детям, взрослым на самом деле нужна правда, любая сказка, рассказанная даже из лучших побуждений, аукнется впоследствии жестокостью и горем.

Мужчина смеялся и прижимал её к груди, он рассказывал взахлёб про то, чего не будет здесь еще тысячу лет. Он любил её и поэтому мог быть не прав. Ведь не было бы ей легче, умри она вместе со своей горькой планетой, умри ещё до своего рождения, стань песчинкой в океане серой пустыни, покрывающей сейчас большую часть Альфы.

Невыносимо… Дальше, дальше…

Дальше!

Мигнуло. Теперь дело происходило в жарко натопленной комнате, где собралось человек тридцать — все беженцы. Лица болезненные, серые, некоторые периодически принимаются кашлять в спазме хрипящего дыхания. А она злилась, уговаривала, спорила, просила.

— Они же предлагают нам помощь, ничего не просят взамен, только примите, как вы не понимаете? Просто примите! Они едят тот же хлеб, что и мы, они болеют теми же болезнями, страдают от усталости, от безысходности, от нашего непонимания, инертности и апатии! Неужели стоит отталкивать людей просто за то, что они оказались внепланетниками? Только потому, что они якобы стали спусковым крючком наших дней Прощания? Это же не они с нами сотворили подобное, это были мы сами!

Так вот почему именно она. Так вам всем и надо, а в особенности тебе, Сержант. Горстка людей, не сподобившихся решить свои собственные проблемы, отправилась вновь городить чужой огород. Спасать. Что, не так? А иначе как вы все здесь очутились? Люди без обратного билета.

Так длилось долго, очень долго, размышления, впечатления, разрозненные воспоминания, проассоциированные всегда с ним, только с ним. Подозревал ли ты, Сержант, что у неё помимо тебя нет никакой жизни, что ты для неё настолько всё на свете? Да и зная, неужели отступил бы, неужели нашёл бы в себе силы хоть чуточку отдалиться, открыть ей какой-нибудь другой горизонт, кроме недоступного себя.

Нет, не смог бы.

И, наконец, вот! В длинной череде картинок всплыла важнейшая: она подходит к двери, отчаянно сигналящей о том, что за ней Гость.

— Любимый, сейчас открою!

Створка медленно-медленно поползла в сторону, случайный блик света пробежал по рукаву стоявшего за ней — и номер на медальоне. 028. Всё погасло.

Кеира.

Он увидел её прекрасное молодое обнажённое тело, свободно раскинувшееся на волнах мрака. Приближаясь, он ощущал тоску даже сквозь бесстрастность своего расщеплённого эго, узнавая каждую чёрточку того, что безвозвратно ушло. Она была прежней, эта детская складка на запястье, нежная раскосость глаз, девичья угловатость фигуры, но вместе с тем яркая женственность. И бесстрастное, немое выражение лица, неподвижность льда, зыбкость тумана. Таков же был и голос. Это не она, не вся она. Это больше слабосильное его воображение, чем физическая реальность. Какая-то его часть заняла её место, смоделировала, дополнила, оживила. И понуро отступила в сторону.

Ты пришёл ко мне, Сержант. Как же долго.

Ты не поверишь, но я боялся… оказаться виновным в том, что ты здесь. И ждал тебя в совсем другом месте.

Не казнись, милый, нам обоим давно следовало всё обдумать, слишком долго мы жили по инерции, любили по инерции. Ты знаешь, я только теперь по-настоящему ощутила, каков ты. Безмерно силён, но не устойчив. Ты всегда нуждался в опоре, но так и не нашёл её. Это тебя закалило, хотя и окончательно лишило связи с твоим человечеством. Но вот, стоит только тебе найти эту единственно верную опору, как тут же ты её безвозвратно теряешь, страдая и корчась в душе от непоправимой утраты. Хотя внешне ты оставался несокрушимой скалой, внутри ты был замком из песка. А я любила этот замок. Ты ведь начинаешь подчас думать о смерти, желать её? Даже теперь, когда ты стал лишь едва тёплой оболочкой круг былого?

Твой вопрос сбивает с толку.

Но ведь это верно?

Да.

Я была слабой маленькой женщиной, а ты — человеком из большой Галактики, с длинной историей и опустошённой душой. Ты не можешь даже умереть, твое присутствие здесь — тому доказательство. Твоё второе я, твоя искра, если ей будет необходимо, погасит любое доступное сознание, лишь бы вновь обрести носителя. Не со зла, просто такова её природа. И ты такой же. Оболочка любит кого-то, но сам ты даже не до конца понимаешь смысла этой затеи.

Зачем ты так говоришь, Кеира. Это жестоко, ты понимаешь?

Слышу некую мольбу в твоём голосе, ты начинаешь кое-о-чём подозревать… Сержант, любимый, почему ты раньше о ней не подумал, о жестокости. Ты сделал меня калекой куда хуже моего названного брата, а ведь уж он-то никогда не почувствует ничего в этом мире, ничего не свершит, твой двойник, твой товарищ по несчастью. Одного я считала братом, другого — любимым. Страшно быть такой, ещё как страшно.

Кеира, милая, я кое-что понял, поэтому и пришёл сюда… пришёл просить прощения. Будто у самого себя.

