Стальная Хризантема 2. Самый опасный человек Японии

12. Кто скакал по крышам императорского дворца

Уже наутро, когда рассвело, Кимитакэ смог разглядеть, куда угодил.

По первому впечатлению, это было далеко от Наланды, Лхасы, Гакусюина и других бывших и нынешних мест обретения высокой мудрости. На картинках и особенно вживую даже Гакусюин внушал невольное уважение своим порядком и единством замысла.

А это место напоминало какую-то придорожную деревню.

Нет, это была не нищая лесная деревня с северной части острова, которая выживает неведомо как.

Не пасторальная рисоводческая деревенька с зеркальными квадратами рисовых полей, как будто сбежавшая с картинки из учебника для младшей школы.

И даже не просоленная ветрами деревня рыбаков, где причал больше любого из домишек, а жёны большую часть года страдают от одиночества.

Это была деревня неподалёку от столицы — достаточно близко, чтобы были электричество и телеграф, железная дорога и амбициозные мечты о будущем, и в то же время достаточно далеко, чтобы большая усадьба, чья серая крыша виднелась среди зарослей на пригорке, принадлежала местному богатею, а не кому-то из столичных чиновников.

Кто-то из местных по привычке возделывал поля, кому-то хватало огорода, кто-то, судя по писку и копошению в пристройке к основному дому, кроликов разводил. А кто-то просто жил на то, что присылали родственники, которые перебрались в столицу на промыслы.

Среди бестолково раскиданных домиков особенно явно были заметны следы вмешательства военного ведомства: спешно сколоченный сарай в два этажа с перегородками внутри, который должен был служить школой, примкнувшая к нему кишка столовой. Имелось и общежитие. Его архитектура явно вдохновлялась соседним крольчатником. Всё это соединялось чёрными проводами — словно какой-то искусный кукловод протянул свои нити и готов в любой момент дёрнуть и начать свой непостижимый спектакль.

В общежитии окна были заклеены, а свет провели только в коридор между комнатами. Днём предлагалось заниматься с открытым окном.

А ведь сюда приехала учиться столичная молодёжь, среди которых был даже сын барона. И ещё привезли иностранцев, среди этих наверняка попадались ребята даже королевской крови.

Вот в таких условиях собирались учить любви к Японской Империи и укреплять в их сердцах веру в Восточноазиатскую Сферу Совместного Процветания. Конечно, в условиях войны опасно пытаться впечатлять гостей мраморными лестницами и колоннами в десять человеческих ростов. Такая громадина — слишком хорошая цель для стратегических бомбардировщиков. Даже дворец императора не так уж велик — и, если верить слухам, совершенно пуст.

Но всё равно, если это было лучшее, что могла предложить неназванная деревня, то какой же была местная школа и что творится внутри домов здешних жителей?..

Теперь, при свете дня, Кимитакэ смог разглядеть, что вход в ту самую столовую украшает выполненный скорее в советском стиле транспарант: «Существенное, но регулярное питание — это единственное, что необходимо плодовитым писателям. Ш. Бодлер».

Такое вот соединение народной пропаганды и искусства для избранных.

В деревню ещё не завезли достаточно много еды или хотя бы повара. Так что до завтраков Гакусюина, по-военному бедных, но разнообразных, где всего помаленьку, было пока далеко.

С утра их потчевали хиномару-донами — рисовыми шариками с маринованной сливой наверху, той самой, что взрывается во рту целым фейерверком яркого вкуса. Судя по тому, как криво они выглядели, Окава Сюмэй их вылепил самолично. Хиномару означало «солнечный круг», тот самый, что на государственном флаге. Так что завтрак был, может быть, и скудным, но патриотическим.

Одним словом, было вкусно.

Попутно он разглядывал других учеников.

Свободного места было много. Видимо, школа ещё только наполняется.

Из японцев — только уже знакомые лица из Гакусюина. Четверо разговаривают, Юкио сидит напротив и явно начеку. Видимо, потом будут и другие японцы. Например, из гимназии № 5 — Окава Сюмэй наверняка запомнил, каких талантов она готовит.

