Капитали$т. Часть 6. 1992

Глава 25

В одном старом фантастическом романе был описан оригинальный способ захвата Земли пришельцами. Они попытались купить всю планету. Земельные участки, супермаркеты, банки, крупные компании, жилые дома — они покупали всё! В октябре девяносто второго мы были, в какой-то степени, такими пришельцами…

В экономике все было довольно плохо. Даже более того. Инфляция, которая, вроде бы притормозила, снова поперла вверх. За доллар на черном рынке давали больше трехсот. За немецкую марку — двести двадцать. Причины инфляции были самые прозаические. К середине года «флагманы» промышленности остались почти что без оборотных средств — безудержное воровство директорского состава и непрофессионализм даром не прошли. По старой привычке деньги потребовали у правительства. Гайдар и его команда имели шикарный выбор — дать денег и разогнать инфляцию или не давать денег и получить коллапс. Решили дать денег, вкинули в экономику почти полтора триллиона (!!!) «деревянных», получили совершенно закономерный результат — падение курса рубля почти в два раза.

Теперь бутылка водки стоит двести пятьдесят рублей, столько же стоит пачка «Мальборо», телевизор «Самсунг» — сто пятьдесят тысяч, турецкие джинсы — три тысячи, а кожанка из той же Турции — тридцать — сорок.

Когда-то давно в Москве на Хитровом рынке в ходу была поговорка — «купить на грош пятаков», то есть, урвать что-то ценное за бесценок. Приватизация была именно такой возможностью — купить на грош пятаков. С первого октября девяносто второго года приватизационные сертификаты (или, как прижилось в народе, ваучеры) начали выдавать широким народным массам. Эпохальное событие не только для бизнеса, но и для всей страны в целом. Впрочем, здесь нужно заметить — «промышленные гиганты», крупнейшие промышленные предприятия и предприятия топливно-энергетического сектора в продажу пока не поступали. «Сибнефть», «Связьинвест», «Норильский никель» — это все будет через несколько лет. Девяносто второй год — начало малой приватизации. Или, если быть более точным, ее продолжение, потому что она потихоньку шла с конца девяностого года. Главными выгодоприобретателями «ползучей» приватизации самого начала девяностых были, конечно, директора и бывшая номенклатура, в основном — комсомольские функционеры. И, в гораздо меньшей степени, криминальные структуры, интерес которых ограничивался в основном торговыми объектами — быстрые деньги и простой менеджмент.

Но сейчас чисто гипотетически каждый гражданин становился потенциальным собственником. Может купить акции родного завода, может отнести в любой из инвестиционных фондов, может просто отнести на рынок и продать. Естественно, задачи — сделать из простого гражданина собственника и буржуа, никто не ставил. Правительство решало тактические задачи, главной из которых было — сделать так, чтобы промышленность хотя бы частично заботилась о себе сама. Кому и за сколько отдать все эти заводы и пароходы — десятый вопрос. Кому угодно, кто возьмет на себя хотя бы формальную ответственность за эти заводы с пароходами.

Это уже спустя годы Анатолий Борисович Чубайс будет рассказывать о том, как он решал сугубо идеологические вопросы, забивая гвозди в гроб коммунизма каждым проданным магазином. Что продавались они в восьмидесяти процентов случаев тем самым советским директорам, Анатолий Борисович уточнять не будет. Советская промышленность — особенно легкая, специализирующаяся на товарах народного потребления, для правительства являлась очевидным балластом, который необходимо куда-то спихнуть. Вот и спихнули.

На первых порах народ за ваучерами шел неохотно. Какая-то непонятная бумажка, с которой непонятно что и делать. Это же не деньги и не гуманитарка! А что на ней написано «десять тысяч рублей», так на заборе тоже написано… Так что, народ не торопился.

Но как-то очень быстро оказалось, что вроде как бессмысленная бумажка какую-то цену имеет. На рынках появились многочисленные люди с табличками, на которых значилось «куплю ваучер». И покупали — расчет сразу, на месте и живыми деньгами. Естественно, никаких десяти тысяч никто не давал, давали сильно меньше, в разных местах по-разному, от одной до пяти тысяч за сертификат. В конце концов, тысяча рублей это пять бутылок водки, на дороге не валяется…

Сами мы скупкой ваучеров не занимались, хотя такая идея и рассматривалась. Матвей вообще предложил на рынках, которые мы контролируем, оставить только наших скупщиков и принимать ваучеры по минимальной цене. Но в итоге мы решили непосредственно скупкой не заниматься, но скупать ваучеры у скупщиков, в результате чего мы немного потеряли на переплате, но сэкономили на организации сети скупщиков. Основными скупщиками сертификатов в октябре девяносто второго были валютчики. Они обладали достаточным для этого ресурсом, как финансовым, так и организационным. Естественно, эти ребята не рассматривали ваучеры как средство инвестиций. Для них это была бумажка, которую можно с выгодой перепродать. Нас это вполне устраивало.

