Римские каникулы

Интерлюдия

**ИНТЕРЛЮДИЯ: ВСТРЕЧА С ЧУДОМ**

Марк сидел в своей маленькой комнатушке на вилле Корнелия и никак не мог унять дрожь в руках. Перед ним на деревянном столе лежал кусок хлеба и кувшин с разбавленным вином — ужин, который он едва мог проглотить. Мысли путались, сердце колотилось, а перед глазами все еще стояла картина произошедшего в таверне.

«Кто он такой? — в сотый раз спрашивал себя алхимик. — Откуда взялся этот человек?»

Марк попытался восстановить события по порядку. Он сидел в углу таверны, надеясь остаться незамеченным. Деньги на счету Корнелия подходили к концу, а результатов по-прежнему не было. Патриций становился все более нетерпеливым, все чаще намекал, что его терпение не безгранично. И Марк знал: если в ближайшее время не произойдет чуда, его ждет либо рабство, либо что-то еще хуже.

Именно поэтому он напился в тот вечер. Хотел забыться, перестать думать о неизбежном провале. Местные завсегдатаи — грубые мужланы — решили поразвлечься с пьяным греком. Начали толкать, оскорблять, готовились избить. И тут появился он.

Высокий блондин с удивительно голубыми глазами. Марк сразу понял, что это не римлянин — слишком светлые волосы, слишком бледная кожа. Скорее всего, варвар из северных земель. Но говорил он на прекрасной латыни, без малейшего акцента.

«Как он дрался!» — с изумлением вспоминал Марк. Четверо здоровенных мужчин против одного, и что получилось? Незнакомец расправился с ними так легко, словно это были не люди, а соломенные чучела. Движения точные, молниеносные, без лишних усилий. Один удар — и противник валится замертво. Еще удар — еще труп.

Но самое странное было не это. Самое странное началось потом, когда они пошли к вилле Корнелия. Незнакомец представился Виктором, сказал, что прибыл из Эдессы, что изучает алхимию. И тут начались вопросы…

Марк содрогнулся, вспоминая этот разговор. Виктор задавал такие вопросы, отвечать на которые было мучительно стыдно. О принципах трансмутации. О соотношении металлов в философском камне. О методах очистки материй. И с каждым вопросом становилось все очевиднее: Марк не знает даже основ того, чем якобы занимается.

«Три года я обманываю Корнелия, — с болью думал алхимик. — Три года изображаю из себя мудреца, а сам не понимаю и десятой доли того, о чем пишут в книгах».

Когда Виктор спросил про философский камень, Марк чуть не расплакался от стыда. Пришлось признаться, что все его «эксперименты» — это жалкие потуги слепого котенка. Что он не умеет ни очищать металлы, ни правильно нагревать смеси, ни вообще понимать, что делает.

Но вместо презрения или насмешек в глазах Виктора промелькнуло что-то другое. Понимание? Сочувствие? А может быть… интерес?

«Я могу тебя научить», — сказал он. Просто так. Без всяких условий, без требований платы. Человек, который мог убить четверых голыми руками, предлагал помощь жалкому неудачнику.

Марк встал и подошел к маленькому окошку своей комнаты. В темноте мерцали огни Рима — великого города, полного возможностей для тех, кто умел их использовать. А он, Марк, всю жизнь был неудачником. В Афинах его выгнали из школы философов за неспособность к обучению. В Александрии никто не захотел брать в ученики. Только в Риме ему удалось обмануть доверчивого патриция и получить крышу над головой.

«Но теперь все может измениться, — подумал он с замиранием сердца. — Если этот Виктор действительно умеет то, о чем говорит…»

Алхимик вспомнил, как уверенно северянин рассуждал о принципах алхимии. Без запинок, без заглядывания в книги — так говорят люди, которые не просто читали о предмете, а понимали его изнутри. И еще были эти странные детали… Как Виктор упомянул о «некоторых особенностях работы с ртутью», которые не описаны ни в одном известном Марку трактате. Как мимоходом заметил о «влиянии лунных фаз на скорость реакций» — вещи, о которой Марк никогда не слышал.

