Метла

Глава четвёртая. Полёт нормальный, приземление шокирующее

1

Удивительно пустая квартира отозвалась гулким эхом, когда Соня повернула ключ, закрывая дверь. Что-то витало в этом пространстве — недосказанное, больное. Разбитые мечты, ощущение предательства, понимание того, что ничего уже никогда не будет прежним. Всё это гудело тоскливо в квартире, слышное только Соне. Она вернулась сюда, как на поле проигранной битвы. Зная, что перед печальным взором её предстанет изрытая воронками, вздыбленная земля, покорёженные груды металла, обугленные деревья, и трупы солдат, с которыми совсем недавно она шутила и смеялась, разделив в окопе последнюю фляжку со спиртом.

В углу прихожей все так же лежал саквояж с подарками, который она бросила, убегая от резко навалившейся на неё реальности. На саквояж смотреть было очень больно. И даже как-то стыдно за себя, ту, ещё ничего не подозревающую, накупившую подарков родным. Предвкушающую, как за чаем и пирогом она притворится фокусником, вытаскивающим из саквояжа, как из шляпы, эти милые ценности по одной. Как будут загораться любопытством глаза у Дашки, как муж будет делать вид, что ему все равно, но все равно косить глазом: что там ещё у неё припрятано?

На зеркале болталась записка, которую Соня не успела заметить днём: «Мамочка, с приездом! Я уехала на турбазу на все выходные. Папа в курсе, он разрешил. Целую. Даша».

— Даже позвонить не удосужилась, — совсем сникла Соня.

Но на сегодня печалей было достаточно. Соня нарезала бутербродов с колбасой, достала из саквояжа зелёную блузку и новые облегающие джинсы. Вещи с хрустящими ценниками приятно согревали душу. И она знала своим женским глубоким опытом, что от горя и печали хоть ненадолго, но может помочь вот это — новые джинсы, ладно сидящие на фигуре.

С ощущением, что она готовится к какому-то ещё неизвестному сейчас тайному свиданию, Соня зажгла свечи и погасила свет. В полумраке включила музыку.

Немного подумав, что может помочь от разочарований и любовной тоски, открыла бутылку давно и тщательно спрятанного бутылку дорогого хорошего вина, плеснула рубиновый нектар на дно тонкого фужера.

Тонкая и пахнущая новыми вещами и беззаботной жизнью, подошла к большому зеркалу и улыбнулась своему отражению.

— Ну, здравствуй, Незнакомка! Гордая и смелая Незнакомка, изгоняющая нечисть из дома!

В ответ отражение полыхнула болотным взглядом. «Только метлы не хватает», — подумала Соня, и принесла и кухни метлу. Теперь отражение казалось завершённым — с рубиново-ядовитым фужером в одной руке, метлой — в другой.

— Ты, Соня, совсем ведьмой становишься, — сказала сама себе, — Так банально — сесть на метлу и улететь. Только куда? На шабаш? Не хочу. Там таких, как я, — пруд пруди. Нет, если и улететь, то только туда, где я, Соня, буду особенной, единственной в своём роде.

Метла послушно завибрировала в её руках. Фужер вылетел из ладоней, и вино радостно и кроваво разлилось по полу, блестя осколками хрусталя. Но Соня даже чертыхнуться не успела по этому поводу, так как метла вдруг потянула её куда-то ввысь.

Зависнув под потолком на вытянутых руках, она судорожно хваталась за устремлённое в неведомую даль древко, болтаясь, словно подвыпившая обезьяна на ветке. Теперь, когда свершилось, и в жизни Сони произошло событие, самое невероятное из всех возможных, она просто оказалась не готовой к нему.

«Нужно было зубрить правила для начинающих ведьм» — успела подумать она, вылетая вслед за метлой в окно, болтаясь в воздухе уже не как обезьяна, а как перезрелый плод, — столько времени разбазарено зря».

