Метла

Глава третья. Появляться нужно вовремя

1

Алёна Фёдоровна, прозванная Аркадием инопланетянкой за нестандартность мировоззрения, была женщиной возраста не совсем определённого. Скорее всего, она так часто выкручивалась, когда её спрашивали про возраст, что уже сама запуталась, сколько же ей на самом деле лет.

Поэтому все намёки на данное обстоятельство она считала пошлыми и неуместными. Женщины делятся на интересных особ, с изюминкой, и не очень, — так считала она. Сама Алёна Фёдоровна относила себя к женщинам, безусловно, интересным. И к шуткам про возраст отношения никакого не имеющим.

Разговоры на эту тему с поклонником Сергеем Петровичем (а Алёна Фёдоровна очень любила это слово — «поклонник») пресекались на корню. Если Сергей Петрович намеревался пошутить или рассказать какую-нибудь историю, по его мнению, занятную и не лишённую юмора, он делал красноречивую, практически театральную паузу, прищёлкивал пальцами, ухал, как филин, и произносил что-то вроде:

— А вот, Алёна Фёдоровна, анекдот прямо из жизни. Меня сегодня водитель троллейбуса спросила: «Молодой человек, у вас пенсионное удостоверение?»

Сергей Петрович ухал, щуря глаза, а Алёна Фёдоровна демонстративно закрывала уши руками и строго говорила, нарочито подчёркивая слова:

— Сергей Петрович, никогда больше, слышите, ни-ког-да, не говорите при мне это неприличное слово.

— Алёна Фёдоровна, какое? — искренне недоумевал незамысловатый Сергей Петрович.

— Которое начинается на «п» и заканчивается на «я», — строго сообщала ему Алёна Фёдоровна.

На лице Сергея Петровича отражалась сначала задумчивость, потом недоумение, мелькала скабрёзность. Потом он внезапно догадывался.

— Но почему слово «пенсия»...

Алёна Фёдоровна строго перебивала его:

— Я же просила, не говорить при мне это страшное слово.

— Но почему это вас так пугает? — продолжал недоумевать Сергей Петрович. — Мне просто было смешно. Это же юмор, понимаете...

— Нет, нет и нет, — отрезала Алёна Фёдоровна. — Такой юмор я вообще отказываюсь понимать.

Алёна Фёдоровна жила в квартире через стенку с Лёлиной. В свободное время она блуждала из угла в угол по жилищу одинокой женщины, которая претендует на свою исключительность, как она это понимает. И мечтала. Алёна Фёдоровна бесконечно поправляла все эти салфеточки, рюшечки, абажурчики, котят в рамочках, готическую вазу в виде черепа, маску какого-то африканского вождя... Стоп! Впрочем, именно так — на ажурной салфеточке стояла ваза в виде черепа, а рядом с портретом чудесного котёнка с бантиком и в рамочке красовалась маска какого-то африканского вождя. Диссонанс бросался в глаза, но что делать?

В Алёне Фёдоровне боролись две стихии — светлая и тёмная, лёд и пламень, вьюга и зной. Хотелось то африканских первобытных страстей, то холодной прелести, присущей настоящей леди. Терзаемая стихиями и противоречиями, Алёна Фёдоровна иногда пускалась во все тяжкие. А именно — занималась то чёрной, то белой магией. И совсем немножко баловалась астрологией и изучала мистерии острова Бали. По статьям в журналах, естественно.

Мечтала Алёна Фёдоровна когда-нибудь побывать на этом острове и привезти оттуда Маску Рангды. С выпученными, наводящими ужас глазами, четырьмя длинными клыками и высунутым красным языком, охваченным символическим огнём. Она увидела такую маску в какой-то телепередаче и подумала, что вот тут, на стене в волнистые серые обои, она будет очень хорошо смотреться.