«Откуда у него такие знания? — недоумевал алхимик. — В Эдессе есть школы алхимии, но даже тамошние мудрецы не владеют столь глубокими познаниями».

А еще были эти глаза. Голубые, ясные, но в них читалась какая-то древняя усталость. Словно Виктор прожил не одну жизнь, видел то, чего не должен был видеть смертный человек. Марк встречал много людей, но никогда не видел таких глаз.

«Может быть, он один из тех легендарных мастеров, о которых шепчутся алхимики? — фантазировал Марк. — Может быть, он действительно владеет секретами философского камня?»

Эта мысль заставила его задрожать от возбуждения. Если так, если Виктор действительно готов поделиться знаниями… То Марк мог бы стать настоящим алхимиком. Не шарлатаном, не обманщиком, а подлинным мастером великого искусства.

Он представил себе, как создает философский камень, как превращает свинец в золото на глазах у изумленного Корнелия. Как слава о нем разносится по всей империи. Как сам Цезарь призывает его ко двору и осыпает почестями. Как ученые мужи со всего мира приезжают, чтобы учиться у него.

«Стоп, — одернул себя Марк. — Не стоит фантазировать. Сначала нужно понять, кто такой этот Виктор и чего он хочет на самом деле».

Действительно, было странно, что незнакомец так легко согласился помочь. Обычно мастера алхимии ревниво охраняли свои секреты, не доверяли их даже самым близким ученикам. А тут человек, которого он встретил впервые в жизни, предлагает обучение просто так.

«Может быть, у него есть какая-то скрытая цель? — подумал Марк. — Может быть, он хочет использовать меня для чего-то?»

Но даже если так — какая разница? Марк все равно был на грани краха. Если Виктор научит его настоящей алхимии, то любая цена будет справедливой. А если обманет… Ну что ж, хуже уже быть не может.

Алхимик вернулся к столу и взял в руки один из своих «научных» трактатов — жалкую подделку, которую он состряпал для Корнелия. Исписанные страницы, полные бессмыслицы и красивых, но пустых фраз. Завтра этот обман может закончиться. Завтра он либо начнет учиться настоящему искусству, либо… Марк предпочитал не думать об альтернативе.

«Виктор», — прошептал он, произнося это имя как заклинание. Странное имя для грека или римлянина. Скорее варварское. Но что за разница, как зовут человека, который может изменить всю твою жизнь?

Марк погасил лампу и лег на узкую кровать, но сон не шел. Слишком много было эмоций, слишком много надежд и страхов. Он ворочался до самого рассвета, прокручивая в голове события вечера и гадая, что принесет завтрашний день.

Одно он знал точно: жизнь его больше никогда не будет прежней.

**ИНТЕРЛЮДИЯ: ВЗГЛЯД ВСЕОТЦА**

На вершине Хлидскьяльва, высокого престола, что возвышался в Валгалле, сидел Один Всеотец и созерцал девять миров сквозь завесу времени и пространства. Единственный глаз его — тот, что он не отдал за мудрость к источнику Мимира — видел далеко, видел сквозь земли и моря, сквозь прошлое и будущее. И то, что он зрел ныне, наполняло душу его глубокой тревогой.

В далеком Риме, в скромной вилле патриция Корнелия, северянин с золотыми волосами склонился над алхимическими приборами. Виктор Крид — тот самый воин, которого Один проклял за попытку развязать Рагнарёк прежде времени. Проклял невозможностью умереть, надеясь, что вечная жизнь станет для гордеца большим наказанием, чем смерть.

Но годы показали: Всеотец недооценил упорство своего противника.

— Хугин, — тихо позвал Один, и тут же на его плечо опустился черный ворон.

— Слушаю, отец, — прокаркал пернатый разведчик.

— Что видишь ты в Риме? Какими путями идет проклятый мною?

