Страж Ордена 2

Глава 1

Ночь прошла без сна. Ровный, мягкий электрический свет заливал мастерскую, где над столом, скрипя пером, страница за страницей заполнялись убористым почерком. Работа над «Бестиарием» захватила меня целиком. Это была не просто отчетность, а попытка упорядочить хаос, загнать кошмары этого мира в строгие рамки классификации. На бумаге оживали схемы «клетей», расчеты шансов прорыва при появлении «воронок», химические формулы противоядий. Бумагу мне принес Семен, сбегав за ней к Вяземскому, да и у Верхотурова нашлось несколько листов.

Последняя точка была поставлена аккурат, когда первые петухи возвестили рассвет. Тщательно промокнув чернила, я еще раз окинул взглядом плоды трудов своих. Все хорошо, только вот трактат сей выполнен, увы, в единственном экземпляре. На резервное копирование у меня, не хватит ни бумаги, ни времени. А отправлять такой труд по местной почте — все равно, что бросать бутылку с запиской в океан. Может, дойдет, а может и нет… А главное — наверняка у Шувалова после прочтения возникнут вопросы! Если он неправильно что-то поймет, это может оказаться фатальным для него, да и для меня — кого обвинять в предоставлении неправильных сведений? Как жаль, что он уже уехал! Личный контакт в таких делах стоил дороже любых бумаг. Но граф уже, несомненно, был на полпути в Пермь.

С этой мыслью я вышел во двор и кликнул Семёна.

— Сбегай за Игнатом. Скажи, дело срочное. Надо отвезти пакет в Кунгур, в канцелярию.

Семён побежал на двор Кузьмича. Пяти минут не прошло, как во двор, почесывая затылок, вошел Игнат.

— Звали, Михаил Иванович?

— Да. Надо бы тебе смотаться в Кунгур, отвезти пакет графу Шувалову.

Услышав это, Игнат сделал круглые глаза.

— Ежели надо только пакет господину графу доставить, так зря спешите.

— То есть?

— А так, — он махнул рукой в сторону деревни. — Не изволили они еще уехать. У старосты ночевали. А сейчас, гляди-ка, к вам пожаловали.

И действительно, по деревенской улице, поднимая утреннюю пыль, бок о бок ехали два всадника — Шувалов на сером рысаке и Верхотуров на вороном жеребце. Илья издали махнул мне рукой, и оба они направились прямо ко мне.

На душе отлегло. Судьба снова сделала мне подарок.

— Чертовски рад вас видеть, граф! — искренне воскликнул я. — Будьте добры, уделите мне несколько минут. Наедине. Работа, о которой мы говорили, закончена. И мне есть что к ней добавить!

Шувалов сделал понимающее лицо.

— Илья Васильевич, — повернулся он к Верхотурову, — прошу, прогуляйтесь пока.

Верхотуров, сгорая от любопытства, но не смея ослушаться, с неохотой отъехал в сторону.

Я пригласил графа в мою мастерскую, где протянул ему свой ночной труд.

Шувалов принял толстую пачку бумаги с серьезностью человека, принимающего ключ от арсенала. Его пальцы неспешно листали страницы, испещренные чертежами и сделанными убористым почерком записями. На лице графа поминутно отражались то удивление, то глубокая, аналитическая сосредоточенность.

— Впечатляюще, Михаил, — наконец произнес он, закрывая «Бестиарий». — Подробно. Даже, я бы сказал, слишком подробно! Вам известна их, хм, «анатомия»…

Его пронзительный взгляд остановился на мне.

— Неужели вы встречали и препарировали всех этих созданий? Даже облакообразную «Перину»? Даже чудовищного «Голиафа»? Как же вы их всех одолели?

Ну что же… Этот вопрос был неизбежен. Но рассказывать ему правду я не собирался.

— Мне не хотелось бы вникать в подробности, граф. Пока нет. Но поверьте — все это не плод досужего разума. Вы сами их встретите, и не раз. Однако, должен вас предостеречь: некоторые твари могут отличаться от моего описания.

— Что вы имеете в виду? — удивился Шувалов.

— Видите ли, граф, эти существа умеют приспосабливаться к обстоятельствам. Это называется «эволюционировать». Наш мир не совсем благоприятен для них, и им приходится меняться. Тот же «полоз», описанный здесь, примитивная тварь-засадник. Через некоторое время его потомки превратятся в многоголовых «гидр», способных в одиночку истребить гарнизон. Описаны они такими, какими будут, и такими, какими могут быть уже сейчас, если из-за Грани прорвется более зрелая особь. Другими словами, моя работа — не только каталог, но и прогноз.

Граф бросил на меня острый, многозначительный взгляд, однако никак мое высказывание не прокомментировал.

