Пепел чужих костров

Вдох и выдох

— Отвали от меня гребаная сука! Иди в пасть к демонам со своей отравой! — Рванувшийся из пут, Август попытался укусить Майю за руку, но потерпев неудачу бессильно отвалился к колесу телеги. Не подходи, ведьма! Я знаю. Я все знаю. Вы… Ты… Ты меня убить хочешь! — Сверкнув глубоко запавшими, покрытыми алой сеткой лопнувших сосудов, слезящимися, глазами, дышащий так будто пробежал пару лиг, юноша, тряхнул головой в попытке сбросить, с, липкого от пленки источающего отвратительно кислый запах пота, лба, прядь волос и растянув в совершенно нечеловеческом оскале посиневшие губы, щелкнул зубами. — Не подходи… Неожиданно обмякнув, он подтянул колени к груди и уткнувшись в них лицом заплакал. — Вы не понимаете, не понимаете, он придет, придет… Как только я усну. Он снова придет. Будет мучить, пытать. Мне нельзя спать. Нельзя. Когда я усну он придет. Он мне душу вырвет. Я не хочу, не хочу, не хочу, так… — Плечи цу Вернстрома затряслись от рыданий. — Какой же я дурак. Какой же дурак. Надо было папеньку слушать, идти монахи. А я… ЭТО ВСЕ ИЗ ЗА ВАС!! — Рванувшись так, что затрещали веревки, Август бессильно откинулся назад и тяжело закашлялся. — Все из-за вас. — Повторил он еле слышно. — Смотрят, шушукаются за спиной, хотят меня с ума свести. В еду отраву подсыпают. Это я из-за отравы болею. Наверняка еще и порчу наложили. Хотят меня со свету свести, да хотят. Не хотят, чтоб я жил. Кто их подкупил? Кто. Может купчишки? Наверняка сраная торговая гильдия, это они рудник захотели себе забрать… Или церковники? Да точно… проклятые вороны в рясах, это они на меня дикарку натравили это они сделал так чтобы… — Рассеянно почесав тыльную сторону ладони Август уставился перед собой невидящим взглядом. Его губы продолжали беззвучно шевелиться.

— Барон, вам надо… — Переведя взгляд с ломающего пальцы, продолжающего что-то лихорадочно бормотать себе под нос цу Вернстрома на зажатую в руках миску каши с сиротливо торчащей в ней грубо выструганной из корневища березы ложкой Майя обессилено сгорбившись отошла от юноши, аккуратно пристроила порцию пищи на откинутом бортике фургона, оправила, перетягивающий тонкую талию, наборный поясок, расправила несуществующие складки сияющего белизной платья и с тяжелым вздохом опустилась на поставленный у колеса, набитый старой одеждой мешок. Она устала. Слишком устала. Когда она приняла решение покинуть дом, все казалось легко. Тогда, после битвы с тварью мрака, стоя на руинах своего разрушенного дома, она решила уехать. Начать все с начала. И тогда это решение казалось ей единственно верным и правильным. Сейчас… Сейчас ее одолевали сомнения. Неприятности начались почти сразу и посыпались как из рога изобилия. Сначала, они наткнулись на дорожный патруль, дюжину больше похожих на разбойников, чем на имперских легионеров, солдат, устроивших засаду на дороге. Засада, конечно, как потом выяснилась, называлась постом, вояки ловили каких-то беглецов и имели приказ проверять каждого встречного, но первого выскочившего из кустов, и схватившего лошадку под уздцы, здоровенного поперек себя шире, заросшего до самых неопрятной щетиной глаз, мужика, Сив не тратя время на лишние слова, приложила пяткой копья по шлему, да так, что ремни брони лопнули, а съехавший на бок наносник, рассек скулу. Второй, подбегающий к фургону уже обнаживший меч солдат получил сапогом в грудь и улетел обратно в кусты. Панцирь спас его от серьезных травм, но когда остальные взяли их в кольцо…

— Отпусти меня сука драная! Отпусти! Шлюха! Ведьма! Отпусти! Дай хоть чуть-чуть! Мне надо! Надо, понимаешь, дура ты набитая! Тварь! Сука! Очень надо! Ну хоть капельку! Хоть пальцы облизать! — Надсадный крик барона ударил по ушам, но бессильный разорвать окутавшую травницу пелену воспоминаний был разорван и унесен ветром. Безразлично улыбнувшись неведомо чему, женщина, принялась перекатывать украшающие завязки пояса деревянные бусины на ладони. Омертвевшие глаза невидяще смотрели куда-то сквозь горизонт. Теплое, слегка шероховатое, несмотря на полировку, пропитанное воском, дерево мягко касалось кожи и это почему-то успокаивало.

Когда их взяли в кольцо арбалетов ей, лишь чудом удалось остановить кровопролитие. И стоило это чудо изрядной горсти монет. Большая часть выплаченных «за обиду» денег, конечно, принадлежала цу Вернстрому с Сив, но ее финансы тоже понесли значительный ущерб. Очень значительный. Сопровождаемые довольными ухмылками солдат они двинулись дальше. Панические мысли о том, что устроится в городе, теперь станет много сложнее слились с ворчанием великанши о том что «было бы проще перебить этих клятых имперских кровососов», сея первые, пока еще робкие, но быстро набирающие силу ростки тревоги и неуверенности.

Деревенская жизнь не способствует накоплению серебра и тем более золота. Приходившие к ней селяне предпочитали расплачиваться натурой. Залатанная крыша, поправленный забор, вскопанный сад, крынка меда, корзинка собранных в лесу грибов, горшочек масла, шмат свинины или гусь на праздничный стол. К сожалению, в Ислеве медь серебро и золото ценились намного больше, чем грибы и гуси. И Майя это понимала. Мысль о покупке домика ушла в небытие, сменившись раздумьями о снятии комнаты в каком-нибудь доходном доме. Но случай на дороге оказался лишь началом череды неприятностей. Ни с того ни с сего захромала тянущая их возок, лошадка. Смирнушка была уже довольно стара, вдоволь натрудилась на полях, под плугом, и, судя по всему, нежданное путешествие отрицательно сказалось на ее здоровье. Сустав правой передней ноги распух, и им пришлось сделать остановку на несколько дней. К счастью наскоро сделанная из, хранившихся в сундуке с травами запасов, мазь, справилась с воспалением, но тут у барона начались кошмары. Довольно капризный и непомерно гордый юноша и так был не слишком приятным собеседником, обычно раскрывая рот только, чтобы выразить недовольство или высказать адресованную своим спутницам колкость, но после нескольких бессонных ночей стал совершено невыносим. Потоки гнева, желчных обвинений и злых острот лились из его рта нескончаемым давящим потоком, остановить который удавалось лишь северянке, да и то не всегда. Когда барон начал отказываться от пищи, а жалобы на дорогу, мир, компанию, головные боли и невозможность заснуть начали грозить серьезной потасовкой, Майя решила приготовить для юноши пилюли из гвоздики с добавлением небольшой порции ромашкового масла и хассиса. Такую смесь она использовала и раньше. Она прекрасно снимала головные боли, расслабляла тело, восстанавливало сон, а потому пользовалось достаточной популярностью. Конечно, Майя честно предупредила юношу об осторожности в употреблении зелья. Цу Вернстром, буркнув что-то про деревенских недоучек за свою жизнь и пары книг не прочитавших, забрал платок с запасом пилюль на месяц, А уже к вечеру, довольно улыбаясь, принес ей букет нарванных на дороге ромашек и рассыпавшись в цветастых извинениях смолотил пол котелка каши. Майя выдохнула с облегчением. В следующие пару дней с лица юноши словно по волшебству исчезла мертвенная бледность, он уже не вздрагивал от каждого шороха, а главное перестал дразниться и подтрунивать над упорно не желающей подходить к лошадке ближе чем на десять шагов, мерно топающей рядом с повозкой Сив. С горянкой тоже было… непросто. Вечно хмурая, казалось готовая взорваться от любого неосторожного слова великанша каждый вечер уходила от костра и полночи сидела, вырезая что-то из дерева и глядя во тьму невидящим взглядом. Однажды на дороге им повстречался древний, наполовину завалившийся кромлех и дикарка велев им двигаться дальше осталась у менгиров. Нагнала она их лишь вечером. Грязная, будто каталась по земле, со ссаженными в кровь руками и опухшими от слез глазами.

