Инженер Петра Великого

Глава 20

Получить добро от самого Брюса на перестройку заводского участка — это, конечно, поначалу вскружило голову. Я ходил как пьяный, в голове уже рисовались картинки: вот тут у нас будет литейка по последнему слову техники (ну, по здешнему последнему слову), тут — механический цех со станками в ряд, тут — склады образцовые, а вон там — водяное колесо шумит, приводя все это хозяйство в движение. Казалось, еще немного — и всё завертится, заработает как надо, выдавая на-гора пушки, которые не рвутся, и ружья, бьющие без промаха.

Ага, щас! Размечтался, Петруха!

Как только первая эйфория схлынула и я взялся за то, что граф велел — за подробный план и, главное, за смету, — так сразу вся романтика и улетучилась. Одно дело — на бересте красиво начеркать, где какой цех будет стоять, и стрелочками показать, как детали поедут. И совсем другое — посчитать, во что вся эта красота выльется государевой казне. А выливалось оно в такую прорву, что мне самому дурно стало.

Это же не станок один в уголке собрать, тут речь шла о перестройке целого куска завода! Здания нужны новые, или старые переделывать капитально. Фундаменты под печи и тяжелые станки (вроде того же мехмолота, который я задумал). Крыши, чтоб не текли. Полы нормальные, а не голая земля. А водяное колесо с плотиной и трансмиссией? Это ж целое инженерное сооружение!

А может сделать по другому?

Водяные колёса. Вот главная беда. Каждую зиму реки замерзают и завод парализует на месяцы.

Деривация. Надо сделать скрытый и утеплённый отводной канал. Пусть вода бежит по желобу, крутит колесо под крышей, где холод не схватит механизмы ледяной хваткой.

Но расчёты усложнялись бешено. Узкий канал — значит сильнее напор, быстрее вращение. Колесо может разлететься на щепки от таких оборотов. Да и мусор — листья, ветки, ил — забьёт поток в первый же месяц. Придётся ставить решётки, чистить их каждую неделю…

А там, глядишь, и паровую машину собрать удастся.

Я взял лист бумаги почище (Орлов раздобыл) и начал считать. Перво-наперво — стройматериалы. Дерево. На станины станков, на балки, на стропила, на полы, на опалубку для фундаментов. Дуб — хорошо, крепко. Но где его столько взять? Новый кладовщик, Лыков, лебезил теперь, а на прямой вопрос про дубовый лес только руками развел:

— Дубок-то, Петр Алексеич, нонеча весь на флот идет… На шпангоуты там, на кили… А нам что осталось — то и имеем. Сосна есть, елка… Не первый сорт, конешна, зато много…

Пришлось пересчитывать на сосну, закладывая сечение потолще, чтоб компенсировать хлипкость. А это — опять увеличение объема.

Кирпич. На печи, на фундаменты, может, и на стены где-то. Делают его тут рядом, на кирпичных заводиках, но качество — слезы. Кривой, недожженный, крошится. Брать надо с запасом, на бой. А это снова деньги.

Металл. Вот где главная засада. Железо кричное, полосовое — на бандажи для стволов, на оси, на рычаги, на инструмент. Надо много, и желательно не то ржавое дерьмо, что мне Лыков поначалу подсовывал. Чугун — на станины станков, на вкладыши подшипников, на всякую мелочь. Тоже не высший сорт, но хоть свой, охтинский. А вот медь и олово для бронзы (подшипники скольжения для тяжелых валов лучше все-таки бронзовые делать, надежнее будет) — это почти роскошь. Дефицит страшный, цена — заоблачная. Брюс обещал «ресурсы найти», но я же не дурак, понимаю — война идет, металл цветной на вес золота, и никто мне его тоннами не отвалит на мои эксперименты. Придется выкручиваться, где-то чугунными вкладышами обходиться, где-то — деревом твердых пород (опять же, где его взять?).

Известь, песок, глина — этого добра вроде навалом, но его ж привезти надо, складировать. А это — лошади, телеги, возчики. Тоже расходы.