В нашем ресторане фуршет. Для узкого круга — все свои, всего человек двадцать. Матвей и Миша Афганец по разные стороны стола. Мы пьем шампанское. Настроение у всех странное. С одной стороны чувствуется, что масть прет, что наше время, что мир прекрасен и удивителен, а с другой чувствуется что-то странное. Какой-то мандраж. Словно мы внутри непонятного гигантского невидимого механизма, который начинает работать на полную мощность… «Божьи мельницы мелят» — почему-то вспоминается.

— Мы выжили, — говорит Серега. В его голосе слышится удивление. Он тоже проникся этим… духом времени.

— Ага, — киваю я. — Живые. А некоторые даже не в меру упитаны. Ты чего спортзал забросил?

— Время. — Серега беспомощно разводит руками. — Времени совершенно нет. Я не пойму, столько всего случилось за этот год, а по ощущениям как будто три месяца прошло.

— А вообще, как ощущения? — спрашиваю я Серегу. — Полет нормальный?

Серега пожимает плечами.

— Иногда мне кажется, что я это не я, — говорит он. — Или как будто это все какое-то кино. А иногда наоборот — кажется, что вот конкретно сейчас я настоящий, а раньше будто и не я был… А иногда не по себе становится.

— Почему? — спрашиваю я с любопытством.

— Потому что я понимаю, что все эти заводы, цеха и люди — все настоящее! Оно все реально существует! Оно от нас зависит, а значит и от меня в том числе.

Я улыбаюсь.

— Это называется ответственность.

— Да? — Серега смотрит на меня с подозрением. — Ну может быть. Хреновая штука эта твоя ответственность, скажу я…

— Рассуждаем на отвлеченные темы? — подключается к разговору Валерик. — О смысле бытия и нашем месте в нем?

— Так о чем еще говорить за столом? — ворчит Серега. — Вам дай волю, так опять производственное собрание откроете…

— Вот Серега чувствует ответственность, — говорю я Валерику с легкой иронией. — Свою личную, как бизнесмена и гражданина. Перед обществом, в котором живет!

— Сто пудов! — подтверждает Серега. — Вот сегодня батюшка какой-то приходил. Просил бабок на храм.

— Дал? — скептически спрашивает Валерик.

— Дал! — подтверждает Серега. — А че? Впереди новые дела! Батюшка это сто пудов хорошая примета!

— Нихрена ты не шаришь в эзотерике, — улыбается продвинутый Валерик. — Поп — плохая примета. Классиков читай, двоечник! Священник навстречу — к конкретному попадалову! Много бабок-то отвалил служителю культа?

— Да не особо, — говорит Серега с сомнением. — Пятьсот баксов.

Валерик притворно вздыхает.

— Ну всё, вилы… Да и не поп это был, скорее всего. Прохиндей какой-нибудь под попа косил. Поимел с тебя пятихатку. Их сейчас по офисам ходит, ряженных… Документы у него не проверял?

— Не проверял, — с еще большим сомнением отвечает Серега. — А че? Какие у попа документы? Ксива, что ли? Я вижу — крест, ряса, все чин-чинарем!

Валерик ржет.

Славик, бизнес-партнер Миши Афганца, произносит тост. Говорит долго и прочувствовано, а в конце речи объявляет:

— За процветание частного капитала!

Мы пьем шампанское. Какое-то французское с труднопроизносимым названием.

— Раз уж базар пошел об ответственности и всякой высокодуховной шняге, — говорит Валерик, который уже изрядно захмелел, — предлагаю обсудить умозрительную ситуацию. Готовы?

Я киваю. Серега тоже говорит, что готов.

— Короче, тема такая. Есть народ, который сидит на голодном пайке и которому детей нечем кормить. Пенсионеры, инвалиды, тяжелобольные… И есть группа молодых людей, которые в это самое время прожигают жизнь — бухают буржуйское вино, жрут деликатесы, ездят на иномарках…

— Погоди, — отвечает Серега озадаченно. — Это ты сейчас на нас намекаешь?

— Ситуация чисто умозрительная, — уверяет Валерик, показав Сереге кулак. — И вот в чем вопрос — морально ли поведение этих молодых людей? В то время, как вся страна… Ну, короче, вы поняли!

Мой друг Витя, который все больше молчал и внимательно слушал, с видом умудренного опытом аксакала, показал Валерику большой палец в знак одобрения.

— Классный вопрос, старик! И я имею на него кое-что ответить, поскольку жил в двух системах, где отношение к деньгам и богатым людям совершенно противоположное.