Сынам человеческим нет прощенья, ибо их судьба — прощение самих себя, сказал Тетсухара. Упущенного не вернуть, не забыть, не изменить… Этот мир чересчур жесток для Кеиры, и она уже уходит. Ты, тот, кто называется Сержантом, запомнишь её. Я люблю тебя, Сержант, кем бы ты ни был.

Кеира!

Да, я ухожу, хотя ты и пришел, чтобы звать меня туда, вдаль, с тобой. Не получится, Сержант, обратной дороги из этих мест не бывает. Да и всякая даль… ты сам-то её отсюда разглядеть способен?

Сержант молчал, слова никак не шли.

Последняя просьба. Ты ведь не откажешь той, кого любил?

Не будь такой жестокой… пожалуйста.

Так надо, Сержант. И в первую очередь самому тебе. Открой мне себя. Всего и сейчас. Ты понимаешь, что это не я, это лишь тень меня в тебе, но эта тень хочет на миг снова стать прежней. Чтобы узнать, кого она любила. Не историю жизни неудачливого Кандидата, а историю человека.

Объясни, почему. Если тебе невыносима жизнь, зачем тебе моя, да ещё всего на мгновение, если она тебе нужна, почему не жить дальше? И разве моя память в этой дилемме что-нибудь изменит?

Да. И нет. У меня наконец настал день Прощания. И в свой последний миг я буду с тобой, в конце концов, я и есть, на самом деле, лишь часть тебя. Помни меня.

И опять всё погасло, только свист рассекаемого воздуха — он нёсся куда-то вверх. Ощущение было такое, словно кто-то приник к нему, жадно впитывая все жизненные соки, что находил. Жуткое, с кровью и мясом, промывание воспоминаний причиняло ему особо изощрённые страдания, но вскоре и сама пытка куда-то ушла, не оставив после себя совсем ничего. Пустота.

Только впереди что-то смутное брезжит.

Когда всё вернулось, он снова сидел, склонившись над постелью Кеиры. Было тихо, слышны только мелодичные звоночки приборов, звуки очень мирные и покойные. Секунды текли за секундами, время утекало. Поднялся он с колен лишь десять часов спустя. Кеира умерла. Умерла тихо, беззвучно, будто не умерла вовсе, а впервые за последние дни крепко уснула. И только снова, на краткий миг, почудилась на дне её глаз слезинка, да мелькнула в последнее мгновение мысль осознания. Умерла.

Выходя из комнаты, он тихонько прикрыл дверь, глядя прямо в эти глаза, что так внимательно его изучали. Странное дело, двое беженцев, сидевших в углу за столом, явно не замечали этих глаз. Покуда они смотрели вопросительно на уставившегося куда-то в пространство Сержанта, тот шептал что-то невнятное.

…где-то я эти глаза видел…

…совсем недавно.

Дальше ждать нельзя. Он опоздает, если не поспешит. С этой минуты Кеира навеки останется для него той вечно юной девушкой, которая годы назад рвала цветы на лугу, заливаясь тёплым смехом. Не хладным телом на смертном одре, а той… Она так хотела.

Широким шагом Сержант покинул дом, даже не сделав движения собрать вещи — вышел на улицу в чём был.

Капсула, которую он припрятал после прибытия последнего груза, сохранила на борту немного топлива и доставит его к дому Учителя за минуту. Сейчас главное — не скрытность, а внезапность. Только в этом случае ему удастся. Уверенности в подобном служили и эти глаза, они давали ему своё обещание. С ними он мог всё. Как же так, Учитель, а?

Вытащить капсулу из укрытия стоило немалых трудов, он так устал за последнее время. Сжав в ладонях выступающие элероны полуторатонного цилиндра, Сержант по болезненным уколам в позвоночник ощущал предельное напряжение мышц спины, кляня про себя за плохо прокачанную подвеску. Наконец, сигара капсулы стала вертикально, оставалось только запустить на ручную стартовый механизм и успеть вжаться в импровизированный ложемент, некогда даже опасаться, не рванёт ли в полете переделанная на живую двигательная установка.

Полёт.

Спустя положенное количество отсчитанных секунд его выбросило на посеребрённую траву, это осел вокруг выхлоп недоокисленного топлива. Приземление было штатным, бесшумным и стремительным, и на то, чтобы сообразить, как быть с Сержантом, у Учителя уйдет какое-то время. Этими-то отмеренными самой судьбой секундами он и должен распорядиться. Нужно всё это безумие остановить, во что бы то ни стало.

И только одна неуловимая мысль искрой сомнения царапала его уставшее сомневаться сознание. Что-то он упустил. Что-то очень важное, что было в воспоминаниях Кеиры. Что-то, связанное с бродягой… мысль снова мелькнула и пропала. Сержант уже действовал.

Словно тень, он влетел на крыльцо и с ходу ударил всем телом в тяжёлую гермодверь, начисто снося её с удерживающих запоров. Когда-то Сержанта учили проходить полосы препятствий, и не только на полигонах. Настало время вспомнить напрочь забытое умение.

