Пепел чужих костров

Время кормления

В этот раз взбираться на холм оказалось проще. То ли все дело было в том, что он очнулся у ведущей к вершине наполовину заросшей тропки, то ли просто уже успел немного приспособится к подобным подъемам. Так или иначе до вершины он добрался даже не сильно запыхавшись.

— Здравствуй Не-Сив. — Выпустив, тут же превратившееся в стайку златокрылых жучков, облачко пара, Август проследил за их полетом и повернулся к поджидающей великанше.

— Привет, еда. — Оседлавшая поваленный менгир Не-Сив обнажила в улыбке волчьи зубы и поманив его когтистым пальцем похлопала ладонью по покрытому ало-черными потеками камню. — Садись, давай… Она, конечно дуется на тебя, что ты не стал с ней трахатся, но я все равно рада, что ты пришел.

— Я обещал научить тебя играть в квадраты. — Осторожно присев рядом юноша принялся выгребать из карманов сюртука белые и черные камушки.

— Хм-м? — Подцепив один из камней, великанша поднесла его к лицу и совершенно по собачьи обнюхала. — Это не мои камни.

— Подобрал их по дороге. — Пояснил цу Вернстром.

— Подобрал по дороге, значит… — Эхом повторила Не-Сив. Кошачьи вертикальные зрачки сощурились превратившись в еле заметные полосы. — подобрал. По дороге. И смог их пронести сюда… А ты полон сюрпризов, еда. Хорошо. Это добрый подарок.

— Слушай. Мне ведь все это… снится, да? — Достав из кармана последний из камней — белый обломок с отпечатавшейся на боку морской раковиной, Август бодро расчертил площадку на черно багровой поверхности поваленного столпа древнего святилища.

— Ты считаешь, что это сон? — Склонив голову на бок, Не-Сив хрипло рассмеялась. — А, что такое по твоему сон?

Цу Вернстром задумался. Смахнул вылезшую у него из уха гусеницу, перевел взгляд на плавно извивающиеся у его ног стебли трав и пожал плечами.

— Я не знаю.

— На краю мира. У самого берега моря Павшего живет одно племя. Охотятся на моржей и китов в море, и на шерстистых алефантов на суше. Строят лодки и жилища из костей и шкур. Едят только мясо и пьют жир вместо воды. Не знают железа и что такое зеленая трава. Если бы ты к ним попал, они бы не отпустили тебя со своих стойбищь, пока не дал их общине трех детей. — Пахабно подмигнув великанша ткнула пальцем чуть ниже живота юноши. — У них не хватает свежей крови, и свежего семени. Уже не одну сотню зим их дети рождаются то с шестью пальцами то без глаз, и мнится мне еще через несколько сотен все забудут кто такие Оймены. Но я хочу рассказать тебе не об этом. Их шаманы верят, что засыпая, ты оказываешься в другом мире. — Явно пребывающая в отличном настроении Не-Сив вновь расхохоталось и смех рассыпался у нее под ногами острыми как бритва осколками черного вулканического стекла. — Потому, они никогда не спят одни. Кто-то должен сторожить, когда они уходят на путь духов.

— Ты говоришь о том, что засыпая наша душа… может попасть в другие места? — Чуть помедлив, юноша принялся расставлять по местам черные и белые камушки.

— Душа? — Между острых зубов великанши мелькнул черный покрытый шипами язык. — Вы, люди, верите, что душа это все что ты знал, чувствовал и хотел. Жрецы Белого бога говорят, что душа есть у всего мира и когда вы умираете, то она растворяется в нем. Уходит к Создателю, который и есть весь мир. Присоединяется к душам близких. Какие глупые мысли только не лезут в голову, а? Глупости, глупости, глупости. — Постучав себя кончиком когтя по широкому по лбу Не-Сив замотала головой. — Что было бы, если бы это было действительно так? Что было бы, если бы каждый умерший присоединял части своей души к душе близких? Добавлял в чужой сосуд свои желания и мысли? Свою боль. Неисполненные обещания. Мертвые мечты… Память. Что было бы имей каждый клан, или семья общую душу? Что было бы, будь у мира одна большая душа? Подумай, сколько всего вокруг тебя умирает. Каждое мгновение. И какая бы каша получилась бы в итоге.

Август моргнул. Он никогда не думал над словами священников с такой стороны.

— А куда, тогда… уходят мертвые?

Великанша пожала плечами и подняв один из оставшихся за пределами поля для игры камешков осторожно на него подула. Отрастив лапки, окатыш неловко взмахнул едва проклюнувшимися крыльями и перелетев с ладони Не-Сив на колени юноши начал ползать кругами оставляя за собой белые разводы блестящей паутины.

— По-разному. Но большая часть того что вы называете душой проваливается сюда. — Окинув широким жестом окружающую холм и придавленную стальным небом долину Не-Сив выплюнула раздвоенный хвост сползшего по губе шипастого, многолапого смешка и тряхнула косицей. — Взгляни внимательно, еда. Это мир мертвых слов. Усопших мечтаний, и разбитых надежд. Каждая ложь, каждое разочарование, каждая капля боли, гнева, ненависти, ядовитого стыда, попадает сюда. Неужели ты не видишь?

— А как же любовь? Радость? Сдержанное слово? Исполненное желание? Сбывшаяся мечта? — Закончив расставлять камни Август взглянул на доску.

— А разве скряга отдаст нищему золотую монету? — Зашипев рассерженной кошкой, Не-Сив неожиданно качнувшись вперед почти коснувшись своим носом носа юноши и обхватив его голову провела по его щеке шершавым языком. — М-м-м. Вкусно. Вкусно. Вкусно… Как же хочется откусить кусочек… Но тебя нельзя есть. Ты обещал показать мне как играть. — Оттолкнув от себя цу Вернстрома великанша вновь рассмеялась.

— Э-э-э. Да. Я был бы благодарен, если бы ты меня не ела. — Медленно кивнув, цу Вернстром слегка отстранившись назад начал водить пальцем по полю. — Смотри. Эти квадраты как поле битвы. На каждом из них отряд. Белые паладины. Черные…

— Горцы… — Насмешливо фыркнула северянка.

— Демоны — Покачал головой юноша.

— Тогда у белых парней нет шансов. — Вытянув губы трубочкой, Не-Сив фальшиво изобразила похоронный марш из неприличных звуков.

