Небо в кармане 4

Глава 3

Местом для посадки и последующего взлёта, само собой, было выбрано Второвым не случайно. Ходынское поле, знаменитое своими гуляньями при коронациях и Всероссийской художественно-промышленной выставкой имело помимо военных лагерей с казармами и роскошный, по уверению Николая Александровича, ипподром. Последний меня и интересовал больше всего, потому что именно там мне и предстояло посадить самолёт…

— Ну почему вы такой упрямый, — сокрушался Второв, грозно топорщил усы, всплёскивал руками и принимался в очередной раз меня уговаривать. — Поверьте, вариант с посадкой самолёта прямо перед центральным подъездом Выставки будет наилучшим решением!

Промышленнику угодливо поддакивали изрядно задобренные им местные чиновники, звенели наполненными бокалами, произносили тосты во здравицу и восхваляли смелость и самоотверженность Николая Александровича. Ну и мне доставалась толика внимания, но, в основном, от девиц и их мамаш. Стреляли глазками, прикрывались веерами, манили обольстительными улыбками, потряхивали кудряшками замысловатых причёсок.

А мне сейчас было не до них, мне бы с Второвым при всех не поругаться. Ошарашил он меня своим очередным предложением. И ведь, змей хитромудрый и опытный, подобрал и место, и время, когда можно без опасения за свой авторитет сделать мне подобное предложение.

Ведь всё уже было оговорено и не один раз — садимся на Красной площади! И вот те нате…

Откровенно говоря, мне-то по большому счёту всё равно, где садиться, на площади или на Ходынке. Но на площадь я уже настроился, да и, откровенно говоря, подобная посадка в таком месте наверняка в анналы войдёт. А Ходынка… Ну, Выставка всемирная, и что? Гулянья народные… Так они и на площади каждый день проходят.

А Второв не унимается, продолжает соловьём заливаться. Поневоле прислушался к доводам компаньона:

— Признаться, мне и самому на площади было бы удобнее. Там всё близко, не то, что на Ходынке. Но зато нет ипподрома с огороженным и ровным беговым полем. А булыжник? Вы, наверное, забыли о булыжнике на площади? Да по нему на коляске едешь и зубы сжимаешь, чтобы язык не прикусить. А при ходьбе то и дело спотыкаешься. Нет, на ипподроме для вашего самолёта условия гораздо лучше!

А ведь разумно, чёрт побери! Убедил меня Второв упоминанием о казармах и павильонах Выставки. Где как не там можно укрыть самолёт от непогоды и праздного любопытства зевак? И обеспечить дополнительной охраной.

— А на площади ваш самолёт будет стоять под открытым небом и никакая охрана не убережёт его. Там же торговые ряды! Извозчики со своими лошадьми и возками! А ну как испугается звуков ревущего мотора какая-нибудь животина и понесёт, не разбирая дороги? И что тогда? Ладно, вы себя не жалеете, Николай Дмитриевич, так хотя бы пожалейте самолёт, — вкрадчивым голосом мягко додавливает меня неубиваемыми аргументами Второв, при этом пристально всматриваясь мне в лицо и внимательно считывая эмоции. — Лучше ему будет на Ходынке, лучше!

Непонятна предпоследняя фраза. Да я себя вроде бы как больше всего жалею.

— Это вам так кажется. А мне с моим свежим взглядом со стороны хорошо заметно, что вы просто на износ работаете, — укоризненно произнёс Николай Александрович. — Понимаю, молодость, сил много, всё по плечу. Кажется, что можешь горы свернуть. Сам таким был. А потом приходит понимание, что и сил недостаточно, и горы слишком высоки. А время ушло. А ведь на свете много куда более простых, но оттого не менее интересных дел, что требуют не только нашей полной отдачи, но и немало при этом отдают взамен.

Вот, опять я вслух подумал? Да сколько можно! Нет, прав Второв, прав, надо отдыхать, а то скоро у меня совсем голова поедет от всей этой кутерьмы. В общем, на предложение о замене Красной площади на Ходынский ипподром согласился. И даже не сильно воспротивился задержаться в златоглавой пару лишних деньков.

А и впрямь, в подорожной конкретных чисел не обозначено, а отдых мне точно не помешает, нагрузка на меня в последнее время навалилась неимоверная. Практически ежедневные вывозные полёты с курсантами школы, регулярные поездки на Путиловский завод, выполнение казённого заказа на самолёты и недавняя сделка по покупке Яковлевского предприятия. Всё это потребовало огромных усилий и множества сожжённых нервов.