Обстановка дома совершенно не изменилась, всё оставалось по-старому. На мгновение обозначив на лице ухмылку, Сержант с последним толчком сердца бросил себя вперёд. Фигура Учителя, склонившегося над прибором связи, показалась ему статуей, замершей под тяжелым взглядом тоже почти не движущегося в застывшем воздухе Сержанта. Единственный удар станет последним — потом им будет, о чём побеседовать, но пока его необходимо примитивно отключить. Фигура Учителя прянула ему навстречу, так и не пошевелившись. Неужели всё будет так просто?

Уже ребро ладони выдвинулось вперед, разрывая вихрящуюся атмосферу — воздух напрягся, транслируя полученный импульс, точно рассчитанный сгусток волн пошёл вперед. Вот и всё. В последний момент Учитель всё же начал бесполезное, запаздывающее движение. Да что…

Блеснули глаза, отпор был мгновенным и неудержимым. Контратака оказалась настолько сокрушительной, что, даже будучи ожидаемой, полностью прошла сквозь защиту. Сержант запоздало начал гасить сознание, чтобы продолжить бой даже после полного коллапса центральной нервной системы, на одних рефлексах, но был тут же смят. На него навалилась темнота.

Приходил он в себя натужно, через силу. Когда Сержант вновь смог разлепить набрякшие веки, он с трудом разглядел всё то же тускло освещённое помещение. Его оставили валяться там же, где обездвижили. Учитель сидел во всё той же позе — склонившись к прибору, лежащему у него на коленях. Высокая спинка кресла оставляла лишь немного падающего из окна света, так что лицо Гостя освещалось только сполохами света с панели. Лицо его казалось напряженным, хотя при таком неверном свете Сержант ни за что не смог бы поручиться. В углу комнаты, почувствовал он, находился дезактивированный биотех. Не стоит обращать внимания.

Итак, я умудрился провалить последний шанс.

Достанет ли у него сил достойно встретить результат своей неудачи? Однако, несмотря на полный ступор в голове, Сержанта продолжало что-то не сказать что тревожить, но раздражать — вот нужное слово. Он лениво попытался сообразить. И сообразил.

Свет в окнах. Он что-то напоминал своим неверным мерцанием, багровые пятна плясали по едва освещенным стенам, придавая помещению толику демонической атмосферы. Это был не закат, как Сержант подумал поначалу, таких закатов не бывает даже здесь. Он тут же почувствовал запах дыма, кто-то жжёт на улице костры. Костры?

Учитель поднял голову.

— Долго же вы, Сержант, почивали. Уж сутки прошли, — произнес он, встречая взгляд бывшего ученика.

— Где остальные?

Брови Учителя полезли вверх.

— Постоянно забываю, что вы, Сержант, при всех своих качествах, на сознательном уровне — просто человек. Дело не в том, где остальные, а в каком качестве они сейчас пребывают.

Сержант промолчал, ожидая продолжения фразы.

— Да вы гляньте, что уж там… — последовала чуть заметная пауза, словно Учитель подбирал слова, — гляньте в окно, если любопытно — до некоторой степени вы вольны… м-м… в своих перемещениях. Однако сами понимаете, если что, я вас пресеку. Собственно, вам уже пришлось ощутить на себе некоторые мои оставшиеся возможности. Учтите. Покончить с собой я вам тоже не дам. Сейчас нам обоим не до глупостей.

Но Сержант его уже не слушал, он кое-как поднялся на ноги и подошел к окну. При чем тут это «в каком качестве»? В предрассветной мгле действительно догорали костры…

Это было словно удар под дых.

Услужливое тренированное зрение автоматически акцентировало внимание на деталях, и только тогда он, наконец, понял, что там горело.

К чёрным закопченным балкам, скрепленным буквой Т, были прикручены обугленные фигуры.

Обгоревшие тела Гостей, сразу же пришел в голову чуждый, не до конца осмысленный ответ. На каждом висел его личный медальон, и порывы резкого ветра болтали серебристые диски на цепочках, до жути ярко блестевшие на угольно-чёрной поверхности горелого мяса.

Все, они все здесь.

Первый шок начал проходить, так что он наконец смог заметить десятки, сотни беснующихся беженцев. Криков их, благодаря хорошей звукоизоляции, слышно не было, и за то спасибо, вяло подумал Сержант сквозь монотонный шум в ушах, сквозь кровавую пелену запоздало накрывшей его ненависти. Столько смертей. Столько напрасных смертей.

Психика не справлялась с неудержимым потоком событий, но это было даже хорошо. Сержант понемногу привыкал к подобной безучастности, глухая стена пропускала внутрь только точечные уколы — когда-нибудь ему придется обдумать весь этот кошмар, а уж тогда помоги ему свет самому с ума не сойти вслед окружающей действительности.

Мысли его текли жёсткими, колючими импульсами, прорываясь сквозь шоковую блокаду, в душе было пусто, словно после затянувшейся попойки, вот только похмелье никак не наступало. Даже чувство приближающегося конца было до невозможности спокойным и отстранённым. Голос возник ниоткуда, будто он всегда был где-то поблизости. Кажется, впервые один из тех двоих снизошёл до разговора.

Плохо, Сержант, ой как плохо. Необходимо твёрдо смотреть в глаза врагу. Вот он, не отвлечённый неживой механоид из дальних миров, а самый что ни на есть одушевлённый. Близкий тебе человек. Я слышу страх? Ты боишься его? Нельзя прятать взор при подобных обстоятельствах. Ведь часть вины за содеянное висит и на тебе!