Так ходила Алёна Фёдоровна из угла в угол своей небольшой квартирки, и мечтала, мечтала... В общем, это очень страшный секрет, но Алёна Фёдоровна вот уже несколько месяцев, как была… Да, в том самом страшном состоянии, которое начинается на «п» и заканчивается на «я». И у Алёны Фёдоровны в этом состоянии образовалась прорва свободного времени, которая заполнялась почему-то не милыми домашними делами, а какими-то смутными тревогами и непонятными ожиданиями. Что-то томило, подсасывало под ложечкой, туманно тревожило.

Алёна Фёдоровна, закрыв входную дверь на нижний замок, верхний, щеколду и цепочку, присела за стол с кружевной скатертью и какими-то цветастыми рамочками на ней, и, сосредоточившись, принялась изучать рукописную помятую бумажку. На столе, выбиваясь из общего порядка, уже с полудня лежали свечи, принесённые ей на прошлой неделе из церкви, и фотография Сергея Петровича.

— Так, значит... «В полночь в полнолуние дома зажечь перевёрнутую церковную свечу (зажигать спичками). Заранее свечу в церкви купить без сдачи. Женщине взять...» Что-то тут неразборчиво, что ж взять-то... А, фотографию ... «любимого мужчины и приложить лицом к своему причинному...

Алёна Фёдоровна запнулась:

— Ох ты, господи, к причинному, значит, месту и сказать громко девять раз...

Ритуал, который собиралась свершить Алёна Фёдоровна, относился к разряду темных и обещал полную и разделённую любовь предмета своей страсти. Мерещилось в нём что-то такое этакое, шокирующее Алёну Фёдоровну, а потому казалось, что уж он-то точно будет действенным.

— Нет уж, нецензурную брань, как я могу? Ладно, один раз можно. Сейчас, куда не пойдёшь, все матерятся. Даже в тех заведениях, которые я считала приличными. Чего же мне один раз для счастья в личной жизни нельзя? Тем более что никто и не услышит. Что ж потом, посмотрим.... Так, «фотографию эту себе под постель положить, проколоть палец безымянный на правой руке и несколько капель крови капнуть в огонь свечи. Свеча должна сгореть полностью…»

Алёна Фёдоровна в сердцах кинула бумажку на стол. Ну как она может довести до конца это действо, абсолютно лишённое логики? Светлана Николаевна подсунула какую-то, извините за выражение, фигню. А ещё школьный завуч! Может, лучше уж ботокс поставить?

Она встала и подошла к большому зеркалу. Отражение в вечернем освещении было хоть и несколько уставшим, но все ещё прекрасным. Так показалось Алёне Фёдоровна. Она вздохнула:

— Женщина должна красотой души мужчину удерживать, а не этим... причинным местом. Хотя, должна признать, мой житейский опыт подсказывает, что в жизни происходит именно так... Всё через причинное место.

Алёна Фёдоровна представила жизнь без встреч с Сергеем Петровичем и решительно произнесла сама себе:

— Придётся прикладывать.

Проделав немудрёный, но обескураживающий ритуал, Алёна Фёдоровна, словно стыдясь сама себя, суетливо засунула фотографию под цветастую простыню, и сама нырнула в постель. Заснуть долго не удавалось, она ворочалась, чувствуя физически, как мнётся фото под её боками и бёдрами, ей было неловко перед Сергеем Петровичем и собой. Ворочалась долго, пока, наконец, не заснула. И сон пришёл такой же беспокойный, прерывистый, словно расплачивалась она за свои отчаянные попытки обмануть природу.

2

Утром в нелюбимом Сонином офисе, как всегда, рекламировали, продавали, продвигали что-то никому не нужное. Со стороны картина выглядела из года в год одинаково: большой аквариум, где одни — меченосцы — бойко кричали в телефоны, другие — скалярии — сосредоточенно рассматривали что-то на экранах мониторов. Большой белый сом (Сонин начальник), притаившись на дне (за стеклянной дверью отдельного кабинета), сосредоточенно читал какие-то бумаги.