— Только недолго, — попросил я. — Народ собрался культурно отдохнуть, а ты сейчас задвинешь речь на полчаса.

— Мне нужно не более трех минут! — успокоил меня Витя. — Прежде всего, я расскажу вам, откуда у нашего друга Валеры в принципе возник такой вопрос. Возник он из советского воспитания. Валере, как и каждому из нас, на протяжении всей его сравнительно короткой жизни, вбивали в башку, что много бабок иметь — плохо. Кто-нибудь помнит хоть один советский фильм, в котором человек получил нормальные бабки и зажил счастливо? Вы не пыжьтесь, не думайте, нет такого фильма. И книги нет. Именно поэтому, получив нормальные бабки, наш друг Валера получил в придачу чувство вины, которое и провоцирует подобные вопросы. У тех же американцев вопрос таким образом не стоит вообще. Ты богатый? Значит боженька к тебе благоволит, значит ты все делаешь правильно и благословение с тобой!

Я постучал вилкой о бокал:

— Регламент!

Но остановить Витю, когда он начал вещать, почти невозможно.

— Я доведу мысль до конца! Вот и наш друг Сергей, получив деньги, терзается чувством вины настолько сильным, что любой прохиндей в рясе может развести его на пятихатку баксов!

— В Америке, что ли, благотворительности нет? — угрюмо спросил Серега. — Там ее еще больше!

— Точняк! — согласился Витя. — Благотворительности у них дохрена и больше. Но природа у нее другая. Американский миллионер на день Благодарения едет бомжей индейкой кормить и ему по кайфу, никакой неловкости, никакого чувства вины. Все почему? Потому что он счастлив, он знает, что с ним благодать божья и этой благодатью с окружающими делится. Или отдает бабки какому-нибудь колледжу и университету. Типа — мой вклад в развитие будущей науки. Опять же, вполне понятная история, человек хочет быть причастным к чему-то значимому, ему это по кайфу.

— Витя, имей совесть! — сказал я, теряя терпение.

— Уже почти закончил, — заверил меня Витя. — короче, почему у вас время от времени появляются подобные мысли, я вам объяснил. Чувство вины, к которому склонен каждый более-менее развитый человек. Тут проще всего будет работать полным дегенератам. А самого большого успеха добьются люди, у которых нет ни эмпатии, ни склонности к рефлексии. Теперь главный вопрос — что с этим делать? От христианской морали вы бесконечно далеки. От обычной гражданской, в общем-то тоже. Большинство людей, окружающих нас с вами, довольствуется нормальной папуасской моралью — если я украл козу у соседа, то это хорошо, а если сосед украл козу у меня, то это плохо. Насколько я могу судить, здесь собрались люди, которым папуасской морали для внутреннего комфорта недостаточно. Предлагаю держать в уме принцип естественного отбора. Если предельно упростить, то мы получим следующий тезис: «Кто смел, тот и съел». С позиций естественного отбора всякие рассуждения о морали просто бессмысленны — жизнеспособные особи живут и процветают, а нежизнеспособные — умирают. Это не хорошо и не плохо, просто один из механизмов бытия. У меня всё!

— В общем, он в чем-то прав, — сказал Валерик. — Лев же не чувствует себя виноватым от того, что он лев. А шакал от того, что шакал. Они просто живут в соответствии с инстинктами, вот и все! Еще какие-то мнения будут, господа?

— Ты, Валера, нашу классную руководительницу помнишь? — спросил я.

— Помню, — кивнул Валерик. — А че?

— Да вспомнилась ее любимая присказка: «А если все…»

— А если все переобувку забудут⁈ — подхватил Валерик. — А если все друг другу носы поразбивают?

— Ага, — кивнул я. — В принципе она нам четко про мораль объяснила. Берешь поступок. И оцениваешь его по принципу «А если все…» Очень просто же.

Витя, слушая наш разговор, сокрушенно качал головой.

— Ну, если такой расклад… — сказал Валерик задумчиво. — Получается, что мы все здесь плохие люди.

— Мы уже обсуждали этот вопрос когда-то, — кивнул я. — Мы плохие люди, которые иногда делают хорошие дела. И ничто человеческое нам не чуждо.

Закончить мне помешал официант, который прошептал мне в ухо:

— Там господин Пантелеев приехал.

— Борисыч⁈ — удивился я. — Сейчас пойду, встречу.

Борис Борисович был усталый, но энергичный. Безупречно выбрит, в безупречном костюме, с безупречным пробором.

— Празднуете? — весело осведомился он. — А я мимо ехал, дай, думаю, загляну на огонек!

— Очень правильно сделали! — заверил я Бориса Борисовича. — Пойдемте к столу!