— Споткнулась. — Буркнула тогда на невысказанный вопрос Майи, великанша, и положив на колени нож, принялась подчеркнуто внимательно осматривать блестящее от покрывающей его смазки лезвие. Тогда не стала задавать лишних вопросов. По опыту знала, что некоторые вещи приходится переживать самостоятельно.

Новости о том, что предместья Ислева охватил то ли мор, то ли безумие, все дороги закрыты и за Вал никого не пускают, застали их спустя три дня. Сначала, они решили найти какой нибудь постоялый двор, но после подсчета оставшихся монет, северянка предложила двинуться на восток и переждать карантин у границы Чернолесья, уверяя, что в таком благодатном крае они легко прокормятся охотой, и возможно, если улыбнется удача, даже смогут немного подзаработать на продаже шкурок и лесных трав местным жителям. Еще одна ошибка в ряду прочих. Неожиданно испортилась погода. Конечно здесь на границе пустошей, слова «погода испортилась» вызовет у местного жителя лишь нервный смешок, но зарядивший на целую седмицу дождь окончательно размыл дороги и доходило до того что им приходилось распрягать Смирнушку и самим волочить по холмам вязнущий в топком месиве чуть ли не по оси фургон. Вернее, толкала его северянка, задачей Майи и Августа же было следить, чтобы ничего не сломалось и не оторвалось, попутно по возможности сбивая с колес наматывающуюся на них грязь и предупреждая о скатившихся в колею камнях и прочем мусоре. Барон, несмотря на все угрозы и посулы великанши скорее изображал помощь, чем прилагал реальные усилия, при этом вновь начав не переставая выливать на головы женщин ушаты жалоб на несправедливость судьбы.

Тогда, встреченного на дороге путника они приняли за удачу. Барт, как представился мужчина, высокий, статный гармандец, с явной примесью северной крови в жилах, по его утверждению, шел в батраки, в одну из лесорубных артелей Чернолесья. Его помощь оказалась неоценима. Фургон пошел шибче, ночевки стали спокойней, а сам мужчина казалось знал шутку и прибаутку к любому событию. Даже вечно хмурая горянка перестала скрипеть зубами и сжимать кулаки. Казалось, это начало светлой полосы. Ровно до того момента, пока Барт в одно прекрасное утро просто не растворился в тумане вместе с сапогами горянки, запасом выпивки и припрятанной, между мешков и тюков с одеждой и утварью, шкатулкой с остатками скопленных травницей сбережений. Сив кинулась было вслед за вором, причем Майя готова была поклясться, что дикарку больше интересует полупустой бурдючок выморожня, чем деньги, но, уже через пару свечей[1] вернулась ни с чем, проклиная дождь и грязевой оползень, перекрывший дорогу и похоронивший под собой все следы. А через седмицу цу Вернстром попытался ее изнасиловать. С трясущимися губами, сверкая огромными, превратившими глаза в наполненные горячечным блеском черные колодцы, зрачками, явно одурманенный огромной дозой успокаивающего зелья, он прижал ее к борту фургона и принялся задирать ей платье. Тогда Сив впервые его ударила. Просто схватила за шиворот встряхнула как кутенка и приложила лбом о доски с такой силой, что Майя на мгновенье испугалось, что голова юноши либо лопнет как перезревшая тыква либо оторвется от тела. Пришедший в себя к утру барон ощупывал огромную шишку смотрел на всех волком и казалось ничего не помнил. И уже к обеду как ни в чем не бывало подошел к ней с просьбой дать еще унимающих боль пилюль.

А еще через пару дней случилось то, что должно было случиться. Увязшее в очередной заполненной яме облепленное слоем грязи колесо издало жалобный хруст, ощетинилось щепками треснувших спиц, воз содрогнулся и явственно осел на бок. Чтобы стащить его с дороги спустить в долину и найти место под кроной раскидистого дуба ушли почти сутки. Если бы не великанша им пришлось бы все бросить. Сила горянки была просто неизмерима. Сплюнув под ноги великанша просто подняла перед фургона и тащила застрявшую посреди подъема на холм ношу сначала вверх, потом вниз, почти семь лиг. Еще сутки ушли на то, чтобы попытаться устранить поломку. На третий день, когда они уже слишком устали, чтобы жаловаться, ворчать, переругиваться, или спорить, великанша зло сплюнув под ноги ушла разведывать местность…

Деревянная бусина больно вилась в ладонь, Майя с удивлением опустила взгляд и поняла, что сжимает кулак так, что синеют ногти. А еще, что она не дышит. С усилием заставив себя сделать глубокий вдох, травница прикрыла глаза, медленно сосчитала до десяти и принялась вспоминать, как выглядит их лагерь. Могучий дубовый ствол, раскидистые ветви, фургон, несколько выгруженных из него, чтобы освободить достаточно места для сна, тюков заполненных немудреным скарбом. Небольшой шалаш, в котором хранится добытая на охоте дикаркой дичь. Место отдыха Сив — устроенное под днищем неопрятное гнездо из кучи листьев и веток. Аккуратно выложенный гладкими принесенными травницей от ручья окатышами очаг… Ноздри женщины затрепетали, улавливая аромат желудей, травы и горячей еще, сваренной ей из остатков овса, сладковатого корня лопуха и кусочков пойманной вчера рыбы, каши. В желудке что-то заурчало и Майя поняла, что хочет есть. Когда она перекусывала последний раз? Вчера днем, года готовила похлебку? Или нет? Ей просто надо поесть. Нечего жаловаться на усталость, коли ты принимаешь пищу раз в пару дней. Выпрямив спину Майя зажмурившись подставила лицо солнцу. Сдавливающий грудь металлический обруч никуда не исчез, но будто бы стал немного свободней. В голове тихо зашумело от слабости.