— Это лишь названия. — Развел руками юноша. Смотри. Белые камни можно двигать вот так и вот так. А черные вот так. Если мой ход и я могу поставит камень на занятое чужой фишкой поле, то я забираю камень противника себе… Побеждает тот, кого первый заберет все камни противника. Или пока кто-то не сдастся… Первыми ходят демоны…

— Сдастся… Забавно. — Осторожно подвинув черный камень, северянка склонила голову к плечу. Черные могут ходить во все стороны, но недалеко. Белые прыгают дальше, но только в определенные стороны.

— Да. — Подвинув свой камень юноша улыбнулся. — А если довести белый или черный камень до конца поля со стороны противника, то они начинают ходить вот так. Кажется странным, но обе армии равны по силе. В итоге, побеждает тот, кто умеет думать наперед и просчитывает ходы противника.

— Хм… — Оскалив зубы великанша сделала свой ход. — Звучит сложно… Но это может быть интересным… И на что мы играем?

— Твое предложение? — Подвинув камешек сразу на три поля вперед юноша снял с доски фишку великанши и положил рядом с собой.

Северянка нахмурилась.

— Если я выиграю. — Ты исполнишь одно желание Сив. — Там. В своем мире. А если ты выиграешь, я поклянусь, что в этот раз не отгрызу от тебя ни кусочка.

— Не уверен, что это справедливые ставки. — Проследив за движением камешка Август улыбнулся. — Хотя… Почему бы и нет.

Стоящая между холмов избушка, то ли одно из иногда встречающихся в предгорьях пристанище для одиноких путников, то ли зимник охотников, напоминал гниющий труп. Нет, не щетинившейся гнилой соломой и ветками, словно прическа деревенского дурака, провалившейся крышей, не кособокими, вздыбленными треснувшими бревнами, стенами, не щербинами затянутых прохудившимся во многих местах скверно выделанным бычьим пузырем окнами. Запахом. Тяжелая вонь заброшенной бойни окутывала невесть кем поставленный дом тяжелой тошнотворной аурой, забивала нос и сжимала горло невидимыми липкими пальцами. А еще кости. Небольшой, огороженный, словно в насмешку невысоким плетнем дворик был буквально засыпан костями и полуразложившимися шкурами. Кости были повсюду. Ребра и лопатки валялись неопрятными грудами, насаженные на столбы плетня черепа, щерились трещинами и прорехами в зубах. Август зябко передернул плечами и невольно положил руку на рукоять скьявоны. В костях шкурах, копытах и выломанных рогах, кое-где проглядывали явно человеческие останки, то тут, то здесь, они складывались в режущий глаз болезненно давящий на сердце узор, словно какая-то непостижимая мозаика. Вдавленный в грязь гобелен смерти нещадно смердел и казалось сама почва мерно дышит выпуская новые и новые тошнотворные миазмы. Казалось вот, еще немного и он поймет, что именно начертано на земле поймет смысл этого отвратительного послания, но каждый раз когда казалось, что он близок к разгадке, узор неуловимо менялся оставляя после себя лишь болезненное чувство тошноты и… страха.

— Сив, тут никого нет. — Выдавил из себя юноша и сглотнув заполнившую рот кислую слюну поправил языком проскользнувший между зубов чуть отдающий горечью восковой шарик. Дикарка все же настояла на том, чтобы он как она выразилась, приготовился. Заставила его взять эту дрянь в рот и держать за щекой. И сейчас, почему-то это не казалось глупым. — Пойдем отсюда. Скорее.

— Будь готов, барон. — Бросила через плечо дикарка и перехватив поудобней свою секиру, перешагнула через лежащую на земле калитку. — Молчи. Держись сзади. А когда все начнется постарайся не попадаться под руку. Ты помнишь?.. Я могу тебя не узнать.

Когда начнется что?

Словно в ответ на его невысказанный вопрос в доме послышалось какое-то шебуршание, что-то с грохотом перевернулось, еле держащаяся на растянутых кожаных петлях дверь медленно отворилась и на порог избы вышло… чудовище.

Август с трудом подавил стон.

Старик был страшен. Высокий. Очень высокий, превосходящий Сив на добрую голову и при этом тощий как жердь. Весь какой-то хрупкий, перекрученный, перекособоченный, почти прозрачный. Острые ключицы и выступающие даже со спины ребра, казалось вот-вот прорвут покрытую слоем грязи кожу, лопатки острые-гребни, шея — птичья лапа, сплошной клубок острых костей и натянутых жил, лицо — покрытая сеткой застарелых рубцов, плотно обтянувшая деформированный, прикрытый редкими прядями истончившихся волос, череп, маска, пальцы — сухие прутья, руки и ноги — лапки паука сенокосца. Старик был почти гол, если не считать одеждой грязного исподнего, трясся и дергался при каждом движении, казалось, поднимись ветер и он полетит, словно гонимый потоком воздуха лист. Но все равно был страшен. Так страшен, что юноше захотелось упасть на колени и закрыв глаза и уши руками кричать во весь голос пока увиденное не исчезнет с лица земли. Наверное, дело было в глазах. Выпученные, не моргающие, куски покрытого сетью карминово алых прожилок древнего промороженного льда жгли словно угли. А еще в них таился голод. Тот голод, что он уже видел.

Привет, еда.

— Смотри-ка, кто к нам пожаловал. Кого пердячим ветром занесло. — Прошипело чудовище неожиданно звонким голосом и коротко хохотнув замотало готовой, казалось, вот-вот оторваться головой. Рассыпавшиеся по плечам зыбкие пряди встопорщились и череп старика стал напоминать траченный ветром одуванчик. — Обычно, когда меня скука одолевает, мне за развлекушками-потаскушками охотиться надо. Ноги ломать. Выслеживать. Силы тратить. А тут сами ко мне идут. Время кормежки, время кормежки, да… — Переведя взгляд страшных глаз с великанши на Августа старик рассеянно почесал обозначенный коричнево-желтым пятном на исподнем пах и захихикал. — Мясцо как на подбор. Северное посытнее и южное помягче. Ты, здоровила, конечно покрепче будешь, выдержишь подольше. А вот мальчиков я не люблю. Старость конечно не радость, выбирать не приходится, но больно уж он потрепан. Как будто с ним уже проигрались. Твоя работа? Небось, за место игрушки тебе? Это правильно, правильно… Южанчиков воспитывать надо, воспитывать. А то лезут и лезут. А глаз ты ему вынула, небось, за то, что плохо промеж ляжек тебе вылизывал. — На секунду замерев, старик по птичьи дернул головой и раздул ноздри огромного острого, словно вороний клюв, сплошь покрытого бородавками и прожилками носа. — Нет, нет. Ошибся. Надо же. Ошибся. Знакомая вонь. Да… Знакомая. От такого и не отмыться, да южанчик? Болит, небось до сих пор задница? Вы южанчики мягонькие, получше иной девки будете, вот йотунскому помету и выходит развлекушка-потаскушка. Жаль, хрен тебе не отрезали. Когда потаскушка с хреном я брезгую. Ну ничего, ничего. Щелкнув покосившимся частоколом кривых зубов со звуком, словно кто-то с размаху опустил крышку сундука, старик захихикал. — Я уж тебя подровняю. Да. Подровняю.