— Представлю ваш труд на рассмотрение Комитета, — сказал он, убирая тетрадь в дорожный саквояж. — И буду ходатайствовать о вашем официальном включении в его состав. Империи нужны такие умы!

Это был не просто комплимент, а предложение, от которого зависело все. Но слишком хорошо было известно, что такое «официальное включение» для человека без титула. Стать ручным «ученым мужиком» при генералах, диковинкой для заседаний.

— Благодарю за доверие, ваше сиятельство, — осторожно подбирая слова, произнес я. — Служить Империи своими скромными познаниями — честь для меня. Но позвольте задать вопрос сугубо практического толка. Мой дар, как вы верно заметили, не в том, чтобы видеть духов, а в том, чтобы понимать систему. Анализировать, структурировать, строить. А также — уничтожать. Чтобы принести максимальную пользу, мне нужно получить в вашем учреждении соответствующий статус. Как вы полагаете, какую должность в вашем Комитете мог бы занять человек с такими… специфическими компетенциями, как у меня?

Шувалов понимающе улыбнулся. Он уловил намек.

— Понимаю вас, Михаил. Вы не хотите быть безымянной шестеренкой в нашей машине.

Он на мгновение задумался.

— Председателем нашего Комитета является его императорское высочество, Великий князь Николай Павлович. Человек военный, резкий, но ценящий деловую хватку больше, чем витиеватые доклады. Ваша кандидатура будет представлена ему лично. Я прочу вас на пост главы полевого исследовательского отдела. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Конечно, вы не дворянин, но со столь высоким назначением это быстро будет исправлено. Однако помните — я не всесилен. Решать будет Великий князь самолично.

Он протянул мне руку.

— Полагаю, мне нужно срочно доставить это в Петербург. А вы пока — готовьте чертежи ваших башен. Империя ждет.

С этими словами Шувалов покинул меня, зато на двор явился Верхотуров.

— Смотрю, вы одарили графа изрядной кипой бумаг! Давайте же и я покажу вам одну!

С этими словами он протянул мне лист гербовой бумаги, оказавшейся купчей на «Ведьмин лес».

— Как видите, Михаил, я исполняю обещания. Теперь, полагаю, ваша очередь исполнить свое. Помниться, вы обещали меня кое-чему научить. Я тоже хочу метать молнии и поджигать порох в подсумках солдат!

Услышав такое, я не мог скрыть улыбки.

— Это у вас не получится. Наши силы разные. Но я могу научить вас использовать ваши умения. И не спешите, Илья Васильевич. Прежде чем начинать бегать, нужно научиться ходить, а то не ровен час, шею себе сломите. Ваш дар сейчас — дикий, необузданный жеребец. Попытаетесь оседлать его с наскока — он вас убьет.

Он нетерпеливо махнул рукой.

— Я готов к риску. К тому же уже кое-что могу, — не без гордости заявил он.

— А я не готов хоронить вас, — категорично ответил я. — Так что начнем с малого. С теории! Пройдемте со мной!

И мы направились в мастерскую.

— Прежде чем командовать армией, — объяснял я ему на пути, — хороший офицер изучает каждого своего солдата. Мы займемся тем же: вы научитесь не приказывать металлу, а чувствовать его. Слышать. Понимать. Уверен, сейчас у вас уходит чересчур много сил на простейшие, даже игрушечные, манипуляции с металлом.

Он последовал за мной. В мастерской я, не говоря ни слова, принялся за работу. Взял две небольших пластины обмедненной коры дерева, оставшихся от каких-то прошлых экспериментов. Закрепил их на деревянной доске на расстоянии ладони друг от друга. Затем извлек из глиняного горшка небольшой, тускло светящийся гриб-аккумулятор и с помощью проволоки соединил его с пластинами. Поучилась уродливая, но вполне функциональная конструкция.

— Извольте, — я указал на свое творение. — Ваш первый тренажер.

Верхотуров с недоумением посмотрел на примитивный прибор.

— Что это? Пыточное устройство?

— Почти, — хмыкнул я. — Это, скажем так, букварь. Положите ладони на пластины.

Поручик недоверчиво посмотрел на приспособление, но подчинился. Прохладный металл коры коснулся его кожи. Я замкнул цепь. Между пластинами, под его ладонями, с тихим гудением побежал слабый электрический ток.

— Что вы чувствуете?

— Ничего, — после паузы ответил он. — Легкое тепло. И… покалывание.

— Это чувствует ваша кожа. Ваши нервы. Это рефлексы плоти. А теперь забудьте о них. Забудьте о себе. Представьте, что ваши руки — продолжение этих пластин. Вы — часть цепи. Сейчас по этой цепи течет река — река чистой энергии. Услышьте ее. Почувствуйте ее течение не кожей, а… нутром.