— Отпусти меня! — Голос барона был полон мольбы. — Пожалуйста. Я все сделаю, все, что ты хочешь все…

— Вам надо поесть, барон. — Твердо произнесла, Майя, и расправив плечи повернулась к настороженно глядящему на нее Августу. — А потом попить. И только после того как вы поедите, мы обсудим, стоит ли и дальше держать вас в путах.

Женщина с трудом сдержала вздох. И зачем она сказала, что справится с Августом в одиночку? Ведь этот забавный, заставляющий невольно улыбнутся то ли крепкой, коренастой фигуре, то ли восторженно-удивленно поблескивающими глазам, чем-то напоминающий молодого бычка, книжник, Эддард предлагал свою помощь… И похоже был совершенно искренен. С другой стороны, она понимала, что не может доверять незнакомцу. Нет. Не после поступка цу Вернстрома. Не после Барта. А сейчас только и остается, что вздрагивать от мысли, какую эскападу может выкинуть неожиданно быстро и сильно впавший в пагубную зависимость от хассиса юноша. Она знала на что способны такие люди. Да уж. Знала. Оправив неизвестно как выбившуюся из прически прядь волос, травница усилием воли прогнала темные, готовые захлестнуть разум холодной штормовой волной, воспоминания. Сделала несколько глубоких вдохов успокаивая споткнувшееся было сердце и выдавив из себя вежливо-радостную улыбку поднялась с тюков. — Но сначала надо поесть.

— Тупая сука. — Жалобное выражение на лице барона треснуло словно фарфоровая маска превращаясь в ненавидящий оскал бешеного зверя. — Будь я свободен, я приказал бы тебя высечь! Бить палками! А потом привязать тебя за волосы к хвосту лошади и три круга волочить вокруг замка! Я бы отдал тебя на потеху дружине!

— К счастью, вы связанны, и приказывать вам тоже некому. Да и замка у вас нет. Как и дружины. — Холодно произнесла Майя, но тут же мысленно отругав себя за грубость, попыталась придать лицу ласково-твердое выражение.

В конце концов, он просто болен. Больные люди не виноваты, что им плохо и они от этого злы.

— Знаете, барон. Думаю, вам все равно придется поесть. Рано или поздно. И лучше вас накормлю, я, чем наша общая подруга. И вы меня очень обяжете если перестанете ругаться, дергаться, кусаться и плеваться. Если же вы опасаетесь что я что-то подмешала в еду… Зачерпнув ложкой комок уже изрядно остывшей каши, травница отправила его себе в рот, демонстративно медленно прожевала, проглотила, зачерпнула следующую ложку, снова разжевала сладковатую от корня лопуха массу, зачерпнула еще немного, совсем чуть-чуть… Было вкусно. Удивительно вкусно. Разве что соли не хватало. Проглотив очередную порцию наваристой сладкой массы травница непритворно зажмурилась от удовольствия.

Боги, насколько я, оказывается, голодна…

Барон сдался, когда миска опустела больше чем наполовину. На мгновение в глазах юноши мелькнуло что-то отдаленно похожее на стыд. Шумно вздохнув, Август поерзал, то ли в очередной раз проверяя крепость пут, то ли просто разминая затекшие члены, облизнул губы и шмыгнув носом уставился себе под ноги.

— Хорошо, Майя. — Стараясь не глядеть в глаза своей сиделке, произнес он еле слышно и испустив очередной полный смертельной усталости вздох попытался откинуть со лба упорно лезущие в глаза волосы. — Хорошо.

— Ну вот и славно. — Кивнула с трудом оторвавшаяся от каши лекарка и приблизившись к юноше склонилась над ним с ложкой. — Попробуем поесть.

За спиной женщины раздалось отчетливо похрюкивание.

Вздрогнув от неожиданности, травница развернулась, выронив злосчастную миску. Остатки еды с влажным хлюпаньем брызнули во все стороны расцветив подол платья жирными пятнами. Но это было не важно. Уже не важно. На поляне стояло трое. Три невысокие, не больше полусажени, искореженные раздутые, лишь отдаленно напоминающие человеческие, фигуры. Впрочем, назвать незваных гостей людьми язык просто не поворачивался. Распирающие, грубо скроенную из разновеликих обрывков тряпок и шкур, одежду, перекособоченные животы, изломанные ветви непропорционально тонких, перевитых тугими жилами мышц и уродливо торчащих сосудов, рук и ног, вывернутые назад колени, оканчивающиеся копытами ноги, покрытая наростами и язвами кожа, напоминающие свиные, если бы только эти свиньи с не единожды перенесли Лютецкий насморк[2], рыла, ощеренные в недобрых усмешках пасти с непомещающимися в них кривыми, похожими на гнилой частокол, зубами. В трех, четырех, шести палых лапах, зажаты ржавые, кривые, куски железа, предназначение которых не оставляло слишком много места для фантазии. Нелепые, но от этого не менее смертоносные. У одного на голове дуршлаг. Второй, носящий на почти отсутствующей шее ожерелье из подгнивших человеческих рук, зачем то напялил на скособоченную макушку изодранную нижнюю женскую юбку с прорезями для глаз и пасти. Третий, с выкрашенным чем-то бордово-черным клыками, мог похвастаться вставленной на место отсутствующего глаза золотой монетой, вторе, налитое кровью, сочащееся гноем, буркало, с недобрым выражением буравило травницу.

— Баба. Взять. — Неожиданно вполне членораздельно рявкнул одноглазый и взмахнув зажатым в гипертрофированно огромной лапе серпом, легким, стелящимся, никак не вяжущимся с его тяжеловесной, нелепой фигурой, движением, качнулся вправо обходя женщину сбоку.