Но самое главное — люди. Ладно, построил цеха и станки, а работать кому-то надо было. А кто будет? Мои три с половиной ученика и пара прикомандированных слесарей всю эту махину не потянут. Нужны толковые плотники, каменщики, кузнецы, литейщики, слесаря, которые и напильником махать умеют, и чертеж понимают. Да где их взять? На Охте мастеров хватает, но большинство — старой закалки, переучивать их — себе дороже. Да и кто их мне отдаст? Новый обер-мастер, сменщик Клюева, не пакостил открыто, но смотрел на мои затеи без энтузиазма и лучших людей явно придерживал для «традиционных» нужд.

Значит, надо было закладывать в смету и обучение новых людей. Набирать пацанов помоложе, самых смышленых, и учить их с нуля. А это — время. Месяцы, если не годы. И всё это время им надо платить какое-никакое жалованье, кормить их.

Я сидел над расчетами, а на голове волосы шевелились. Цифры выходили астрономические по здешним меркам. Брюс, конечно, величина, но и его возможности не безграничны. Он же не может просто так взять и отвалить кучу бабла и ресурсов на прожект какого-то фельдфебеля, пусть даже и с «царским благоволением». Придется резать. Упрощать. Искать компромиссы.

Вместо кирпичных стен цехов — может, деревянные, бревенчатые? Дешевле, но пожароопаснее. Вместо сложной трансмиссии от водяного колеса — может, пока ограничиться приводом только на самые важные станки и механизмы? Вместо дорогих бронзовых подшипников — чугун или дерево, пропитанное салом?

Приходилось думать как снабженец, как экономист. Вспоминать весь свой прошлый опыт выбивания ресурсов и борьбы с бюрократией. Понимать, где можно надавить на Лыкова, ссылаясь на Брюса, а где лучше промолчать и поискать обходной путь. Может, договориться с тем же Шульцем, чтобы он подсобил с литьем нужных деталей «по-свойски»? Или попросить Орлова помочь найти пару толковых солдат-слесарей из армейских мастерских?

Это была уже какая-то военно-экономическая стратегия. Надо было пробить, достать, организовать. И всё это — в условиях войны, дефицита, воровства и вечного русского «авось». Брюс дал мне шанс, но теперь я понимал, чего этот шанс будет стоить. Предстояла долгая, нудная, изматывающая борьба за каждую доску, пуд железа, за толкового мастера. И успех зависел от моей способности прогрызть эту толщу косности и бюрократии.

Суровая проза жизни, мать ее… Никакой тебе магии и роялей в кустах. Только работа, расчет и умение договариваться. Или давить, если понадобится.

Пока я до хрипоты спорил с Лыковым из-за каждой партии досок и бился над сметой для графа Брюса, пытаясь впихнуть невпихуемое в рамки разумного, работа над сверлильным станком не стояла на месте. Вернее, она ползла, как черепаха по стекловате, но всё-таки ползла. И теперь, когда основные бюрократические препоны были хоть немного расчищены, а люди у меня появились чуть потолковее, дело пошло живее. Приближался тот самый «дедлайн» в два месяца, который мне негласно, но вполне ощутимо поставил Царь. И хотя месяц я провел на фронте, спрос от этого меньше не становился. Надо было кровь из носу успевать.

Главная идея станка была простой, но для здешних мест — революционной: вращаться должен сам пушечный ствол, а не сверло. Это позволяло добиться куда большей точности канала, ведь биение тяжелого ствола вокруг своей оси свести к минимуму проще, чем биение длинного и тонкого (относительно) сверла. Но вот реализация… Это был адский труд.

Станину мы собрали из самых лучших дубовых брусьев, какие только удалось выцепить у Лыкова (спасибо вмешательству Орлова). Скрепляли всё это дело массивными коваными скобами и болтами (резьбу на которых мои слесаря Иван да Семен нарезали уже по новому стандарту, матюкаясь, но таки делая). Главная задача была — жесткость. Станина не должна была вибрировать под весом многопудового ствола и усилиями резания. Старый Аникей ворчал, тесал и подгонял брусья на совесть, проверял каждый стык своим самодельным уровнем и угольником. Я ему даже идею подкинул — использовать натянутую струну для проверки прямолинейности направляющих станины. Простой, но эффективный метод, который тут был в новинку. Аникей долго не врубался, но потом проникся и с помощью струны вывел плоскости так ровно, как, наверное, ни один плотник на Охте до этого не делал.