— Ты погоди… Я два слова хотел тет-а-тет… В общем, мы сейчас ночи не спим, решаем вопросы. Решаем, решаем… Вы скупку ваучеров начали?

Я кивнул.

— Вот это правильно, что начали. Куй железо пока горячо… Мы тоже со своей стороны что-то делаем… Уже вытанцовывается процедура. По аукционам.

— Поделитесь? — спросил я.

— Обязательно. Когда все устаканится. Директора — козлы… — Борис Борисович покраснел, на румяное лицо его набежала тень. — Саботируют! Слушай, Алексей… На днях открывается чековый фонд. Слышал?

— Не слышал, — признался я.

— Ну вот, теперь в курсе. Схема у них простая — будут принимать ваучеры у населения, а населению свои акции взамен. Простые бумажки, сам понимаешь…

— А за ваучеры получат уже реальные акции реальных предприятий, — подхватил я. — А народу, который ваучеры принес — хрен.

— Все верно, — подтвердил Борис Борисович. — Только народу хрен в любом случае. У нас семьдесят процентов предприятий — глубоко убыточно. Остальные еле-еле в ноль выходят. Ни о каких дивидендах и речи быть не может. Но это все пустяки. Ты про чековый фонд узнай по своим каналам. А я по своим попробую. Что-то не нравятся они мне…

— Директор известен? — спросил я.

Борис Борисович поморщился.

— Подставной, ясное дело. Может кто-то из соседних областей воду мутит. А то и из столицы… Кстати, как там дела с механическим заводом?

— Две партии металла уже ушли в Прибалтику! — бодро отрапортовал я. — Получается, что директор потихоньку рассчитывается.

— Ага, — сказал Борис Борисович с легким неудовольствием. — Между нами говоря, этот Михалыч… не очень-то правильно себя ведет.

— А че такое? — насторожился я.

— На заводе долг перед рабочими за три месяца. Грозятся бастовать. За газ у него долг, за электричество… С налогами тоже сложности. И еще суды — не выполняет обязательств. Нахватался долгов.

— Там, вроде бы, пятьдесят один процент акций у коллектива? — спросил я осторожно.

— У коллектива, — подтвердил Борис Борисович. — А по сути, у него, у Михалыча.

— Сколько акций выставляют на аукцион? — снова спросил я.

— Пока вопрос решается, — нехотя сказал Борис Борисович. — Михалыч настаивает, чтобы не больше тридцати процентов выставлять. Мы совместно с Госимуществом настаиваем на сорока девяти.

— За деньги или за чеки? — не удержался я.

— Позже, — непреклонно ответил Борис Борисович. — Ты сам как оцениваешь? Механический завод… хороший актив?

— С таким руководством это хороший пассив, — улыбнулся я.

— Ну а… в потенциале? — не сдавался Борис Борисович.

— Пойдет, — честно ответил я. — Там только на свалке миллионы валяются. А сам завод… мы присмотримся.

— Присмотрись. Да, я же тебе самого главного не сказал! Гайдар приезжает. Лично!

— Поздравляю, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал не слишком иронично.

— Будет встреча с бизнес-активом! — торжественно изрек Борис Борисович. — За вашей фирмой три места зарезервировано! Завтра принесут пригласительные!

— Борис Борисович! — я не смог сдержать досады. — За что вы так с нами⁈ Ну честное же слово, ни единой минуты свободной!

— Прекращай, — посуровел Пантелеев. — Это вообще не мое решение, чтобы ты знал. Это губернатора решение. Вы у него на хорошем счету. И потом, Егор Тимурович — умнейший человек. Ничего, посидишь, послушаешь, может в жизни пригодится! Кстати, водочный завод пока трогать не будут. Уже есть решение. Где-то через годик акционируетесь и тридцать процентов акций на продажу. Не за чеки, а за живые деньги. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал я. — Спасибо, Борис Борисович!

— Все! Поеду! — Борис Борисович решительно тряхнул головой.

— А банкет? — удивился я.

— Потом. Когда будет что отмечать.

Я вернулся к столу.

— Ну что, господа успешные бизнесмены? Кто желает на сходняк с господином Гайдаром? Он на днях приезжает. На нашу фирму прислали разнарядку — трех представителей!

Серега сразу скривился. Он не любил молодых реформаторов, но симпатизировал Жириновскому.

— Как-то я Гайдара не очень… — сказал он. — Давайте без меня как-нибудь!

— А я схожу, чего… — сказал Валерик. — Не каждый день зовут премьер-министра послушать.

— И я пойду! — загорелся Витя. — Один из немногих людей, кого послушать интересно. Вообще, Гайдар гениальный менеджер! Такие раз в сто лет рождаются!

— Хорошо, что не чаще… — поддел Витю Серега.

