Столичный доктор. Том VIII

Глава 15

ЛОНДОНЪ, 27 мая (9 іюня). ВЪ «Daily Mail» появилась сегодня спеціальная статья, подъ заглавіемъ «Набѣгъ Японіи на русскія владѣнія»; въ этой статьѣ разсказывается о тайной экспедиціи, отправляемой Японіей въ Камчатку и Беринговы острова, причемъ говорится, что Россія понесетъ вслѣдствіе этой экспедиціи убытокъ въ 15 милліоновъ рублей, лишившись богатыхъ тюленьихъ промысловъ.

Дикая расправа

26 мая мещ. Марія Васильева Баберкина вмѣстѣ съ двумя малолѣтними дѣтьми проходила по Уланскому переулку, гдѣ её встрѣтила цеховая Вѣра Алексѣева Шамшенкова. Послѣдняя неожиданно набросилась на Баберкину, сорвала съ нея шляпу и, съ крикомъ: «японка, японка», стала изъ-за какихъ-то старыхъ счетовъ таскать её за волосы. Дикую расправу прекратилъ городовой. Полиція обо всёмъ этомъ составила протоколъ.

Вошли мы в ритм довольно быстро. Наверное, за неделю. Да и работали теперь примерно как эвакогоспиталь, то есть база фронта. Наличие рентгеновского аппарата вознесло нас на высший уровень. До госпиталя доходили большей частью сложные ранения, рутина застревала по дороге. Впрочем, этому обстоятельству я был только рад: врачи займутся серьезной работой и опыт будут набирать не в потогонке у стола, производя одну ампутацию за другой, а оперируя трудные случаи.

Сумасшедшие и самострельщики вместе с легкоранеными в госпиталь теперь попадали крайне редко. В разы меньше. Впрочем, команду для помощи по хозяйству Жиган сформировал давно, если надо будет, найдем возможность пополнить ряды желающих послужить отечеству чуть поодаль от переднего края.

Но попадался и самотек, как без этого. Даже лейб-медикам иногда приходится волею случая лечить людей простых и нетитулованных, что про нас говорить?

Сижу спокойно, пишу умное письмо профессору Оппелю. Владимира Александровича я знал давно, он был одним из слушателей Военно-Медицинской академии, отозвавшихся на призыв поехать на периферию бороться с сифилисом и прочей напастью. С тех пор он успел защитить докторскую и заматереть. И стажировку в Базеле пройти смог. А теперь он заинтересовался предложенной мною системой медицинской эвакуации и вступил в переписку по этому поводу.

И тут мысли о спасении жизней десятков тысяч солдат нагло прерывает аккуратный стук в дверь.

— Да! Входите! — крикнул я, откладывая ручку в сторону.

Ага, нашли самого молодого — Бурденко, и послали под танки. Знают, что когда я работаю в кабинете, лучше не беспокоить.

— Евгений Александрович, там полковника привезли, пулевое ранение живота. Просят в приемное.

— Николай Нилович, меня звание волнует мало. Можете в следующий раз не утруждать себя.

Но это так, ворчу просто. Моя очередь сегодня, никуда не денешься.

Даже на первый взгляд понятно — явно не рядовой. Их пачками отправляют, в сопровождение дают в лучшем случае фельдшера. А тут целых два поручика при участии штабс-капитана в группе поддержки. Впрочем, разговаривать я предпочел именно с медиком. От офицеров толку в этой ситуации нет.

— Что случилось?

— Полковник Михайлов был ранен сегодня утром при отражении атаки. На полковом пункте наложена повязка… — он взглянул на ходики, висящие напротив входа, — четыре часа назад.

Блин, надо было просто доставить раненого в медсанбат. Вместо этого наверняка устроили совещание, послали нарочного к старшим товарищам, ждали ценное указание, потом трясли его сюда, чтобы содержимое пробитого кишечника поувереннее заполнило брюшную полость. Зато доставили в элитный госпиталь. Молодцы.

— Показывайте.

Полковник лежал на носилках, лицо бледное, но решительное. Здоровый дядька. Наверняка любит поесть, подумал я, глядя на живот. Заметный такой, месяцев на семь тянет. Хотя сам раненый — не толстяк. Чтобы надуло от перитонита за столь короткое время — вряд ли. Ладно, вот фельдшер снимает грязноватые бинты. Отверстие чуть выше и левее пупка.

— Зовут вас как? — решил я наконец-то познакомиться поближе.