Столкновение с демоном было хорошим уроком. Майя не обладала большой силой, да и вообще магов-предметников обычно недооценивали, считали, что в бою они мало чего стоят, но это было не совсем так. Основная слабость любого ритуалиста, это время необходимое на подготовку заклинаний. Время, для накопления фокуса должный подбор ингредиентов, и слишком малая глубина источника сил, чтобы заключать плетение в подходящую форму. Времени в пути у нее было достаточно. Ингредиенты… Что же. Выбирать не приходилось, так что хватило одолженного у Сив небольшого ножа бруска старой древесины и собственной крови. А где искать силы для боевых заклинаний… Схватка с демоном ее кое-чему научила. Показала ей источник столь глубокий, что дна его разглядеть ей не удавалось независимо от потраченных усилий. И пусть учителя в академии увидев, из чего она теперь вяжет узлы, впали бы в шок, от такого использования дара, топали бы ногами, рвали бы на себе полосы, били себя в грудь, долго и нудно объясняя ей опасности неаспектированных путей, а возможно и исключили бы ее из академии передав в руки официума, но сейчас… Рванув бусину на пояске, травница вытянула руку в сторону ближайшего нелепо подпрыгивающей походкой приближающегося к ней чудища и выдохнула слово силы. Раздался грохот, позвоночник оплела тонкая, рванувшаяся к сердцу, ниточка боли, пальцы обожгло, и бусина разлетелась на части. Покрывший уже половину разделяющего их расстояния, уродец совершенно по поросячьи завизжав, повалился на спину, выронил сжимаемый в руках ржавый мясницкий крюк, и прижав обожженные ладони к, оставшемуся от его лица, источающему запах горелой плоти, месиву, принялся кататься по траве взрывая землю копытами. Вторая бусина уже жгла пальцы. Обходящего ее слева, дергающегося при каждом движении, словно марионетка в руках неумелого паяца, недомерка, грянуло о ствол дуба. Сверху посыпались желуди и лесной сор. Третья бусина взорвалась струей пламени, оставляя на месте, где мгновенье назад был одноглазый, чадящее гарью пятно.

— Баба! Взять!! — Взвыл недоросток, и колобком прокатившись по поляне встав на кривые подрагивающие от возбуждения ножки взмахнул руками. — Кто первый! Тот награда! Первый с баба!

Кусты затрещали, на поляну начали вываливаться новые и новые уродцы. Первый, второй, десятый… За спиной запоздало взвыл и забился от ужаса Август. Сердце травницы замерев ухнуло в разлившееся где-то внизу живота ледяное озеро. Ноги будто превратились в кисель. Дыхание сбилось.

Их слишком много. Мне с ними не справиться. Даже заплетая силу через темные источники, не справиться.

Острая, словно бритва мысль резанула сжавшееся в судороге горло, и словно пойманная птица крыльями, тяжелым молотом прилившей к голове крови, застучала в висках.

Их слишком много.

Раздался хлюпающий звук и травница с удивлением воззрилась на выросший у нее на бедре нарост. Боли почему-то не было и ей потребовалось три удара сердца, чтобы осознать, что один из уродцев метнул в нее нож.

Я умру.

Словно подтверждая ее мысли где-то на краю сознания раздалось истошное ржание перепуганной лошади. Это было глупо, глупо — разделятся. Глупо оставаться здесь, зная, что в этих местах бродит чудища убивающие людей. Это все было ошибкой. Ее последней ошибкой. Но сейчас уже ничего не исправить.

Вдох и выдох, Майя. Ты проигрываешь не когда противников, или они сильней. Проблемы начинаются, когда ты забываешь, как дышать.

Обычно, приносящий лишь страдания и сердечную боль голос Стархедве звучал понимающе и ласково. Годами сдерживаемая плотина воспоминаний дала трещину, но принесла с собой не горечь потери, а спокойствие и тепло. Поляна с вываливающимися из кустарника новыми и новыми, медленно окружающими ее смешанными покачнулась и словно подернулась пеленой, в лицо ударил теплый, пахнущий весенними травами, его травами ветер, на вздрагивающие плечи опустились невидимые, но такие теплые, руки.

Аликхора. Вдох и выдох. По одному за раз. Ты справишься, любимая. А если нет, то мы увидимся на той стороне.

Бусины из разорванного пояса, тонким ручейком потекли в ладони.

— Аликхора… — Губы словно сами собой произнесли полузабытое слово. Воздух тонкой струйкой потек в легкие, распространился по телу волной тепла и вышел изо рта. А потом на поляне разверзся ад.

Сначала Эддард это услышал. Тишина. В южных, соседствующих с великими степями провинциях, рассказывали, что раз в несколько лет со стороны пустынь приходит айтахар — разрушитель городов. Огромный смерч, столп ревущего воздуха, земли и пыли, огромный, иногда четверть лиги в поперечнике, что одним концом раскалывает само небо а другим вспахивает землю на десяток ладоней в глубь. Страшный великан, окруженный венцом из ветра, что с легкостью срывает мясо с костей, разбивает самые толстые каменные стены и выворачивает с корнем вековые деревья. Говорили, что перед его приходом мир окутывает странная тишина. Птицы, звери и насекомые чуют его приближение, спешат убраться с его пути, а те, кто не могут, прячутся в самые глубокие норы, замирают, будто неподвижность спасет их от алчных щупалец урагана. Рассказывали, что воздух перед бурей становится столь неподвижен и тяжел, что звук биения собственного сердца слышится громом.

Тишина навалилась на берег ручья прелой пуховой периной. Исчезло куда-то жужжание охотящихся на мошкару стрекоз, плеск выпрыгивающих из воды в погоне за прозрачнокрылыми хищницами рыбешек, ленивый шелест ветвей ежевики, и даже вода, казалось, обтекала камни совершенно не слышимо. Только сейчас, потеряв все это, Эддард осознал, сколько разных звуков окружало его до этого момента. Тишина давила, и мужчина почувствовал, как его сердце медленно сжимает стальной обруч страха. Пальцы ученого сжались на рукояти трости. Тихий шорох сухой кожи ладоней по полированному дереву прозвучал отдаленным рокотом катящейся с гор лавины. А потом он скорее почувствовал, чем услышал. Мерный, тяжкий, отдающийся через землю, накатывающийся волнами звук.

Шаги. Неторопливые. Уверенные. Шаги, от которых, по застывшим водам заводи расходятся круги еле заметных волн. И эти шаги неотвратимо приближались.

Ветви ивы и заросли ежевики качнулись и из кустарников вышло… Ученый моргнул. Существо было настолько огромным, что казалось, искривляло вокруг себя пространство, ломая перспективу, будто разум не мог поверить в существование подобного.

Двенадцать футов, не меньше. Настоящий гигант из сказок. Руки — стволы деревьев, ноги — башни замка вязнут в глинистом береге. Серо-стальная кожа натянута так, будто ее надели на слишком большой для нее скелет. Могучий, исчерченный гипертрофированно огромными мышцами торс, скудно прикрыт криво сшитыми, засаленными, забрызганными кровью и грязью, овечьими шкурами. Руки-лапы, способные легко обхватить ствол столетнего дуба свисают много ниже колен. Оканчивающиеся тупыми, обломанными пластинами мощных, явно приспособленных для рытья земли, когтей, пальцы, каждый не меньше предплечья крепкого мужчины. В правой лапе зажато нечто напоминающее ощетинившуюся по граням острыми камнями и осколками костей, дубину для игры в кету[3]. Если конечно бывают биты длинной в рост человека. Могучие, перевитые канатами жил плечи. Больше похожая на стенобитный таран шея. Неожиданно маленькая, голова. Круглое, лунобразное лицо недоразвитого ребенка, скощенный безвольный подбородок, нелепо торчащие лопухи ушей. Тонкие, будто ссохшиеся губы обнажают кривой частокол желтых лошадиных зубов. На месте носа, мокрая, исторгающая при каждом выдохе слизь, яма. Маленькие глазки смотрят с нескрываемой злобой. Тяжелый звериный запах прогорклого жира, прокисшей мочи и застарелого пота, ударил в ноздри удушающей волной. До чудовища было не меньше сорока шагов, но Абеляр почувствовал что задыхается. Сглотнув набежавшую слюну сам не понимающий когда он успел вскочить на ноги Эддард, до боли сжал руку на трости.