Переведя взгляд безумных глаз на дикарку, гигант повел перекрученными, стоящими одно выше другого плечами и оскалился пеньками изрядно прореженных подточенных зубов. — А ты… Чую, чую, чую. Горная кровь, густая да соленая. И дух в тебе есть. Не связанный, не запечатанный, не усиленный. И как он дорогу-то сюда торит… — С уголка рта безумца потянулась на грудь тонкая нитка черно-желтой слюны. — Небось перед каждой пляской по земле валятся-кататся приходиться, ножиком себя резать, да грибы поганые жевать. Ох, кого только матушка земля не носит. Стонет, но держит. Как и любая мать. Горько, горько мне. Старый я стал, а то бы такую красавицу уже давно на землю матушку повалил, да так оприходовал, что неделю бы ходить не могла. Но ничего. Мы повеселимся, да. Все равно повеселимся. Не мытьем так катаньем.

— Здесь женщина. Южанка. Отдай ее. — Голос дикарки был ровным и расслабленным будто она говорила о погоде.

— Игрушка? Ты за игрушкой моей пришла? — Тонкие пальцы старика дернулись словно лапки насекомого. — Хочешь посмотреть? Да. Хочешь. Конечно хочешь. Иди сюда, игрушка! ИДИ ПОКА Я НЕ СКОРМИЛ ТЕБЕ СОБСТВЕННУЮ МАТКУ!!

Крик ударил Августа в грудь с такой силой, что он пошатнулся. Ушам стало больно.

В доме вновь раздалось шуршание, и на пороге появилась бледная как смерть женщина. Августа замутило. От Гретты Альтдофф мало что осталось. Исхудавшая, белая до прозрачности она маленькими осторожными шажками вышла из дома и встав по правую руку от старика уставилась на юношу невидящим взглядом. Женщина была голой. Абсолютно голой. Синяки и кровоподтеки покрывали истончившуюся кожу безумным узором, ее трясло, но стояла она так будто боялась пошевелится. Юноша не сдержал болезненный стон. Костяные крючки безжалостно протыкали кожу женщины, впивались в грудь, пах, ребра и живот, протянутые через них бечевки стягивали и рвали мышцы заставляя ее сгибаться в нелепой позе. Растянутые крюками губы дрожали, из уголков глаз тянулись две пропахавшие в покрывающей кожу грязи мокрые дорожки. Внутреннюю сторону бедер до самых колен покрывали застывшие разводы крови.

Что он с ней сотворил? Разве человек способен на такую жестокость? Это… существо. Оно безумно. Совершенно безумно.

Разлившийся в животе страх качнулся уступая место горячей волне гнева. Пальцы сжались на рукояти скьявоны.

Чего ждет Сив? Он же еле на ногах стоит. Один удар и…

— Бойкая. — Хохотнул старик и мотнув клочковатой, спадающей на грудь засаленной бородой, откинув голову поскреб заскорузлыми ногтями живот. — Игрушечка-то. Бойкая для южаночки. Пришлось ее немножко охолостить. Хорошая развлекушка.

Гретта чуть слышно замычала.

— Шлеп! — Движение было легким, почти неразличимым, но женщина, отлетев в сторону на добрый десяток шагов кулем повалилась на землю.

— О чем это я?. — Почесав в затылке, старик сплюнул под ноги. — Невоспитанная. Старших перебивает. Задницу мне вылизывать не хочет. Брезгует. Не уважает. А зря. Ох, зря… Мое имя от гор и до моря знают. Да. Знают. Дрожат и ссутся, только стоит услышать. Золота полный сапог отсыпают, чтобы я в их воинстве бился. Ярлы, таны, конунги… Грязь… Жалкие, мелкие людишки… На кой мне золота. Старому медведю нужна кровь. Да. А кровь нынче пошла жидкая. А ты знаешь мое имя здоровила? Помнишь, кем тебя пугали в детстве?

— Сейчас ты скажешь, что тебя зовут Гларэ'д Мак Крэ. — Криво усмехнувшись, дикарка.

— А ежели скажу?.. — Серия судорог прошла сквозь тело старика. В уголках глаз выступили слезы. — Что? Не обделаешься? Не упадешь на колени перед Старым медведем?

— Отдашь? — Перекинув топор на плечо, великанша качнувшись с носка на пятку, склонила голову на бок и облизнув губы покосилась в сторону не подающей признаков жизни гармандки. — Ты же ее сломал почти. Вон лежит еле дышит. Зачем тебе такая? Корми ее, следи, чтоб ночами не замерзла. Морока одна.

— Хм-м-м. — Запустив руку в исподнее старик достал оттуда подгнившую луковицу и задумчиво оглядев со всех сторон вгрызся в нее пеньками зубов. На землю упали пара капель сока, посыпалась шелуха. — А может лучше ты мне отсосешь?

— Я заплачу. — В голосе Сив слышалось явное напряжение.

— Конечно ты заплатишь. — Фыркнул старик. — Твой дух маленький и слабый и не хочет со мной драться, так? Не хочет лезть сюда. Видит. — Окинув двор широким жестом старик хихикнул. — Видит что это мое место. Мой дом. Мои долины. Твоя вторая сторона ссыться под себя и прячется как дворовая шавка, почуявшая волка. Ты слишком провоняла имперцами, шлюшка. Заразилась их страхом. Ты слабая, жалкая, мелкая. И всегда была такой. А потому ты мне заплатишь. Конечно, заплатишь, а потом отсосешь. И задницу мне лизать будешь. А потом все по новой. Снова и снова пока мне не надоест. Если будешь хорошо стараться, я дам тебе шанс уйти. Только южанчика-то ты мне оставишь. Погляжу как они с этой. — Кинув в сторону скорчившейся на земле Гретты чудовищный старик хохотнул, — Кувыркаться будут… Знаешь… — Голос чудовищного старика сорвался на доверительный шепот. — Я как-то, помнится поймал двоих. Легионеры или как их? Строили из себя воинов. Так они друг друга в жопы драли, даже когда я им из шкуры на ремни распускал. Аж похрюкивали. Любят они жизнь. Цепляются до последнего. Но большой папа медведь их все равно забрал. Да забрал. Так и сдохли. С херами в жопах.