Он закрыл глаза. Я видел, как напряглось его лицо, как под кожей на висках забилась жилка. Он пытался. Яростно, отчаянно, как привык всего добиваться в жизни — силой воли.

— Пустота, — произнес он сквозь зубы. — Я не…

— Прекратите пытаться! — оборвал я его. — То, о чем я вам говорю — самая естественная вещь на свете. Не нужно никаких усилий, чтобы ее ощутить. Ведь вы же не пытаетесь дышать, вы просто дышите. Вы не пытаетесь отдать приказ, вы его отдаете. Так и здесь. Не ломитесь в закрытую дверь. Станьте ключом, который ее открывает. Перестаньте быть человеком, который трогает металлическую пластину. Станьте сами этой пластиной, по которой течет ток.

Он замолчал. Его дыхание стало глубже, ровнее, ушло напряжение. Наконец-то он перестал бороться со своими ощущениями и начал вслушиваться в них.

Минута, другая. Я уж было подумал, что ничего не выйдет, но Верхотуров вдруг резко, судорожно вздохнул.

— Есть… — прошептал он, не открывая глаз. Его голос дрожал от потрясения. — Боже… я…

— Опишите ваши чувства! — тихо приказал я.

— Это похоже на покалывание… — прошептал он. — И гул. Живой. Будто я слышу, как жужжит пчелиный рой. И я вижу… не глазами, а будто б самой душою… структуру! Металл… он не сплошной. Он — как ткань, как тончайшая паутина. И по этой паутине бегут, переливаются мириады искорок… Я чувствую их путь. Это… это новый орган чувств!

Верхотуров был бледен, на лбу выступила испарина, но лицо его светилось от восторга. Он распахнул глаза, осматриваясь вокруг так, будто бы видел все это впервые. В каком-то смысле так оно и было: лишь теперь Илья мог осознавать, что скрывается за привычным фасадом привычного ему мира.

— Поздравляю, Илья Васильевич, — усмехнулся я, размыкая цепь. — То, что вы сейчас ощутили, это азбука. Основа основ.

Он отнял руки от пластин, глядя на них, как на чудо.

— Ну надо же… — прошептал он. — Только теперь мне открывается истинная природа вещей!

— Вот! Это оно. И это лишь начало! Теперь держите это ощущение, сроднитесь с ним. Это будет вашим домашним заданием.

Обернувшись, я взял с верстака медный пятак, и протянул его Илье Васильевичу.

— Возьмите. Носите его с собой. И в свободную минуту пытайтесь вновь услышать этот самый гул. Привыкайте к нему. Пусть он станет таким же естественным, как биение вашего собственного сердца!

Он взял монету, повертел ее в ладони.

— Долго мне надо будет выполнять «домашнее задание»?

— Полагаю, не менее недели.

— И вы в эту неделю не покажете мне ничего нового?

— Именно так!

— В таком случае вынужден вас покинуть. Мне нужно возвращаться в Пермь, — сказал он, поднимаясь. — Надобно доложить губернатору результаты поездки, да еще объяснить, почему церковники вернулись ни с чем. Это нужно сделать лично. Но я обязательно вернусь. И, надеюсь, следующий урок будет более содержателен!

— О, за это не беспокойтесь — у вас впереди очень, ОЧЕНЬ много разных открытий. За время вашего отсутствия я подготовлю для вас кое-что: письменное методическое пособие по основам магии металла. Чтобы, когда вернетесь, мы не тратили время на азбуку.

Он благодарно сжал мою руку.

— А пока, Илья Васильевич, — на прощание, у самых ворот, я решил дать ему еще один совет, — несколько слов для разговора с его превосходительством. Не пугайте его всякими монстрами. Говорите о «нестабильных природных ресурсах», требующих государственного контроля. Губернаторы обожают слово «контроль».

Верхотуров усмехнулся, оценив цинизм моей фразы.

— Понимаю. Представить чудовищную катастрофу просто как новую статью казенных расходов!

— Именно. Тем более, насчет расходов — это истинная правда.

Он вскочил в седло и пустил коня в галоп. Я же вернулся в мастерскую. На душе было странное, тяжелое чувство. Ответственность. В этот момент создавался первый в этом мире союзный маг-стихийник. В фундамент будущего Ордена закладывался первый камень. И этот камень должен был быть безупречно огранен.

Когда последние отголоски цокота копыт стихли, деревня снова погрузилась в свою сонную дрему. Важные господа уехали, представление закончилось. Для меня же начиналась самая тяжелая часть работы — рутина. Вяземский, Верхотуров, Шувалов — все они занимались большим, важным, бумажным делом. Мне же предстояло делать то, чего не мог никто из них — готовить плацдарм.