И мы выслеживали это? Сидели здесь и беспечно болтали пока оно… было в этом мире?!

Подхваченное волной паники сердце застучало где-то в горле. Взгляд зашарил по сторонам.

Здесь нет ничего, чем можно было бы навредить этому чудовищу. Просто нет.

Глаза твари сосредоточились на Эддарде и горянке. Морда твари пришла в движение, деформированные, будто каждую кость ее черепа разбили, а потом не дали правильно срастись, кости лица натянули маслянисто поблескивающую кожу. Пасть растянулась в злорадной ухмылке. Шкуры ниже перехватывающего их пояса, судя по виду, обрывка каната, разошлись в стороны и Абеляра чуть не стошнило.

— А я думала все-таки хвост. — С непонятным выражением произнесла дикарка, и распрямившись во весь рост, не скрываясь, быстрым шагом двинулась к чудищу. Перекинутая через плечи словно коромысло рогатина покачивалась в такт шагам. — Сиди на месте, книжник и не путайся под ногами! — Бросила она через плечо.

— С-стой. — Выдавил из себя Эддард, попытался было шагнуть вперед, но ноги ученого будто приросли к месту.

Боги, ну почему у меня нет лука…

Мысль показалась такой нелепой, что Абеляр невольно хихикнув. Повредить чудовищу стрелой казалось решительно невозможным.

— Э-э-э… — Ухмылка гиганта стала шире. С уголка перекошенной пасти потянулась ниточка зелено-желтой, тягучей как патока, слюны. Огромные лапы разошлись в стороны, будто монстр спешил заключить приближающуюся к нему горянку в объятья. Огромный меч-дубинка с ревом рассек воздух. — Крас-сивая. Невнятно прохрипело существо. — Лом-мать н-е-е ср-разу.

На фоне страшилища дикарка казалась не больше девочки-подростка. Слишком тонкой, слишком хрупкой, слишком беззащитной. Тяжелая рогатина обернулась жалкой зубочисткой.

— С-стой. — Вновь выдавил из себя Эддард и обессилено застонал. Разум кричал, что нужно либо драться, либо бежать, стоять на месте это верная смерть, но что-то в глубине души шептало что все это бесполезно. Чтобы справится с подобным монстром нужны баллисты или ручные скорпионы. Псы, загонщики, ловчие ямы, строй тяжелых пик легиона или боевые маги. Вышедший из еще пол часа назад обсуждаемых ими темных времен гигант казался непобедимым.

— КРР-И-И-ИЯ! — Внезапно перейдя с шага на бег, Сив скинула копье с плеча и сократив последние двадцать шагов между ней и монстром в несколько огромных, каких-то рваных, совершенно звериных, скачков, перехватила свое оружие словно моряк гарпун взвилась в невероятном, двухсаженном прыжке. Рухнувшая на место где она только что была дикарка дубина выбила из берега не меньше трех пудов глины. Невесть когда выдернутый из за дикарки пояса топор с хрустом вонзился между ног гиганта. Сверкнуло острие рогатины. Что-то с влажным хлюпаньем упало на землю. Титан вздрогнул, согнулся с удивлением опустил глаза вниз… и выронив свое оружие прижал лапы к фонтанирующему кровью паху.

— А-А-А-А-Р-Р! — Неожиданно жалобный крик чудовища ударил по ушам с силой разорвавшейся под ногами ромейской бомбы. — А-А-А-А! БО-ОЛЬНО-О! — Снова сверкнуло копье и правая нога монстра подломилась. — А-А… — Топор с влажным хрустом прошелся по бугристому черепу и застрял во лбу уродливым рогом. Широкое острие копья кроша зубы вошло пасть монстра, проклюнувшись из затылка когтем невылупившейся птицы мгновенно оборвав крик.

— Делов то. — Громко шмыгнув носом, сплюнула под ноги дикарка и крякнув от усилия выдернув копье из вздрогнувшей туши повернулась к Эддарду. — Ты, говорил, что не проверял свою штуку на смешанных. Вот он. Пометник. Огрин. Горный великан. Хобб. Оркус. Тролль. Называй как хочешь. Настоящий. И пока еще свежий. Не упусти шанс, книжник. — Внимательно осмотрев наконечник оружия, горянка болезненно поморщилась. — Бесы, похоже, древко треснуло, и кончик обломала. У этой твари кости просто железные. — Прокомментировала она и с хрустом покрутив шеей присела перед монстром на корточки. — Здоровенький.

— Ты… — Нашедший в себе силы приблизится к поверженному гиганту Абеляр зажав нос скривился от отвращения. — Ты ему… уд отрубила.

— Ага. Хрен и яйца. Подровняла слегка. — Хохотнула отплевывающаяся дикарка и принялась краем пледа, больше размазывая, чем очищая, стирать с лица потеки ало-карминовой, распространяющей тяжелый запах бойни, жидкости. Выглядела она так будто только что вынырнула из бочки с черным пудингом.[4] Всю меня забрызгал, поганец. Мне еще в детстве отец говорил, если он больше — целься в хер. Какой бы здоровый мужик не был, ткни его покрепче в хозяйство и считай, бой выигран. Надо бы эту штуку с собой взять. Старосте поселка показать как доказательство. Только нести ты будешь — я брезгую. Перехватив взгляд позеленевшего ученого Сив улыбнулась и одернув задравшуюся одежду покачала головой. — Да не бойся, книжник, не придется тебе его елду тащить, мы ему сейчас башку отрубим. Найди пока только какую-нибудь палку, не в руках же ее нести…

— А ты не считаешь что…

Неожиданно, казалось мертвый монстр захрипел, тяжело заворочавшись, перекатился на бок и слепо зашарив вокруг лапами начал медленно подниматься на ноги. Из разорванного рта гиганта к клокотанием хлынул поток слизи и крови.

— Мама. — Выдохнул чудом разминувшийся с пропахавшей в глине изрядную колею, лапой Эддард неожиданно ловко отскочив от внезапно ожившего монстра выставил перед собой трость.

— А-а-а, мать его… — Раздраженно буркнула совершенно казалось не удивившаяся горянка и перехватив рогатину двумя руками с хаканьем загнала ее глубоко в подмышку монстра. Гигант дернулся, забулькал, раздался громкий треск и в руках Сив осталась лишь ощетинившаяся щепой палка. — Срань. — Выдохнула дикарка и вогнала расщеп в глаз гиганта. Монстр взвыл. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо… Одним прыжком подскочив к брошенному оружию чудовища и ухнув от натуги воздела его над головой. — Сдохни уже! — Огромная дубина опустилась на затылок твари, превращая голову в кровавую кашу. Огромные руки подогнулись, титаническая туша грянулась о землю, содрогнулась раз, другой третий, раздалось влажное булькающее хлюпанье и в ноздри Эддарда ударила волна такой отвратительной вони, что исстрадавшийся желудок ученого наконец не выдержал.