Ворон склонил голову набок, и глаза его заблестели нечеловеческим разумом:

— Он учит греческого алхимика, отец. Передает знания, которые не должны принадлежать смертным. Показывает способы работы с металлами, какие ведомы лишь богам да цвергам.

Один стиснул древко Гунгнира. Он помнил, как получил эти знания — девять дней висел он на Иггдрасиле, пронзенный собственным копьем, без пищи и воды, пока не открылись ему тайны рун и алхимии. Знания, добытые такой ценой, не предназначались для простых смертных.

— А что замышляет он сам? — спросил Всеотец.

— Философский камень, — мрачно ответил Хугин. — Он верит, что сможет создать артефакт, способный даровать смерть бессмертному. Но методы его… отец, я опасаюсь за весь мир.

Один закрыл глаз и позволил своему сознанию проследить вероятные пути будущего. Дар прозрения, купленный ценой ока, показывал ему различные варианты грядущего — и все они были мрачными.

Он видел, как Крид смешивает собственную кровь с металлами и минералами. Видел, как создает странных существ — полумертвых, полуживых. Видел растущий философский камень, который поглощает не только жизненную силу создателя, но и все живое вокруг.

И видел Рим, превращенный в город мертвецов.

— Мунин! — позвал Один второго ворона.

Другая черная птица спланировала к трону, садясь на левое плечо Всеотца.

— Что повелеваешь, отец?

— Ты наблюдал за Кридом дольше Хугина. Скажи мне: неужели он не понимает, к чему ведут его действия?

Мунин задумался, перебирая воспоминания столетий:

— Он понимает, отец. Но это его не останавливает. Желание умереть затмило в нем все остальное. Он готов уничтожить мир, лишь бы обрести покой.

— Как тогда, — прошептал Один. — Как много веков назад, когда он впервые попытался вызвать Рагнарёк.

Всеотец поднялся с престола и начал расхаживать по залу. Стены Валгаллы украшали щиты павших героев, эйнхериев, которые должны были сражаться в последней битве. Но что толку в воинах, если мир погибнет не в славной сече, а от алхимических экспериментов безумца?

Один вспомнил тот день, когда впервые встретил Крида. Молодой воин из северных земель, исполненный гордыни и жажды славы. Он бросил вызов богам, собрал армию берсерков и попытался штурмом взять Асгард. Цель была безумной — вызвать Рагнарёк собственными руками, ускорить конец света, чтобы из пепла старого мира родился новый, где он, Крид, станет верховным владыкой.

Тогда Один сумел остановить его, но цена была велика. Половина Мидгарда лежала в руинах, тысячи воинов полегли в бессмысленной войне. И Всеотец решил, что смерть — слишком легкое наказание для такого преступления. Проклятие бессмертия казалось более справедливым.

«Но я ошибся, — с горечью признавал теперь Один. — Я думал, что вечная жизнь сломает его дух. Вместо этого она лишь дала ему время найти новые способы разрушения».

— Отец, — осторожно подал голос Хугин, — может быть, стоит вмешаться? Послать валькирий, чтобы остановили его?

Один покачал головой:

— Нет. Прямое вмешательство нарушит баланс между мирами. К тому же, он находится под защитой других богов — Хель покровительствует ему, а Аид дал ему могущественный артефакт.

— Тогда что же делать? — спросил Мунин.

Всеотец долго молчал, размышляя. В глубине души он понимал: проблема была не только в Криде. Проблема была в нем самом, в том решении, которое он принял столетия назад. Тогда казалось, что проклятие бессмертия — справедливое наказание. Теперь же стало ясно: он создал чудовище, которое могло уничтожить все живое.

— Есть один способ, — наконец произнес Один. — Но он потребует жертв.

Вороны настороженно переглянулись.

— Какой способ, отец?

— Рагнарёк, — тихо сказал Всеотец. — Настоящий Рагнарёк, предначертанный судьбой. Если я ускорю наступление последней битвы, то смогу призвать Крида на поле боя. А там, в справедливой сече, даже бессмертный может найти достойную смерть.