Словно прочитав её мысли, метла аккуратно спустилась на ночной нелюдимый тротуар. Она нетерпеливо подрагивала, словно предупреждая Соню о том, что все ещё только начинается, и просила не мешкать. Неудавшаяся ведьма, страдая от нелепости ситуации, оглядываясь по сторонам, оседлала метлу, и через секунду оказалась в воздухе.

***

И не увидела Соня, улетающая в неизвестность, как из стены в её комнате вырвался тенью профиль лысого вытянутого уродца. Он отчаянно махал руками вслед метле и Соне.

И уж тем более не увидела она, устремившаяся навстречу загадочному будущему, как сразу в нескольких домах заворочались, затрепетали, застонали люди, так или иначе связанные этой историей.

Лёля, не находившая себе места от чувства вины рядом с Аркадием; Алёна Фёдоровна, до этого момента сладко съёжившаяся на своей инопланетной постели; Сонин муж, сердито сопевший на раскладушке на кухне друга.

Каждый из этой труппы, собранной судьбой, в разных концах Москвы, выдохнул с мистическим ужасом:

— Приснится же такое!

2

Соня покидала родной город, судорожно вжимаясь в необыкновенную метлу. Теперь она уже пролетала над пустырём — бесприютным полем, поросшим суховеем и перекати-травой. В свете выкатившейся вдруг луны заросли сухой травы (кое-где в человеческий рост), тянули к ней вверх тощие ветви-руки, и, казалось, что, если снизится метла хоть немного, схватят, спрячут в дебрях своих, кровь выпьют, превратят все в тот же суховей. Словно шептали, шелестя на ветру: «Спускайся к нам, назад не вернёшься. Да и зачем тебе назад?».

Иногда попадались мусорные кучи — смердящие, разлагающиеся сами в себе, какие-то очень самодовольные в своей вонючести. Эти, в отличие от суховеев, никуда не звали, к себе не приглашали, просто покоились темными жирными пятнами на жёлто-высохшем пространстве.

Минули уже и их, и речку — тоненький ручеёк с берегами, поросшими высоким валежником. Ветер, к нарастающему Сониному ужасу, усиливался. Сначала он свистел тихонько в ушах, предупреждающе, вкрадчиво, затем налетел порывом, пригнал тучу. Туча с удовольствием закрыла луну. Сразу стало темно. Исчезли бледные, зеленоватые ночным светом тени. Стало холодно, не помогал даже жар, исходивший от нагревшейся в полёте метлы. Набухшая туча, поднатужившись, выдала первые капли дождя.

«Этого мне ещё не хватало», — в очередной раз обречённо подумала Соня. Но только собралась подумать о чём-нибудь ещё, как хлынул настоящий, беспросветный ливень.

Соня вымокла в первые же секунды окончательно и бесповоротно. Зубы, вне зависимости от её желания, выбивали — и очень даже ритмично — арию Кармен. Ещё некоторое время она летела в кромешной тьме, может, час, может два, (в любом случае ей это время показалось вечностью), потом сквозь чернильную завесу стали проникать отдельные вспышки света. Всё чаще и чаще, пока не превратились в небольшое размытое пятно. «Это населённый пункт», — подумала Соня. — «Скорее всего, небольшой городок».

Дождь стал реже и беспомощней. Ливень сам собой вытянулся сначала в тончайшие нити, а затем рассыпался на отдельные капли и вовсе исчез.

Соня почувствовала, что метла идёт на снижение. Словно сквозь размытое стекло стали различимы бледные эскизы улиц, деревьев, домов. Как будто страницы новой книжки для раскрашивания, ещё не расцвеченной красками, промелькнули перед её беглым и испуганным взором.

Метла описала полукруг, грациозно обогнув большой, замшелый, почему-то тоже черно-белый фонтан, а затем резко вырулила в переулок. Пронеслась как вихрь через частую ограду, ворвалась в небольшой палисадник, и, чуть не врезавшись в большое дремучее дерево, сбросила Соню на умытую дождём траву. Сама же с чувством выполненного долга спокойно улеглась чуть поодаль.