— Поучительно. — Медленно кивнула дикарка. — Постараюсь это запомнить.

— А знаешь, что. — Глаза безумца сощурились превратившись в сверкающие ледяные щелочки. — Выпердывайся-ка ты отсюда, пока цела. Я сегодня добрый.

— Когда ты потерял свою вторую половину. Когда понял что твое колесо остановилось. Когда убил их. Своих родных. Свой клан… — Перенеся вес на правую ногу, дикарка медленно обвела взглядом двор. — Десять зим назад? Двадцать? Ты помнишь, что ты тогда почувствовал? И как ты живешь зная, что они сейчас смотрят на тебя?

— Двадцать семь зим. — Повертев в пальцах луковицу старик с хрустом распрямил спину. — И я помню это как будто все было вчера. Это было хорошо. Сладко. Ты не представляешь, как они кричали. О-о-о… Как они кричали. Сначала я брал их по одному. А потом, когда мужчины нашли наконец у себя в штанах яйца и пришли меня убивать, я наконец славно повеселился. Да… Хорошее было времечко. Натанцевался на славу. А потом пировал пол зимы. О да. — Закатив глаза безумец затрясся, раздался хлюпающий звук и по исподнему старика расползлось мокрое пятно. На доски крыльца упало несколько коричневых капель. — Ах, эти воспоминания. Продолжил старик как ни в чем не бывало. Старый медведь был доволен. Я был доволен. А они это заслужили. Каждый из них. Мелкие. Никчемные. Зачем было меня выгонять? Зачем отправлять сюда? Зачем оставлять в одиночестве словно ставшей бесполезной шавку? Почему не давали вдоволь крепкого меда, хлеба и молодых девок? Почему не кланялись при встрече? Они были гадкими, слабыми, бесполезными и тоже начали вонять югом и сраным белым богом. Потому я их и забрал. Это было так забавно…

По щеке старика побежали дорожки слез, но взгляд оставался острым.

— Ты сам боишься. — Голос северянки неуловимо изменился, стал глухим, скрежещущим, полным. — Духи говорят сегодня твой последний день.

Неожиданно налетевший ветер колыхнул облепляющие череп хозяина дома жидкие пряди и он улыбнулся. Открыто, честно, радостно.

— Ты еще не поняла, да? Каждый день, последний. — Бережно переложив наполовину обгрызенную луковицу в левую руку старик взмахнул правой и в его ладони, словно по волшебству, возникло нечто напоминающее, то ли искривленный, выгнутый дугой, меч-шотел, то ли восточную саблю. Длинная и обманчиво тонкая, изрядно тронутая ржавчиной полоса стали блеснув зазубринами на лезвии со скрежетом прошла по доскам крыльца оставляя в грязи след ощетинившегося щепой прогнившего дерева. — Я взял эту штуку в походе на юг. Когда мы встали перед городом южан. Он хорошо горел, этот город. Я первый вошел на стены. Они рубили меня мечами и топорами, кололи копьями, засыпали стрелами но великий отец, Медведь — смерть, объял меня и я тогда убивал их дюжинами. А мелкий южанчик у которого я эту железку отнял так забавно визжал когда я насадил его на копье… Да. Он выдержал почти седмицу. Эти мелкие людишки, так цепляются за свою никчемную жизнь. За свое тело. Прямо как ты… Знаешь, чего-то устал я языком болтать. Да и кости сегодня ломит. Так что придется этой одноглазой развлекушке твой труп трахать. Интересно получится у него изливать семя, когда ты вонять начнешь?

Луковица взмыла вверх.

— А-Л-Л-И-К-Х-О-Р-РА-А!

— Г-Р-А-А-Н-Н!

Два боевых клича прокатились по двору складываясь в гром. Каким-то невероятным образом разделенные не меньше чем дюжиной шагов дикарка и огромный старик оказались лицом к лицу. Топор и сабля столкнулись, высекая искры. Секира дикарки описав восьмерку дернулась к лицу противника, тут же двинулась назад, подток, ядовитой змеей метнулся в живот. Сабля встретила оружие на пол пути, закрутила, отбросила в сторону секанула. Наискось, метя в висок прочерчивая на одернувшейся от острого железа коже алую полосу. Нырнув под клинок, дикарка пнула старика ногой в пах, но он дернувшись будто адская марионетка ушел в бок и вцепился дикарке в грудь. Затрещала льняная ткань рубахи. Вывернувшись из захвата великанша попыталась боднуть безумца лбом в лицо, снова пнула, на этот раз в голень, рубанула сбоку. Но старик совершенно нечеловеческим образом извернувшись, утек от ударов как струйка дыма. Сабля проскрежетала по древку секиры и не убери горянка пальцев лишилась бы их. Очередной взблеск слали, сноп искр, слившийся в беспрерывную какафонию скрежет железа… Сив отступила. На шаг другой, потом третий. Кровь из раны на лбу залила лицо кровавой маской, из под которой блестели глаза. Сосредоточенные, не моргающие пылающие яростью. Сталь снова столкнулась со сталью, все быстрее и быстрее пока лязг и визг железа не слился в режущий ухо гул.

Август сжал челюсти. Рука, правая трехпалая рука, тщетно вцепилась в узлы ставшей невыносимо тяжелой оттягивающей спину скатки с пледом. Левая, шарила по боку в поисках рукоятки затерявшегося куда-то меча. Что-то донельзя мерзкое лопнуло во рту перезревшей виноградиной. По горлу растеклась замораживающая гнилостная волна, опустилась ниже, схватила острыми когтями сердце. Заорав юноша кинулся вперед, к сцепившимся великанам, но тут же получив тычок, отлетев на другой конец двора ломая спиной хлипкий забор. Боли не было. Лишь родившаяся за грудиной слабость растеклась по жилам замораживая уже встающее без участия разума тело. А потом мир вздрогнул сдвинулся с места и он увидел. Не левым зрячим, но той дырой, что осталось вместо правого глаза.