Гренадерского вида женщина Элла в этом аквариуме, выбиваясь сегодня из общей рыбной массы, напоминала тревожно застывшего сурриката-переростка. Она кидала взгляды то на пустое место, где обычно сидела Соня, то на кабинет начальника. Элла беспокоилась, ей очень не нравилось Сонино отсутствие. Несколько раз она порывалась встать, чтобы выяснить причину, но ощущение неловкости ситуации возвращало её на место.

Элле очень нравилась Соня — мягкая, всегда готовая прийти на помощь, сама себя задвинувшая на долгие годы в самый тёмный и дальний угол офиса. В последнее время Элла Соню не узнавала, и столь стремительная и, казалось, безвозвратная перемена в человеке пугала её, как заразная тяжёлая болезнь. И ещё этот новый странный взгляд, такой... Кошачий.

Элла решилась. Она подошла к стеклянной двери, и так как Милочки на секретарском месте не наблюдалось, стукнула пару раз и зашла сама. Без доклада. Начальник поднял на неё от бумаг свои белёсые глаза:

— Да… Что у вас?

— Константин Александрович, я по поводу Сони, — почти прошептала, вдруг совершенно отчётливо почувствовав что-то неладное, Элла. И не ошиблась. При имени Сони глаза у начальника стали мутными и отстранёнными, словно он всматривался в скрытую недрами души программу.

— Софья — прекрасный работник, просто незаменимый в нашей компании, — ответил он, выделяя каждую запятую, словно кто-то включил перед ним телесуфлёр.

— Но, Константин Александрович, её уже несколько дней нет на работе. И дозвониться я не могу.

— Я разрешил ей взять отгул, — все с той же странной интонацией, выделяя каждое слово, отвечал начальник. Подумав, опять добавил речитативом. — Потому что Софья — прекрасный работник, просто незаменимый в нашей компании.

Элла растерялась:

— Извините, но у нас же в компании нет отгулов. Потому что нет переработок. Тот, кто не успеет сделать необходимый объем в рабочее время, плохой специалист. Вы сами так всегда говорите.

— Да, отгулы мы не даём. Но я дал несколько дней Софье, потому что она — прекрасный работник и...

— Просто незаменимый в нашей компании, — подхватила Элла, уже зная, чем это закончится. — Я поняла, Константин Александрович... Могу идти?

— Если у вас всё, то, конечно, идите. Вы же помните, что переработки у нас не приветствуются?

— Да, конечно, — Элла вышла из кабинета в ещё большем недоумении. Тем не менее даже предчувствуя что-то неладное, из чувства симпатии к той, прежней, Соне, Элла набрала её номер ещё раз, и долго слушала длинные гудки.

3

Сонин телефон вибрировал в недрах её дорожной сумки, но она его не слышала, а даже если бы и слышала, отвечать всё равно бы не стала. Она только что подписала все важные бумаги о получении своей доли наследства, и была занята делом очень приятным, а именно — заталкиванием в сумку пачек с деньгами. Ей хотелось побыстрее отправиться домой. И все-таки, уже собираясь покинуть кабинет, она задала агенту вопрос, который с самого начала крутился у неё на языке.

— А вы не знаете случайно, почему мне выделили часть наследства? — скромно потупившись, спросила Соня.

К её удивлению, агент, симпатичный и ухоженный парень, ответил:

— Слава мой старинный друг. Но даже мне он сказал только, что очень виноват перед вами. Что его мама когда-то плохо поступила. Поэтому...

Агент поёжился, и продолжал уже практически полушёпотом.

— ...с недавних пор там никто жить нормально не мог. Это правда. Я сам занимался сдачей этой квартиры. Жильцы разрывали контракт самое большее через три дня. За месяц — три семьи. Без объяснений, но очень напуганные. Некоторые даже за вещами не возвращались.