Соня, стоя на четвереньках, оглушено вертела головой по сторонам, одновременно пытаясь разобраться в степени своих телесных повреждений. Вдруг прямо перед ней с тихим скрипом отворилась дверь. Тонкая полоска света мгновенно разрослась, и Соня полностью попала в эту иллюминацию во всём неприглядном виде. А на пороге стоял человек, сразу же вызвавший в Соне ощущение осени. И это был мужчина, и он, чуть наклонив голову, с ироническим интересом рассматривал всю её.

Она неуклюже поднималась с четверенек и чувствовала свои мокрые спутанные пряди волос, потёкшую тушь на лице, перемазанную в чернозёме одежду, руки и босые грязные ноги. На новые джинсы налипли засохшие былинки травы.

Чтобы не испортить первое впечатление о себе окончательно, она решилась завести светскую беседу. Пытаясь кокетливо улыбнуться (а на самом деле, скорчив перепуганную гримасу) не нашла Соня ничего более светского, чем выпалить:

— Вы кто?

Мужчина рассмеялся:

— Рассуждаем логически. Если ты прилетела на метле, значит, ты — ведьма. Ну да, явно — ведьма. А к кому среди ночи может нагрянуть ведьма? Для Кощея Бессмертного я слишком упитанный, для Змея Горыныча — явный дефицит голов. Остаётся одно. Конечно, я — Леший.

— Ты видел, как я… На метле? — растерянно пробормотала Соня.

— Факт, что ты. И факт, что на метле. С фактами не поспоришь, — вдруг совсем рядом раздался трескучий старческий голос.

Зябко потирая ладони, Соня огляделась вокруг. Кроме неё и хозяина дома, вокруг никого не было.

— Вот видишь, и Старое дерево подтверждает, что ты прилетела на метле. А Старое дерево всегда глаголет только истины. Причём, прописные. Так, что я — Леший. И будем знакомы. Заходи в дом, обсыхать и пить чай. Если будешь себя хорошо вести, так и быть — дам тебе варенья.

— А… где я? — предприняла Соня ещё одну попытку понять хоть что-нибудь.

Леший гостеприимно распахнул руки, нарочито демонстрируя дружелюбие:

— Похоже, что ты — у меня в гостях. Так получилось. Проходи.

Оглядываясь по сторонам, и пытаясь незаметно себя ущипнуть, чтобы удостовериться, что всё происходит на самом деле, Соня прошла в дом. А что ей ещё оставалось делать?

3

С порога Соню накрыло вкусным старинным уютом. Деревянные половицы мягко пружинили под ногами и чуть постанывали. Ровно настолько, чтобы не раздражать напряжённые нервы, а придавать ощущение домашней таинственности. В прихожей было темно, но из комнаты ненавязчиво просачивался мягкий свет от торшера или ночника, приглушенный, не бьющий в глаза. Леший мягко подтолкнул её в мокрую спину, и Соня, непроизвольно подавшись вперёд, попала в комнату.

Там, вокруг круглого стола, застеленного допотопной кружевной скатертью с жёлтой от времени бахромой, стояли два кресла с накидками воланами и диван с густо-фиолетовым покрывалом и такими же фиалковыми многочисленными подушками.

— Улёт, — дочкиным голосом сказала Соня. Потому что все остальное пространство в доме занимали книги. Она уже давно не видела столько бумажных книг сразу. Во всю стену стояли забитые толстыми томами самодельные стеллажи. А там, где стеллажей не хватало, висели так же плотно забитые полки; стояли этажерки; еле сдерживали книжный натиск пузатые тумбы. Глаз непроизвольно выхватывал названия и авторов на вкусно потрёпанных корешках, и приходило понимание — всё, здесь можно умереть.

Впрочем, лучше — жить, годами завалившись в это кресло с книгой в руке, выбегая раз в неделю за булочками и кофе. Соня обернулась, чтобы посмотреть на счастливого обладателя такой библиотеки. В тёмном просвете коридорчика он маячил все ещё расплывчатым силуэтом.