«Схожу с ума», — жёстко подумал Сержант, однако взгляд его мгновенно потвердел, подчиняясь бестелесному голосу.

— Я полагаю, вам есть, что мне сказать, перед тем, как я последую за ними.

Реакция на реплику последовала странная, Учитель вскинул голову и громко захохотал. Руки его затряслись и выронили аппарат. Смех был отрывистым и судорожным, вскоре он сменился судорожным кашлем. Сержант никак не реагировал, он предпочитал дождаться ответа. Наконец Учитель успокоился.

— Да, необходимо отдать вам должное, вы отлично просчитали ситуацию, но вот чего вам не хватает, так это элементарного воображения. Ну неужели я похож на человека, который, дабы устрашить своих жертв, перед смертью с ними проводит душеспасительные беседы? — лицо Учителя вновь стало каменным. Его твёрдый голос теперь выплевывал слова с четкостью церебра, но глаза Гостя уже глядели мимо Сержанта.

— Мне достался в конце жизни плохой ученик. Доверие к Учителю должно стать стержнем, на котором крепится всё остальное. Так вот, скажу я вам одну вещь: тот медальон, что достался ворвавшимся к Кеире, действительно при жизни принадлежал Самоину. Медальон Гостя стал ключом в её убежище. Однако именно вы сделали так, чтобы Кеире в будущем этой несчастной планеты не было места.

Сержант, а не морочит ли он тебе голову? То, что он сказал, не несёт новой информации, кое-что ты и сам знаешь, о чём-то догадываешься, всё остальное — голая эмоция. Силой только одной логики невозможно восстановить здание реальности по паре кирпичей — это будет не дом, а будка для собаки. Хорошая, крепкая, но все-таки будка. Учитель хочет запутать тебя своими словами, разрушить твои представления о действительности, чтобы… возвести новое здание? Или все-таки восстановить старое?

«Схожу с ума». Сержант вдруг почему-то испугался. Да, пожалуй, скоро он совсем тронется, но до этого нужно разок постараться, хотя в последнее время ему это почему-то плохо удаётся. Вспомнить эпизод на холме, тогда тоже всё, казалось, было потеряно… Теперь снова можно попытаться.

Нервный импульс, который для умирающего послужил бы последней каплей, был безвреден для здорового, это в замшелых террианских дорамах герои и злодеи могли швырять друг в друга огненные шары, вызываемые силой мыли. Но сейчас всё будет иначе. Даже спящая матрица Избранного невольно повторяет действия своего носителя, являясь до времени лишь зеркалом, усилителем, резонатором. Копией без оригинала.

Ярость, которая клокотала сейчас в душе Сержанта, выплеснется наружу, он был сейчас в этом уверен. Этот импульс можно отклонить, но не отразить. Шансы велики. А уж мощность удара, на которую он был способен, возрастала с каждой секундой под одобрительные взгляды тех двоих.

Воин бережёт свою честь, пронося её через смертный порог. Когда я лежал, мёртвый, на поле брани на Тёмной Стороне, я оставался абсолютно честен перед своим прошлым. И ты будь таким, Сержант.

Смертоносная сила потекла жаркими каплями, будто кровь, сочащаяся из раны. И тут же глаза Учителя сверкнули в полумраке.

— Так вы готовы слушать, Сержант? Выйти отсюда по собственной воле достоин только способный услышать собеседника в любой ситуации, при любых обстоятельствах. Довольно околичностей. У меня полно дел, мне некогда с вами попусту пререкаться.

Чего же он всё-таки добивается? Впрочем, Сержанту терять было нечего.

— Я слушаю. Слышу и слушаю.

— Хорошо. Точнее, будем на это надеяться. Моя задача была предельно сложна и без вас. Но вы — самая большая моя проблема. И хотя вы с достойным лучшего применения упорством не желаете вторить, пусть неосознанно, ничему тому, что претит вашему внутреннему кодексу, я попытаюсь. Учтите, я не связан да текущий момент никакими обязательствами. Сегодня Первый отдал в эти руки мой последний проваленный эксперимент, и как я с вами сегодня поступлю — мой и только мой выбор. При всём прочем, вы всё ещё мой ученик, пусть и отвернувшийся от своего учителя. С горя или по недомыслию — неважно. А теперь стойте и слушайте, ибо только правда решит всё.

Новая интонация Учителя невольно привлекла моё внимание, но отступать уже поздно. Ощущение было странным. Не пугающим, нет, скорее пьянящим. Так решают задачу, являющуюся целью всей твоей жизни. Ту, что тянет из тебя сок подобно плоду, зреющему под сердцем у женщины. И только отдавая ей силы, ты бываешь счастлив. Только так.

И вот она сформулирована. Полюс, цель, ядро, фокус, особая точка твоих помыслов, чаяний и стремлений. Так человек, некогда страдавший амнезией, разом вспомнив свою жизнь, начинает восхищенно перебирать в памяти вновь обретённые серые камешки воспоминаний. Так, вернувшись в родные места, ты находишь их другими, но с упоением разглядываешь старый заброшенный парк — место, где было твое Царство Детства. Учитель знал, что делал. Вся выданная им информация уложилась в памяти за мгновение. Сержант теперь мог смотреть на проблему сверху, наблюдая её целиком. И принялся вспоминать.

Единственный спутник красного карлика Теты Дракона B, звёздной системы 328А-613 Сектора Сайриус в Галактическом Каталоге был третьей по счёту планетой, заселенной едва нашедшим в себе силы выжить после Века Вне человечеством. Синие моря, красивейшие горы, искусственно выращенные зеленые равнины степей и саванн, тёмные прохладные леса и кристально чистые озёра. Колония росла быстро, так что вскоре её название Альфа стало обретать тот смысл, который не увидели пионеры-колонизаторы: Первая. Мир, ставший новым символом человечества, занял место потерянной навсегда Терры. Лицо планеты не было искорежено громадами заводских комплексов, оставаясь чистым и нетронутым. Рои кораблей не бороздили ее Зону Влияния, этот мир задуман и воплощён с научной точностью, став недостижимым идеалом, к которому могли прикоснуться немногие, интеллектуальная элита поверившего в свои новые возможности звёздного человечества. Или просто мечтой о рае. В ней так нуждались.

Это спасло Альфу, одновременно сгубив её. Когда снова пришёл враг, первыми пострадали промышленные центры Галактики. Откуда механоидам было понять особую ценность одинокой опаловой капли, плывущей по черноте неба? Гремела Бойня Тысячелетия, трещал по швам Первый Барьер, рвалась огненная спираль Второй Эпохи. Альфа оставалась в стороне. Когда о ней вспомнили, на всей планете не было никого, кто слышал хоть что-нибудь о далёкой Галактике.

Движение Архитекторов лишь вскользь коснулось Альфы, её оставили в одиночестве на долгие три тысячелетия. Но потом началось то, что позже назовут главным провалом за всю историю Службы Планетарного Контроля.

Год за годом оперативники смотрели с небес на эту прекрасную планету и пытались сохранить её для Галактики. Но Альфа не желала слушать чужих советов, идти по чужому пути. Она словно намертво пригорела к мысли о тупиковом пути развития. Закон Бэрк-Ланна скрежетал ржавыми шестерёнками своего несмазанного механизма, а планета переживала свои маленькие радости и большие трагедии, постепенно забывая, что это такое — не быть под постоянным и всё более пристальным наблюдением.

Технологические революции, промышленный бум, потом откат к аграрной культуре на волне движения последователей Тетсухары, клановое субгосударственное устройство общества, несчастье состояло в том, что в каждой букве этого букваря была видна рука оперативников СПК. Некоторые жители планеты, Посвящённые, знали об этом явно, некоторые подозревали, остальные чувствовали это почти подсознательно. Однажды всё окончательно открылось, и мир рухнул.

Альфа полыхнула, погребя под руинами тщательно спланированного планетарного самоубийства всё — надежды Совета Вечных, тысячелетнюю культуру, попросту — живых людей. Миллиарды человеческих жизней. Сержант и его манипул были там, он помнил, как это было. Но было там кое-что ещё.

Мир вокруг плыл, колыхался, дрожал маревом, мешая сосредоточиться. Ощущение, похожее на приближение позабытого уже приступа, но глубже, стремительнее, ближе и плавней.

Не любишь напрягать голову, — заворчал вдруг голос. — Хорошо, я тебе помогу.

И словно гонг прозвенел над мрачным болотом бытия, когда внутри него завертелась, разворачиваясь во всю длину, тугая пружина логики. Слияние тех двух незнакомцев творило правду из окружающего хаоса лжи. Более не было Сержанта, сжавшегося где-то в неведомой глубине космоса, баюкая поток чёрной энергии. Был лишь младенец, новорожденный, невинный. Потаённая сила космической величины, она принялась за первое своё дело.

Спусковой механизм пущен.

— Всё так же плохо? — человек в чёрной лётной форме с долей интереса посмотрел на эрвэграфию.

— С тех пор, как мы оставили их одних, пусть спустя десятилетия, мы словно предали их второй раз.

— Вы отдаёте себе отчёт в том, что будет значить воплощение этого плана в действие? — голос человека в плаще пронзила непонятная интонация, казалось, буравящая тебя насквозь.

Собеседник склонился над разбросанными документами, вдруг грохнув кулаком по столу.

— Вы не понимаете — они продолжают умирать каждый день, просто будут сидеть вот так и ждать смерти! Некоторые просто не едят и не пьют! Для них эти проклятые дни Прощания словно и не закончились, растянувшись на годы. Проклятье, Ромул не стал бы раздумывать!

Его голос стих под пристальным, заинтересованным взглядом человека в чёрном. На долгий миг повисла тишина. Были слышны даже тишайшие шорохи, его нервное дыхание звучало, как паровозный гудок ранним весенним утром. Так же лишне.

— Ромула больше нет. Вы гарантируете, что у Ковальского там будут все условия для достаточной реабилитации?

— Он даже подозревать не будет. Уж на это я ещё способен.

— Отправляйте Миссию. Это всё, что я могу для вас и для них сделать.

Не дожидаясь ответа, человек встал и вышел, тихо прикрыв за собой створку люка.

Получилось.

Самоин упрямо оттолкнул исписанные листки.

— После подобной катастрофы не выживало ни одной цивилизации планетарного масштаба. Это закон.

— Не вы ли говорили мне, что готовы умереть за то, чтобы они начали снова жить?

— Да. Я… может быть, если так вопрос стоит. Нас всех здесь подобрали со знанием дела, тьма побери, — Самоин едва заметно запнулся.

— Так вот. Сегодня утром я получил подтверждение своей догадки, — поднявшись из кресла, он ткнул пальцем в панель на стене. Засветились строчки текста.

— Кто это такой?

— Беженец из посёлка эр-семь-три. Весьма примечательная личность. И эти двое, как видишь, нашли друг друга.

Самоин еще раз пробежал глазами файл. Некоторое время они оба, замерев, прислушивались к своим мыслям, лишь позванивал изредка таймер.

— Вы уверены, что это он? Нужно поговорить с остальными.

— Безусловно. Все, кто прибыл сюда, знали, что назад дороги не будет, но если кто-нибудь откажется, то пусть отправляется обратно в Галактику прямо сейчас.

Самоин посмотрел на него в упор и, снизив голос до шепота, спросил:

— Кому-то придётся стать исполнителем на последней стадии.

— Жребий решит. Так будет честно.

— Согласен, — Самоин резко развернулся, так что полы его белого плаща захлестнуло у ног, и стремительно вышел.

Мелькали лица, проносились секунды. Место действия — Альфа, драма в пяти частях.

Сознание временами возвращалось, словно собирая мозаику событий снова в единое целое, но потом рассыпаясь вновь. Позабытое уже ощущение уходило. Остался лишь указующий перст — есть три пути. Ты, Сержант, ещё зелёный мальчишка для игр космических масштабов. Никогда не бывает прямых дорог, всегда выбор, борьба интересов и предпочтений.

И он двинулся дальше, услышав напоследок голос: Ещё увидимся, быть может, Сержант. Теперь настало время Учителю кое-что рассказать самому.

Сержант.

— Ваше появление здесь, позже всех остальных, было воспринято остальными с подозрением. Состав Миссии не должен был меняться, я не стал раскрывать им деталей нашей изначальной договорённости с Первым. Вы сами назвали меня Учителем, Сержант, я и был для вас им, учителем жизни, третьей вашей жизни. Случайность? Вряд ли. В подобных делах нет места случайности — это закон. Я собирал вас по кусочкам, по осколкам и думал — Галактика, мне придётся, несмотря ни на что, доиграть эту пьесу. Пришлось… Это моё последнее погружение, я обманул вас, когда говорил, что подобные нам не способны умереть. Способны, если со знанием возьмутся за дело. Подумайте об этом ещё раз, ведь вы до сих пор живы, что в свете сказанного — значит гораздо больше, чем просто констатацию факта.

Гости.

— Да, тут уж Совет постарался на славу. Подобрали состав, пропустив массы добровольцев со всей Галактики через жесточайший отбор. Когда им объяснили, куда и для чего они на самом деле летят, согласились все. Хотя твоя мысль не верна, бывшие Избранные тут только мы двое.

Бродяга.

— Он возник внезапно, когда Миссия уже была развёрнута. Микроскопический шанс из разряда «такого не бывает». Я, как и вы, искал нечто невероятное, загадку, самозародившееся мифическое коллективное сверхсознание, которое осознало себя и решилось на самоубийство, но всё оказалось куда проще. После того, как мне удалось выяснить, что он из себя представляет на самом деле, я начал готовить План. Вы называли его братом Кеиры, но именно вы и должны был первым догадаться, что он ей такой же брат, как и всем остальным беженцам. Вы нашли друг друга и ничего из этой встречи не вынесли. Да, Сержант, бродяга — не просто Избранный, не стареющий плод чудовищно редкого энергетического симбиоза, о котором вы не соизволили мне рассказать, как до того о своём ашраме, он — разгадка судьбы Альфы. Это он убил планету. Это он был тем, кто задумал и воплотил невозможное, когда целый мир сговорился сама с собой и умер. Он попросту не был способен ослушаться воли тех, кто был его сутью, его колыбелью, всех этих миллиардов людей. Он выжил, оставшись без своей матрицы, без своего мира, без памяти, без цели. Почти как ты. С одной лишь разницей. Вы теперь почти бесполезны Галактике, пусть на вас имеет какие-то планы Первый, но и только. Как, впрочем, бесполезен и я. Но ваш этот бродяга… именно он дал старт Плану.

Самоин.

— Всё сошло с расчётной траектории так же внезапно, как и всегда в подобных случаях. Самоин, которому по жребию досталась роль исполнителя, действительно покончил с собой. Просчёт, мой просчёт, надо было предположить и подобный исход, но исправить я уже ничего не мог. В этом я виноват перед вами всеми. Человек слаб, Избранный тоже… эх, почему никогда нельзя переиграть! В конце концов, мне же всё и пришлось доделать за других. Это тоже урок, пускай и последний.

Кеира.

— Оставленный без присмотра биотех, бывший всё это время нашими руками и глазами, внедрённый в среду беженцев, сорвался с цепи. Его программа — можете мне поверить — воплощённая ненависть. И эта самая ненависть, против всех расчётов, ударила в самое уязвимое место. Никто из Гостей не имел столь близкого человека среди беженцев. Только вы, Сержант. Шансов не было. Я тогда отпустил вас, надеясь, что вы хоть что-то сумеете исправить, но План уже было не остановить, вы сами своими действиями его только ускорили. Почему, тьма вас всех подери, вы не удосужились сказать, как серьёзно ранены? В итоге даже спасти Кеиру вам не удалось. Сообщи я вам детали ещё тогда, в кабине скаута, вы разрушили бы План, но всё равно бы ничего не смели поделать. Жалкое утешение, но всё-таки она умерла в чистой постели у вас на руках, а не от рук сотворенной нами же своры подонков. Как видите, ненависть выводит из апатии даже лучше любви.

Теперь всё стало на свои места. Три вопроса и три дороги. Вот его выбор. Они набухли, оформились, вызрели. И повсюду мрак. Сержант впервые за последний час пошевелился. Монолог Учителя был закончен. Необходимо осветить путь. Ровным, спокойным, но совершенно безжизненным голосом он спросил:

— Чего вы хотите?

— Я хочу? Я старик, каких вы даже себя представить не можете, и это погружение меня доконало. Я хочу только смерти.

Ничего. Снова мрак. Чего же ещё ему хотеть.

— Что может пробудить бродягу?

— Я не знаю. Но могу предположить. Его может пробудить, например, ваша гибель. Даже смерть Кеиры не послужила достаточным раздражителем его спящему сознанию. Остальные ему сейчас так же чужды, как все эти бесчисленные звёзды на небе.

Как же иначе. Так кто: Сержант, Учитель или биотех-убийца? Какой ответ будет честнее?

— Кто вы?

— Хороший вопрос. Я, как и вы — ошибка Вселенной.

Слова сорвались с уст Учителя тихо, еле слышно. В нём на секунду что-то сдвинулось, и Сержант ясно почувствовал зов, казалось, давно забытый. Так пело само пространство. Так пел хрустальный мир.

Кажется, его обучение закончено. Двое незнакомцев просияли оскалом ожесточённых улыбок. Разбитый витраж дрогнул и вновь собрался в единое целое. Единое голодное триединое целое.

И тогда Сержант, наконец, узнал того, кто был его собеседником в этой затянувшейся словесной дуэли.

— Учитель, вы — Вечный Хронар, бывший голос мёртвой Пентарры в Совете.

Все пути осветились. И его теперь не сможет остановить запутавшийся в чувстве собственной вины старик. Пора делать выбор. А выбирать-то не из чего. Учитель поднялся.

— Не Хронар. Уже нет. Я спел в тот раз свою последнюю Песню Глубин, Рэдди. Я теперь способен умереть навсегда, и ты знаешь, от какого груза я избавлюсь. Делай то, что решил.

Он знал. И всё равно был уверен в своих силах. Но на этот раз у него ничего не выйдет. Сержант тяжело поднял руку и отпустил боль, что терзала его ладонь. Чёрная молния послушно хлестнула по биотеху, и тот так же послушно затих. Его оболочка умерла. Она это тоже умела.

— Считайте, Учитель, что я вас уже осудил. Хронар, нам обоим предстоит сыграть свою роль до конца, как бы вам ни хотелось этого избежать. Кровавый спектакль, который вы тут разыграли, не получит моего прощения, но, однажды начавшись, он должен быть завершён, иначе всё зря. Только поэтому.

Огонь смотрел на пламя. Враг и враг.

Два могучих мыслительных процесса обрабатывали ситуацию.

И пришли к общему решению. Плечи Учителя опустились, словно под неподъемной тяжестью.

— Не можешь ты меня простить, даже за такую малость. За Пентарру ты мне не мстишь, за два миллиарда жизней, которые наверняка можно было спасти, только я не увидел, как. А вот за то, что обменял жизни полусотни твоих товарищей-добровольцев, которые знали, на что шли, и жизнь твоей любимой — на жизнь целой планеты, за это ты мне отплатил сторицей. И знаешь, из тебя получился бы хороший Вечный.

— А из вас, Учитель, получился бы хороший человек.

Его выбор начал воплощаться.

Вокруг ревела взбешённая толпа, но её ярость не достигала Сержанта, разбиваясь о нерушимый барьер его новообретённой целостности. Та уже не принадлежала истерзанному телу, которое было прикручено сейчас ржавой проволокой к импровизированной дыбе. Она была спокойна.

«Как же всё глупо происходит в этом мире. Находиться перед лицом смерти, но знать, что останется жить. Хоть и умрёт. Как глупо то, что твоей целью всегда была жизнь, но под конец веселья настал момент, когда смерть в пламени кажется таким… простым выходом. Необходимо ли было идти именно этим путём? Разве обязательно всё должно быть именно так?

Зря он так поступил с Учителем. Он прав, нет больше Вечного Хронара, он умер вместе с Пентаррой. Теперь это только рядовой исполнитель воли сверхразума Совета Вечных. Всё пытается загладить, отслужить, замолить грехи. Учитель… он-то сделал на этом свете много всего, не в пример юнцу Ковальскому. Многое, что было в его силах. И ещё кое-что, что не было. А ты, Сержант?»

Огонь нехотя ворочался у его ног, подобно гигантскому медлительному спруту, который готовился его поглотить. Ещё есть время. Немного, но есть.

«И с бродягой ты потерпел неудачу, даже Кеира в нашем последнем разговоре оставила тебе зацепку. Пропустил, слишком занят был своим горем. Эгоист».

У беспамятного «брата» Кеиры сегодня появится то, о чём он так долго предпочитал не помнить. Планы на завтра. Цель. Сможет ли он поднять с одра то, что так жаждет заполучить Совет в состав Галактического Содружества. Тысяча лет… большой срок. За это время целые цивилизации возносятся и умирают. Не выйдут ли в итоге на просторы Вселенной новые ирны, непонятные ни для кого, даже, порой, для самих себя. Чего хочет Совет на самом деле?

Вот вопрос, который он обязательно задаст. Как смешно.

Обуглившийся труп висел на балке сюрреалистическим наростом, и замолчавшая, наконец, толпа в страхе смотрела на оставшееся почему-то абсолютно невредимым лицо. Он смеялся.

В этой толпе пылали нездешним огнём две пары глаз.

Учитель смотрел с горечью утраты, с лицом отрешённым, словно это был не его бывший ученик, а истинно дверь в никуда.

Он очень устал, он не мог больше жить без своей Пентарры.

Вторым был взор бродяги. Где-то далеко в этот момент его тело рывком поднялось с постели, и его уставленные в пространство глаза наполняла жажда. Тот факт, что он впервые за долгие годы сумел заставить собственное тело совершать работу, его ничуть не трогал. Гости погибли. Сержант погиб, сестра погибла, их всех убили его же соплеменники.

Вот единственная мысль. Она была такой силы, что пробила все барьеры, воздвигнутые когда-то в его искалеченном сознании Избранного. И, обретя наконец свободу, он понял, что оставаться просто человеком он уже не способен. Пора уходить. Туда, куда так не хотел пускать его Сержант. А ему выбирать уж не приходится. Он сам — бродяга, и ему придется отправиться со своим миром в этот путь.

Прошло время.

Тщетно старик с ненавистью в глазах пытался ему помешать. Атака была отбита рефлекторно воздвигнутым барьером. Эх, если бы удалось собрать больше бойцов, он смог бы увести его с собой… А так, смерть будет легкой — совсем не той, что ждала Гостей. Нет большего зла, чем месть, но человек, сумевший повести людей за собой, поселил в них ненависть, и эта ненависть должна к нему вернуться. Пусть отголоски её тысячу лет не отпустят Альфу, но старик должен умереть вслед за своими жертвами.

Это называется правосудием.

Удар был коротким и милосердным.

Но старик, как ни странно, ещё жил. Поплыли, смазываясь, черты грубого, серого от постоянного применения антирадиационных препаратов лица.

Вот теперь он его узнал.

Ослепительно добрая улыбка Гостя. Лежавший перед ним был когда-то Учителем Сержанта, Одним-Из-Трех. Учитель учителя.

— Ты правильно поступил, незнакомец. Я благодарен тебе за это.

— Вы, Гости, сознательно и добровольно положили себя на алтарь нашего будущего. Вы не смирились с тем, что Альфа гибнет во власти пустоты и прозябания.

— Да. Возьми этот кристалл. Сожмешь его — заговорит. Это наш последний дар… — голос начал слабеть, — неси этот мир, Странник, неси к звёздам, там тебя ждут.

Названный Странником поднял оброненный кристалл, тот медленно заговорил, сжатый в кулаке:

Эта версия истории Галактики Сайриус была…

«Как я могу понять этих людей? Но я постараюсь добраться до сути. У меня нет иного выбора».

Придёт время, когда он сядет и подумает обо всем, но сейчас Странник распахнул дверь и выбежал в темноту, где его ждали двое товарищей.

Будет ещё время затишья и время бури, но никогда он не забудет эти дни Прощания, которые достались ему и его близким.

Перепонка пропустила всё еще одетую в плащ Гостя фигуру Сержанта, даже не попытавшись проверить персону вошедшего. Смешно. Как будто здесь ожидали кого-то ещё.

Прощай, бродяга, — зачем-то мелькнула мысль.

Их пути расходятся, но примутся они теперь за одно и тоже — будут пытаться восстановить ту часть справедливости, которая им подвластна. И вспоминать о том, что не позволит забыть непогрешимая память Избранного.

Небольшой холмик, засаженный полевыми цветами, рядом серая гранитная плита. На ней виден профиль женского лица да пара штрихов развевающихся на ветру прядей.

Здесь всегда тихо.

«Спи, Кеира, теперь ты сможешь отдохнуть.

Да пребудет с тобой Свет».

Тут редко кто бывает.

Покидая ашрам, я обернулся на него в последний раз. Голубая искра над алтарём даже при свете дня сверкала так, что было больно глазам. Усмехнувшись, я подумал, надо же, когда-то я мечтал о скорой смерти, столь чудовищная усталость тяжким гнётом лежала на моих плечах. Но настало время, и гнёт исчез. Кончились наши дни Прощания.

Жизнь возвращалась на Альфу.

Гневная и яростная, как всякая жизнь.