На пятачке усеянной горящими черным пламенем костями земли, под серо стальным небом бились чудовища. Невероятная, окруженная фиолетовым дымом смесь паука и скорпиона с лицом безумного старика и гибкая, постоянно меняющая форму, закутанная в темные полосы алого мрака, тень. Мощь сталкивалась с мощью, быстрота со скоростью, хитрость с коварством, ярость с яростью. Огромная волчица метит в затянутую в хитиновый панцирь лапу, оскаленная острыми зубами пасть смыкается на броне оставляя на ней сеть трещин но тут же одергивается спасаясь от клацнувшей у самой морде покрытой дымящейся слизью клешни. Скалозуб бьет могучими когтями и на брюхе паука остаются набрякшие желто-белой кровью полосы, но чудовище, привстав на задние ноги, обрушивается на огромную кошку всей массой. Закованная в черный панцирь грудь гигантского насекомого трещит под натиском могучих клыков. Горная кошка сбрасывает с себя паука, ревет, кидается вперед, тяжелые лапы бьют по воздуху и взрывают землю. Скорпион уходит с линии атаки рваным, ломаным движением. Вставшая на дыбы тигрица рычит и сразу несколько лап паука отлетают прочь оставляя на земле карминово-черное ожерелье из капель крови. Саблезубая кошка рвется вперед, клыки вонзаются в грудь паука. Монстр ревет, серо стальное небо содрогается и по нему расползается сеть трещин. Оканчивающийся жалом хвост бьет волчицу в морду.

Кто-то кричит. Не под серым небом. Здесь Рядом в этом мире. Нет, это не он. Женский, надсадный, визг. Почти звериный, но все же человеческий. Что-то толкает его на землю, тянет за бедро. И устремляется к застывшим посредине перепаханного двора фигурам.

Окруженная ореолом вырванных из тела окровавленных крюков Гретта взмахивает скьявоной и на тонкой шее схватившегося за обух пробившей грудину секиры, старика, расцветает алая полоса. Голова безумца начинает опускаться на грудь.

Медленно словно во сне дикарка отпускает свое оружие и выдергивает из под подбородка обломанное острие засевшей под челюстью сабли.

На проросшую костями землю падает окруженная ореолом разлетевшейся шелухи луковица.

Поплотнее закутавшись в одеяло, Эддард подтянув ноги вжался в угол повозки и машинально огладив прохладную рукоять трости, уставился на танцующие, по слегка покачиваемому поднявшимся ветром, тенту, тени. Устроившаяся в другом конце воза Майя похоже спала сном праведника. Грудь красавицы мерно вздымалась и опускалась, глаза были закрыты. Звук ровного неглубокого дыхания разбавлял сгустившуюся над лагерем тишину, но почему то вызывал лишь тревогу.

В том, что Кирихе спит, не было ничего удивительного. Столь щедро поделившийся запасами улыбчивый рыцарь то и дело подливал им вина. Эддард сам чувствовал, что несколько захмелел. Травница же выпила намного больше. Окруженная вниманием и улыбками, под одобрительные веселые возгласы мужчин она осушила не меньше трех больших чаш и через некоторое время, уже вовсю клевала носом. А вот к нему сон не шел. Более того, с каждой проведенной в кампании паладинов минутой, поселившийся в груди червячок беспокойства рос, набирал силу и начинал все активнее ворочаться где-то под сердцем. Честные, простые и открытые лица вояк, широкие улыбки и доброжелательные взгляды. Что-то в этом всем было… неправильным. Не могут монахи и послушники воинствующего ордена быть столь открыты с незнакомцами. Не станут они устраивать импровизированную пирушку с мясом и вином посреди предгорий. Не бывает так, чтобы среди более тридцати принявших или готовых принять постриг мужчин не нашлось ни одного аскета или фанатика. А этот Леменет… Ну не бывают паладины столь похожими на… паладинов. Слишком латник был… правильным. Шаблонным. Словно актер играющий роль молодого героя времен первого похода. А эта показная доброжелательность? Улыбки. Смех. Взаимная нелюбовь ловчих и монашеских орденов уже давно стала в империи притчей во языцех. Учредив институт ловчих, престол Наместника отобрал у монахов-воинов изрядную долю власти, и хоть случилось это более чем двести лет назад, склоки, и безобразные драки до сих пор случались с завидной периодичностью. Поэтому, когда всадники представились посланниками Белой длани, одного из самых фанатичных, известных своей строгостью, аскетизмом и доходящей до жестокости жесткостью, ордена, Эддард был готов ко всему. Высокомерию и брезгливости, презрению, нарочитому игнорированию, вплоть даже до «случайного» болта из арбалета куда-нибудь под ноги. Но такого радушия ожидать было нельзя. Что-то было неправильно, он не мог ничего доказать. Улыбки? Шутки? Смех? Доброжелательность? Быстрые взгляды за спиной? Все это можно объяснить реакцией на красавицу Кирихе. Пусть и давшие обет безбрачия, мужчины, вполне естественно пытаются привлечь к себе внимание встреченной ими женщины. Краткая молитва, где только один Леменет знает слова, а остальные неразборчиво бормочут себе под нос? Стоит ли много требовать от пусть и монахов, но прежде всего воинов, половину жизни проводящих «в поле», за пределами стен монастырей и конечно далеких от изучения катехизиса. Свежая баранина в седмице пути от ближайших поселков? Возможно, они встретили идущий на торжище обоз или просто наткнулись на отбившуюся от стада и потерявшуюся в горах овцу. Слишком новые доспехи, пелерины и упряжь для коней? Не обмятые седла? Ну что же возможно брат-интендант решил заменить снаряжение перед выходом своих товарищей на очередное задание. Каждый факт можно объяснить, каждое обстоятельство не значит ровно ничего, но почему же ему так неспокойно? Это напоминало ему степи. Сулджуки, несмотря на формальный более чем полувековой мир с империей, не любят чужаков. И если в селении тебя встречают угрюмым молчанием, сжатыми кулаками, а в руках мужчин помоложе, будто бы невзначай появляются вилы и серпы, значит все в порядке. Значит можно договариваться. Торговаться за еду, воду из колодцев, задавать осторожные вопросы и выслушивать не менее настороженные ответы, можно даже оставаться на ночлег, который, может быть и без радости, но принуждаемые обычаями и законами гостеприимства тебе предоставят. Но если деревня встречает тебя улыбками и закатывает по твоему прибытию пир… Самое время оттуда убираться. Причем как можно скорее. Потому что это может значить только одно. Весточка ближайшей банде «братьев степи», уже послана и стоит тебе отъехать от аула на пол лиги, тебя будут ждать стрелы и острая сталь. Больше всего сейчас Эддарду хотелось бы растолкать травницу и поделится своими подозрениями. Но что он ей скажет? Что цу Гернхарт слишком любезен? Что видел, как у пары всадников при взгляде на нее странно блестели глаза? Что снаряжение монахов выглядит, будто им пользуются не больше пары седмиц? Что дозоры расставлены так, словно паладины не сколько опасаются нападения извне, сколько, явно не хотят того, что кто-то выйдет за пределы их стоянки незамеченным? Что ему не дали покормить коней, отговорившись, что сами все сделают? Глупости. Игры разума и паранойя вызванная усталостью событиями последних дней. Ну, хорошо. Допустим он поделится своими подозрениями и Майя ему поверит. Что им делать дальше? Прорываться из лагеря и бежать в горы? Ночью? Не зная троп и укрытий, не имея опыта ухода от погонь? От тридцати с гаком вооруженных мечами и арбалетами латников? Или сражаться с целой ротой вдвоем? Нет. Надо что-то сделать. И все, что он может сейчас это проверить свои подозрения. Хоть это и страшно. Но надо смотреть страху в глаза. Если ты чего-то боишься — либо делай сразу, либо не ной потом, что так вышло.