— Значит, так. Вот тебе полотенце, вот мой старый спортивный костюм и тёплые носки. Обувь… С обувью, наверное, проблемы. Иди, приводи себя в порядок. Я завариваю свежий чай и что-нибудь придумаю тебе на ноги.

Соня, нервно оглядывалась на дверь, но с удовольствием вылезла из мокрых, холодных и грязных тряпок. Постояла несколько секунд, завернувшись в полотенце. От неожиданной пушистости и мягкой теплоты вдруг, как раньше, навернулись слезы на глаза. Она мужественно справилась с неожиданным приступом сентиментальности и быстро натянула большой, но удобный спортивный костюм. Наугад, без зеркала, попыталась что-то сделать с причёской. В этот момент, стукнув в дверь два раза, зашёл хозяин дома с пузатым чайником.

— Ох, прости, не додумался, — успел сразу же заметить Сонины попытки привести себя в порядок. — Тебе же, наверное, зеркало нужно.

— И мыло желательно, — обнаглела Соня, разглядывая грязные разводы на руках. Он понимающе кивнул.

Через полчаса блестящая чистотой и умиротворённая покоем Соня сидела за круглым столом и пила то, что хозяин дома называл чаем. С каждым глотком этого густого немного кислого, немного сладкого напитка в неё вливалось состояние блаженства.

— Что в этом чае? — спросила она Лешего и впервые в упор посмотрела на него.

Он улыбнулся и ничего не ответил. Только чуть качнул головой. И тут Соня сразу и вдруг поняла, почему он вызывает у неё ощущение поздней осени. В чёрной как смоль гриве волос элегантной россыпью блестели белые пряди. Словно островки снега, только что высыпавшегося на подмёрзшую землю. И взгляд у него был такой же — словно под заледеневшей сверху суровостью и насмешливостью, дышала, ожидая весны, тёплая, живая земля. Леший казался молодым — лет двадцать пять-тридцать, не больше, но взгляд этот говорил Соне, что он старше. Гораздо старше.

Она бросила быстрый взгляд на окно: ночь не кончалась. Длинная-предлинная ночь в чужом доме. Предметы наполнились особым смыслом, тёмным, тайным; тени от оранжевого абажура тихо качались, плыли на редких дуновениях ветра. И ещё тихий неясный полушелест-полушепот шуршал по комнате, придавая даже пустоте ощущение наполненности. Не было ничего лишнего, и в то же время не оставалось свободного пустого пространства.

— Это что шуршит, мыши? — пытаясь отыскать в этом раю хоть какие-нибудь порочащие его моменты, спросила завистливая Соня.

— Нет, мыши живут в саду. Это книги переговариваются между собой.

— Книги? Переговариваются?

— Тебе никогда не приходило в голову, что книгам, застоявшимся на полке, страшна не пыль, а невостребованность? Невозможность передать то, что они держат в себе. Они от этого болеют и даже могут умереть. Знаешь, бывает так, одно и то же произведение почему-то хорошо читается в одной книге. Сладко, вкусно. А возьмёшь другое издание, совсем другое ощущение. Так вот — одна книга живая, начитанная, а другая — мёртвая. Только буквы и страницы в ней остались. Оболочка. Я, конечно, не могу постоянно перечитывать свою библиотеку, вот мои книги и нашли выход из ситуации. Я уже привык к этому круглосуточному бормотанию, даже и не представляю, как бы жил без него... У меня вещи воспитанные, но не запуганные. Они меня не боятся, но ничего лишнего себе не позволяют.

Вещи загудели одобрительно, и кресло робко погладило руку Сони своим подручником. Она с ответной нежностью провела рукой по мягкой накидке, и кресло уютно замурлыкало.

— А я… — сказала вдруг Соня. — Получается, что я — именно такая оболочка, в которой остались только буквы и страницы. Наверное, меня давно не хотели прочитать. Поэтому дух и выветрился. Никаких талантов во мне не осталось, никаких надежд. Ничего интересного.