— Но это означает конец всех миров! — ужаснулся Хугин.

— Конец, за которым последует возрождение, — возразил Один. — Таков закон мироздания. Старое умирает, чтобы дать место новому. Лучше управляемый конец, чем хаотическое разрушение от рук безумца.

Один подошел к окну и взглянул на Биврёст — радужный мост, соединяющий миры. По нему сновали боги и духи, занятые своими делами. Никто из них не подозревал, какие мысли терзают Всеотца.

— Но сначала я попробую другой путь, — решил он. — Пошлю к нему гонца. Попытаюсь образумить, показать, к чему ведут его действия.

— Кого пошлешь? — поинтересовался Мунин.

— Локи, — после недолгого размышления ответил Один. — Он умеет говорить с безумцами. И к тому же приходится родней той, кто покровительствует Криду.

Всеотец знал: шансы на успех невелики. Крид был упрям, как скала, и одержим идеей собственной смерти. Но попытаться стоило. Если же переговоры не принесут плодов…

Один взглянул на стену, где висел его щит — тот самый, с которым он поведет эйнхериев в последний бой. Возможно, этот час настанет раньше, чем предрекали норны.

— Хугин, Мунин, — приказал он воронам, — продолжайте наблюдение. Докладывайте о каждом шаге Крида. И будьте готовы к тому, что нам придется действовать решительно.

Пернатые разведчики кивнули и взмыли в воздух, направляясь к Мидгарду. А Один остался один со своими тяжкими мыслями. В руках у него была судьба всех миров, и он должен был решить: позволить безумцу довести свой план до конца или самому ускорить наступление Рагнарёка.

«Проклятый Крид, — подумал Всеотец. — Даже мертвый, ты продолжаешь угрожать мирозданию».

Но в глубине души Один знал: Крид был не мертв. И в этом была вся беда.

**ИНТЕРЛЮДИЯ: ВОЗВРАЩЕНИЕ ХИТРЕЦА**

В самом сердце Хельхейма, в чертогах Эльвидхнир, где владычествовала дочь Локи, царила непривычная смута. Обычно в царстве мертвых время текло размеренно и безмятежно — здесь не ведали спешки, ведь у покойников была целая вечность впереди. Но сегодня все изменилось.

Хель восседала на своем престоле из человеческих костей, а у подножия его лежало то, что еще недавно было телом Локи Лжеца, Локи Огненного, наихитрейшего из асов. Бог-обманщик был мертв, и кончина его была страшной — Виктор Крид растерзал его у самых корней Иггдрасиля, мирового древа, в междумирье, где не властвовали законы ни одного из девяти миров.

Половина лика Хель — живая, прекрасная — являла печаль. Другая половина, мертвенно-синяя, пребывала безучастной, как и подобало владычице усопших. Но в глубине души богиня испытывала смятение. Локи был ее родителем, и хотя узы меж ними никогда не были простыми, она не могла не ощущать скорби.

— Дщерь моя, — раздался знакомый глас.

Хель обернулась. В залу вступал Один Всеотец, опираясь на Гунгнир. Лик его был мрачнее грозовой тучи, а единственное око пылало тревогой.

— Всеотец, — хладно поклонилась Хель. — Пришел выразить соболезнование в утрате?

Один приблизился и воззрел на останки Локи. Даже здесь, в царстве мертвых, тело бога-хитреца являло ужасные увечья. Крид не просто убил его — он терзал с такой яростью, словно мстил за нечто сугубо личное.

— Я скорблю, — тихо молвил Всеотец. — Локи был моим побратимом, несмотря на все прегрешения. Но пришел я не только затем, чтобы выразить печаль.

— Ведаю, — усмехнулась Хель. — Ты хочешь, дабы я возвратила его к жизни. И знаю, почему — ты зришь, куда направляется проклятый тобою. В Рим. К алхимикам.

Один кивнул:

— Мои пернатые лазутчики сообщают о каждом его шаге. Он уже встречался с Аидом, стяжал артефакт власти над разумом. Ныне движется к римским берегам. Страшусь, что отыщет способ сотворить нечто ужасное.