Передняя бабка — та хреновина, которая должна была держать и вращать ствол — стала самым геморройным узлом. Корпус сделали тоже дубовый, массивный. А вот шпиндель — вал, на который крепился патрон для зажима ствола — пришлось делать составным. Выковать цельный вал такого размера и нужной прочности кузнец не мог. Пришлось ковать его из нескольких частей, а потом соединять хитроумными клиньями и бандажами. Подшипники скольжения для шпинделя — отдельная песня. Бронзы мне Лыков так и не дал, сколько я ни бился. Пришлось делать из чугуна, «улучшенного», который мы с Шульцем научились плавить почище. Отлили массивные втулки, а потом мои слесаря несколько дней, чертыхаясь, притирали их вручную к шпинделю, используя толченый кирпич с маслом в качестве абразива. Добиться идеального прилегания не вышло, конечно, но люфт шпинделя стал минимальным. Патрон для зажима ствола тоже был самодельным, неуклюжим, с несколькими мощными винтами, которыми ствол крепился.

Задняя бабка, которая держала и подавала сверло, была попроще. Но и тут без засад не обошлось. Главная проблема — механизм подачи. Нужно было двигать тяжелое сверло вперед медленно, равномерно и с большим усилием. Винтовой механизм казался самым логичным. Ерема выковал длинный ходовой винт, а Иван с Семеном нарезали на нем резьбу. Грубую, конечно, зато рабочую. Гайку сделали чугунную, разрезную, чтобы можно было регулировать зазор и компенсировать износ. Вращать винт предполагалось вручную, через большое маховое колесо с рукоятками — тут уже мои пацаны должны были попыхтеть.

Ну и само сверло. Это вообще произведение кузнечного искусства местного разлива. Длинный стальной стержень (сталь кузнец ковал из лучшего кричного железа, перековывая его несколько раз для уплотнения), а на конце — режущая головка. Я долго ломал голову над ее формой. Обычный заточенный ломик, как тут делали раньше, давал кривой канал. Нужно было что-то более хитрое. В итоге остановились на сверле с двумя режущими кромками и канавками для отвода стружки — что-то вроде очень примитивного спирального сверла, только канавки были прямые, выкованные и потом пропиленные напильником. Заточку режущих кромок я контролировал лично, используя свои знания и самодельные шаблоны. Закалку тоже проводили под моим руководством — с цементацией режущей части в костяном угле для твердости. Получилось нечто страшное на вид, но, как я надеялся, рабочее.

Сборка всего этого монстра заняла еще неделю. Всё подгоняли, притирали, крепили. Постоянно что-то ломалось — то инструмент не выдержит, то деталь треснет при затяжке болта, то мастер накосячит с размером. Я метался между слесарями, плотником, кузнецом, своими учениками, пытаясь всё проконтролировать, разрулить косяки, подбодрить, а иногда и рявкнуть для острастки. Спал по три-четыре часа, питался чем придется. Но станок перестал быть набором железок и деревяшек. Он обретал форму, целостность. В нем чувствовалась мощь и какая-то разумность, что ли. Логика инженерной мысли, воплощенная в таких примитивных материалах.

И вот, наконец, момент настал. Все основные узлы были собраны. Шпиндель вращался (правда туговато), механизм подачи сверла двигался, само сверло было заточено и установлено. Оставалось только присобачить привод к передней бабке. Водяного колеса еще и в проекте не было, так что пока решили обойтись ручным воротом с большим рычагом — как на колодцах делают, только помощнее. Четыре дюжих солдата из тех, что Орлов выделил в помощь, должны были обеспечить вращение ствола.

Я оглядел свое творение. Машина получилась громоздкой, неуклюжей, совсем не похожей на изящные станки из будущего. Скорее, она напоминала какой-то средневековый пыточный агрегат. Но если она заработает, это будет прорыв, который может изменить ход войны.