— О боги. — Разогнувшись, мужчина сделал несколько шагов в сторону и встав с подветренной стороны принялся утирать рот извлеченным из рукава куртки платком. — О боги. — Повторил он и смущенно сплюнув в сторону покачал головой. — Прости, Сив, мне что-то не хорошо.

— Айе. — Согласно кивнула великанша. — Воняет знатно. Этот поганец кажись обгадился. И не такое иногда случается ежели башку раскрошить. А хорошая штука была. Взвесив в руке остатки разлетевшейся в щепы меча-дубины и небрежно отбросив ее в сторону принялась скрести в затылке. — Тяжелая. Такой по черепушкам долбить в самый раз.

— Насколько я успел разглядеть, это был стопор для водяной мельницы… — Заставив сделать себя глубокий вдох, Абеляр откашлялся. — Его обрезали, выточили по ребру углубления, вставили в них обломки обсидиана и залили смолой. Так делают некоторые племена на южных островах… Смертоноснейшее оружие, говорят таким можно отрубить голову лошади… Только сейчас осознавший что он говорит, Эддард, смущенно улыбнулся и развел руками. — Извини, Сив, болтаю всякую чушь.

— Хе. — Безбоязненно развернувшаяся к все еще подрагивающей туше спиной, великанша присела на корточки и плеснув себе в лицо водой из ручья с фырканьем тряхнула косами. — Не менжуйся, книгочей. Меня тоже после боя иногда языком трепать тянет. Если я не перекинулась, конечно. Если перекинусь, тогда только спать. Могу даже посреди поля боя заснуть. Когда я в легионе была, в разведке, полковой лекарь сказал это так бывает… Посмотри… а топор я похоже тоже сломала… Ну что за гадство… Был у меня хороший топор… Несколько лет… А теперь какое оружие не возьму — на один бой только и хватает…

Закончившая с умыванием, горянка запустила руку под плед, и вытащила из за пазухи здоровенный не меньше локтя длинной нож косарь. — Теперь нам надо от него что-нибудь оттяпать этому жирному придурку-старосте показать. — Легонько постучав себя по щеке кончиком клинка, горянка с задумчивым видом глянула медленно погружающуюся под своим весом в покрасневшую от крови глину, тушу монстра. — Хрен его ни ты, ни я нести не хотим, башки у него почитай почти нет… Ладно, книжник, дело, считай сделано. Обожди только немного, сейчас отрежу этому уроду уши, чтоб селюкам показать, и попробую выковырять из него топор да копейный наконечник, а потом я немного отдохну и пойдем обратно. — Зевнув так, что клацанье челюсти отозвалось эхом, великанша помотала головой. Мне хоть пол свечи[5] поспать надо. А то упаду прямо на дороге. Посторожишь?

— Прямо здесь? — Удивился Абеляр.

— Ты чем слушал, книгочей? Говорю же после боя меня бывает в стон клонит. — Раздраженно цыкнув зубом горянка сплюнула под ноги. — Отойдем конечно, чтоб не так воняло. Вон туда например. Ткнув пальцем в сторону давешнего ежевичного куста великанша снова зевнула. — А потом вернемся в лагерь и поедим. Кирихе, наверняка опять какую-нибудь вкуснятину приготовила.

Подавив вновь подкатившую к горлу, при упоминании еды, волну тошноты Эддард, тяжело вздохнув решительно сжав рукоять трости и шагнул к телу гиганта. — Спи. Я все сделаю. Только дай мне нож. Моим я еду режу.

— Южане. — Закатив глаза Сив протянула косарь Эддарду.

Сив открыла глаза, когда бледный луч лунного света, пробивающийся через худую крышу готовой развалиться лачуги, дополз до ее груди. Близилась полночь. Самое время. Стараясь не издавать лишнего шума, горянка встала с расстеленного прямо на грязных досках пола пледа, накинула его на плечи, и осторожно приоткрыв чуть скрипнувшую, прогнившую насквозь, казалось, способную в любую секунду рассыпаться, не запертую даже на щеколду дверь выскользнула во двор. Овчарни у Борха не было, но его с успехом заменил кособокий, траченный плесенью, сарай. Ворон пожадничал. Выкупил у соседа только две скотинки, возможно, посчитал, что деньги это более надежное вложение, а может, рассчитывал приобрести что-то более необходимое для хозяйства. Схватив с вбитого в стену крюка моток веревки, великанша ловко сграбастала коротко мекнувшую овцу и повалив ее на бок принялась неумело спутывать ей ноги. Закончив с связыванием, горянка легко закинула вяло трепыхавшееся животное на плечо и аккуратно прикрыв за собой дверь сарая двинулась к темнеющему на фоне ночного неба, увенчанному кругом камней холму. Неожиданно она остановилась. Обернулась. Нет. Показалось. Из открытого, несмотря на ночной холод окна покосившейся хибары, на нее смотрело висящее в углу изображение Хозяйки. В неверном лунном свете, яблоки, неприятно напоминали искаженные мукой лица.

Склон оказался неожиданно крутым, овца тяжелым и неудобным грузом, и она потратила на восхождение намного больше времени, чем рассчитывала. Все осложнял кашель. Его приступы последние дни становились все чаще и чаще. Они отнимали все больше сил, и сопровождались все большей болью. По пути к вершине, кашель подступал дважды. Последний приступ оказался сильнее, чем обычно. Он лишил ее почти всех передних зубов, а в выплюнутом сгустке мокроты, горянка увидела несколько вяло копошащихся среди кровавых прожилок червей. Тяжело вздохнув, великанша продолжила свой путь.

Алтарь оказался неожиданно заброшенным. Выщербленный временем и непогодой, покрытый застывшими алыми потеками камень изрядно зарос бурьяном. Остатков старых подношений тоже не было видно. Крякнув, девушка взвалила на сточенный временем и непогодой камень испуганно заблеявшую овцу, отставила сторону секиру, вытащила из-за пазухи иззубренный, ржавый нож и полоснула животину по горлу. Струя крови черная на фоне черного растеклась по плите. Блеянье прервалось, выпученные от страха глаза животного остекленели и замерли. Ничего не произошло. Великанша кашлянула, устало привалилась к кромлеху, и задрав голову, посмотрела на скалящийся на нее через облака круг луны.

— Сука, так и знала, что ничего не выйдет… — Вздохнула она, и сплюнула.

— Не стоит, быть столь поспешной, даже если у тебя осталось не так много времени. — Прохрипел у нее за спиной старушечий голос. — В конце концов, стоит проявлять уважение к старшим.