Леший покачал головой:

—Сама же сказала, что тобой просто давно никто не интересовался. Они спят, таланты, и проснутся, как только кто-то откроет тебя.

И тогда Соня, счастливо вздохнув, начала вдруг всё о себе рассказывать. Всю свою жизнь, включая терзания, сомнения и переживания. Леший слушал внимательно, не перебивал, только иногда в глазах его загорался лукавый ироничный смех. Словно он хотел что-то сказать по тому или иному поводу, но тщательно сдерживал себя. А Соня не сдерживала. Она говорила до той поры, когда рассвет робко заглянул в окно. Настало утро. То самое замечательное, судьбоносное утро, в котором ей суждено было познакомиться с Жанной. Что неминуемо вело к не менее знаменательному знакомству с Фредом. И Альфредом. И…

В общем, в дверь робко постучали. Леший крикнул:

— Входите, Жанна. Вы же знаете, что я всегда на месте.

В дом вошла красивая, миниатюрная женщина с большими ясными глазами. С первого взгляда она поражала удивительной гармонией, которая присутствовала в ней базисно и изначально. Это было не хорошее воспитание, не умение держат себя, приобретённое муштрой. Сразу чувствовалось, что Жанна родилась гармонично естественной. Она не делала специально ровным счётом ничего, чтобы понравиться, но нравилась с первого же момента. Простое платье на ней смотрелось великолепно, и простая корзинка для покупок на её локте выглядела, как произведение искусства.

— Извините, что я так рано, — смущённо произнесла она, затем заметила Соню и ещё больше покраснела. — И у вас гости…

— Это моя новая знакомая — Соня, — бодро отрекомендовал Леший. — Жанна, будете с нами пить чай?

Пока Леший выходил за кружкой для новой гостьи, Соня изо всех попыталась поддержать разговор.

— У вас платье очень замечательное, — начала она, немного стесняясь совершенства новой знакомой. Но Жанна сразу же трогательно и естественно обрадовалась комплименту:

— Это я сама. Я вообще-то портниха. Рада, что вам понравилось.

— Очень понравилось, — восхищённо выдохнула Соня.

— Жанна у нас в городке нарасхват, — произнёс Леший, вернувшийся с чистой чашкой. И, наливая в неё густой напиток, добавил. — Просто волшебница. Вещи, которые она шьёт, меняют судьбу тех, кто их носит. А, кстати, как вам новый урожай моего сада?

Жанна прямо зашлась от удовольствия:

— Муж просто в восторге! Сливы бродят изумительно, а яблоки как раз такие, как нужны для наших знаменитых пирогов — сладкие, но с кислинкой.

— Я думаю, — сказал Леший, пододвигая к ней чашку, источающую пряный аромат, — что послезавтра как раз дойдёт следующая часть. Так что заходите, я подготовлю вам свежие фрукты для вашей знаменитой сливовицы.

Он обратился уже к Соне:

— Муж Жанны готовит изумительную янтарную сливовицу. Тебе тоже стоит попробовать.

И выдержав небольшую паузу, сменил тон со светски расслабленного на деловой:

— Теперь, когда мы покончили с взаимными комплиментами и отдали дань приличиям, перейдём к сути. Вы явно что-то хотели сказать. Итак...

— Как бы это... Нет… Ничего важного. Просто соседский визит.

Леший понимающе кивнул:

— Жанна, не уводите разговор в сторону!

— Да, в общем, ничего такого особенного, — смущённо произнесла Жанна. — И даже как-то глупо... Просто мне иногда кажется, что все люди вокруг похожи на меня.

Судьба Жанны со стороны виделась безоблачной даже самому критически настроенному взгляду. Счастливая семейная жизнь, обожающий муж и две дочки, которые души в маме не чаяли. Полгорода приходились ей лучшими подругами, остальные полгорода — лучшими друзьями. Плюс к этому она слыла изумительной портнихой, и дело своё очень любила.