— Ну что, мужики, — сказал я своим помощникам, которые столпились вокруг, с любопытством и некоторым страхом разглядывая монстра. — Завтра будем пробовать. Загоним первый ствол. Помолимся, чтобы не развалилась наша красота к херам собачьим.

Ночь перед первым испытанием станка я почти не спал. Ворочался на своей жесткой лавке, гонял в голове все узлы этой махины. А вдруг шпиндель заклинит? А вдруг станина не выдержит вибрации? А вдруг сверло сломается в самом начале? Или, хуже того, его уведет в сторону, и канал получится еще кривее, чем при старом способе? Ответственности на мне висело столько, что нервяк даже раздражал уже. Провал означал бы конец моей карьеры «умельца», да еще это был бы огромный удар по репутации Брюса и Орлова, которые за меня поручились. Да и перед своими ребятами — Федькой, Ванькой, Гришкой, слесарями Иваном и Семеном, стариком Аникеем — было бы стыдно. Они вложили в этот станок столько сил.

Утром в мастерской царило нервное оживление. Все ходили на цыпочках, переговаривались шепотом. Я еще раз проверил все крепления, смазал трущиеся части салом (лучшей смазки тут не было), поправил установку сверла. Проверил ворот для вращения ствола — солдаты, выделенные для этого, уже стояли наготове, переминаясь с ноги на ногу и с опаской косясь на невиданную машину.

Первым делом надо было доложить Брюсу. Просто запустить станок без ведома главного начальства было бы глупостью. Я отправил Федьку к поручику Орлову с запиской:

«Машина сверлильная к пробе готова. Прошу Вашего благородия прислать весть графу Якову Вилимовичу и испросить дозволения на запуск».

Федька умчался как на крыльях.

Ответ пришел неожиданно быстро, и не с запиской, а с самим Орловым. Поручик влетел в мастерскую взъерошенный, глаза блестят.

— Петр! Граф сейчас приедет! Сам! Сказал, хочет лично поглядеть на твое «чудо механизации», как он выразился! Так что давай, готовься! Чтоб всё было чин чинарем! И не ударь в грязь лицом!

Сам Брюс приедет! Вот это да! Значит, он действительно следит за моей работой. А ответственность теперь возрастала стократно. Одно дело — запустить станок самим, в тишине, исправить косяки, если что. И совсем другое — делать это на глазах у самого генерал-фельдцейхмейстера!

Мы забегали, как ошпаренные. Подмели пол вокруг станка, убрали лишний инструмент, протерли тряпками самые видные места. Я еще раз проинструктировал солдат у ворота, как крутить — медленно, равномерно, без рывков. Объяснил слесарям, как подавать сверло с помощью ходового винта — тоже плавно, чувствуя сопротивление металла. Мои пацаны должны были следить за смазкой и отводом стружки (если она вообще пойдет). Все волновались страшно.

Ждать пришлось недолго. Вскоре во дворе послышался стук колес дорогой кареты и цокот копыт лошадей охраны. Мы все высыпали из мастерской. К крыльцу подкатила уже знакомая мне карета графа Брюса.

Лакей распахнул дверцу…

И тут я чуть не сел на землю от неожиданности.

Из кареты вышел не только строгий и подтянутый Брюс.

Рядом с ним, опираясь на трость, стоял… сам Петр Алексеевич!

Царь! В простом зеленом мундире Преображенского полка, без свиты, без помпы, только с Брюсом и парой адъютантов.

Вот это да! Такого я точно не ожидал! Видимо, Брюс доложил Царю о готовности станка, и тот, известный своим интересом ко всяким техническим новинкам и нетерпением, решил не ждать докладов, а увидеть всё своими глазами.

Мы все замерли. Солдаты охраны вытянулись в струнку. Полковник Шлаттер, непонятно откуда взявшийся, согнулся в три погибели. Орлов тоже вытянулся, бросив на меня быстрый ободряющий взгляд.