— Вот, три человека набралось, — сказал я с улыбкой. — Пойдем слушать твоего любимого Гайдара, Витя.

— Без него бы мы сейчас жвачкой торговали, — сказал Витя назидательно. — И сигаретами «Мальборо» поштучно. Потом закончили бы институт… Меня бы батя пристроил по торговой линии. Леху — скорее всего, по научной. Дети номенклатуры всегда в науку идут, потому что талантливы очень! Серега — тут и базара нет, на завод. А Валера… Тут неоднозначно. Вполне мог бы окрутить девицу из приличной семьи и получить какую-нибудь синекуру… А, Валера?

— Да ну тебя! — смутился Валерик.

— Наш добрый товарищ Матвей, — продолжил вещать Витя, — определенно взял бы какой-нибудь приз в своей тяжелой атлетике. А потом — на тренерскую! Представляете, какое унылое и скучное бытие нас ждало? Я вот говорю и мне страшно становится…

— На тренерскую… — с мечтательной улыбкой протянул Матвей. — А ведь из меня мог нормальный тренер получиться! Ездил бы по соревнованиям…

— А наш товарищ Михаил? — я кивнул на Афганца, который с легкой ироничной улыбкой слушал Витины излияния.

— В органы, — заявил Витя. — Отстаивать социалистическую законность. А чего, Леш? Ты не согласен?

— Ты преувеличиваешь роль Егора Тимуровича в нашей судьбе, — сказал я. — Он не добрый гений и не злой гений. Он один из людей, которые сейчас пытаются решить в принципе нерешаемую задачу. И ни хрена у них не получается не потому что они глупые люди, нет. У них не получается, потому что они — мальчики-мажоры из приличных московских и ленинградских семей. Народа не знают. Страны не знают. Ничего не знают!

— Насчет мажоров ты верно заметил, — сказал Витя с нескрываемым сарказмом.

Я пожал плечами.

— А че? Я не отказываюсь. Но разницу ты сам хорошо понимаешь. Когда мы занимались реальной экономикой — мелкой спекуляцией, они собирались в этих кружках таких же мажоров… А у Чубайса папа — зав кафедрой марксизма-ленинизма. Собирались эти мальчики-мажоры и теоретизировали о том, как бы им обустроить Россию. Которую они в глаза не видели.

— Ага, ага, — ухмыльнулся Витя. — Ну вот и сходи, посоветуй чего-нибудь Гайдару. С высоты практического опыта.

— Мне нечего ему советовать, — сказал я серьезно. — А если бы и было что-то… Ничего изменить нельзя, все будет идти именно так, как идет.

— Ничего изменить нельзя? — переспросил Витя, несколько растерявшись.

— По большому счету, нет, — твердо ответил я.

— Ну вы погнали! — сказал Серега примирительно. — Вы дебаты решили устроить? Или все же будем расслабляться?

— Расслабляться, — согласился я.

— Расслабляться, — отозвался Витя.

— Тогда тост!

Серега поднял бокал за настоящую дружбу, которая не боится никаких испытаний, ни расстояний, ни искушений…

На ваучере было написано «десять тысяч рублей», но надпись это в реальности мало что значила. Для подавляющего большинства стоимость ваучера была намного меньше — где-то тысяч до пяти. А для компетентного меньшинства стоимость этого же ваучера действительно могла равняться двум «Волгам», которые, по легенде, обещал Анатолий Чубайс. Или даже двадцати «Волгам». К примеру, на чековый аукцион выставляется тридцать процентов акций какого-нибудь предприятия (тридцать процентов — минимальный пакет, меньше которого выставлять было нельзя). На этот же чековый аукцион приходит покупатель с десятью ваучерами. Если на аукцион больше не приходит никто, то покупатель с десятью ваучерами забирает весь пакет. Справедливо ли это? Большинство скажет, что нет.

Стратегий, по большому счету, было две. Первая — купить крупный пакет акций предприятия как можно дешевле, а потом — перепродать кому-то из желающих за хорошую цену. Чаще всего желающими были руководители предприятия. Вторая стратегия более муторная и затратная. Выкупать долю руководителей, полностью менять менеджмент и пытаться, чтобы предприятие хоть как-то заработало. Мы планировали использовать обе стратегии. Естественно, ни о каком заработке на дивидендах и речи быть не могло, поскольку большинство предприятий были убыточными, по крайней мере, официально. Если какая-то прибыль и появлялась, то ее успешно «пилил» менеджмент через свои структуры. Да мы и сами так делали.

Бывшие комсомольцы, а ныне успешные бизнесмены — Валентин и Володя, — попросили о встрече. Голос у Валентина был настолько озабоченным, что я без лишних разговоров согласился, было даже любопытно — что у них там стряслось. Встречу на этот раз назначили в нашем офисе.