— Хорошо, Николай Александрович, ваша взяла. Сядем мы на ипподром, уговорили. Но если вы не обеспечите мне заправку, крытый ангар с охраной и должный отдых, то я немедленно улечу в Петербург. А вам придётся добираться туда самостоятельно, — обозначил хоть какие-то условия.

— Вот и замечательно. Всё будет. И заправка, там же выставка, и охрана, и отдых. Последнее я лично организую. Сейчас отобедаем, и хозяева этого гостеприимного города соизволят оказать нам небольшую услугу, предоставят в моё распоряжение телеграф, — заулыбался довольный Второв и переглянулся с подобострастно закивавшими ему чиновниками Волочка. — Свяжусь с Москвой и всё решу, даже не сомневайтесь.

***

Полковник Изотов глубоко вздохнул и покосился на портрет государя. То ли луч солнца упал на лицо императора, то ли воображение у жандарма разыгралось, но на какой-то краткий миг показалось ему, что государь грозно нахмурился.

Полковник ещё раз вздохнул, собрался с силами и продолжил весьма неприятный разговор, который ему самому очень не нравился. Но и воспротивиться прямому приказу начальства, пойти наперекор монаршей воле он не посмел. И как бы хорошо не относился жандарм к молодому Шепелеву, как бы не был обязан ему за свою успешную карьеру и просыпавшиеся дождём после Памирского вояжа награды, сделать он ничего не мог. Если только подать в отставку. Но последнее в планы полковника точно не входило. Поэтому к порученному ему делу он отнёсся с полной серьёзностью и добросовестностью.

— Дарья Александровна, я всё понимаю, — в который уже раз повторял свои доводы жандарм. — Для всех будет лучше, если вы уговорите своего мужа взять бразды правления на производстве в свои руки. Его сын, как мы видим, забросил это дело. Оно ему уже неинтересно. Молодой человек постоянно пропадает то в Гатчине, то где-либо ещё, но только не на заводе. А казённый заказ ждать не будет, штрафы за задержку предусмотрены огромные. Даже сейчас, в эту минуту он находится… Где бы вы думали?

Изотов в ожидании ответа остановился у своего кресла и, наконец-то, посмотрел в глаза сидящей перед ним женщины. И сразу же вильнул взглядом, отвёл его в сторону.

— Откуда я знаю? — удивилась посетительница. Она уже устала от этого необычного разговора и откровенно тяготилась общением с жандармом. — Может быть, на своём недавнем приобретении?

— Не угадали, — натужно рассмеялся полковник. — Николай Дмитриевич в данную минуту изволит кутить в ресторане господина Лопашова, в Москве.

— Я читала утренние газеты, — растерялась гостья, но быстро пришла в себя, собралась с духом и твёрдым голосом произнесла. — Это было вчера, не так ли? Но ведь Николя находится там в командировке? Газеты вовсю трубят о новом мировом рекорде русской авиации, о первом в мире перелёте на столь большое расстояние и превозносят героизм и самоотверженность молодого авиатора и его компаньона, известного промышленника и мецената, российского подданного господина Второва. Или это не так?

— И так, и не так, — в который уже раз вздохнул полковник и поймал направленный на него мимолётный, но очень внимательный взгляд посетительницы. Не проста она, ох, не проста, аккуратнее нужно вести разговор. Ошибки ему не простят. — Мировой рекорд есть, с этим фактом никто не спорит. Другое дело, что этот перелёт ни с кем не согласован в верхах. А ведь князь находится на военной службе и должен каждый день работать с курсантами, обучать их лётному делу, проводить теоретические занятия в классах. Вместо этого он без разрешения начальства берёт и улетает в Москву! И вместо того, чтобы сразу вернуться обратно, он весело проводит время в ресторанах. С девицами! Вот, посмотрите у меня на столе свежие Московские газеты. Посмотрите, посмотрите на фотографии, не стесняйтесь. Скажите, разве это разумно? Поступок взбалмошного мальчишки, а не офицера, вы уж извините меня за подобную горячность.

Полковник замолчал, потянулся к графину и налил в стакан воды. Предложил посетительнице, но та отказалась, очень уж была увлечена просмотром предложенных газет. К радости жандарма княгиня больше времени уделила просмотру как раз той самой фотографии, где молодой князь был запечатлён в компании весело хохочущих девиц.