Всё началось постепенно. Сначала буквально на долю секунды в глазах становилось темно, а когда туман немного рассеивался, перед Жанной словно появлялся зеркальный коридор, и весь окружающий мир становился отражением её самой. Её слова, её движения, её платье, а когда она с предчувствием ужаса поднимала глаза на собеседника или просто прохожих в этот момент, она видела своё лицо. Как изображение, размноженное на невероятное количество копий. Везде была она, Жанна, она, она, она.... Это начинало сводить её с ума.

— Давно это с вами происходит? — как настоящий врач на приёме пациента спросил Леший, — и как долго?

— Всё чаще и чаще, — призналась Жанна. — Иногда мне действительно кажется, что я схожу с ума. А потом убеждаю себя — переутомилась, устала, показалось... Дошло до того, что я тайком от всех в соседнем городе прошла обследование мозга. Ничего не нашли — ни кисты, ни гематомы, ни опухоли…

— Как у вас со страхом одиночества? Резкие смены настроения? Неоправданные приступы ярости? Хотя, нет, о чём это я? Более лучезарного человека, чем вы, в нашем городе найти сложно... Синдром Бордерлайна исключается. Исключается сразу. Лекарства какие-нибудь принимаете?

— Об этом меня уже спрашивали, — вздохнула Жанна. — Нет, я абсолютно ничего не принимаю. Даже таблетки от головной боли. Она у меня никогда и не болела.

4

Жанна сбегала за обувью для Сони, вернулась очень быстро. Белые туфли на небольшом каблуке оказались точно впору, и соседка, удостоверившись в этом, убежала на рынок за продуктами.

Леший принялся ходить из угла в угол. Соня попыталась заговорить с ним, но он сделал предупреждающий жест, чтобы она ему не мешала. Соня подумала, обидеться или нет, решила не обижаться, и занялась изучением книжных залежей. Пробежав глазами по корешкам книг, Соня поняла сразу, что нигде раньше она не встречала таких авторов и таких произведений. Философские трактаты, непривычные стихи, которые и не являлись стихами вовсе, исторические романы о деятелях, которых никогда раньше не существовало в известной истории. Нашлись и женские романы, но даже при беглом просмотре стало ясно, что ни один из них не подходил под известную Соне литературу такого рода.

Часа через полтора-два полнейшей тишины и хождений по комнате, Леший наконец-то произнёс:

— Она ничего не скрывает, на первый взгляд. Жизнь её проста и открыта. Лекарств никаких она не принимает. Но это явно — галлюцинации. Вот только как?

Соня ничего ему не ответила, и он продолжал беседовать словно сам с собой:

— Это… Нет, не может быть… Но скорее всего. Белладонна вызывает сонную одурь, а не чёткие галлюцинации. Ещё может быть белый болиголов, крапчатая кувшинка или серый морозник. Но эти тоже не подходят: они просто дают ощущение соприкосновения с воздухом. А морозник, например, вызывает потерю способности видеть собственные руки... Такие необычные и явные видения.… Нет, это явно мандрагора!

— Ты думаешь? — спросила его Соня, просто, чтобы поддержать разговор.

Леший кивнул:

— Если это так, то у нас остаются два вопроса: кто и зачем? Начнём с первого: кто у нас балуется экзотическим садоводством? При игре в «холодно-горячо» это уже «горячо» прямо до невозможности.

Соня слушала его бормотание, ещё пытаясь вникать и понимать, но уже поплыли в её голове слова и мысли вольным стилем, нигде не задерживаясь и совершенно не понимаясь, уютные волны благодушия подхватили её и понесли куда-то, куда-то, куда-то... Соня заснула.

Она спала, спала, спала, свернувшись клубочком в мягком кресле, сквозь сон почувствовала, что кто-то (явно хозяин дома, кто же ещё?) накрыл её пледом, но она только вздохнула сладко во сне, и даже не открыла глаза, и продолжала спать на этом мягком кресле.

А когда Соня проснулась, уже наступил вечер.