Комсомольцы приехали пышно. Сначала у входа в офис притормозила «девятка» модного цвета «мокрый асфальт». Из нее выскочили несколько парней, которые, ни теряя ни секунды времени, проверили подъезд в доме напротив и небольшой коммерческий магазин по соседству. Почти сразу после этого подъехал черный «Мерседес» в сопровождении еще одной «девятки».

— Ни хрена себе, — констатировал происходящее снаружи Серега. — Даже губернатор скромнее ездит. Точно тебе говорю, Леха, какие-то проблемы у них! Такой бандой ездят! Погляди!

Я выглянул в окно. Там охраняемые лица, окруженные десятком крепких парней, проскользнули в двери нашего офиса. Охранники остались снаружи.

Валентин был мрачен. Володя тоже имел явно озабоченный вид. Наскоро поздоровавшись, они расположились в креслах.

— Чай, кофе? — гостеприимно предложил я.

Бывшие комсомольцы не хотели ни кофе, ни чая.

— Ну ни хрена себе вы ездите! — пошутил Серега. — Взвод охраны! Вы где их набрали-то?

— Не от хорошей жизни! — жалобно сказал Валентин. — Не от хорошей, поверь!

— А че такое? — заинтресовался Серега. — Проблемы?

Слово взял Володя.

— Алексей! — сказал он драматически. — Нас убить хотят!

— Так это в милицию нужно, — пошутил Серега, черствый к чужому горю. — Пишешь заяву, такой-то и такой-то хочет нас, уважаемых коммерсантов, грохнуть, просим это неприятное событие предотвратить!

Комсомольцы обиделись.

— Ты чего, Сергей, наших ментов не знаешь? Они скажут, вот убьют, тогда и придете, — сказал Валентин.

— Вообще-то он прав, — согласился я. — Ты, Валентин, не томи. Рассказывай, что стряслось.

— Мы на нефтеперерабатывающий нацелились, — сказал Валентин, заговорщицки понижая голос. — Только там директор — такая сука!

— Его можно понять, — успокоил я Валентина. — Человек свой заводик личной собственностью считает. А тут вы нарисовались. Небось, в кормушку нос засунули?

Про себя я подумал — деловые ребята Валентин и Володя. Нефть пока на дне, но пройдет время и попрет нефть… А у них сеть заправок, нефтебаза, а если еще и с переработкой выгорит… Считай, монополисты.

— Мы никуда особо не лезли! — заверил меня Валентин. — Руку на пульсе держали, это да. Но там в последние месяцы такие движения начались, на заводе…

— Он тупо сдает оборудование в аренду своим коммерческим фирмам, — с жаром перебил его Володя. — Вот мы и подсуетились, подключили прокурорских, налоговую. Убили им пять фирм подставных, на которые оборудование переоформлялось! А Валентину под дверь гранату подбросили!

Валентин с жаром кивнул.

— Настоящую? — заинтересовался Серега.

— Менты говорят, что настоящую, — подтвердил Валентин.

Серега иронично хмыкнул.

— Ну, это еще не самое страшное! Это вам китайское предупреждение — типа, мочить вас не хотим, но, если понадобится, сделаем!

— А как вы хотели? — поддержал Серегу я. — Что такое нефтеперерабатывающий? Да это кормушка огромная! В Волчегорске полгорода с него кормится — и менты, и бандиты, и местные власти, у всех семьи, дети. А тут вы, такие красивые, в галстуках от Версаче.

— За мной вообще слежка в последнее время, — сказал Валентин. — Я зуб даю, что покушение готовят!

— А чего за тобой следить? — снова улыбнулся Серега, которому явно нравилось дразнить комсомольцев, попавших в сложную ситуацию. — Вы такой бандой ездите, что и не захочешь заметить, так все равно заметишь!

— Ладно, хорош угорать! — сказал я Сереге, переходя на серьезный тон. — Вы, ребята, от нас-то чего хотите? Я как-то не улавливаю.

Комсомольцы переглянулись.

— Пацаны, — сказал Валентин заговорщицки, — давайте вместе! А чего? Мы сами не потянем, я уже чувствую. Завод единственный на всю область! Нельзя такой кусок упускать!

— Конкретнее, — сказал я.

— Конкретно, сейчас там пятьдесят один процент акций у трудового коллектива, — сказал Володя. — Тридцать процентов после нового года выставляют на торг. Все тридцать процентов забрать, по ходу, не получится, но процентов двадцать откусить реально. А потом выкупим акции у работяг, пусть даже в три дорога. Директора — под жопу, поставим своего. Но если мы до этого времени не доживем, то, конечно, ничего не выйдет.