Образ в доме Борха лгал, или отчаянно льстил. Хозяйка холма не была красивой. Она была… тошнотворной. Скорченное, иссушенное временем, перекрученное, тело искривленные кости, морщинистая, свисающая огромными, мерзкого вида складками влажно поблескивающая в лунном свете кожа. Тонкая, неестественно длинная шея с трудом удерживала бугристый, покрытый редким жестким, похожим на свиную щетину волосом, украшенный толстыми, покрытыми какими-то наростами, череп. Изо лба торчали кривые рога. На левом ноздреватая, сочащаяся слизью опухоль была настолько большой, что сползала на перекошенное, казалось лишенное подбородка, лицо закрывая один глаз. Второе, превратившееся в сплошной нарыв, око практически вытесненное из глазницы сверкало белым бельмом. Нужно было быть слепым чтобы не заметить, что в его глубине копошатся бледные словно выбеленная кость личинки. Из беззубого рта старухи тянулись, падая на обвисшую, сморщенную грудь темные нити слюны.

— Хозяйка холмов, как мне мнится? — Хмыкнула великанша, и медленно встав на ноги снова закашлялась. — Я представляла тебя… несколько по другому.

— Мы все видим лишь то, что хотим, произнесла низким грудным голосом, произнесла молодая женщина, насмешливо покачала украшенной тяжелыми рогами головой, и томно провела ладонью по крутым изгибам фигуры. Кто-то видит жизнь, кто-то умирание. — Правда, мой мальчик?

— Госпожа… выползший из-за одного из торчащих сломанным зубом кромлеха мальчишка попытался натянуть штаны и встать на ноги, но не смог и обессилено опустился на землю.

— Эти смертные, вечно хвастаются, а на деле… Жизни в нем и на пол глотка не хватит. Меньше чем в овце. Еще и полночь не настала, а он почти пуст. — Захихикала старуха. А Борх, большой хитрец. Хотел отдать мальчишку тебе, знал, что я потом им побрезгую.

— Мне это не слишком интересно. — Покачала головой горянка. — Ты мне поможешь?

— Ах, да… Голос красавицы рассыпался по вершине холма золотыми колокольчиками. — Помощь, жертвенный овен, и все такое… Знаешь, когда-то меня действительно звали хозяйкой холмов, дающей жизнь, девой цветов, но сейчас… Пожалуй я хозяйка только этого холма… и мои силы не те что прежде. — Мерзко хихикнув старуха как-то по козьи мотнула головой и растянув рот демонстрируя девушке пеньки черно-желтых зубов.

— Но я тебе помогу мертвая девочка. Даже не из-за овцы. Не из-за пролитой крови и отнятой жизни. — Просто… ты мне нравишься. Не часто, такие как ты ко мне заходят.

— Такие как я… — Прохрипела великанша и покачнувшись обессилено привалилась к кромлеху.

— От тебя так приятно пахнет, захихикала старуха. Ты пахнешь, гнилью и разложением, это запах моего старого друга… К сожалению. — Искореженная похожая на корневище дерева кисть легко коснулась закрывающего глаз нароста, в свое время мы не сошлись во мнениях и крепко повздорили. Еще от тебя пахнет страхом и амбициями, подлостью и упоением властью. — Я помню эту вонь. Тот колдунишка приходил ко мне несколько зим назад. Как там его звали? Хальд? Холодор?.. Он принес хорошую жертву. Сорок крепких мужчин и столько же женщин. О-о-о. — Черный язык старухи медленно облизал покрытые бородавками губы. — Это было вкусно. Очень вкусно… Он еще жив? — Мерзко хихикнув, хозяйка холма затрясла головой. Нет, конечно же нет… А ведь, я говорила что концом его пути станет маленький зверь живущий по обе стороны мира. Но он мне не поверил. Такой сильный. Такой гордый. Такой… бесполезный.

— Я отрубила ему голову и приставила к заднице. — Недобро прищурившись, горянка ощерила зубы в щербатой усмешке.

— О да… Ты его убила. Остановила колесо его жизни. Хотя… — Старуха вновь хихикнула. — Он почти возвысился и его душа не ушла дальше нижнего мира. Тебе приятно будет знать, что он до сих пор кричит и воет на другой стороне? Лижет пятки демонам и пытается заключить сделки с теми, кто поедает его суть кусок за куском?

— Мне все равно. — Глухо произнесла не сводящая настороженного взгляда с существа горянка. — Я пришла к тебе…

— Ах. Маленькая охотница пришла ко мне, чтобы просить о помощи. Жалкая, слабая, лишь эхо своих предков. Знаешь… А когда-то я убила многих твоих предков… Они были могучи, от их поступи трескалось небо и горела земля… Да-да, дела давно минувших дней… Твой запах будит приятные воспоминания, проворковала красавица, и приблизившись к силящемуся встать мальчишке, нагнувшись, нежно погладила его по затылку.

— Госпожа… простонал Грейв. Глаза подростка закатились, и он обессилено упал на траву.

— Эти смертные, разочаровано тряхнув головой, красавица, покачивая крутыми бедрами подошла к алтарю и запустив пальцы в овечье руно, грустно улыбнулась, такие слабые, жалкие, ничтожные… и такие опасные. Я пришла, когда большая война была почти окончена. Пришла не захватывать, но умножать и хранить. Я была девой. Еще будучи на другой стороне я хранила свой народ тысячелетиями. С того момента когда первый из них взял камень и до того как они сожгли целый мир. Хранила их даже когда они предали меня, забыли обо мне. Несмотря на то, чего мне это стоило. А когда завеса приоткрылась… Я решила, что это шанс начать все сначала. — Тихий чувственный шепот женщины отразился от менгиров порождая глухое эхо.

— И я пришла в этот мир. Вошла в него почти полностью… Сначала мне приносили в дар цветы и плоды деревьев, мед и полевые травы, любовь и песни… Когда-то я была прекрасна в любых воплощениях. Но потом, они начали дарить мне страдания и кровь, крики боли и ярость, страх и похоть… Сначала изредка, а потом все чаще и чаще. А потом перестали это делать. И я начала брать их себе сама. Я ненавижу их за это мертвая девочка.

— Но все, же хочешь мне помочь. — Криво ухмыльнулась девушка девушка.

— А разве ты одна из них, Сив Энгинсдоттир? — Проскрипела старуха. — Разве в твоих жилах не течет кровь звезд? Удивляешься, что я знаю твое имя, мертвая девочка? Я вижу всю твою жизнь, всю твою судьбу от начала и до этого самого мгновения. Я вижу, как ты родилась. Вижу твое второе рождение. Во тьме и блеске зубов и костей. Вижу как твое колесо вращается смазанное кровью друзей и врагов. Вижу, как ты убиваешь того колдунишку, как тебя насаживают на пики, и перерезают горло. Вижу, как твое тело сбрасывают с горы. Вижу, как ты отчаянно поддерживаешь угасающий огонь. Как другая твоя половина сейчас сжигает себя, чтобы ты задержалась на грани этого мира. Вы, крепки, звездные детки. Можете выдержать многое. Но и у вас есть предел. Твое тело почти мертво. Твое колесо встало Сив. Твое тело падет, и скоро от тебя останется только жаждущая крови тень или…

— Или? Прохрипела горянка.