— Странно... — Соня задумалась, пока, ещё не решаясь делать какие-либо выводы. — Если там поселился призрак, то он не мог никому ничего плохого сделать. Дедушка, насколько мама говорила, был очень добрым.

Агент пожал плечам:

— В общем, как только его мама умерла, Слава стал вас искать. И нашёл.

— А сам встречаться не захотел... Ну, ладно. В любом случае, передайте ему спасибо, — сказала вежливая Соня.

Уже через несколько часов она в прекрасном настроении с новым дорожным саквояжем ехала в вагоне метро. Счастливая, что вернулась домой раньше, чем собиралась. Даже, несмотря на то, что, пожадничав купить билет в бизнес-класс, она летела, зажатая с двух сторон двумя крупногабаритными пассажирами. В бизнес-классе давали натуральный, вкусно сваренный кофе и прекрасное шоколадное пирожное, но оказалось, что Соня просто морально не готова купить билет за такие деньги. И даже при условии наличия очень вкусной пироженки. «Никакие деньги не вытравят из меня нищебродку», — с иронией по отношению к себе думала Соня и улыбалась.

Как только она вышла из метро, захотелось услышать кого-нибудь из близких, и Соня начала нажимать на кнопки быстрого набора. Но все номера были почему-то либо заняты, либо недоступны, либо просто не отвечали. Соню ждали только завтра, и город на сегодня её никак не запланировал.

«Появляться нужно вовремя», — подумала она, и пошла, волоча за собой саквояж, по вдруг затихшим улицам. Ещё думала о такой странности человеческой натуры, что когда денег нет, то так всего хочется купить, а когда они вдруг появляются, то, вроде, ничего особо и не нужно. Тогда просто хочется с кем-нибудь поговорить.

Но шла она по городу словно вымершему. Никто не встречался ей на пути, только листья шуршали под ногами. Ни одна собака не подала голос, ни одно авто не прогремело навстречу, ни из одного окна не раздалось раздражающей громкой музыки. Только что гремевший всеми возможными и невозможными звуками город затих, погрузился в пугающую тишину. От этого казался нереальным, бутафорским.

«Странно меня встречает город. Почему так тихо? Может, это просто личное пространство отдыхает, готовясь к новому витку судьбы?». Соня остановилась напротив автобусной остановки в раздумьях, сразу ли ей идти домой, где её никто не ждёт, или ещё погулять по странному, почему-то резко ставшему незнакомым городу-призраку?

Тем временем, затишье привело к тому, чем оно обычно и заканчивается: назрела буря. Небо потемнело и набухло тучами.

В сторону Сони по улице чинно шёл незнакомый ей Сергей Петрович. В руках он напряжённо сжимал тёмный плотный пакет, где приятными пачками лежала его мечта. Сергей Петрович, сняв все свои сбережения в банке, шёл покупать машину. Он мечтал об этом авто многие годы, так как воспитанный в страхе перед этим ужасным словом «кредит», никак не мог убедить себя, взять что-либо в долг. И в данный момент Сергей Петрович был счастлив, как никогда в жизни. Он миновал автобусную остановку, где столпилась серая безликая масса, ждущая автобуса, и отошёл чуть в сторону от неё — мало ли что...

Ветер налетел неожиданно. На Сергея Петровича резко упала тень от тучи, и он вдруг по какому-то непонятному импульсу, вовсе ему не свойственному, раскинул руки, и, широко открывая рот, начал петь, непривычно и нескладно, забывая слова и отчаянно перевирая мелодию бодрого марша ещё советской эпохи. Буря поднялась сразу, мглистая, вздымающая вихри пыли и песка с земли, словно ждала начала этого вокала. Народ на остановке, прикрывая глаза от пыльного ветра, бьющего в лица, тревожно оглядывался на Сергея Петровича, а он торжественно пел прямо в лицо стихии. Ветер трепал полурастегнутую белую рубаху-парус, выбившуюся из штанов, срывал плащ, взлохматил волосы. Но ничего из этого не волновало поклонника Алёны Фёдоровны, и Соня, глядя на странного человека, вдруг непонятно почему подумала «Счастливый...», а потом, поразмыслив немного, объяснила сама себе «Потому что свободный».