Я задумчиво смотрел в стол. Ко мне уже приходили с таким предложением — господин Вайсман и Миша Афганец. Все закончилось кровью. Убит Вайсман, убит «старший» азербайджанцев, а в перспективе — бойня между азербайджанцами и корейцами.

— Парни не хотят, чтобы их грохнули, — сказал Серега. — Это очень понятное желание. Законное! С другой стороны, у завода есть директор, который сам не уйдет. А у директора — крыши-мыши. А, кстати, Володя, кто у вас крыша?

Володя поморщился.

— Да, какая там крыша?..

— Да ладно, — махнул рукой Серега. — Нам-то не гони. Там снаружи пацаны Вадика Сенсея с вами приехали. Конечно, Вадик такую тему не потянет.

— Пятьдесят процентов акций — ваши, — выдохнул Валентин, промокнув белоснежным платочком вспотевший лоб. — От того, что выкружим, конечно!

Я отхлебнул остывшего чая.

— Ты же понимаешь, Валентин, что какую-то прибыль там можно будет получить не раньше, чем через год, а то и через два? Так что, акции эти — голый понт.

— За полгода на прибыль выйдем! — решительно тряхнул головой Валентин.

— Ага, — кивнул я. — Пятилетку в четыре года… Хорошо, парни, нам нужно подумать. Узнать про этот завод, что там и как… В общем, через день-два созвонимся.

Комсомольцы чинно поднялись, попрощались и торжественно отбыли всем кортежем.

— Ну и чего? — спросил Серега. — Что думаешь? Может действительно послать кого-нибудь, пусть вывезут этого директора? Вообще охренел, гранаты людям под дверь подкидывать.

— Я сначала узнаю все у Борисыча, — сказал я. — Какие планы у областной власти на завод. И если планы какие-то есть, то вписываться не будем, с губернатором сейчас ссориться нельзя, пусть толстяки сами отбиваются. А если никаких планов нет… будем что-то решать.

— Они хотят, чтобы мы этого директора завалили, — сказал Серега. — Комсомольцы-добровольцы… Ладно, я поеду, бабки завезу на рынок. На скупку.

Скупка ваучеров шла во всю, наличные деньги скупщикам нужны были постоянно.

— Езжай, — кивнул я. — А я еще поработаю…

Но почему-то рабочее настроение испарилось. Я набрал хорошо знакомый номер.

— Привет! — сказала она. — Вот уж не ожидала! В разгар рабочего дня! Может случилось что?

— Я и сам не ожидал, — честно ответил я. — Скажи, а в театре идет что-нибудь сегодня?

— В театре⁈ — еще больше удивилась она.

— Ну да. В драматическом. Хочется посмотреть какую-нибудь придуманную драму, а то от реальных драм уже тошно…

— Тогда тебе повезло! — сказала она весело. — В драматическом «Дядя Ваня». Пойдем?

— Пойдем, — охотно согласилась она. — В кои-то веки… Я через полчаса заканчиваю.

— Буду через двадцать минут, — пообещал я.

В театре как-то мрачно и даже слегка депрессивно. Народу немного, народ сидит по домам и смотрит сериалы, здесь — в основном странные люди, причисляющие себя к интеллигенции. Мы с Таней гуляем по холлу. Интеллигенция поглядывает на нас — дорого одетых, да еще и приехавших на иномарке — с явным неодобрением. Часть холла сдается каким-то коммерсантам — торгуют шубами, плащами, дубленками… Я усмехаюсь. Интересно, что им здесь удается продать?

Идем в буфет, берем по сто граммов коньяка и бутерброды с колбасой. Я поднимаю тост за искусство. Таня залпом выпивает и смешно морщится. Я тоже выпиваю, коньяк так себе. Какая-то бодяга.

— Слушай, — сказал я, — а почему на нас все такими волками смотрят? Мы пришли, культурно выпили, закусили, сейчас пойдем в зал, приобщаться к прекрасному… Надеюсь, нас здесь не отравят вообще?

— Мгновенной смерти не последовало, — ответила она. — Хотя насчет колбасы у меня есть сомнения… А по поводу местной публики… чего ты удивляешься? Они же не ходят в ваши казино и рестораны? Не ходят! А ты в их храм пришел.

— Еще пырнут чем-нибудь во тьме зрительского зала… — с шутливой серьезностью сказал я. — Укол отравленным циркулем! Многие были бы рады такому раскладу!

Она посерьезнела.

— Не люблю, когда ты так говоришь!

— Ну-ну… — успокоил я. — Больше не буду. А вообще, подожди. Я сейчас!

Подхожу к буфетчице и кладу на прилавок купюру. Сто долларов. Буфетчица с удивлением смотрит на меня.

— Маленькая просьба, — говорю я. — В антракте дайте, пожалуйста, людям, которые захотят, выпить и закусить бесплатно. За счет заведения. Этого хватит?