Жандарм сделал несколько больших глотков, довольно улыбнулся и мягко надавил на посетительницу:

— Я столько времени провёл с ним на Памире и увидеть подобное отношение к военной службе для меня, как для блюстителя законов империи просто недопустимо! Надеюсь, вы разделяете моё мнение, как добропорядочная гражданка и подданная его величества?

— Согласна, подобное поведение недостойно аристократа и офицера. Я сразу же по возвращении проинформирую мужа об этом. Давайте говорить откровенно, вы же этого добиваетесь? — выпрямилась на стуле княгиня и отложила в сторону газету.

— Вы желаете говорить откровенно? — присел полковник. — Извольте. Его величество разочарован легкомысленным отношением Николая Дмитриевича к своим обязанностям. Большего я вам сказать не имею права, но вы же меня понимаете?

Полковник многозначительно помолчал и внимательно посмотрел на посетительницу.

— Понимаю, — согласилась Дарья Александровна. — Почему вы не обратитесь напрямую к мужу? Это его сын и кому как не ему первому необходимо об этом знать?

— Мы считаем, — полковник движением бровей указал княгине на портрет государя на стене. — Что только вы с присущей вам, как и всем женщинам, мягкостью и любовью сможете правильно донести до супруга все эти неприятные вести. А мы люди грубые, служивые, привыкли рубить с плеча. Боюсь, князь может неправильно нас понять и в своей горячности наломать дров. Нам бы этого очень не хотелось, поэтому и решили обратиться к вам.

— Донести, я поняла. Что ещё я должна, по вашему, сделать? — ещё больше выпрямила спину княгиня.

— Для вас и для дела было бы хорошо, если бы выпуск новых самолётов на Путиловском заводе полностью взял бы на себя Дмитрий Игоревич.

— Насколько мне известно, он и так является там основным акционером и, более того, все счета открыты на его имя?

— Да, верно. Но этого мало. Нужно отодвинуть в сторону от производства Николая Дмитриевича. Боюсь, после всего этого, — Изотов кивнул на разложенные на столе московские газеты. — Он потеряет благоволение государя. Последствия такого проступка нетрудно предсказать. Я уже не говорю о репутации, вероятного остракизма от двора, последующего за ним неприятия в свете и прочем. В конце концов, вам же не нужны убытки на предприятии?

— Хорошо, я вас поняла. Сегодня же поговорю с мужем. Есть что-то ещё, что мне необходимо знать или я уже могу идти? — Дарья Александровна встала, заставляя тем самым полковника вскочить с кресла.

— Было бы хорошо, если бы и бывшее предприятие Яковлева перешло под управление не Николая Дмитриевича, а вашего супруга, Дарья Александровна, — предложил жандарм. — Нам известно, что у вашей семьи есть толковый юрист. Паньшин, если не ошибаюсь? Так вот, было бы замечательно, если бы и отчисления за привилегии поступали бы не на счёт Николая Дмитриевича, а на счёт вашего супруга. Вы же знаете, большие соблазны преумножают многие печали. Кто ещё позаботится о пасынке и наставит его на путь верный, если на вы, Дарья Александровна?

— Я передам ваши слова мужу, — коротко кивнула княгиня.

Развернулась и вышла из кабинета, не попрощавшись. И ей очень не понравились сказанные жандармом в заключение слова. Какими бы ни были сложными отношения мачехи с пасынком, но опускаться до подобного ей не хотелось. «Передам весь разговор в точности Дмитрию, пусть он решает», — подумала княгиня и успокоилась.

***

Наутро я проклял и себя, и сказанные мной необдуманные слова в Волочке, и сам Волочёк. Не было бы там посадки и последующего за ней торжественного ужина, и не состоялся бы у меня со Второвым тот разговор. Не уговорил бы он меня садиться у Выставки, и не поставил бы я ему своих условий. Теперь вот приходится отдуваться.

В чём дело? А в сказанных мной словах по обеспечению должного отдыха для меня. И всё бы ничего, но только должный отдых мы с Второвым понимаем по-разному.

Если я под этим подразумеваю нормальный здоровый сон в чистой постели и хороший завтрак наутро, то для Николая Александровича это простое понятие перерастает в нечто большее.

Нет, ко сну у меня претензий нет, выспался я замечательно. И дом у компаньона, точнее у его отца Александра Фёдоровича прекрасный. Шикарная ванна, горячая вода, плитка на стенах и махровые полотенца — всё выше похвал. Нет, золотого унитаза не было, каюсь, специально полюбопытствовал. Очень уж поразил меня рассказ моего начальника, полковника Кованько, о царящей в этом особняке роскоши. Или у нас с полковником различные представления о роскоши? Может быть.

Горничные были обходительны и предупредительно вежливы, красивы и доступны. Каюсь, не удержался, да и кто бы на моём месте смог противиться такой красоте, ненавязчивой, но неотразимой настойчивости и последующей за прелюдией мягкой податливости? Я вот не смог. Хотя мелькала, мелькала где-то на краю сознания в первый момент мысль о праведном воздержании. Всё-таки чужой дом с такими же чужими порядками, я тут в гостях. В общем, мысль промелькнула и благополучно растаяла, как утренняя дымка на жарком солнце.

Что было дальше, рассказывать не стану, потому что офицеры и джентльмены никогда не рассказывают о своих победах на этом фронте. Ну а если кто-то и рассказывает, то, поверьте, это и не офицер, и не джентльмен…

Через некоторое время был приглашён уже другой горничной на завтрак. Первая-то сразу исчезла, на прощание одарила ласковым поцелуем, и пока я блаженствовал, быстро выскользнула за дверь. Платьишко накинула, а фартучек с наколкой так и скомкала в руках, не стала надевать. Словно застеснялась и решила поскорее исчезнуть. Замудряться не стал, её дело. Вины за собой никакой не чувствовал, всё у нас произошло по обоюдному согласию, ни к чему её не принуждал, скорее меня принудили, а я и поддался. Я такой доверчивый!

Кстати, вошедшая с моего разрешения в спальню очередная горничная так и остановилась на пороге, ближе подходить не стала. Вряд ли чего-то заопасалась, скорее, побоялась меня в спальне задержать. А я бы точно ещё разок задержался. Или даже два. Но, видать, не судьба.

Девица присела в книксене, вот интересно-то, мило улыбнулась этакой фарфоровой дежурной улыбкой прелестницы и передала приглашение присоединиться к хозяину за завтраком. Хорошо ещё, что не предложила помочь одеться и умыться, а то бы точно к завтраку не успел.

Николай Александрович соизволил проснуться и предложил составить ему компанию за обеденным столом. И при чём тут я? Пусть компанию ему собственные домашние составляют. Есть жена, сын и дочь, почему бы с ними не пообщаться? Или с отцом, Александром Фёдоровичем почему бы ему не поговорить? С Клавдией Яковлевной, мачехой?

Но это я так, по привычке больше бурчу, очень уж меня разнежила огромная пуховая перина и недавнее приключение с миленькой горничной. И завтракать пока нет желания, вчерашний поздний и обильный ужин ещё не успел полностью перевариться. Правда, ужинать вчера пришлось в гордом одиночестве, так как Николай Александрович почти сразу же уехал на свою важную встречу. Его родственники тоже не показались, не стали докучать мне своим присутствием и расспросами, за что им моё большое человеческое спасибо. Всё-таки я на самом деле здорово устал, и прав мой компаньон — нормальный отдых мне не помешает...

Раскланялся, поздоровался, пожелал всем доброго здоровья и приятного аппетита и уселся на обозначенное место за столом. Накрахмаленную салфетку цеплять за отворот кителя не стал, положил на колени. Отказался от горячего, попросил кофе и бутербродик с колбасой и сыром. Этим и ограничился. Разговоры за столом не вели, даже дети сидели и чинно завтракали. Младшую, правда, кормилица с ложечки кормила. А старший сын Николая Александровича самостоятельно кашу ел и всё на мои погоны и награды косился.

После завтрака детей увели прочь из столовой под капризное хныканье Оленьки, а взрослые переместились в зимний сад и попросили подать кофе. Ну а я от кофе отказался, взбадриваться мне не нужно, я уже так взбодрился, что ого-го. Опять же, за модой не гонюсь, мне бы лучше чаю. Без ничего.

Вот под кофе с чаем и завязался у нас весьма, как оказалось, непростой разговор. Супруга Николая Александровича больше помалкивала, а сам хозяин по неизвестной мне причине решил пооткровенничать. Поведал, что приехали они в Москву из Томска совсем недавно, решили продолжить и расширить семейное дело.

— Золотодобыча в Сибири хорошее дело, прибыльное, но очень хлопотное, — обмолвился Николай Александрович. — И климат там суровый, а у меня дети. Им и образование соответствующее требуется, и окружение приличное.

— Неужели всего этого не было в Томске? — не поверил собеседнику. Я-то, в отличие от многих современников прекрасно знаю, что из себя представляет сейчас Сибирь. — Насколько я знаю, образование там ничуть не хуже столичного. А возможностей показать себя как бы даже не больше.

— Согласен, — Улыбнулся Второв. — Но это мы с вами знаем, что оно ничуть не хуже. Кстати, вам-то это откуда известно? Ведь абсолютное большинство жителей великой Российской Империи считает Сибирь-матушку глушью беспросветной, с медведями на улицах и землянками для проживания. И мнение своё ошибочное по всему миру распространяют, зарабатывая на этом дешёвую популярность в светских салонах. Как будто не понимают, что тем самым не только себя принижают, как подданных той самой Империи, но и наносят ей ощутимый вред.

— Совершенно с вами согласен, — поставил на столик опустевшую чашку и сел прямо. — Хватает среди российских подданных тех, кто, заработав себе состояние на Родине, уезжает проматывать его за границей. Приобретает там виллы и особняки, покупает не одну, а несколько яхт, живёт праздной никчёмной жизнью. Вот никогда не понимал, зачем человеку несколько яхт, когда одной вполне достаточно? Если только пыль в глаза пустить? Но это мелко как-то, не находите? Даже не мелко, а мелочно. Ведь нельзя же отказать в уме такому человеку, если он действительно своим умом достиг собственного благополучия, заработал, а не наворовал эти деньги? Тогда что получается, достигает он определённого уровня и успокаивается? Расслабляется. И горка, в которую он с такими силами карабкался, тут же сбрасывает его вниз? И он опускается до первоначального уровня, а то и гораздо ниже проваливается. Перестаёт быть человеком в высоком смысле этого слова и становится примитивным потребителем благ. Или он всегда таким был и до определённого момента успешно маскировался? Получается, дорвался человек до денег, выбрался из грязи в князи и давай шиковать, навёрстывать то, чего был в детстве лишён. А если при этом ещё начинает поливать свою Родину грязью, смеяться над ней, унижать, то это вообще за гранью понимания. Зачем России такие подданные?

Вот так. Озадачил я Второва, сбил с мысли о своих знаниях. Он уже и думать забыл, откуда у меня могут быть сведения о том, как сейчас Сибирь живёт. Но последующие фразы собеседника заставили насторожиться.

— Удивительно слышать настолько зрелые рассуждения от столь молодого человека. Признаться, удивили вы меня, Николай Дмитриевич. Очень удивили. В приятном смысле этого слова и не разочаровали в себе. Я ведь специально затеял этот разговор, чтобы понять вас, посмотреть, чего вы стоите. Удивлены?

— Нет. Что-то такое я и предполагал.

— И снова поражаете вы меня. Даже теряюсь иной раз, очень уж не соответствует возраст ваш вашим суждениям. Откуда такое познание жизни, Николай Дмитриевич? — переглядывается украдкой с супругой Николай Александрович.

— Учителя хорошие были, — отделался общепринятой фразой. Да и вопрос больше риторический, прямого и тщательного ответа не подразумевает.

— Вот поэтому-то я и привёз своих детей сюда, в Москву. Хочу таких же учителей им подобрать. Чтобы вы не говорили, но Москва это всё-таки Москва, здесь возможностей больше, — покивал головой Второв.

Ну-ну. Да просто перешагнул ты свой золотоискательский бизнес, захотел подняться на новую ступень, повыше. И славы тоже захотелось, известности и популярности. Понятное желание. И да, Москва для этих целей больше подходит. Потому-то и на меня вышел, правда, немного ошибся. Думал, наверное, что с молодым неопытным парнем проще будет дела вести? Можно будет и надавить при случае, и в конечном итоге подмять под себя? И ошибся. Потому-то сейчас и переглядываешься с супругой, срочным порядком новую стратегию действий выстраиваешь, пытаешься меня понять и стараешься дружеские отношения наладить.

— В Петербурге этих возможностей ещё больше, — пожал плечами.