— Философский камень, — кивнула Хель. — Я тоже предвижу сие. Камень, способный умертвить его самого… но какою ценой?

Богиня смерти неспешно обошла вокруг тела родителя. Возвращение усопших к жизни было возможно, но требовало чрезмерных затрат силы. К тому же существовали правила, нарушать кои было опасно даже для богов.

— Локи — единственный, кто сможет с ним говорить, — продолжил Один. — Единственный, кто постигает природу его безумия. Он сам балансирует на грани хаоса и порядка.

— Воскрешение Локи нарушит равновесие меж жизнью и смертью, — молвила Хель. — Норны не одобрят подобного.

— Норны уже одобрили нечто худшее, — возразил Один. — Они позволили мне наложить проклятие бессмертия. Теперь пусть дозволят исправить последствия.

Хель остановилась и пристально воззрела на Всеотца:

— Последствия? Неужто ты начинаешь сомневаться в премудрости своего решения?

Один стиснул древко копья до побеления костяшек:

— Я полагал, что вечная жизнь образумит его, принудит ценить бытие. Вместо того она превратила его в нечто еще более опасное. У него есть вечность, дабы изучать запретные знания, совершенствовать губительные искусства.

— И ты мнишь, что Локи сможет его остановить? — в гласе Хель прозвучало сомнение. — Мой родитель уже встречался с ним у мирового древа. Исход ты зришь.

— Локи недооценил противника, — сказал Один. — Он попытался действовать привычными способами — ложью и хитростью. Но Крид больше не тот юноша, коего мы знали. Столетия одиночества и проклятия изменили его. Он научился распознавать обман, видеть сквозь любые уловки.

— Тогда как же Локи сможет с ним справиться? — вопросила Хель.

Один помолчал, размышляя:

— Твой отец — мастер перевоплощения. Он может стать кем угодно, принять любой облик. Возможно, вместо попыток обмануть Крида стоит… стать для него тем, кого он не ожидает встретить.

— Объясни яснее.

— Крид ищет смерть, — медленно произнес Всеотец. — Он одержим этой идеей. Что, если Локи предстанет перед ним не как враг, не как обманщик, а как… союзник? Как тот, кто может помочь ему обрести желаемое?

Хель задумалась. В словах Всеотца была логика. Локи действительно был мастером перевоплощения и адаптации. Если прямые методы не срабатывали, можно было попробовать окольные пути. Но воскрешение требовало жертв, и цена могла оказаться неподъемной.

— Что ты готов отдать за возвращение Локи? — спросила богиня.

Один без колебаний ответил:

— Все, что потребуется.

— Даже часть своей мудрости? Даже часть силы, добытой у источника Мимира?

Лик Всеотца дрогнул. Мудрость была его величайшим сокровищем, ради нее он принес в жертву око, девять дней висел на Иггдрасиле. Отдать ее часть означало ослабить себя навеки.

— Даже ее, — хрипло произнес он.

Хель усмехнулась. Всеотец был готов на крайние меры — это свидетельствовало о том, сколь серьезной он почитает угрозу.

— Твоя мудрость мне не нужна, — сказала она. — Но есть иная цена. Воскрешение Локи потребует огромного количества жизненной силы. Я могу взять ее из Валгаллы — часть твоих эйнхериев должна будет умереть окончательно.

Лицо Одина исказилось болью. Эйнхерии были его гордостью, павшими воинами, коих он собирал для последней сечи. Пожертвовать ими означало ослабить свои силы в Рагнарёке.

— Сколько? — хрипло вопросил он.

— Сотню, — безжалостно отвечала Хель. — Сотню лучших воинов Валгаллы должна отдать свою силу, дабы возвратить одного бога.

Один затворил око и долго пребывал в молчании. В голове его шла борьба меж долгом и отчаянием. Сотня эйнхериев или Локи? Подготовка к Рагнарёку или попытка предотвратить досрочную катастрофу?