— Михайлов Илларион Кириллович.

— Живот болит?

— Конечно, — пробормотал полковник.

— Сейчас будет еще больнее, — пообещал я. — Но не надолго.

Введение зонда вызвало у пациента чувство радости, а врач получил информацию, что ранение проникающее. Симптомы раздражения брюшины — слабоположительные. Крови не так много, но плотное образование внутри не дает покоя. Полковник, видимо, прочитал мои мысли.

— Живот у меня… растет уже год. Пиво люблю. Думал — пора заканчивать…

— Показатели? — спросил я, не поворачивая головы.

— Сто десять на шестьдесят пять, пульс девяносто, температура тридцать шесть и девять.

Ага, давление держит. Уже легче.

— Готовить к операции. Пригласите доктора Гедройц.

— На перевязках, — ответил Бурденко. — Можно, я ассистировать буду?

— Почему нет?

Дальше всё по классике: пациенту наркоз, срединная лапаротомия, поиски повреждения. К счастью, пулю нашли в сальнике. Вроде и хорошо, но никто не отменял отдаленных последствий ударного воздействия.

— Ну что, Николай Нилович, глянем, что там? — спросил я Бурденко. — Подозрительный живот.

Ассистент только кивнул. Понятное дело, что вопрос риторический — оперирующий хирург все решает.

Ну что же… Этого следовало ожидать. Опухоль. Огромная, округлая, светло-желтая, с гладкой поверхностью, словно обтянутая тонкой плёнкой. На ощупь — мягкая, эластичная. Колышется. Никакой жесткой инфильтрации, никаких узловатых образований.

— Доброкачественная, — пробормотал я вслух. — Смотрите внимательно.

— Доброкачественная? — переспросил Бурденко, сдвинув брови.

— Обратите внимание на края, — я провел пальцем по краю опухоли. — Она четко отграничена, не прорастает в соседние ткани. Видите, как легко её отслоить тупым путем?

Я осторожно поддел её пинцетом. Опухоль отодвинулась, но осталась связана сосудистой ножкой, уходящей куда-то вглубь.

— Нет метастазов, — добавил я. — Лимфатические узлы не увеличены, брюшина чистая. Типичный случай доброкачественного процесса. Вероятнее всего, липома.

— Липома таких размеров? — удивился ассистент.

— В брюшной полости всё возможно. Могла расти годами, а его «пивной живот» был всего лишь её маскировкой. — Я глянул на Бурденко. — Николай Нилович, прошу зажать питающие сосуды. Будем её удалять.

— Прямо сейчас⁈

— Нет, пациент подождет до Москвы. Или куда его там эвакуируют. Прямо сейчас! Запомните Николай Нилович. Нет «наших» и «ненаших» болезней. Отвечаем за все, включая близорукость.

Бурденко заулыбался. Под маской не видно — это у него такие лучики вокруг глаз появляются. Милота. С большой буквы М.

Операция затянулась. Разделить опухоль без повреждения окружающих сосудов оказалось непросто. Вырезать пришлось по миллиметру, отслаивать тупым путем, пересекать ножку. Зато, когда я наконец вытянул её наружу и бросил в лоток, в операционной повисла тишина.

— Взвесим потом, — буркнул я, чувствуя, как от напряжения свело плечи. — Может рекорд получится. Похоже килограмм тут, а то и побольше. Николай, проверяем еще раз всю полость. Никаких признаков прорастания?

— Чисто.

— Прекрасно. Наложить дренаж и зашиваем. Если инфекция не доберется, наш полковник ещё поживёт. И включите его в список на панацеум. Как только придет новая партия — ему первому.

Красный Крест всё чаще вспоминал про нас. Прислали еще персонал: трех врачей, шесть сестер милосердия, четверых фельдшеров. Красота, да и только. Сейчас введем в курс дела, я и выходные смогу организовать. Отдыхать надо людям. Всем, кроме начальства.

Но с пополнением приехал Боткин. Я сразу понял, что это знак нехороший. Слишком уж щедрый подарок он подогнал. Поэтому, когда мы пошли в мой кабинет выпить чаю, я ждал любой пакости. А что, Трепов тоже хорошо ко мне относился, а приказали, и выгнал нас на улицу. Мало ли какие пожелания начальство Боткину высказало, вот он и решил подстелить соломки.

— Присаживайтесь, Евгений Сергеевич, рассказывайте, какая плата будет за все эти подарки, — сказал я, показывая на диванчик у стола с самоваром.