Она остановилась на перекрёстке, ещё раз подумав, куда же ей направиться, чтобы потратить внезапно остановившееся время. Потом в голову к ней пришла гениальная мысль, о том, как обрадуются Дашка и муж, если вечером увидят не только её, но ещё и свежеиспечённый пирог. И подарки, и чай пить… Ноги сами понесли Соню по направлению к дому, она, улыбаясь, непроизвольно ускоряла шаг.

4

Соня так и зашла домой, улыбаясь одновременно радостно и задумчиво. Поставила оттягивающий руку саквояж у двери, подумав, что разберётся с ним чуть позже, а сейчас — ванная, любимый махровый халат, чашка ни с чем несравнимого домашнего кофе и ленивое блаженство перед активной выпечкой пирогов.

В этот момент из спальни донеслись какие-то приглушенные звуки. «Грабители», — только и смогла подумать Соня, как мысль заметалась в ней в поисках верного решения: тут же смыться незамеченной и вызвать полицию или попытаться продолжить свои сегодняшние подвиги?

Вообще-то чаша сомнений тут же со значительным перевесом наклонилась в сторону «удрать», когда Соня уже не шестым, а десятым чувством поняла, что грабители не издают таких звуков. По крайней мере, в тот момент, когда грабят. А звуки слышались такими, словно кто-то кого-то душил, при этом причмокивая. Ну, или занимался взаимной любовью. Прислушавшись ещё секунду, Соня различила голос мужа.

— Ты же знаешь, что ты — моя главная нимфа. Ух, какие у тебя бедра!

— Повернись на бочок, вот так повернись, — постанывал он.

Реальность начала расползаться в Соне. Она оказалась одновременно участником событий и осознавала происходящее как бы со стороны. В первой роли её сразу и противно затошнило от предчувствия свершившейся беды, а вторая пробудила женское любопытство:

«А как там всё происходит?»

И «Что именно происходит?»

Даже «А не посмотреть ли мне тихонечко?»

Соня ещё немного постояла в раздумьях: «А не смыться ли?» и «А не посмотреть ли?», и резко открыла дверь спальни.

— Вот тебе и чай с пирогом... И не икнётся вам ни разу, мои родные?

На супружеской постели возлежали Сонин муж и какая-то совершенно незнакомая Соне девушка. И, скажем, не почивали, а очень даже бодрствовали. Девушка, которую словно ударило Сониной злостью, кубарем скатилась с кровати на пол, увлекая за собой одеяло, которым неосознанно прикрывалась. Обманутая жена успела заметить, что падающая незнакомка была не то, чтоб уж совсем юная, но, конечно, несколько моложе самой Сони.

— Ой, — молвила девушка, и, пытаясь спрятаться где-то в районе «под кроватью», вдруг начала икать громко и безнадёжно. Наверное, от неожиданности и страха.

Соня, наблюдая за её телодвижениями, участливо предложила:

— Может, водички?

Девушка судорожно покрутила головой, стараясь как можно незаметнее подгрести к себе сваленную возле кровати одежду. Куча включала в себя запутавшийся клубок из джинсов, кружевных трусов-стрингов, которые Соня вообще не понимала, как носить, беленьких носочков с цветочной каёмочкой и лёгкого мягкого светло-бежевого свитерка.

— А как… ты… когда? — пока ещё растеряно спросил муж. — Ты же должна была только завтра...

Соня снисходительно сверху вниз посмотрела на лежащего супруга:

— На метле. Я не столь банальна, как ты. Скажи ещё, что это не то, о чём я думаю...