— Согласен, — наконец произнес Всеотец.

Хель кивнула и начала приготовления к обряду. Она жестом призвала своих слуг — драугров и прочую нежить, служившую ей в темных чертогах. Те принесли странные приспособления: чаши из черепов, кинжалы с рунами, курильницы с благовониями мертвых миров.

— Ритуал займет несколько часов, — предупредила богиня. — И его нельзя будет прервать, что бы ни случилось. Если связь прервется, Локи навечно останется меж жизнью и смертью.

Один кивнул и отступил в сторону, давая дочери Локи место для деяния. Хель склонилась над телом родителя и начала читать заклинания на древнем языке, коим пользовались боги еще до сотворения миров.

Воздух в чертогах сгустился, наполнившись мистической силой. Тени на стенах начали двигаться, принимая причудливые формы. Из курильниц поднялся дым, который не рассеивался, а сгущался в странные узоры над телом Локи.

Хель взяла один из ритуальных кинжалов и провела лезвием по своей длани. Темная кровь — наполовину живая, наполовину мертвая — капнула на чело покойного. И тут же по телу Локи пробежали искры зеленоватого пламени.

— Внемлешь ли мне, родитель? — прошептала богиня. — Твоя дщерь зовет тебя из небытия. Возвращайся, ибо мир стоит на пороге новой катастрофы, и лишь твоя изворотливость может ее предотвратить.

Тело дрогнуло. Едва заметно, но Один, наблюдавший за обрядом, не мог не заметить сего движения. Хель продолжала заклинания, и с каждым словом воздух становился все более плотным, наполненным древней магией.

Внезапно в зале явились новые фигуры — призрачные воины в доспехах, эйнхерии из Валгаллы. Лики их выражали решимость, хотя они ведали, что идут на окончательную смерть. Каждый из них был героем, павшим в бою и заслужившим место в чертогах Всеотца. Ныне они жертвовали вечностью ради одного призрачного шанса спасти миры.

Один за другим они подходили к алтарю и возлагали длани на тело Локи, отдавая свою жизненную силу. С каждым прикосновением труп становился все более живым. Раны, нанесенные Кридом у корней мирового древа, затягивались. Кожа обретала естественный цвет, грудь начинала слабо подниматься и опускаться.

Но цена была ужасающей — эйнхерии один за другим рассыпались в прах, их души уходили в окончательное небытие. Воины, которые должны были сражаться в Рагнарёке, отдавали свое существование ради попытки предотвратить досрочный конец света.

— Берги Железнорукий, — шептала Хель, называя имена гибнущих героев. — Торвальд Волчий Клык. Эйрик Сын Бури. Да не будут забыты имена ваши, когда родитель мой возвратится к жизни.

Каждое имя было молитвой, каждое — жертвой на алтаре отчаяния. Один стискивал Гунгнир столь крепко, что древко трещало под его перстами. Он зрел, как лучшие из его воинов обращаются в ничто, и сердце его разрывалось от муки.

— Довольно, — наконец молвила Хель, когда сотый воин принес себя в жертву.

Она возложила обе длани на грудь Локи и произнесла последнее заклинание — древние слова силы, кои ведали лишь владыки жизни и смерти. Зеленое пламя вспыхнуло ярче солнца, осветив каждый уголок мрачных чертогов, затем погасло, словно свеча на ветру.

В чертогах воцарилось абсолютное безмолвие.

И тогда Локи отверз очи.

Бог-хитрец медленно воссел, осматриваясь по сторонам. Взор его — ясный и живой — остановился на Хель, затем переместился на Одина. В зеленых очах плясали искорки понимания и горькой памяти.

— Какую цену ты заплатил за мое возвращение, побратим? — хрипло вопросил Локи, обращаясь к Всеотцу.

— Сотню эйнхериев, — честно ответил Один. — Сотню лучших воинов Валгаллы.

Локи помолчал, переваривая сию весть. Затем неспешно поднялся с алтаря, проверяя, как повинуется его воскрешенное тело.

