Сбежать из Академии

Глава 38 Истинный облик вселенского зла

Быть маленькой — огромный плюс. Моего появления в архиве не заметил никто: ни враги, ни друзья. Енисей Симарглович, Злорада и Антон, озарённые светом чёрных свечей, лежали на кровавой пентаграмме. Глаза их были закрыты, члены недвижны. Архивариус, а точнее — смесь гиперответственного (как я) Архивариуса и неведомого древнего зла — расползся по стенам и потолку омерзительной жёлто-зелёной кляксой. Он вещал. Что именно — одному Богу известно. Я не разобрала ни слова. Но точно знала, к кому обратиться за переводом.

Бесшумной тенью я прошмыгнула к импровизированному алтарю. Забралась на грудь магистра словоплетения и приблизилась к лицу старика. Сосредоточилась, улавливая малейшее движение воздуха, и просияла: дышит. Живой!

— Енисей Симарглович, — зашептала я, перебравшись ближе к уху. — Енисей Симарглович!

— Что? — простонал он, приходя в себя. — Где? Ливонцы наступают? Лёд уже тронулся?

— Почти, — успокоила я. — Это Нина. Мне нужна ваша помощь! Но лежите смирно, не привлекайте внимания. Поняли?

Магистр кивнул. Какой же умница!

— Слышите слова?

Енисей Симарглович снова кивнул.

— Да. Это шумерский, — тихо шепнул он. — Песнь призыва.

— Призыва… кого?

— Демонов бездны. Мрачных бессмертных. Тех, кто приходит с Тёмных звёзд. Он… взывает к ним.

— Зачем?

— Они погрузят мир людей в пучину безумия… а его сделают всесильным. Он станет одним из них.

— А вы…

— А мы — угощение, — пояснил магистр. — Наши души сожрут, а тела превратят в марионетки.

Да уж… Незавидная перспектива!

— Как его остановить? Как прервать заклинание? Есть способ?

— Есть… — пробормотал Енисей, но веки его сомкнулись, а голос ослаб. — Есть…

— А ну не спать! — крикнула ему прямо в ухо. — Ливонцы наступают!

— А? Что? Уже? А лёд тронулся?

— Тронулся! Нужно прервать ритуал! Срочно! Иначе всем хана!

Енисей Симарглович собрал последние силы и прохрипел:

— Прости, Нина… Слишком поздно. Оно… уже здесь…

Магистр отключился, а я выругалась. Проклятье! Что теперь будет?

Архив погрузился во тьму, озарённую зловещим зеленоватым сиянием, и стало тихо, как в склепе. Я явственно различала стук собственного сердца. Оно долбило в грудь кузнечным молотом: дум-дум-дум. Рядом шевельнулась тень, и я чуть не вскрикнула.

— Не ори! — шикнула тень. — Это я, Боровичок. Лизни мою шляпку слева, и станешь выше Останкинской башни. Раздавишь всех вражин, как тараканов!

Идея показалась замечательной. Но был нюанс.

— Боровичок! А где у тебя лево?

— Понятия не имею. Наверное здесь, но это не точно. — Он склонил ко мне крапчатую голову. — Давай!

Вслепую я потянулась к нему, высунув язык, но помещение сотряс мощный удар. Меня шатнуло, но кого-то я определённо лизнула.

— Ай, сумасшедшая женщина! Это не та сторона! — пискнул грибочек, но было поздно: мой рост начал меняться так стремительно, что голова пошла кругом.

Меня штормило и кидало, выворачивало и крутило, подбрасывало и швыряло и вот…

Я шлёпнулась на пятую точку аккурат перед пентаграммой. Шлёпнулась такой, какой мне и надлежало быть по регламенту — ровно метр шестьдесят пять.

А вот пентаграмма изменилась. Сердцевина её исчезла: каменный пол растворился, и обнаружилась бесконечная винтовая лестница. Ступени уходили вниз далеко-далеко, наверное, к самому дну преисподней. И оттуда, с этого самого дна, раздавались зловещие звуки. Шаги. Тяжёлые, грузные, будто шёл великан, обутый в чугунные тапочки. И каждый шаг сопровождался жутким лязгом, словно гигантское чудовище волочило за собой исполинский резак.