— Версия о моем хорошем расположении не рассматривается? — Боткин улыбнулся, но я сразу понял — это для отвода глаз.

— Разве что как из области фантастики, — вернул я ему усмешку. — Наливайте себе чай, уже должен завариться.

Он не спешил, отрезал ломтик лимона, осторожно выжал в чашку. Не торопится говорить, держит паузу.

— Хочу просить вас помочь провести совещание главных врачей наших полевых госпиталей. У вас и опыт организации таких мероприятий есть, да и что там, вы — самый титулованный доктор на этой войне. К вашим словам прислушаются. Ведь ваши приказы об организации эвакуации показали, что вы владеете вопросом лучше остальных.

— Хватит петь дифирамбы, — я не сдержал улыбки и внутренне расслабился. — Обмен опытом — дело нужное, чтобы люди не варились в собственном соку. Но у меня нет места. Это же примерно полсотни человек — их надо расселить, накормить. Да что там, собрать такое количество гостей можно только под открытым небом. Нет даже завалящего зала. Мы планерки с врачами вот в этой комнатушке проводим, на ногах, потому что стулья поставить некуда.

— Организационные моменты Красный Крест берет на себя. От вас — только выступления и желательно, выпустить по итогам учебную брошюру.

— Как говорит мой завхоз, трындеть — не мешки ворочать, — улыбнулся я. — Брошюру тоже выпустим. Давайте подумаем над темами выступлений. Могу взять на себя основной доклад, модерацию…

— Простите, что⁇ — не догнал Боткин

Опять из меня вылезает из будущего.

— Ведение конференции главных врачей. Мы так в швецарской больнице выражаемся.

— Ясно, продолжайте.

— Врачи наши могут выступить. Допустим, пять докладов. Вот вам и мероприятие на один день. Утром начнем, после обеда закончим. Успеем пообщаться кулуарно.

— Вы даже не спросите, когда?

— Да хоть завтра. Просто сегодня день расписан, у меня две операции запланировано.

— Значит, готовьтесь. Совещание — через десять дней. Красный Крест займется рассылкой приглашений и размещением гостей. Место — зал крытого рынка у Мукденского вокзала. Условия, конечно, не как в Зимнем дворце, но места хватит.

Мнда… На рынке я еще не выступал. Впрочем, война, все ясно.

— Ну вот, — протянул я. — Говорю же, не просто так вы появились. Впрочем, вам удалось меня успокоить. Выступать — не впахивать. Если ещё и обед предусмотрен, вообще будет сказка.

— Обед и фуршет, — уточнил Боткин, подливая себе чаю. — На средства Красного Креста.

— Да вы меня балуете, Евгений Сергеевич, — сказал я, теперь уже откровенно улыбаясь. — Только просьба одна: никаких политических речей. Медицина — это главное. Пусть война идет своим чередом, а мы займемся спасением её жертв.

— На это и рассчитываю, — согласился Боткин. — Тем более, что совещание под эгидой Красного Креста. Ваши идеи ценят не за риторику, а за практическую пользу.

Я кивнул, сделал глоток горячего чая и на мгновение задумался. Вряд ли Боткин ограничится одной просьбой. Но если вторая будет такой же разумной, как первая — это редкая удача в здешних местах.

Совещание главных врачей госпиталей началось с типичного хаоса. Люди собирались, обменивались рукопожатиями, переговаривались, а кто-то пытался найти место поближе к кафедре, чтобы лучше слышать выступающих. Поначалу всё напоминало скорее шумную ярмарку, чем собрание опытных медиков, но постепенно в зале воцарился порядок. Красный Крест постарался: помещение на Мукденском вокзале было просторным, на столах — чай, бутерброды, а в углу — корзина с фруктами.

Я был заявлен первым выступающим, что меня полностью устраивало. «Доложиться» и потом слушать остальных — куда приятнее, чем сидеть в напряжении, ожидая очереди. Мой доклад был посвящен организации эвакуации и принципам сортировки раненых — в духе моего письма профессору Оппелю. Я говорил спокойно, уверенно, подчеркивал важность чёткого распределения потоков пациентов, упоминал необходимость сортировочных постов и полевых госпиталей. Медики слушали, кто-то записывал.

— Однако, — продолжил я, — при всей важности эвакуации ключевым остаётся качество первичной обработки ран. В частности, хочу отдельно упомянуть запрет на ушивание огнестрельных ран при транспортировке. Это необходимо для предотвращения газовой гангрены…

И тут кто-то выкрикнул из зала:

— Преступление это! — голос был резкий, молодой. — Оставлять солдат с открытыми ранами — прямой путь к смерти от инфекции!