Петр окинул взглядом двор, толпу разинувших от удивления рты работяг, потом уставился на меня.

— А, Смирнов! Фельдфебель! Вот ты где! — прогремел его знакомый резкий голос. — Ну что, сказывай, Яков Вилимович говорит, машину ты свою доделал? Это ж которая стволы должна ровно сверлить? Али брехня?

— Никак нет, Ваше Величество! — выдавил я, вежливо поклонившись. — Готова машина… К пробе…

— К пробе… Ну, так чего стоим? Показывай! Не терпится глянуть на диво сие! А то болтать все мастера, а как до дела — так пшик один! Веди!

Петр Великий уверенно зашагал к моей мастерской, не обращая внимания ни на Шлаттера, ни на прочих. Брюс и Орлов двинулись следом. Я, поплелся впереди, показывая дорогу.

В мастерской стало тесно. Царь, Брюс, Орлов, пара адъютантов, да еще Шлаттер с обер-мастером просочились. Моя команда — ученики, слесаря, плотник — забились по углам, боясь дышать. Солдаты у ворота стояли навытяжку, ожидая команды.

Петр бесцеремонно прошелся вокруг станка, заглядывая во все щели, трогая руками дерево и железо.

— Гм… Здоровенная бандура… — пробормотал царь. — Из дуба… А ну-ка, объясняй, как сия штука работает? Да попроще, без затей ваших ученых!

Воздух можно было резать ножом от напряжения. Сейчас, в присутствии самого Царя, решалась моя собственная судьба. Любая ошибка, поломка — и всё полетит в тартарары.

Я собрался.

Началась самая главная демонстрация в моей жизни.

— Ваше Величество, — начал я. — Машина эта устроена так, чтобы не сверло крутилось, а сам ствол пушечный. Вот тут, — я показал на переднюю бабку с патроном, — ствол зажимается крепко-накрепко. А вон тот ворот, — я кивнул солдатам, — его и вращает. Медленно, без рывков.

Петр хмуро разглядывал неуклюжий патрон, потом ворот.

— Ствол крутится… Гм… А сверло?

— А сверло, Ваше Величество, вот оно, — я указал на заднюю бабку. — Оно стоит ровно по оси ствола и потихоньку подается вперед вот этим винтом, — я кивнул на маховик, за которым стояли Иван с Семеном. — Тоже вручную покамест. Главное — чтобы ствол вращался ровно, а сверло шло прямо, без биения. Тогда и канал внутри ровный получается, не гуляет, как прежде.

— Ровный… Поглядим, какой он у тебя ровный будет, — проворчал Царь. — Ну, чего встали? Начинайте!

Я кивнул солдатам у ворота.

— Пошел! Помалу!

Четыре дюжих солдата навалились на рычаги ворота. Раздался скрип деревянных шестерен, натужное кряхтение. Массивный чугунный ствол, зажатый в патроне, медленно, очень медленно начал вращаться вокруг своей оси. Прямо как бревно на вертеле, только очень тяжелое. Через несколько секунд оно набрало нужную скорость вращения.

— Теперь сверло подавай! — скомандовал я Ивану и Семену.

Они вцепились в рукоятки маховика на задней бабке и тоже начали вращать, подавая длинное, мрачное сверло к торцу вращающегося ствола.

Вот сейчас режущие кромки коснутся металла…

Раздался мерный, низкий скрежет.

Сверло вгрызлось в чугун.

Из-под него посыпалась мелкая темная стружка.

Медленно, миллиметр за миллиметром, сверло углублялось в ствол.

Станок работал! Не развалился, не заклинил! Солдаты мерно крутили ворот, слесаря — маховик подачи. Ствол вращался, сверло ползло вперед.

Петр Первый, наклонив голову, не отрываясь смотрел на процесс. Его лицо было непроницаемым. Брюс стоял чуть поодаль, тоже наблюдая с предельным вниманием. Остальные — Шлаттер, Орлов, адъютанты — казалось, вообще дышать перестали. В мастерской стояла такая тишина, что слышно было только скрип ворота да скрежет сверла о металл.