Девочек не заметно. Неужели не годятся для разведки? Скорее всего, их учат отдельно.

Вот тайцы — смуглые и чопорные, пытаются подражать японцам. При виде этих подражателей так и хочется вести себя по-дурацки. Странно, что такие надменные — без слуг.

Вот китайцы, с севера. Серьёзные, делают вид, что себе на уме. Одеты подемократичней. Они до сих гордятся тем, что японцы пишут их иероглифами — как если бы могли за плохое поведение отобрать их обратно.

А на пороге лакали по-собачьи из бумажных тарелок корейцы в одинаковых серых комбинезонах. Если их и собирались здесь чему-то учить, то этой наукой была определённо покорность. Сгорбленные, они затравленно озирались по сторонам, похожие на оголодавших бездомных собак.

Кимитакэ вспомнил рассказ отца, что политика интеграции проходит так успешно, что почти у всех корейцев нового поколения есть японское имя, а сами они уверены, что «кореец» — это такое ругательство.

Закончив с едой, они вышли наружу, под безмятежную голубизну неба. На свежем воздухе душа словно расправила крылья и начала чистить пёрышки.

Кимитакэ заметил директора и настолько осмелел, что задал ему вопрос:

— Скажите, Окава-сэнсэй, а что современная наука знает о тех, кто приходит во сне?

— Я с таким не сталкивался, — ответил директор. — Меня утешает то, что европейская наука тоже не сильно продвинулась. Доктор Фрейд считает, что во сне сбываются наши потаённые желания, вот почему нам так часто снятся кошмары. Есть ещё смешная теория о том, что все наши сны — это бесконечная случайная перетасовка колоды нашей памяти. Например, лица всех людей, которых ты видишь во сне, — это лица людей, которых ты встретил наяву, но не можешь вспомнить. Такая гипотеза была бы интересна, если бы существовала хоть малейшая идея, как её можно проверить.

— А может ли человек умереть наяву, но продолжать жить во сне?

— Имеешь в виду, с помощью магии?

— С помощью магии или чего-то другого.

Окава Сюмэй посмотрел куда-то в сторону леса. Помолчал и ответил:

— Это тебе у тибетцев надо спросить, когда они прибудут. Я просто не помню, они с китайцами будут жить или отдельно, уже как граждане независимого государства. У них, у тибетцев, для таких вещей есть специальная йога — называется йога сновидений. Я читал, они в этой йоге великие мастера. Вот у них и спросишь. Другие народы слишком редко таким пользуются, чтобы всерьёз разбираться.

* * *

Возле школы их поджидал встревоженный армейский полковник, видимо он был тут за коменданта. Это был человек среднего роста и средней внешности, всегда готовый затеряться в толпе или подлеске.

Он смотрел только на Окаву Сюмэя — остальные, очевидно, не имели значения.

— Господин директор, — произнёс полковник, — нет электричества. Ситуация чрезвычайная. Я не рекомендую начинать занятия.

— Но сейчас день, — недоумевал профессор. — Мы можем просто заниматься с открытыми окнами. Как сказал один… — на этом месте Окава осёкся, — мой покойный друг: «Семьсот миллионов собратьев Китая и Индии не имеют иного пути для своей независимости, кроме нашей помощи и покровительства».

— Дело в том, что телефонная линия тоже нарушена, — всё с той же неумолимой невозмутимостью продолжал полковник. — Даже телеграф молчит.

— Ну так почините связь! Мы-то здесь при чём? У вас людей, что ли, нет?

— Мы склонны полагать, что это диверсия. И что диверсанты по-прежнему где-то на прилегающей территории. По всей видимости, их цель — это вы.

Окава Сюмэй замолк, обдумывая услышанное. Потом сказал:

— Так что вам мешает усилить охрану и отправить ремонтников на место обрыва?

— Дело в том, что мы не можем обнаружить место прорыва.

— Они что, испортили её каким-то особенным образом?

— Способ, пожалуй, весьма особенный.

— И в чём же там дело? Что это за способ?

— К сожалению, — голос полковника оставался прежним, но глаза смотрели теперь вниз, — мы также не понимаем этого способа. Мы не знаем, куда теперь уходят провода.