— Дорого, — наконец произнес он. — Весьма дорого. Надеюсь, я стою таких жертв.

— Посмотрим, — сухо сказал Всеотец. — Крид движется к Риму, Локи. Мои вороны видели, как он покинул Сицилию и направился к берегам Италии. Он ищет алхимиков, способных помочь ему создать философский камень.

— Философский камень? — Локи нахмурился. — Он все еще одержим идеей собственной кончины?

— Одержим настолько, что готов уничтожить мир ради сей цели, — мрачно ответила Хель. — Я зрю возможные пути грядущего, родитель. Если он создаст камень по своему замыслу, последствия будут катастрофическими.

Лик Локи помрачнел. Он помнил свою последнюю встречу с Кридом — боль, ярость, ощущение собственного бессилия перед нечеловеческой мощью проклятого воина. Тогда он недооценил противника, попытался действовать обычными методами — ложью, хитростью, обманом. Все эти уловки Крид разгадал без труда, словно читал открытую книгу.

— Где именно он сейчас? — спросил бог-хитрец.

— Должен высадиться в Остии в ближайшие дни, — ответил Один. — Затем направится в Рим. Там множество алхимиков, многие из коих финансируются самим Цезарем в поисках эликсира бессмертия.

Локи горько усмехнулся:

— Какая ирония судьбы. Цезарь алчет бессмертия, а Крид — смерти. И оба готовы на все ради своих целей.

— Именно поэтому нужно действовать стремительно, — настаивал Всеотец. — Пока Крид не нашел подходящего алхимика, пока не начал работу над камнем.

— На сей раз мне придется быть более… творческим, — задумчиво произнес Локи. — Прямая ложь и хитрость против него не сработают. Он научился их распознавать. Но что, если попробовать нечто иное?

— Что ты замышляешь? — поинтересовался Один.

Локи улыбнулся — та самая улыбка, которая когда-то заставляла богов и смертных одновременно надеяться и опасаться:

— Он ищет смерть, не так ли? Так пусть найдет того, кто может ее даровать. Но не так, как он ожидает.

— Ты собираешься притвориться кем-то другим? — догадалась Хель.

— Не притвориться, — поправил Локи. — Стать. Стать тем, кого он не ожидает встретить, но кому доверится. Кем-то, кто может предложить ему то, что он ищет, но на своих условиях.

Локи направился к выходу из чертогов. У порога он обернулся к дочери:

— Благодарю, Хель. Сей долг я не забуду. И имена павших эйнхериев тоже.

— Просто останови его, — попросила богиня. — Любой ценой. Но на сей раз будь умнее. Не пытайся превзойти его силой или обычной хитростью — используй то, что у тебя есть уникального.

— Способность становиться кем угодно, — кивнул Локи. — Да, на сей раз я подойду к вопросу куда более изобретательно.

Когда Локи исчез, растворившись в воздухе, Один подошел к дочери своего побратима:

— Думаешь, у него получится?

Хель долго молчала, глядя туда, где только что стоял ее родитель:

— Локи умен и изворотлив. Но Крид… Крид изменился за столетия проклятия. Он стал хладнокровнее, расчетливее, опаснее. Прежние методы против него точно не сработают. Остается надеяться, что отец мой тоже способен меняться.

— Тогда остается уповать, что Локи найдет новый подход, — вздохнул Всеотец. — Что смерть и воскрешение научили его чему-то новому.

Один тоже направился к выходу, но у порога остановился:

— Если Локи не справится… что тогда?

Хель повернулась к нему, и на половине ее мертвого лика промелькнула жестокая усмешка:

— Тогда, боюсь, придется готовиться к досрочному Рагнарёку. Ибо мир, в коем Крид создаст свой философский камень, все равно обречен на гибель.

Всеотец кивнул и удалился, оставив богиню смерти наедине с мрачными предчувствиями и памятью о ста героических душах, отданных за один призрачный шанс на спасение всех миров.