— А быстро ли сия машина сверлит? — вдруг резко спросил Царь, нарушая тишину. — Сколько таких стволов за день обработать можно?

— Пока медленно, Ваше Величество, — честно ответил я. — Привод ручной, слабый. Да и сверло еще не доведено до ума, заточку подбирать надо. Но ежели привод от воды сделать, как я мыслю, да сверла получше… То думаю, один ствол в день, а то и два малых, делать можно будет. А главное — канал ровный выйдет, не то что теперь — неделю шкрябают, а все криво.

— Один-два в день… Маловато будет! — нахмурился Петр. — Нам пушки тысячами нужны! А если сломается твоя машина? Чинить долго?

— Конструкция простая, Ваше Величество, — я постарался говорить уверенно. — Дерево да железо. Ежели что — починить можно быстро. Главное — чтобы детали основные были сделаны точно, с запасом.

— Точно… Вот именно! Точности нам не хватает! — Царь снова уставился на вращающийся ствол. — А ежели калибр другой? Перенастраивать долго?

— Ежели заранее сменные патроны да люнеты под разные калибры приготовить — то недолго, Ваше Величество. Машина универсальная задумана.

Петр еще помолчал, наблюдая, как сверло углубилось уже на пару вершков. Потом вдруг махнул рукой:

— Довольно! Останови машину! Поглядим, что там внутри.

Солдаты и слесаря замерли. Сверло отвели назад. И сверло и ствол нагрелись. Царь подошел к стволу, заглянул внутрь канала. Потом взял длинный тонкий щуп (его специально приготовили для проверки) и осторожно ввел его в просверленное отверстие. Провел по стенкам, проверяя ровность. Потом вынул, посмотрел на свет.

— Ну-ка, дай сюда! — он выхватил щуп у меня из рук и снова сам полез проверять. Долго водил им туда-сюда, поворачивал ствол (пришлось солдатам помочь). Лицо его оставалось хмурым.

Я стоял и ждал приговора. Сейчас он скажет — «ерунда», «криво», «пустая трата времени».

Но Петр вдруг выпрямился, и на лице его появилось удивление и азарт.

— А ведь и правда, ровнее идет! — сказал он, обращаясь скорее к Брюсу, чем ко мне. — Гляди, Яков Вилимович, кривизны почти нет! И стенки гладкие! Вот же ж…! Простая деревяшка, а сверлит лучше, чем наши хваленые немцы с ихними приборами!

Он снова повернулся ко мне.

— Молодец, Смирнов! Голова! Придумал-таки! Хоть и неказиста твоя машина, а результат дает! То, что нам позарез нужно! Ровный ствол — это меткая стрельба! Это победа!

Он хлопнул меня по плечу так, что я чуть не упал. Силач царь!

— Быть посему! Одобряю! Машину твою — в дело! Немедля! Чтобы таких станков к концу месяца было… десять! Нет, двадцать! Слышишь, Шлаттер⁈ — он обернулся к побледневшему полковнику. — Двадцать машин! Чтоб все пушки через них шли! И чтоб люди были обучены! Сам проследишь! А тебе, Смирнов, — он снова уставился на меня, — даю добро на твой завод образцовый! Перестраивай! Ломай старое! Строй по-новому! Чтоб было как в Европе, только лучше! Денег… денег найдем! — он махнул рукой, будто деньги — это так, пыль. — Главное — чтоб пушки были! И ружья! И снаряд добрый! Делать! Быстро! Чтобы к завтрему было!

Он развернулся и, не дожидаясь ничьих ответов, стремительно вышел из мастерской. Брюс едва заметно улыбнулся и последовал за ним. Орлов подмигнул мне. Шлаттер стоял с таким видом, словно его самого сейчас просверлят на этом станке.

А я стоял посреди своей мастерской, рядом с этим монструозным, но работающим станком. Меня накрыло волной облегчения и какого-то пьянящего восторга.

Получилось! Царь одобрил! Дал карт-бланш! Теперь можно было развернуться по-настоящему! Работы предстояло — море. Трудностей — еще больше. Но теперь — путь открыт.