Девушка, услышав про метлу, оделась молниеносно. Всё так же громко икая, выбежала из комнаты в коридор. Оставшиеся в спальне супруги услышали треск захлопнувшейся входной двери. Муж, почувствовав себя опять в своей тарелке, вскочил и даже не одеваясь, начал ходить взад-вперёд по спальне, по многолетней привычке поучая Соню:

— А что ты хотела? Соня, я устал от твоей нежности и воздушности. И от твоей плаксивости и принцессности. Я понимаю, что у тебя плоти нет, одна только душа. А у меня, может, душа не столь исключительно тонка, как у тебя, но зато есть плоть. И она хочет нормальную женщину, которую волнует, что у меня в штанах.

Соня немного полюбовалась его стройными голыми волосатыми ногами и ехидно поинтересовалась:

— А, так твою барышню очень волнует содержимое твоих штанов?

— А вот, представь себе, очень!

От такой наглости Соню просто переклинило:

—У меня для тебя плохая новость: это ненадолго, — выкрикнула она, и почувствовала, что сил у неё больше ни на что не осталось. — И вообще это так банально и по̀шло, что я не хочу вообще больше с тобой разговаривать!

Соня выскочила из спальни и дрожащими руками нажала кнопку быстрого набора на мобильном.

— Лёль, я дома. И… Лёль, пожалуйста, забери меня отсюда!

Услышав за спиной шлёпанье босых ног, процедила сквозь зубы, не оборачиваясь:

— А тебя, чтобы и духу к вечеру не было.

5

Через пятнадцать минут коварный изменщик стоял около подъезда с наскоро собранной сумкой. На скамейке сидела нимфа, плакала и икала:

— Наслала на меня... Вот ведьма... остановиться не могу.

Сониного мужа эта нескончаемая икота начинала уже раздражать:

— Да прекрати ты, — грубо оборвал он. — Какая из Сони ведьма? Водички попей. И успокойся. Я, между прочим, только что из-за тебя семьи лишился. И дома.

— Да… пила уже…водичку… ко мне нельзя… мама...

Сонин муж досадливо поморщился:

— Ладно, иди домой. Я другу позвонил, у него переночую.

— Может... к другу … ик… вместе? — с надеждой спросила девушка.

— Куда я тебя такую поведу? — оборвал мечты Сонин муж. — Езжай домой, там ещё водички попьёшь. Пей побольше.

— Ты… ик... даже... не проводишь?

— Иди уже. И так из-за тебя неприятностей на свою голову нагрёб. Я подожду, когда Соня остынет. Она вообще-то отходчивая и доверчивая. Отойдёт, помиримся.

— А... я?

— А что ты? Я тебе ничего не обещал.

— Грубый... ты... какой...

— Брутальный. И это тебе нравилось.

Сонин муж развернулся, и уже не глядя на плачущую подругу, пошёл прочь от дома. И даже не прислушивался к тому, что неслось ему вслед.

— Все-таки... ведьма… ик... она… ик... у тебя… ик... ведьма...

«Глупость какая», — подумал в очередной раз. Сонин муж считал, что вообще все, кроме него, говорили сплошные глупости. Ну, такой он был человек.

6

Лёля везла скорбную и молчаливую Соню по городу. Надо сказать, что она жутко перепугалась, услышав Сонин потерянный голос по телефону, выскочила из аптеки прямо в белом фирменном халате, успев только крикнуть коллеге, что отлучится по каким-то очень спешным и безотлагательным делам. Просто в тот момент Лёля ещё не знала, что случилось, и предполагала самое худшее. Действительность её несколько удивила, но не так уж, чтобы поразила совершенно. Что-то такое Лёля всегда имела в виду.

Соня, между тем, не в силах больше молчать, проронила:

— Ты представь, я даже не расстроилась. Просто вдруг очень разозлилась. Просто до радости разозлилась...

Лёля понимающе хмыкнула:

— Чуть раньше я бы посоветовала тебе относиться к этому, как к стихийному бедствию.

И тут на Лёлю навалились вдруг разом и сразу события последних дней, и она, не в силах больше сдерживать в себе свою беду, резко ударила по тормозам. Миниатюрный зелёный «Пежо», чуть взвизгнув, обижено остановился.

— Теперь я ничего тебе советовать не могу. Не имею никакого морального права. И не буду.

— Лёля?! — поразилась этому неожиданному всплеску эмоций Соня.

Лёля выскочила из машины.

— Что случилось-то? — Соня торопливо вышла вслед за ней.

Лёля проронила однозначно, обозначая свой главный кошмар в жизни:

— Клод.

И Соня сразу все поняла.

— Как? Откуда?

— Из-заграницы. На днях. На мою погибель.

— Вот же черт....

Девушки немного помолчали. Лёля, стыдясь своего срыва. Соня сочувственно. Потом Лёля что решила для себя:

— Я тебе говорила, что самый крепкий дом это тот, который ты строишь по правилам?

— Говорила, — вздохнула Соня.

— Я тебе говорила, что семью можно построить на взаимном уважении и интересе?

— Говорила, — Соня вздохнула второй раз.

— А теперь забудь всю эту чушь. Потому что в твой тщательно выстроенный и украшенный дом вдруг явится тот самый разгильдяй, с которым у тебя и в помине нет никаких общих целей и ценностей, и все твоё построенное здание полетит к чертям! Мелкими осколками посыплется. Хорошо ещё, если никого больше не заденет...

— Может, и не заденет? — очень неуверенно спросила Соня.

— И ты в это веришь?

— Нет.

Лёля глубоко вдохнула и выдохнула, успокаиваясь.

— Что случилось, то случилось. И куда тебя теперь отвезти?

— К кинотеатру какому-нибудь, — предположила Соня, садясь обратно в машину. — Посмотрю кино, а лучше — мультик, к этому времени изменщик коварный уже уберётся из дома…

— А если не уберётся?

— А куда он денется? — пожала плечами Соня. — Я почему-то точно знаю, что часа через два его уже не будет. А ты — домой?

— Наверное… — не очень уверено произнесла подруга.

Высадив Соню около кинотеатра и удостоверившись, что она пошла смотреть какой-то романтичный девочковый мультик, Лёля посидела немного, равнодушно слушая радио. Оно бубнило: «подозреваемого в сбыте наркотиков пытались задержать на бульваре Дмитрия Донского. В ответ на просьбу предъявить документы он открыл огонь, а затем сбил стража порядка на машине и скрылся... Поиски продолжаются».

Над городом сгущались сумерки. Зажглись первые фонари. Лёля достала косметичку из бардачка, поправила косметику на лице. Потом долго сидела, перебирая кнопки телефона. На экране высвечивалось то «Клод», то «Аркаша». Наконец, Лёля нажала на вызов.

Аркадий ответил сразу, наверное, потому что ждал её звонка.

— Ну что, блудная жена, где ты опять задержалась? С Сониными проблемами разбиралась? Она же только завтра... А, сегодня прилетела… Я, конечно, работаю. Что ещё я могу делать? Молока? Нет, молоко ещё есть. А знаешь, что? Купи колбаски сырокопчёной. Да, знаю, что вредно. Ну, купи, а? Очень хочется. Мы с Пончиком просим...

Голос Аркадия звучал так привычно, так шутливо и спокойно, что Лёля задавила в себе беду, и поехала покупать копчёную колбаску. И, конечно, она не видела, как Аркадий с Пончиком на руках и нитроглицерином под языком стоял у окна и смотрел, смотрел куда-то вдаль, за облака, за небо, за горизонт. Туда, где набухал гнойником обман, собиралась в тучи ложь, ползло шипящей змеёй предательство. Внезапный порыв ветра из форточки окутал тюлем Аркадия с котом, и так они и стояли до прихода Лёли, как двуглавое, ажурное, скорбное привидение.