А глазах буфетчицы изумление. Она хочет что-то сказать, но, то ли не находит нужных слов, то ли у нее перехватывает дыхание.

— Ну вот и договорились, — улыбаюсь я. На всякий случай к портрету Франклина я добавляю портрет Гранта, хотя в буфете этом занюханном всего товара баксов на тридцать, и возвращаюсь к Тане.

— Сделаем, — выдыхает буфетчица мне вслед.

— Мальчишеская выходка, — неодобрительно говорит Таня. — Пошли в зал, уже второй звонок. А то еще чего-нибудь отмочишь сейчас…

Я молча склоняю голову. Виноват!

Спектакль был неплох. Во время антракта, который длился пятнадцать минут, интеллигентная публика истребила буфетные запасы минут за пять. Буфетчица молодец, за базар отвечает. И работает проворно. Да и публика — ничего себе, вполне цивилизованно стоит в очереди, никаких «Мужчина, куда прете, здесь люди стоят!»

После спектакля мы гуляем. На улице уже ощутимо похолодало, поздняя осень, вот-вот выпадет первый снег.

— И спектакль очень даже ничего, — говорю я, — и публика приличная. Конечно, слегка сбивают развешанные в холле шубы. Я все понимаю, но зачем же так буквально чеховские сюжеты в реальность воплощать?

— Деньги, — пожимает плечами она. — На костюмы, декорации, грим…

— Ну деньги, да, — соглашаюсь я. — Нужно будет как-то этот вопрос… Время! Совершенно нет времени!

— У тебя что-то случилось? — спрашивает она. В ее голосе беспокойство.

Я усмехаюсь.

— Знаешь, мне можно когда угодно задать этот вопрос, и я отвечу утвердительно. У меня всегда что-то случилось. Каждый день. Это норма. Странно, когда ничего не случилось.

— Что-то серьезное? Я уже тебе говорила — газеты читать боюсь. Там на всех полосах — кого-то убили, взорвали, похитили… Когда все это закончится, а?

Я мог бы сказать, что ничего еще толком и не начиналось, но я молчу. Впереди большие криминальные войны, чеченская война, финансовые пирамиды, гиперинфляция, массовый переход на бартер, дефолт. И еще много скверного впереди, такого, о чем мне сейчас и думать не хочется.

— А кстати, — оживляюсь я, — в «Дяде Ване» тоже стреляли. По сути — из-за денег. Банальный конфликт из-за недвижимости. Так что, сейчас ничего нового не происходит.

— Дядя Ваня не из-за денег стрелял в профессора, — отвечает она. — Ты разве не понял? Вся семья держится на дяде Ване, но при этом самого дядю Ваню ни во что не ставят. Это бунт «лишнего человека».

— Короче, — говорю я с улыбкой, — дядя Ваня немного пострелял, побунтовал и поругался… А потом все пошло по-старому. Никаких перемен. Чехов — пророк, мать его…

— Ты думаешь, что у нас все также будет?

— У нас? — переспрашиваю я.

— В широком смысле! В стране, в обществе! Реформы провалятся?

— Процентов на восемьдесят, — говорю я. — Заниматься реформами, во-первых, некому, а во-вторых, никому не нужно. Да и возможности нет.

— Это печально, — говорит она, и я вижу, что ей действительно печально. — В прошлом году, я помню, люди так верили! Так надеялись!

— Верили в чудо, — отвечаю я. — А чудес на свете не бывает. — Я осекаюсь, вспомнив о том, как сам здесь оказался.

— Сейчас уже не верят, — вздыхает она. — Многие не верят уже ни во что. Год был тяжелый.

— А ты сама? — спрашиваю я. — Что сама можешь сказать о нашем времени? Вот если бы тебя спросили потомки — девяносто второй год, он какой был?

Она ненадолго задумывается.

— Тревожным. Беспокойным. Иногда — опасным. Помнишь, как мы познакомились? Еще — радостным. Удивительным. Крышесносным. Непредсказуемым. Да, тяжелым, ну и что? Когда у нас легкие годы были?

— Никогда, — соглашаюсь я.

Мы идем по улице и молчим. Я почти физически ощущаю странное — какую-то связь времен. Время течет через нас, из прошлого в будущее. И будущее будет таким, какие мы сейчас. И изменить его почти невозможно, потому что почти невозможно изменить любого из нас. Именно поэтому будущее предопределено. Впрочем, посмотрим! Эффект бабочки никто не отменял, хотя он работает странно и не всегда. Я, наверное, единственный человек в мире, который знает об этом наверняка. Посмотрим!

Автор благодарит всех, дочитавших до этого места)

Следующий том по ссылке: https://author.today/reader/507513/4784602