Шум поднялся мгновенно. Кто-то поддержал крикнувшего, другие возмущённо зашикали. Я поднял руку, призывая к тишине.

— Коллеги, прошу спокойствия, — уверенно ответил я. — Не надо путать первичную хирургическую обработку раны с ушиванием. Последнее закрывает рану и создаёт идеальные условия для анаэробной инфекции, а именно — газовой гангрены. Это не теория, а практика, основанная на статистике. Примерно половина всех случаев газовой инфекции, приводящей к гибели пациентов, связана именно с преждевременным ушиванием. Поэтому мы должны обрабатывать раны антисептиками, оставлять их открытыми для дренирования и проводить повторные перевязки. Только так можно спасти жизни.

Гул затих. Я видел лица коллег — кто-то соглашался, кто-то продолжал недовольно хмуриться, но большинство, судя по всему, понимали эту позицию.

После моего выступления слово взяли другие. Говорили о ранении суставов, о применении панацеума — новинки, только-только начавшей своё триумфальное шествие по госпиталям. Прозвучал даже доклад по использованию рентгеновского аппарата в полевых условиях — поделились опытом применения присланного из Питера оборудования.

К трибуне вышел и Бурденко. Пора человеку набирать опыт публичных выступлений, в будущем ой как пригодится. Он рассказал о случае интубации в полевых условиях. Это я ему подкинул тему. Он долго расспрашивал меня, как оказалось, не зря. Даже трудности с манжетой на первых порах осветил. И о необходимости поиска миорелаксантов тоже поведал. Слушали его, будто речь шла о полете на Луну, хотя демонстрировался и ларингоскоп, и трубки.

Но самое интересное началось уже в кулуарах. Некоторых главврачей я знал лично — приходилось пересекаться раньше в штабе. Кругом жужжали разговоры, обсуждали услышанное, спорили, кое-кто переходил на повышенные тона. И вдруг я услышал знакомое слово.

— … панацеум… Что за панацеум такой? Нам даже не говорили, что его должны поставлять.

— Как это? — я тут же подошел к группе врачей. — Панацеум вам не поступал?

— Нет, — нахмурился худощавый доктор с небольшими усами. — Слышали, что есть какой-то препарат, но никто его не видел.

Я выругался про себя.

— Мы тоже не получали, — подал голос другой, лысый как биллиардный шар, но с шикарными бакенбардами. — Все разговоры идут, а нам — ничего. Говорят, что в больших госпиталях он есть. У вас ведь есть, профессор?

Медленно кивнул, чувствуя, как внутри нарастает глухое раздражение.

— Поступал. Но партия небольшая. Обещали ещё, но…

Значит, где-то на пути сюда панацеум исчезает. Возможно, расхищают. Причем в таких количествах, что препарат доходит только до крупных госпиталей, вроде моего. Кто-то быстро понял, что это — золотая жила. Вот и устроили себе сладкую жизнь. А теперь я им кое-что устрою!

И лучше всего отдать это профессионалам. Есть жандармерия, есть пограничная стража под началом генерала Чичагова. Вот им и карты в руки, они знают, где копать и что искать.

— Евгений Александрович? — прозвучал голос за спиной. Я обернулся и увидел знакомое лицо. Доктор Горбунов, из первого набора московской скорой. Ну вот, мир тесен, лишний раз в этом убедился.

— Михаил Александрович! — я пожал его руку. — Очень рад вас видеть! Какими судьбами?

— В медсанбате тружусь, недалеко отсюда, — усмехнулся он новому термину, который с моей подачи начал быстро распространяться. — Вот решили прислать меня сюда за опытом и свежими знаниями. А вы, как всегда, в центре событий.

— Давно я не видел лица, на которое можно положиться. Как у вас там дела?

— По-всякому. Да что рассказывать, вы и сами в такой же ситуации работаете. Приезжайте, Евгений Александрович. Показал бы вам, как мы обосновались. Может, что полезное подскажете.

Горбунов грустно на меня смотрел. Понятно. Приехать мне надо не просто так. А с медицинскими инструментами и лекарствами. Помочь коллеге.

— Да куда я денусь? — я улыбнулся. — Для ветерана «Русского медика»… Но, коль скоро вы здесь, приглашаю к нам.