— Ну так проследите весь путь к станции, где провода уже подключены к общей линии.

— Это не представляется возможным.

— Но почему?

— Потому что путь к станции просто пропал, — теперь уже голос полковника стал печальным. — Мы видим только лес на месте прежней дороги. Мы пытались идти через лес, но станции нигде так и не было.

Окава Сюмэй снова замолк, погрузившись в бездну, где огненными вспышками проносились его мысли. Наконец он моргнул и промолвил:

— Особенно горестно думать, что это азиатский способ обмана. А ведь мы прилагаем все усилия для освобождения народов Азии. Которые прямо сейчас изнывают под игом колониализма, опиума и идей материализма, — с каждым словом голос профессора становился всё слабее. — И всё равно находятся те, кто сотрудничает с европейцами. И дело не в том, что они верят, будто европейцы принесут процветание. Таких дураков уже не осталось. Они знают, что колонизированная страна станет адом. Просто они собираются быть в этом аду с вилами.

Только сейчас Кимитакэ заметил, что профессор всерьёз нездоров. Невидимая аура вдохновения разглаживала его морщины и зажигала в его глазах юный огонь, но стоило пропасть этой ауре, и ты ясно видел: несмотря на всю мощь евразийской идеи, этот долговязый человек в очках с толстой оправой приближается к шестидесяти годам, страшно устал и серьёзно болен. Его руки то и дело начинали дрожать, и он не мог сдержать эту дрожь, а без трости он бы просто не смог ходить. И даже мысли уже давали трещину под напором недугов, и внутри этой трещины чернело безумие.

Прятаться в толпе, стоять в стороне — было больше нельзя.

— Я знаю, кто это устроил, — громко сказал Кимитакэ.

Все головы тут же повернулись к нему.

— Я не буду тебя спрашивать, откуда ты это знаешь, — произнёс полковник и изобразил улыбку. — Просто скажи, кто это и где он находится. Ну и, если знаешь, ещё скажи, как исправить то, что он успел натворить.

— Его зовут Роман Ким, — уверенно сказал Кимитакэ. — Он русский кореец.

— Редкий зверь, — заметил полковник. — Но наши в Приморье постоянно с ними сталкивались… Я прикажу взять корейцев под стражу. Будем чистить нужники, опираясь на собственные силы.

— Корейцев трогать не стоит, — продолжал школьник, — они ничего не знают. Он не настолько глуп, чтобы с ними связываться. Он действует в одиночку.

— Есть идея, как найти этого диверсанта? — Было заметно, что полковник уже успокоился и ситуация ему смутно, но знакома.

— У меня — нет. — У Кимитакэ не было времени на хитрости. — Только знаю, что он внутри, а не снаружи. Потому что тут он сможет навредить больше. А как его поймать — в этом разбирается мой друг, Сатотакэ Юкио.

Юкио посмотрел на приятеля, сверкнув чёрными глазами на всё таком же прекрасном и невозмутимом лице. И потом произнёс, бескровными, тонко очерченными губами:

— Он спрятался где-то на крыше.

Полковник перевёл взгляд на Окаву Сюмэя. Тот очень внимательно слушал весь разговор. И когда стало ясно, что требуется и его экспертиза, заметил:

— Но в тот раз, который попал в летопись, это был не лис, а тануки.

— Лисы-оборотни тоже там прыгают, — уверенно произнёс Юкио. — Только делают это тайком. По ночам… А насчёт этого диверсанта можете быть спокойны. Сейчас я его достану.

И зашагал в сторону общежития. Все прочие провожали его напряжёнными взглядами.

— Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит?

— Похоже, — заметил Окава, — какая-то древняя магия вырвалась всё же наружу.

— Вам знакомо слово «бакэмоно»? — вдруг спросил Кимитакэ.

— Конечно, — гордо ответил полковник. — У нас в Фукуоке тоже так говорят. Это, кажется, «оборотень». Причём любой: лис, тануки или какие там ещё оборотни бывают?