Решительно встав, Эддард одернул полы куртки, подхватил трость, выбрался из фургона и огляделся вокруг. Что же. Леменет не соврал. Костры действительно разожгли. Не жалея топлива и с явной целью не сколько согреется сколько осветить весь лагерь. Пара дежуривших у куреней закованных в доспехи мужчин, даже не обернулась, казалось всецело занятая поджариванием над огнем насаженных на палочку маринованных в вине колбасок. Еще трое устроившиеся на расстеленном у костра одеяле шепотом переругиваясь, лениво играли в кости. Ученый нахмурился. Еще одна странность. Несмотря на ночное время, и расставленные дозоры, никто из мужчин не снял доспехов. Лишь некоторые избавились от шлемов. А ведь во всем этом железе не то что ходить, просто сидеть тяжело. Коротко кивнув игрокам, цу Абеляр оглядел дальний конец стоянки. Загнанные в наскоро выстроенный из срубленных кустов и еловых веток, кораль, кони спали, чуть заметно покачивая низко опущенными головами. Из дальнего шалаша слышались приглушенные голоса и смех. Стоящий наособицу привезенный монахами с собой шатер цу Гернхарта щерился приоткрытым клапаном. Внутри было темно. Рыцарь либо спал, либо находился где ни будь еще. Демонстративно покрутив головой, Эддард, тяжело опираясь на трость, вразвалочку двинулся в окружающую лагерь темноту.

— Эй. — Выросший словно из ниоткуда латник, кажется представившийся во время ужина Мраком, мягко, но настойчиво придержал ученого за локоть. — А ты это куда намылился, господин хороший?

— Кхм… — Так же осторожно, будто боясь испачкать закованные, несмотря на ночное время, холод и вездесущую сырость, в тяжелое железо пальцы, Абеляр высвободился из захвата и развернувшись к остановившему его мужчине смущенно улыбнулся. — Как бы правильно сказать… Мне ну… В общем…

— А-а-а. — На тронутом оспой лице латника появилось понимание. — До ветру, значит… Это понимаю. Небось, уже возраст не тот, чтобы по горам скакать да на земле спать, господин хороший, да? Я и сам бывает, как спину простужу так по десять раз за ночь встаю.

— Ну тогда… — Эддард широко улыбнулся и сделал шаг к отделяющей свет от тьмы границе.

— Стой, господин хороший. Не велено туда ходить. — Тут же нахмурившись Мрак вновь схватил ученого за рукав. — Опасно там, господин. Вдруг тебя волк за естество ухватит, а мне отвечать. Или споткнешься да ушибешься. А господин цу Генрхард командир лютый. Ежели с тобой, что случится, разжалует меня из десятников и заставит каждый вечер с мешком камней вокруг стоянки до упаду бегать. Не. Так не пойдет. Вон туда иди. Ткнув куда-то за шалаш мужчина криво усмехнулся.

— Я, как бы не по малой… — Отвел взгляд Эддард. — От вина кишки скрутило.

— Так мы там, под стеночкой яму выкопали. — Хмыкнул Мрак. — Стенка не высокая, но задницу прикрыть хватит.

— Но… — Шаркнув носком чуть не развалившегося от такого обращения сапога, Абеляр попытался изобразить на лице брезгливость. — Это же… неприлично. Не могу когда… видно.

— Слушай, господин хороший. — Крепко сжимающие локтевой сустав ученого пальцы начали медленно, но неумолимо сжиматься. — Это господин Леменет можеи привык, чтобы га-лан-тно и с вежеством благородным. А я человек простой. От сохи и плуга, так сказать. Вот и говорю тебе по простому. Там опасно. Понимаешь, голова твоя упрямая? Опасно. Волки, бандиты, твари всякие. — Улыбка медленно слезла с лица мужчины, обнажая бесстрастное, жесткое, лицо опытного убийцы. — Мы тут больше седмицы по кручам коней мучали и ноги себе ломали, по камням скача и вас выискивая. Плохие места. Сказан же. Дважды на разбойников нарывались. — Десятник зло сплюнул. — Один раз ночью горный кот в кораль пробрался, заводному коньку господина Леменета горло выгрыз. Тварь какую-то по дороге поймали. Вроде как козел, а рогов четыре да глаза три. И лапа с брюха заместо кутаса. Но мы все равно шли сюда. Торопились. Думали, важное дело делаем. А тут баба с попкой как спелая ягодка да личиком как у пресвятой девы и дурной толстяк на палке. Сидят, у костра как ни в чем ни бывало, грибную похлебку сербают. И лошадки у них просто так по долине бродят. Я бы, ежели таких встретил, то велел бы вязать да на допрос тащить не еретики или колдуны какие? И плевать бы мне было на все эти ваши па-тен-ты и печати. Пусть грамотеи со своими литерами хоть трахаются. А это дикие края. Тут этими литерами подтереться только можно заместо лопуха. Но ежели нам велели вас охранять, значит будем охранять. Понял? Здесь безопасно. Там нет. Никто не знает, что случится выйди кто из вас за пределы лагеря. Знаешь сколько людей на моей памяти вот так пошли до ветра и на арбалетный болт напоролись? Или бывает, пойдет девица красавица воздухом подышать, а находят ее потом с задранным подолом да с горлом нараспашку. И кто надругался да убил непонятно. Обидно было бы, случись с вами что. Ей богу обидно. Я тебе ясно объяснил, господин хороший? Так что либо шагай и гадь в ямку либо возвращайся обратно и сиди тихо. — Холодный ничего не выражающий взгляд латника сверлил переносицу Эддарда стальным буром.