Весь остаток дня был посвящен чертежам в запертой мастерской. Хорошо хоть перед отъездом Степан Андреевич оставил целую кипу бумаг. Изначально, как я понял, это церковники привезли для документирования допросов с изрядным запасом. Да и сам Вяземский прихватил, тут уж не знаю для чего. Но меня их запасы здорово выручили.

На широких листах плотной бумаги выводились схемы будущих башен. Углы наклона, сечение балок, схема рунических контуров — все должно было быть безупречно.

Поскольку предыдущая ночь выдалась бессонной, я решил лечь пораньше. Деревня утонула в густой, бархатной темноте. Даже неугомонные деревенские псы, обычно брехавшие на каждую тень, и те смолкли, словно сама ночь приказала им молчать. Из-за стены донесся могучий, умиротворенный храп Семёна — солдат спит, служба идет. Ульяна же, закончив свои дела, еще засветло ушла в отчий дом.

Пробуждение пришло не от звука, а от ощущения. От тончайшей вибрации, прошедшей по дому. Резкий, короткий всплеск чистого, животного ужаса где-то совсем рядом. Магическим мироощущением я ощутил, что сработали «Стражи».

Босые ноги бесшумно коснулись холодного пола. Чертыхаясь, я выглянул в окно. Луна едва пробивалась сквозь облака. Двор был пуст. Но воздух у самых ворот, казалось, все еще подрагивал. В этот момент дверь тихо скрипнула. На пороге появился сонный Семен:

— Что за шум?..

— Спи, Семён. Это Стражи. Кто-то опять к нам залезть пытался.

— Вот же дурачье, — Семён сплюнул в сердцах. — Никак не отвадишь от чужого добра. А «стражи» — то дело знают! Уж даже я, вроде бы: знаю, что это пугало ваше, хозяйское, и вреда не причинит, а все одно — сердце в пятки уходит, как оно у ворот шевельнется!

Я вернулся в кровать, но заснуть больше не смог. И кого опять ко мне несет? Уж вроде бы все тут знают: ко мне соваться не следует. А вот ведь — все равно лезут! И какой черт мог ко мне затесаться? Снова парни? Вряд ли… Чую, дело тут посерьезнее: или ерофеевские снова шалят, или, что еще хуже, это люди Голицына. Вот последнее — совсем было бы скверно. Аристократ, унизившийся до того, чтобы подослать ночных убийц, готов на все…

И еще одна мысль не давала покоя: убегающий в панике человек мог свернуть не в деревню, а в лес. И в темноте наткнуться на «Клеть», или подцепить «червя». А утром по деревне поползет новый слух — что колдун не просто пугает, а и убивает.

Нет, завтра с утра придется идти по следам. Проверить, что там и как. И вообще, все эти ночные визиты становятся утомительными. Кажется, мне уже пора принять решительные меры!

Кабак «Разгуляй» на окраине Кунгура был местом, где заканчивались мечты, и начиналась горькая правда. Здесь, в густом чаду дешевого табака и сивухи, за липким от пролитого пива столом, сидел Василий Захарович Ерофеев. Находился он здесь по самой прямой своей надобности. Он пил. Пил методично, угрюмо, не пьянея, а лишь погружаясь все глубже в вязкую, черную трясину воспоминаний о своем унижении.

Он подчистую проиграл. Все попытки сокрушить этого выскочку, Молниева, разбились в прах. Закон отступил, церковь запуталась, солдаты разбежались. А он, купец второй гильдии, единственный в губернии освоивший установку молниеприемных шпилей, был публично унижен сперва колдуном, а затем и князем.

Воспоминание о холодных, липких струйках чернил, стекающих по бороде, заставила его добела сжать кулаки. И если этот хрен Молниев сидит себе в своей деревеньке и особенно не высовывается, то князь — князь это другое дело. Голицын — этот изверг в шелках… он не отстанет. Найдет и заставит снова унижаться. А потом раздавит, как клопа. Бежать некуда. От воли князя в этой стране не скроешься.

Он уже почти дошел до отчаяния, когда до слуха донесся обрывок разговора. За соседним столом сидели двое приказчиков с вяземских заводов.

— … говорю тебе, Федотыч, Степан Андреич наш совсем умом тронулся! — говорил один. — Всю медь, что на казенный заказ шла, велел на сторону отписать!

— Куда это — на сторону?

— А черт его знает! Для колдуна, что в Поддубках сидит. Будто бы он там башни какие-то строить собрался, невиданные! И меди на них надобно… прорва!

Ерофеев замер с кружкой в руке. Медь. Башни… Прорва! А ведь у него есть маленький медеплавильный заводик в дальней деревушке, откуда медь идет для его собственных нужд. Дедовское наследство.

Если этому колдуну и его покровителям нужна медь… если ее нужно так много… они скупят ее всю, по любой цене. