Инженер Петра Великого

Глава 12

Сверлильный станок потихоньку рос. Массивная дубовая станина уже стояла в углу моей расширенной каморки (Шлаттер, скрипя зубами, выселил из соседнего чулана какого-то мелкого клерка и отдал конуру мне). Железки — шпиндель для вращения ствола, опоры-люнеты, винт для подачи сверла — кузнец выковал, и теперь их доводили до ума два толковых слесаря, которых мне выделили после разборок с Клюевым. Работа шла медленно, как черепаха. И главная проблема была даже не в хреновых материалах или примитивном инструменте, а в том, что не было людей, которые могли бы понять и сделать то, что я от них хотел.

Мои «помощнички» — старый плотник Аникей, кузнец и слесаря Иван да Семен — были мастерами, спору нет, но в рамках своих привычных дел. Они умели тесать, ковать, пилить напильником. Но когда я начинал им втирать про допуски, про точность подгонки, про то, что надо размеры по чертежу соблюдать (по моим корявым эскизам), они часто тупо не врубались, чего я от них хочу. «Да ладно, Петр, и так сойдет! — бубнил кузнец, прикидывая на глаз криво выкованную им шестерню. — Куда она денется! Чай, не часы заморские делаем!» А Аникей мог запросто стесать лишний сантиметр с бруса, потому что «так ровнее показалось».

Без обученных людей, без тех, кто будет понимать не только «как», но и «почему» надо делать именно так, все мои затеи — псу под хвост. Я не мог стоять над душой у каждого, проверять каждый винт, каждый зазор. Нужны были помощники, ученики, которые впитали бы новые подходы, новую культуру производства, что ли.

Но где их взять? Брать пацанов из цехов? Тех, кто уже пропитался этим местным раздолбайством и привык работать на отвали? Сомнительно. Они скорее будут саботировать или просто не смогут переучиться. Надо было искать ребят посвежее, помоложе, тех, у кого мозги еще не заскорузли, кто готов учиться.

Я стал присматриваться к пацанве, которая работала на заводе на самых грязных и тяжелых работах — таскали уголь, убирали мусор, бегали на посылках. Их тут было полно — сироты, дети разоренных крестьян или бедных горожан, отданные на завод «в науку», а по сути — в рабство. Большинство из них были забитые, запуганные, думали только о том, как бы урвать лишний кусок хлеба да не огрести плетей. Но были и другие — с живым, любопытным взглядом, те, кто не просто таскал тяжести, а пытался понять, как тут всё устроено.

Одного такого я заприметил случайно. Паренек лет пятнадцати, шустрый, чернявый, звали Федькой, таскал воду для литейки. Как-то раз он залип у моего токарного станка (который теперь почти не выключался, под присмотром другого пацана, которого я учил) и долго стоял, разинув рот, смотрел, как деталь крутится и резец стружку снимает. Да, это было залипательное зрелище. Но в глазах у него было любопытство и реальное такое изумление и интерес.

— Чего уставился, Федька? — спросил я, подойдя. — Воду разлил, небось?

— Не-ет, мастер Петр… — он аж подпрыгнул, но не сбежал, как многие бы сделали. — Гляжу вот… Как оно само-то крутится… да режет… Чудо прямо! А как устроено?

Я улыбнулся. Вот он, первый кандидат. Не боится, интересуется. Я вкратце, на пальцах, объяснил ему, как станок работает. Федька слушал, открыв рот, задавал вопросы — наивные, но по делу. Видно было, что котелок у парня варит.

— А ты сам-то, Федька, хотел бы такому делу научиться? Машины строить, железо точить? — спросил я его в лоб.

— Ой, мастер Петр! — глаза у него аж заблестели. — Да я бы… Я бы всё отдал! Только кто ж меня научит? Я ж так, принеси-подай…

— А если я научу? Пойдешь ко мне в помощники? Работы будет много, и спрашивать буду строго. Но зато делу научишься настоящему. А?

Федька аж задохнулся от счастья.

— Пойду, мастер! Куда скажешь! Всё делать буду!

Так у меня появился первый ученик. Я поговорил с управляющим, потом с приказчиком, объяснил, что мне нужен толковый помощник для работы со станками и чтоб новые машины строить. На удивление, возражать не стали — видимо, решили, что дешевле дать мне одного пацана, чем постоянно отвлекать взрослых мастеров. Федьку официально перевели ко мне в каморку «на подхват».

Я начал его учить. С самых азов. Как читать мои каракули-чертежи, как пользоваться линейкой (аршином), циркулем, самодельным угольником, как правильно держать молоток и напильник. Федька оказался на редкость смышленым и старательным. Впитывал всё как губка, пыхтел изо всех сил, боялся меня подвести. Конечно, не всё сразу получалось, руки еще были слабые и корявые, но желание учиться было огромное.

Потом я нашел еще двоих ребят примерно того же возраста — Ванюху, тихого, основательного парня, который помогал старику Аникею, и Гришку, сироту из кузни. Уломать начальство отдать и их ко мне было сложнее, но помог поручик Орлов — намекнул Шлаттеру, что для «государева дела» нужны обученные люди, а Смирнов, дескать, может их подготовить.

Так у меня образовалась своя маленькая «школа». Три пацана — Федька, Ванюха и Гришка — стали моими первыми настоящими учениками. Я гонял их беспощадно. Заставлял не просто делать, а думать, понимать, почему именно так. Объяснял свойства материалов, как механизмы работают — пусть на самом простом уровне, но чтоб у них в голове картинка складывалась. Учил аккуратности, точности, ответственности. Это было непросто — ломать старые привычки, вбивать в головы новые понятия. Но у ребят загорались глаза, когда у них начинало что-то получаться, когда они чувствовали себя не бесправными рабами, а причастными к созданию чего-то важного. Это была моя главная надежда — вырастить здесь, на этой паршивой почве, новое поколение мастеров, которые смогут работать по-новому.

То, что у меня появились три толковых и старательных пацана — Федька, Ванюха и Гришка — заметно оживило работу и над сверлильным станком, и над замками. Они были моими глазами, ушами и, главное, руками, готовыми делать то, что я скажу, точно и без саботажа. Но чтобы дело двигалось быстрее и лучше, мало было просто иметь исполнителей. Надо было менять сам подход к работе, внедрять новые, более разумные методы, хотя бы в самом примитивном виде.

Первое, что я попытался сделать — ввести разделение труда. До этого на заводе каждый мастер, кузнец ли, литейщик ли, часто делал всю работу от А до Я — от подготовки материала до финальной обработки. Это приводило к дикой потере времени: мастеру приходилось постоянно переключаться с одного на другое, менять инструмент, бегать от верстака к горну и обратно.

Я решил попробовать по-другому. При изготовлении деталей для сверлильного станка я разделил операции между своими помощниками и приданными мастерами. Например, плотник Аникей теперь занимался только деревяшками для станины и опор по моим эскизам. Кузнец ковал только железные заготовки — оси, рычаги, шестерни. Слесаря Иван и Семен отвечали за их чистовую обработку — пилили напильником, притирали, резьбу нарезали (если надо было). А мои пацаны — Федька, Ванюха и Гришка — были на подхвате: таскали материалы, помогали мастерам, учились работать инструментом, делали самые простые вещи под моим присмотром. Я же рулил всем процессом, контролировал и занимался самыми сложными узлами.

Такое разделение поначалу вызвало недоумение и даже некоторое бурчание у старых мастеров. «Как же так? — ворчал Аникей. — Я ж плотник, а не просто доски пилить! Я и собрать могу, и подогнать!» А кузнец бубнил, что ему скучно ковать одни и те же железяки десятками, ему бы «душу вложить» в какую-нибудь хитрую штуковину. Но я уперся. Объяснял (где словом, где ссылкой на «государеву спешку»), что так дело пойдет быстрее, что каждый будет делать то, что у него лучше получается. Постепенно они привыкли. И результат не заставил себя ждать — работа реально пошла живее. Каждый сфокусировался на своем, набил руку, и детали стали выходить и быстрее, и качественнее.

Второе нововведение, которое я попытался пропихнуть — это стандартизация. Конечно, о допусках в сотые доли миллиметра, как в моей прошлой жизни, тут и мечтать не приходилось. Но даже элементарная унификация самых ходовых деталей могла бы сильно облегчить жизнь. Например, винты и гайки. Их тут делали кто во что горазд — разного диаметра, с разным шагом резьбы. Подобрать гайку к винту было целой проблемой. Я же настоял, чтобы кузнец выковал несколько комплектов метчиков и плашек (самых простых, конечно) для нарезки хотя бы двух-трех самых нужных размеров резьбы. И теперь все винты и гайки, которые шли на мои станки или на ремонт замков, делались по этим стандартам. Это сразу упростило сборку и взаимозаменяемость. То же самое я попытался сделать и с другими простыми железяками — осями, втулками, скобами. Заставил мастеров работать по шаблонам, которые сам же и сделал.

Третье, и самое сложное для местного менталитета — это техническая документация. То есть, чертежи. До этого всё делалось либо «по образу и подобию», либо по устному описанию мастера. Я же упорно продолжал рисовать свои эскизы на бумаге (которую по-прежнему с трудом доставал Орлов), стараясь делать их как можно понятнее — с размерами, с разрезами, с пояснениями. Сначала мастера смотрели на эти «картинки» с недоумением. «Чего тут намалевано, Петр? Ты б лучше на пальцах показал!» Но я терпеливо объяснял, показывал, как по чертежу можно понять форму и размеры, как себя проверить. Заставлял своих учеников копировать чертежи, разбираться в них.

Постепенно дело сдвинулось. Мастера поняли, что по чертежу работать всё-таки удобнее и точнее, чем по памяти или на словах. Особенно когда делали что-то новое, незнакомое. Чертеж давал четкое представление, что надо сделать. Мои ученики, Федька и Ванюха (Гришка был больше по железу), оказались на удивление способными к черчению и быстро научились не только читать мои эскизы, но и сами делать простейшие зарисовки деталей. Это было огромное подспорье. Теперь я мог дать им чертеж и быть относительно уверенным, что деталь будет сделана правильно.

Конечно, все эти мои нововведения — разделение труда, стандартизация, чертежи — были тут в самом зачаточном состоянии. Но это были первые ростки новой организации работы, основанной не на интуиции и привычке, а на расчете, точности и системе. Я видел, как меняется отношение к работе у тех, кто был в это вовлечен. Они начинали понимать, что делают не просто какую-то железяку, а часть сложного механизма, где всё связано. И это понимание делало их работу более осмысленной и ответственной. Старые мастера ворчали, но в глубине души, мне кажется, гордились тем, что причастны к созданию чего-то нового, невиданного. А для меня это было главным — не просто построить станок, но и заложить основы для будущего, подготовить людей, способных работать по-новому.

На первых порах мои пацаны — Федька, Ванюха и Гришка — просто горели на работе. Еще бы! Из бесправных рабов на побегушках они попали в отдельную каморку, к «хитрому мастеру» Петру, который строил невиданные машины и был на хорошем счету у начальства. Работа была чище, чем уголь таскать или глину месить, да и жратвы, хоть и немного, но стало побольше — я старался их подкармливать из своих скудных запасов, понимая, что голодный ученик — хреновый ученик. Они ловили каждое мое слово, старались подражать мне во всем, глаза блестели от любопытства и гордости, что они причастны к чему-то важному.

Но эйфория быстро прошла. Начались трудовые будни. А будни требовали не только любопытства, но и усердия, терпения, а главное — совершенно непривычной для них точности и дисциплины. И вот тут-то полезло наружу всё старое — лень, нежелание напрягать мозги там, где можно было схалтурить.

Федька, самый шустрый и сообразительный, первым начал филонить. Ему быстро надоедало сидеть над моими эскизами, перерисовывая их на доски для мастеров. Начинал торопиться, линии кривые, размеры не сходятся. Я его поймал раз, другой, пытался объяснить:

— Федька, пойми ты, чертеж — это как приказ для мастера. Если ты тут на сантиметр ошибешься, то и деталь на сантиметр кривая будет! А потом она в машину не влезет! Понял? Точность нужна!

— Понял, мастер Петр, понял! — кивал он бойко, а через полчаса я снова ловил его на той же лаже.

Пришлось включать «кнут». За каждую ошибку в чертеже — переделывать три раза. За попытку скрыть косяк — оставаться после работы (которой у нас толком и не было, пахали пока светло) и драить инструмент или убирать стружку. Пару раз пришлось и рявкнуть, пригрозив отправить обратно воду таскать. Подействовало. Федька надулся, но стал работать аккуратнее, хотя энтузиазма поубавилось.

Тихий и старательный Ванюха с ленью проблем не имел. Но вот с пониманием… Объяснить ему, как работает даже самый простой рычаг или винт, было просто пыткой. Он слушал внимательно, кивал усердно, но через пару минут все забывал. Он не мог связать мои слова с тем, как эта железяка или деревяшка будет двигаться и что делать. Приходилось показывать на пальцах, рисовать на полу, строить модели из щепок. Иногда он вдруг «въезжал», и лицо его озарялось счастливой улыбкой — понял! В такие моменты я старался его похвалить, подбодрить («Вот видишь, Ваня, голова-то у тебя светлая, зря боишься!»), дать ему задание попроще, чтоб закрепить успех. Но чаще он так и оставался в прострации, и приходилось просто говорить: «Делай вот так, потому что я сказал». Это было неправильно с точки зрения педагогики, но другого выхода иногда просто не было.

Гришка же, который пришел из кузни, был полной противоположностью Ванюхе. Смекалки ему было не занимать, но вот привычка к грубой кузнечной работе въелась в него намертво. Заставить его работать напильником аккуратно, снимая металл по чуть-чуть, было почти нереально. Он норовил содрать всё одним махом, оставляя глубокие царапины. Когда я дал ему задание выковать несколько одинаковых скоб по шаблону, он сделал их все разными — где толще, где тоньше, где кривее.

— Гришка, я же тебе шаблон дал! Прикладывай, проверяй! — ругался я.

— Дык, мастер Петр, она ж железная! Чего ей будет? Держится — и ладно! На глаз вроде похоже… — оправдывался он.

Вот это «на глаз» и «держится — и ладно» было моим главным врагом. Приходилось объяснять снова и снова, что в машине, где детали должны точно подходить друг к другу, «на глаз» не прокатит. Что малейший перекос или зазор может привести к поломке. Пришлось и ему придумывать наказания — не за злость, а за раздолбайство. Запорол заготовку — иди к кузнецу, помогай ему уголь таскать или молотом махать сверх нормы. Не попал в размер — сиди и пили вручную до посинения.

«Пряником» для них всех была моя похвала (когда было за что), лишний кусок хлеба или даже ложка каши из моего скудного пайка (когда удавалось что-то раздобыть сверх положенного), а главное — ощущение, что они делают что-то важное. Я рассказывал им (конечно, без лишних деталей) о том, зачем нужны наши станки, как они помогут делать пушки лучше, как это важно для Царя и для победы над шведом. Старался разбудить в них не только страх перед наказанием, но и гордость за свою работу.

Получалось хреновастенько, честно говоря. Были дни, когда всё шло через жопу, руки опускались, и хотелось плюнуть на всю эту затею с обучением. Но были и моменты, когда я видел, что мои усилия не зря, что ребята начинают понимать, стараться, включать голову. Это был долгий, изматывающий процесс — лепить из этого сырого, необученного материала настоящих мастеров. Но без этого все мои станки и замки так и останутся единичными прикольными штуками, не способными изменить производство в целом. Кадры решают всё — этот лозунг из будущего был актуален и здесь, в петровской России.

Время шло, и моя маленькая «школа» начала давать первые всходы. Несмотря на все трудности, лень и тугодумие, мои пацаны — Федька, Ванюха и Гришка — потихоньку втягивались, осваивали новые для них фишки и, самое главное, начинали думать по-другому. Метод кнута и пряника, мои терпеливые объяснения на пальцах, а главное — то, что они своими глазами видели, как работают новые механизмы (токарный станок уже вовсю шуршал, обтачивая цапфы, а сверлильный потихоньку собирался в углу) — всё это делало свое дело.

Эти трое стали моей опорой. Они уже были настоящими помощниками, на которых можно было положиться. Понимали меня с полуслова, перенимали мои методы, мою требовательность к качеству. Глядя на них, и другие работяги на заводе начинали потихоньку менять свое отношение. Если уж эти вчерашние пацаны смогли освоить «петровские хитрости», значит, не так уж они и страшны?

Более того, к моей «команде» стали присматриваться и другие молодые подмастерья. Некоторые подходили, просили показать, объяснить. Я никому не отказывал. Если видел в парне реальный интерес и желание учиться, брал его «на карандаш», давал какое-нибудь простое задание, присматривался. Так у меня появилось еще несколько «кандидатов» в ученики.

Конечно, до создания полноценной команды спецов было еще как до Луны. Мои ребята только начинали. Им еще учиться и учиться. Но главное — лед тронулся. Появились люди, готовые работать по-новому, люди, которые видели смысл в точности, в расчете, в новых технологиях. Это были мои первые последователи.

Я сейчас не просто строю станки и улучшаю замки, я меняю мозги людям. А это, пожалуй, было поважнее любого железа. С такими помощниками можно было браться и за более сложные задачи. И недостроенный сверлильный станок уже не казался такой уж несбыточной мечтой.