— Думаю я понял. — Медленно кивнул ученый и резко вырвав локоть из захвата зашагал в указанном ему направлении. — Благодарю за заботу.

— А то ж. — Мгновенно превратившийся обратно в простецкого добряка широко улыбнулся Мрак. — Это мы завсегда рады, господин хороший. Императорской милостью людям помогать, это да… Это нам по нраву будет…

— Слушай, успокойся ты уже. Она мертва. — Закутанная в плед горянки, тискающая в дрожащей ладони скьявону, Гретта, осторожно пихнула кончиком клинка в плечо склонившегося над Сив, Августа. — Все. Все уже. Сдохла подружка твоя. Нам надо убираться отсюда и побыстрее.

— Но она дышит. — В очередной раз прижав ухо к груди великанши, юноша сжал кулаки. — И сердце бьется.

— Видишь у нее из носа слизь течет. Указав свободной рукой на лицо северянки кантонка, зашипев сделала пару шагов назад и чуть не споткнувшись о обезглавленный труп страшного старика несколько раз пнула его пяткой в пах. Тело чудовищного горца содрогнулось и засучило ногами. — Видишь! Они живучие. Как тараканы. Отруби голову и будут еще половину дня дергаться! А у нее это не сопли текут. Клинок в мозг вошел. Вот и вытекает. Она уже мертва. Как дубовая колода.

— Дай мне плед. — Усталым, лишенным эмоций, голосом произнес цу Вернстром и осторожно взяв руку горянки положил ей на грудь. — Ей сильно досталось, но крови почти нет. Она выживет.

— Да пошел ты, лорденыш. — Сверкнула глазами женщина и взмахнув скьявонной оскалилась в полубезумной ухмылке. Раны на разорванной губе треснули по подбородку гармандки потекли тонкие кровавые струйки, но она этого казалась на заметила. — Пошел ты и твоя шлюха. Пошли вы все в ежовую задницу! Попробуй — отбери! Ты, слабак! Слабак и трус! Я поняла это когда тебя трахала, а ты скулил словно девчонка. Видела, когда они бились, а ты стоял с открытым ртом, скулил, и наверняка прикидывал как позвать мамочку! Ты сопляк, и тряпка! Ничто более. Ты не имеешь право говорить мне, что делать! Оружие у меня! Так что скажи мне, почему я не должна просто проткнуть тебе брюхо и уйти отсюда распевая развеселые песенки!

— Ты можешь меня убить. — Подняв голову, Август взглянул, сначала на направленный в его сторону клинок, потом перевел взгляд на сверкающие горячечным блеском, шальные, налитые кровью глаза женщины и скривив рот в горестной гримасе покачал головой. — Вернее, ты можешь попробовать меня убить. Но ты ранена. А в лагере Майя. Травница. Медикус. Она поможет ей. И тебе.

— Ах, у вас здесь еще и лагерь! — В голосе Гретты послышались истерические нотки. — Так слушай сюда, лорденыш. Я могу приколоть тебя прямо сейчас. А потом найду этот ваш лагерь и скажу, что он вас убил. На кусочки порезал. А потом перережу горло твоей Майе и еще кто там есть, заберу понравившиеся мне вещички и свалю отсюда на хрен! Поплыву на континент. В Лютеций, в Паагу, в Фанаж, в Ромул, в Сулджук, в Иоатайскую империю! Лишь бы подальше отсюда! И пусть меня хоть всю жизнь ищут!

— Ты этого не сделаешь. — Вновь покачав головой, цу Вернстром, осторожно коснулся безобразной раны на подбородке неподвижно лежащей, смотрящей в небо невидящими глазами великанши и громко сглотнув стер с уголка глаза выступившую слезу. Юношу била крупная дрожь. При каждом вдохе или движении в груди что-то щелкало и скрипело. Похоже, удар старика все же сломал ему несколько ребер.

Не плакать. Не плакать. Не плакать. Если она поймет, что ты сомневаешься или боишься, что ты сейчас слаб как ребенок и с трудом держишься на ногах, ты уже через миг будешь мертв.

— Сейчас ты дашь мне плед. Мы его разрежем. Часть возьмешь себе. Из остального сделаем волокушу.

— И зачем, скажи на милость, мне это делать? — Скрипнув зубами гармандка утерла кровь с подбородка и безумно хохотнув, сплюнула на землю щедрую порцию бордово-алой мокроты. — Этот горский ублюдок насиловал и мучил меня две седмицы. Ты даже не представляешь, что он со мной делал, не представляешь, что я делала чтобы он меня не убил, чтобы потерял бдительность, чтобы не считал меня опасной. Я уже почти готова была бежать, а потом приперлись вы! И не говори, что просто проходили мимо! Я знаю, знаю! Вас торговая гильдия послала! Вы за моей головой пришли! Всем сейчас моя голова нужна! — Неожиданно сгорбившись женщина выпустила из рук обиженно звякнувший о камни клинок и опустившись на корточки прижала ладони к лицу. — Все меня убить хотят, все! А за что?! Что я сделала?! Я просто делала как велено! Всегда! Всегда выполняла приказы! А теперь? А теперь я слишком много знаю! И я не нужна! Да, не нужна! Горцы, колдуны, лесные дикари, демоны и твари и названия которым-то нет! Я так больше не могу! Не могу, не могу, не могу… — Плечи женщины содрогались от рыданий.

Прыгнуть на нее. Я тяжелее. Скорее всего сильнее. Даже сейчас. Смогу сбить с ног. Схватить оружие… Нет. Слишком опасно.

— Ты не сделаешь этого, потому, что она нас спасла. — Стараясь, не морщится от прострелившей грудь маленькой молнии боли, произнес Август. — И потому что ты человек, и у тебя тоже есть сердце. Если бы ты была в половину такой стервой, как хотела бы казаться, я был бы уже мертв. — Поэтому, сейчас ты дашь мне плед, мы его разрежем и сделаем волокушу. Отнесем… Оттащим ее в лагерь. Я знаю дорогу. Если пойдем по прямой, это пол дня пути, может чуть больше. А Майя скажет, что делать дальше. Поможет ей. Поможет тебе с твоими ранами.