В тишине ночи раздался детский плач.

— Ты потеряла память крови, девочка. Ведешь себя почти как человек. — Расхохоталась красавица. — Это так забавно. Смотри, Грейв такой милый мальчик, он так меня любит, что решил принести подарок. Борх, прятал ее от меня больше двух недель. Думал, рогожа с начертанным именем этого предателя назвавшего себя богом ее спасут. Ах… Смертные ведь сих пор считают его богом?

— А разве нет? — С явным усилием подняв себя на ноги, великанша сделала несколько неверных шагов к хозяйке холма и тяжело оперлась на залитую кровью плиту. — Говорят белый бог могуч. И милостив.

— Какие глупости. — Прошамкала старуха, бережно поднимая с травы слабо шевелящийся сверток. — Ты не представляешь, как это раздражает. Рабы, укравшие силу у своих хозяев, предатели, и заговорщики сами запутавшиеся в собственных интригах. Те, что сейчас жиреют и толстеют на мольбах смертных и наших страданиях. Не понимают какую цену им придется платить. Те, что играют с великими законами, словно малые дети с огнем. не ведая, что расшатывают прутья клетки, и когда тот — кто в ней заточен вырвется, им не спаситесь. Они хорошо питаются, не правда ли, девочка? Вот и тебе, пора покушать. Твой голод… Последнее время он почти не стерпим, правда? Его не заглушат ни сладкое южное вино, ни блуд, ни все яства мира… Но я предлагаю тебе иное, совсем иное… Чистая душа, старуха начала неторопливо разворачивать сверток, чистая душа всегда обладает особым запахом. Так… аппетитно, правда? Твое колесо не закрутиться снова, но этот огонь, вполне сможет согреть твою печь… Твое тепло прекратит разлагаться, снова станет сильным и способным заживлять раны как раньше. Эти безобразные шрамы исчезнут и ты снова станешь гладенькой и красивенькой а еще у тебя вырастут новые зубки, лучше старых, такие остренькие и беленькие, в самый раз мясцо рвать… красавица широко улыбнулась обнажив сверкнувшие в лунном свете два ряда острых похожих на волчьи клыков.

— И часто ты… ешь? Великанша закашлялась, выплюнула на алтарь очередной сгусток крови, и утвердившись на ногах потянулась к рогатине.

— Каждый второй плод мой, хихикнула красавица. Все юноши, не познавшие женщину мои до свадьбы. Если выживают до женитьбы, я их отпускаю… в основном. Но я не жадна, не подумай. Это яловые земли, но то, что они бросили в нее родит вдвое от самого жирного чернозема долинах. Их нюх, подобен нюху пса, а тела почти не знают усталости. И кстати, спрячь свою железку мертвая девочка, твоя тень еще сильна, но, она тебе не поможет. Во всяком случае, не здесь и не сейчас.

— Может меня и называют глупой, но я не настолько безумна, чтобы тягаться с бессмертной. — Вяло пожала плечами великанша и воткнув заостренный подток секиры в землю положила руки на оголовье и навалилась на них всем весом. Мне просто нужна подпорка.

— Ох уж эти тела. — Сочувственно покачала головой успевшая расправиться с последними завязками старуха. — Вечно с ними одни проблемы. То еды требует, то сна, то отдыха, то ему холодно то жарко. Болеют, устают, воспаляются, гниют, а то вздумавают умереть от пары дырок… И почему ты так цепляешься за него? Неужели не можешь сплести себе новое? Ах да… ты слишком мала для подобного трюка. Слишком слаба и неопытна. Звездное дитя не могущее коснутся шепота звезд… надо же.

— Другого выхода нет?

— Жалеешь эту личинку? — Рассмеялась красавица, и протянула Сив развернутое одеяло на котором слабо шевелился парящий в холоде ночи маленький комочек плоти. Ребенок явно был недоношенным. Слишком мал для здорового, слишком худ… Ручки и ножки младенца были искривлены, подбородок скошен, а нос вдавлен в переносицу. На одной из ножек не хватало пальцев.

— Что с ним? Нахмурилась горянка. — Он болен?

— Борх сам себя обхитрил. — Захихикала старуха, и нежно стерев подушечкой морщинистого пальца, лба младенца каплю упавшей с рогов слизи жадно облизнула губы. — Захотел спрятать от меня дитя. Неужели не понимал, что без моего благословения здорового ребенка ему не заделать? Особенно от собственной дочери. Моим владениям не хватает свежей крови… Может, приведешь сюда пару девок поздоровее, а? Или парней? — Захохотала дева, и демонстративно качнула бедрами. А я тебя научу. Не тому, что ты по крохам у колдунишки подглядела — своровала. А настоящему, что у тебя от нутра идет? Что корней гор крепче, и северного ветра сильней. В тебе силы — бездонный колодец, а выхода то и нет. Вот и маешься ты, с того, сама этого не ведая…

— Вот дерьмо. — Сплюнула великанша. — По-другому точно не как?

— Нет, милая. Никак. Если хочешь на этой стороне мира остаться. — Захихикала старуха. — Он только с виду такой неказистый, а душа у него хорошая, чистая, сильная, от себя, считай, отрываю. Ты ешь, ешь… Или хочешь, всю свою жизнь заживо сгнивать да на новую луну нарождаться? Не выдержишь, девочка, то, что сейчас, это пока цветочки. И я не про боль говорю, ее то ты терпеть привыкла. Ты уже сейчас слышишь духов. Видишь мир глазами своей тени. Скоро совсем скоро от тебя ничего не останется, а будет только тень. Последний разум потеряешь, начнешь всех без разбора рвать да грызть порка тебя не упокоют… Съешь. Одна душа и все будет как прежде. Так что, кушай, кушай…

— Госпожа… — Простонал скорчившийся на земле подросток.

— А мне говорили, что боги никогда не лгут. — С трудом вытолкнула из себя еле стоявшая на ногах горянка и отбросив секиру шагнула к хозяйке холма.

— Твоя тень…

Луна стоящая высоко в небе неожиданно развернулась, оскалилась и залила холм ослепительным светом. Старуха рассмеялась. Застонал, так и не нашедший в себе силы подняться Грейв. Младенец огласил вершину холма долгим захлебывающимся криком. Впрочем, крик быстро погас, ухваченный цепкими лапами густо растущего на склонах холма терновника.

[1] Мера времени.

[2] Да-да то самое заболевание передающееся половым путем.

[3] Популярная в империи игра, с мячом и плоскими деревянными битами.

[4] Блюдо готовящаяся из смеси овечьей крови и уксуса.

[5] Около часа.