У меня перехватило дыхание.

Боже мой… Что это? Кто это?

Последний вопрос я, кажется, произнесла вслух, потому как мне ответили.

— Ты сссама хотела его вызволить. Разве нет?

«Нет! — чуть не крикнула. — Нет! Никогда и ни за что не стала бы я призывать из тёмных глубин нечто, способное уничтожить человечество!».

Однако пришлось промолчать: выдавать себя раньше времени в планы не входило. Архивариусу лучше не знать, что я — это я, а не его мрачная подруга.

Я сглотнула и подобралась, готовая ко всему. Но из недр пентаграммы появилось вовсе не чудовище.

Это был человек.

Тщедушный и согбенный, он опирался на бадик и подволакивал ногу. Волосы на голове его заметно поредели и торчали седыми клочками вокруг залысины, как чапыжник вокруг озерца.

Ну и ну!

Я так обалдела, что не сдержалась.

— Вы кто? — спросила, хлопнув глазами.

— Я? — мужичок посмотрел на меня с интересом. — Древнее зло, конечно же.

— Но… — я сглотнула, ошарашенная откровенностью. — Зло же дремлет. Ему положено. Нет?

— Уснёшь тут с вами! — проворчал незнакомец. — То одно, то другое. Не даёте спокойно кануть в лету!

Медленно моргнув, я вгляделась в пришельца. Всё в нём было до обидного обычным. Всё, да не всё.

Тень. Я заметила его тень. Такую мог бы отбрасывать гигантский спрут: с десяток призрачных щупалец колыхались на стене за спиной незнакомца.

— И всё-таки… — хрипло выцедила, черпая смелость из неведомых резервов. — Кто. Вы. Такой.

Мужичок усмехнулся. Лицо его было круглым и морщинистым, а щетина седой.

— Я — первый ректор нашей драгоценной Альма-матер, — заявил он. — Всеслав Милошович Гурьев. И кому как не тебе знать это, Махаллат. Ведь мы создавали систему вместе.

Махаллат? Кто это? Я? Я — Махаллат?

Махаллат… Махаллат… Что-то знакомое…

— Махаллат — иудейская архидемоница, — подал голос Енисей Симарглович. — Пробуждает в людях худшие качества и способна подтолкнуть к злодеянию даже праведника.

Сказав это, магистр снова впал в беспамятство. Ну и дела! Похоже, пришло время брать быка за рога.

— Вы ошиблись, — сказала решительно. — Я не Махаллат. Я Нина. Нина из приёмной.

— Секретарша? — Всеслав Милошович Гурьев явно удивился.

Я кивнула.

— И как, стесняюсь спросить, такая ничтожная букашка меня вызвала?

— Произошла чудовищная ошибка. Вам надлежит немедленно вернуться обратно.

— Обратно? — он недобро улыбнулся.

— Обратно, — подтвердила я. — В преисподнюю. Вы ведь оттуда пришли?

Он смерил меня взглядом.

— Место, откуда я пришёл, не имеет названия. Но там говорят: фарш невозможно провернуть назад. Сейчас именно такой случай, букашка-секретарша. Поэтому готовься к смерти. Долгой и мучительной.

Всеслав Милошович Гурьев вскинул бадик, и помещение затряслось. Сверху посыпались штукатурка, пыль, пауки, книги, тубусы, пожелтевшие листы пергамента, скоросшиватели и пищащие жуки-бумагоеды. По полу, потолку и стенам зазмеились трещины, из которых лился призрачный ядовито-зелёный свет.

Сам же первый ректор заметно раздался в плечах и вырос на полторы головы. За его спиной парусом раскрылись нетопыриные крылья. Кожа сделалась красной, будто он сгорел на солнце, а белки́глаз затопила непроглядная чернота. Бадик превратился в трезубец.

— Мама! — пролепетала я, понимая, что жить осталось недолго.