— Да я как-то уже обжился в Москве, — Улыбнулся Николай Александрович и указал супруге глазами на мою опустевшую чашку.

Подождал, пока Софья Ильинична распорядится насчёт свежего чая, поблагодарил её за меня и вновь обратился ко мне:

— Но связи у меня и в столице есть, Николай Дмитриевич. И неплохие связи, я вам скажу. В связи с этим я и хотел кое-что вам сказать. Предупредить, скорее, — Второв замялся.

— Насчёт чего предупредить? — подтолкнул его к ответу.

— Вы же знаете, что перед тем, как войти к вам в дело, я тщательно наводил о вас справки? — посерьезнел Николай Александрович.

— Вы мне сами об этом говорили. Неужели забыли?

— Не забыл, не забыл. Так вот, сегодня утром мне позвонил из Петербурга мой доверенный помощник, вы его знаете, и настоятельно посоветовал не торопиться подписывать с вами договор.

— Интересно, — сказал, чтобы хоть что-нибудь сказать. Чтобы занять наступившую паузу. — Он как-то объяснил свой совет?

— Объяснил. Мол, нехорошие слухи начали расходиться по столице. Вышел из милости у императора Шепелев-младший, попал в опалу, — не сводит с меня глаз Второв, смотрит, как отреагирую на такую новость.

— Из милости вышел? — повторил. А сам быстро прокручиваю варианты, что такого могло произойти в столице за время моего в ней отсутствия. И не нахожу ничего особенного И не особенного тоже. Обыкновенная рутина. — Оказывается, ко мне император благоволил, а я и не знал. Очень интересно. Николай Александрович, если ваш поверенный советует так поступить, то осмелюсь со своей стороны рекомендовать вам прислушаться к его совету. Я не слишком назойлив?

— Что вы, Николай Дмитриевич, никакой назойливости в вас я не нахожу, — не опускает глаз Второв, кривит губы в улыбке, но улыбка эта такая, хищная. — Наоборот, считаю вас очень порядочным человеком. Если бы я думал иначе, то вас бы в моём доме не было, и мы бы с вами сейчас здесь не разговаривали. Тем более, в присутствии Софьи Ильиничны.

— Я оценил вашу откровенность. Благодарю. Софья Ильинична, Николай Александрович, для меня честь находиться в вашем доме, — встал и склонил голову в поклоне. А сам сегодняшнее утро вспоминаю. А не поторопился ли я с горничной? Если я и впрямь окажусь в опале, то этот факт могут против меня позже использовать. На будущее нужно дружка крепко в узде держать… — Наверное, мне нужно поскорее вернуться в столицу?

— Вам не нужно нас благодарить, Николай Дмитриевич. Поверьте, недостойного человека, пусть он даже князь, мы никогда не приняли бы в своём доме. Если возможно, вот вам мой добрый совет. Не спешите возвращаться. Тем более, от вас сейчас ничего не зависит. А через несколько дней всё окончательно станет понятно. Есть слухи или нет, соответствуют они действительности, или это досужий вымысел злобных клеветников и завистников. Тогда и примите правильное решение, что дальше делать. А пока воспользуйтесь моментом и отдохните хорошенько. Пока есть такая возможность…

***

Великая княжна Ольга потянулась, заложила руки за голову и громко, с наслаждением, зевнула. Спрыгнула с кровати, прошлёпала босыми ступнями по лакированным дощечкам наборного паркетного пола, потянула за шнур, раздвигая тяжёлые оконные шторы. Зажмурилась, подставила лицо солнышку, приоткрыла форточку и поёжилась от ворвавшегося в спальню холодного воздуха.

Быстренько захлопнула форточку и вернулась обратно, нырнула под тёплое одеяло, под шёлковые простыни и замерла, согреваясь. Тихий шорох заставил приподнять голову, посмотреть, что это там шуршит. А это сквозняком сдуло с прикроватного столика давно забытую газету.

— Какая ерунда, — подумала Ольга и вернулась под одеяло.

Замерла, согрелась и задремала. И снилось ей солнечное лето, зелёная трава в Петергофском парке и прозрачные струи фонтанов, бьющие в синее-пресинее небо.

А с газетного листа улыбалась в высокий потолок помятая фотография молодого офицера-лётчика, до которого княжне не было никакого дела.

А мимолётное увлечение… А было ли оно на самом деле?