Плач закончился так же быстро, как и начался. Неуловимо быстрым движением подхватив скьявону пружиной распрямившаяся гармандка сократила расстояние между собой и юношей в два широких шага и приставив клинок к его горлу зашипела ему в лицо.

Цу Вернстром спокойно скосил глаза на холодящее горло лезвие, а потом перевел взгляд на лицо кантонки.

— Да пошло оно все. — Неожиданно сказала Гретта и со злостью швырнув меч под ноги скинула с плеч плед. — Давай. Шевелись, лорденыш. Если тебе так приспичило потаскать на себе труп, давай, валяй. Но не жалуйся когда стемнеет и волки придут поужинать твоей высокородной задницей. Кушать подано, мать его.

— Это не паладины, так? — Произнесла Майя не открывая глаз. Занятый разглядыванием стоянки через щель в пологе тента Эддард невольно вздрогнул.

— Вы не спите?

— Нет. — Ответила травница ровным лишенным эмоций голосом. — Мне нужно было подумать. Когда я лежу, думается лучше. Леменет цу Гернхарт, настоящий рыцарь ордена. Или был им долгое время. Я думаю, вы и сами это заметили. Походка, речь, манера держатся. Такое не подделать. Десяток поколений благородной крови. Остальные больше похожи на бандитов, которых обрядили в паладинский доспех. Вышколенных, обученных, но бандитов. Вот я и думаю. Кто мог нанять подобный отряд, кто дал им доспехи ордена Белой Длани и коней? Вы видели этих лошадей? Как думаете сколько стоит такой конь?

— Тридцать золотых марок за скакуна Леменета и по семь-восемь за остальных. — Рассеянно произнес Эддард и на мгновение застыв, захлопал глазами. Сколько стоят доспехи не знаю, но подозреваю, что минимум половину этой суммы…. Стойте… Этот отряд…

— Если это не настоящие паладины, кто-то потратил целое состояние на подобный маскарад. — Медленно кивнула женщина и поджав губы принялась не открывая глаз массировать себе мочку уха. — Не думаю, что все это ради нас.

— Не ради нас. — После долгой паузы заключил ученый. — Ради той, кого они здесь ищут. Кто-то хотел, чтобы все выглядело так будто церковники… — Цу Абеляр запнулся…

Ну да, а собственно, что церковники? Что Леменет собирается делать?

— Скорее всего, тот, кто затеял этот маскарад хочет перехватить Гретту. — Словно прочитав его мысли, тихо произнесла травница. — И обставить все так, будто это сделал орден Белой длани. Но они нас не убили.

— Это значит… -

— Значит либо они с нами так развлекаются, либо мы им пока нужны. — Открыв, наконец глаза Кирихе выбралась из под одеяла и скрестив ноги привалилась к борту фургона. — Но не думаю, что это продлится слишком долго. Я видела, как они на нас смотрели. А когда вы попробовали проверить, насколько хорошо нас… охраняют. — Травница улыбнулась. А вы хороший актер господин Эддард. Хотя вы слишком рисковали. — Этот Мрак и еще несколько солдат пошли в палатку к Леменету. Долго ругались. Им не терпится с нами покончить.

— Цу Гернхарт… Если попробовать прорваться к нему в шатер, взять в заложники. — Эддард пожевал губами. — Один на один я скорее всего справлюсь с любым, но их здесь слишком много… Драка это не дуэльная площадка.

— Думаю, это будет не лучшим решением. — Отрицательно покачала головой Кирихе. — Если мы возьмем Леменета в заложники, его скорее всего убьют. А потом нас. На самом деле власть Леменета над людьми не настолько сильна, как может показаться. Он не нравится своим людям. Во всяком случае, большей его части. Еще недавно он руководил лишь десятком. Остальные… попавшие под его командованье не слишком довольны. Некоторые из них хотят занять его место. Мрак уже требовал от него отдать им меня. Цу Гернхарт сумел их переубедить. Но это ненадолго. Стоит мне выйти из фургона и недовольных станет больше. Но в любом случае, я думаю, у нас осталось очень мало времени. До утра. Может быть, до полудня следующего дня.

— Откуда вы все это знаете? — Удивленно моргнув цу Абеляр отстранился от полога и развернувшись к Майе уставился на нее недоумевающим взглядом.

— Я слушала. — Грустно улыбнувшись, красавица расстегнула поясок платья и принялась перебирать пальцами нашитые на него бусины. — Не ушами конечно. Эти люди очень много болтают. И разговаривают совершенно не как монахи. Скорее как преступники.

— Полезная способность. — Оттянув воротник куртки, покрутил шеей ученый.

— Бросьте господин Абеляр, тихо рассмеялась Майя. — Я никогда бы не подслушивала о чем говорят друзья. — А подобная, как вы выразились, способность имеется почти у любого мага. Мы, наделенные даром, прежде всего чувствуем мир. Воспринимаем его не только телом, а скорее… сердцем, душой. Потому даже такой бесталанный маг, как я, способен почувствовать желания окружающих. Особенно, если эти эмоции направлены непосредственно на него.

— Никогда об этом не задумывался. — Слегка нахмурился Эддард. — Хотя это многое объясняет. Кстати… а они знают, что вы?..

— Они знают, что я маг. Но очень слабый. Шутили, что деревенскую ведьму пристукнуть, как два пальца обсморкать. Но никто при этом не хочет быть первым. Леменет очень красочно напомнил им о посмертных проклятьях. Пока что суеверия работают на нас.

— Значит, они не знают на, что вы способны на самом деле… — Эддард задумался.

— И пока это тоже наше преимущество. — Медленно кивнув Майя прикусив губу взвесила в руках пояс. Но на многое не надейтесь. Я не легендарная — Айна-Рваная цепь… Боевая магия, это не мой конек. А на нескольких из них довольно сильные защитные амулеты.

— И что нам делать? Сидеть в фургоне, пока они не придут? А потом попробовать отбиться? Я думаю, смогу справится с двоими, может быть троими. Но потом нас просто задавят числом… Или просто расстреляют фургон из арбалетов. Поверьте тяжелый болт прекрасно пробивает доски… Неужели вы не волнуетесь? Они сожрут нас как гуси хлеб.

— А это поможет? Если я буду волноваться? — Вскинула бровь красавица. В очередной раз огладив свой пояс женщина принялась выдирать с него бусины. — Думаю, мы поступим несколько по-другому. Скажите, вы можете немного ослабить доски бортов? Вытащить гвозди так, чтобы не привлечь излишнего внимания?