Деревня Большие Выселки. Июнь 1951 года.
Борьку до околицы провожали целой толпой. Шутка ли - парень из их деревни едет в институт учиться, да не просто в институт, а в саму аж Москву-столицу!
Гомонили на все голоса успевшие где-то втихаря хряпнуть самогонки дружки верные - Валька Савостьянов, Мишка Анкудинов, Ванька Полозов. Тихо точила слезу Аксинья, наполненная до краёв материнской тревогой - как же сыночек один там будет в той Москве, в чужих-то людях, кто приглядит за ним, кто присмотрит? Зинка тащила за руку трёхлетнюю Груньку, вовсю стреляя глазками в сторону давней своей симпатии Вальки Савостьянова. Грунька же, не понимая что происходит, таращила на всё происходящее свои огромные голубые как небо глазёнки (ах как много мужчин ещё сойдёт с ума от этих небесных глаз в шестидесятые «гордые-пузатые»!)
И кого не было среди этой разномастной толпы провожающих - так только Шурки Беляевой. Что уж у них там случилось, о чём они вчера говорили, почему Борька после свиданки с Шуркой пришёл злой как чёрт и ни слова не говоря упёхтался спать на сеновал - Василий не спрашивал. Сын взрослый уже, захочет рассказать - расскажет, а не захочет - нечего и спрашивать.
На околице остановились, примолкли. Аксинья, не сдержавшись и взвыв в голос, повисла на шее у сына. «Ну ладно, мать ... ну што ты ... не на фронт чай провожаешь» - стеснялся Борька, неловко оглаживая мать по плечам и косясь на друзей — товарищей.
Василий, выждав некоторое время, прервал церемонию прощания, аккуратно взяв всхлипывающую жену за плечи и мягко отпасовав её Зинке - «возьми мать». Притихшие друзья по очереди обняли Борьку, обхлопали по плечам и спине. Зинка и залезшая к ней на руки Грунька чёмкнули в щёки. После этого Василий, подхватив свалившийся со спины Борьки вещмешок - свой, с фронта ещё принесённый! - тихо и твёрдо сказал: — «Пора ... пошли, Боря».
И они пошли в сторону дороги. Шли молча и не оглядываясь на тех, кто оставался за спиной и смотрел им вслед. Дойдя, так же молча остановились на обочине. Борис достал из кармана пачку «Беломора», закурил. Докурив, растёр окурок о каблук сапога. Протянул руку: — «Всё, батя, пора мне. Давай сидор. Пойду». - «Сейчас пойдёшь. Обещай мне одну вещь, Боря. Обещай что сына Витей назовёшь». В глазах Бориса мелькнуло удивление. «А чего так вдруг, бать?» - «Дружок у меня на фронте был. Витёк звали. Хороший был человек и погиб геройски. Я ему обещал, что внука Витей назову». Борис на секунду задумался, потом тряхнул головой - «Не, бать, не могу. Мы с Валькой Савостьяновым договорились уже, что сыновей друг по другу назовём. Я Валькой, он Борькой» - «Ну это старшего так назови. А младший пусть Витёк будет». Борька засмеялся: — «Бать, ты чего? У меня может и сыновей-то никаких не будет. Да я вообще жениться не собираюсь!» Но, взглянув в глаза Василию, осёкся и тихо сказал: — «Ладно, бать ... пусть Витя будет ... обещаю!»
Василий, накинув на плечо Борису вещмешок, развернул его к дороге и лёгким толчком отправил туда - в большой мир, в ожидающую его взрослую жизнь. И Борис зашагал, зашагал не оглядываясь, размашистым ровным шагом спортсмена - навстречу будущему со всеми его радостями и горестями. И всё время пока он был виден, пока не исчез за поворотом в обступившем песчаную дорогу ельнике - Василий смотрел на него, и гордился, и лишь иногда печалился, что безвестно сгинувший там, в кровавом и страшном 42-м драгоценный внучок Витя не может полюбоваться на то, какой красавец батя его.
КОНЕЦ