— Я бы сказал ещё точнее — так называют любое существо, способное менять свою форму, — принялся объяснять Кимитакэ. — Небожители, что превращаются в драконов, или старые ведьмы, которые принимают облик юных девиц, — это тоже разновидности бакэмоно. Мы имеем дело с потусторонней сущностью.

— Я, признаться, до сегодняшнего дня был уверен, что они только в сказках бывают.

— Вы, я уверен, и про корейцев думали, что они бывают только в Корее. А они, как видите, и в России встречаются.

— Вот уж и правда, хорошо в Гакусюине вас учат!

— Это не школьное образование, — сказал Кимитакэ. — Просто в языке заключены многие истины.

Тем временем Юкио уже карабкался по деревянной водосточной трубе — легко и быстро, словно лоснящаяся чёрная кошка. Зонтик болтается за спиной. И вот он уже наверху — а зонтик в руке, словно меч.

Юкио огляделся по сторонам — ничего. Перешёл на другую сторону и пропал из виду.

— Давайте я пока посмотрю, что можно сделать с завесой, — успел произнести Кимитакэ. А в следующее мгновение раздался грохот.

Кто-то вскочил на край крыши общежития.

Юкио?

Нет, не он.

Зыбкая фигура напоминала скорее чёрную лису. Она замешкалась на мгновение, успела заметить, что на неё смотрят и школьники, и полковник, а значит в ту сторону скрыться уже нельзя, и в последнее мгновение прыгнула в сторону.

Юкио уже летел на него, по дуге, невозможной для человека, замахиваясь зонтиком, как катаной. С яростным грохотом он обрушился на железные листы крыши и чуть не свалился вниз, отчаянно размахивая руками, чтобы удержать равновесие.

Это была всего лишь небольшая заминка, но чёрная лиса успела ею воспользоваться. Разгон, прыжок — и вот она уже на крыше школы.

Юкио летел за ней, как стрела. Тоже разгон, тоже прыжок, вниз полетел плохо закреплённый металлический лист, но лисица уже успела нырнуть в чердачное окошко. Юкио бросился следом. Казалось, для человека оно узковато, но и сам Юкио был достаточно худенький. С его длинными волосами и таким же чёрным ученическим френчем и неестественной, нечеловеческой гибкостью он и сам казался чем-то вроде лисы.

Школьник проскользнул внутрь, как ласка в нору змеиного гнезда. И какое-то время всё было тихо. Только здание школы над их головами как-то особенно чётко выделялось на фоне неба.

Казалось, всё стало по-прежнему, но никто, конечно, в это не поверил. Всем было ясно: это не больше, чем затишье. Сейчас снова начнётся. Они начали невольно отходить, чтобы не угодить под случайный удар.

И они оказались правы: началось.

Послышался свирепый грохот. Сложно даже представить, что могло так грохотать. Потом в узком, как крепостная бойница, чердачном окошке мигнула белая молния, как будто кто-то фотографировал с магниевой вспышкой. Снова грохот, такой ужасный, что неясно, как здание школы вообще смогло устоять, — и раз оно устояло, что там вообще происходит.

А уже потом, безо всяких вспышек и грохота, фанерная стена лопнула и оттуда вылетел Юкио, растрёпанный и по-прежнему с зонтиком. Повернулся в воздухе и смачно рухнул в траву.

Все бросились к нему. Никто не понимал, что произошло. Но всем было ясно: только Юкио способен что-то сделать.

Для человека, который только что вылетел с высоты третьего этажа, Сатотакэ выглядел вполне неплохо. Разве что лицо было перепачкано чем-то чёрным, рукава школьного френча — чем-то белым, а ещё он немного дымился. Но чёрные глазки смотрели по-прежнему весело.

— Я упустил его, — сообщил Юкио. Потом закрыл глаза и его лицо опять стало невозмутимым.

Полковник растолкал школьников, наклонился над юношей. Потрогал его руку, приложил ухо к груди и констатировал:

— Он уснул. С ним всё будет хорошо.

Дымок, что поднимался от Юкио, постепенно рассеивался. А школа по-прежнему чернела у них за спиной, но теперь казалось, что это просто пустая кожура.

Чёрный лис нашёл способ сбежать. И было ясно: теперь он будет лучше прятаться.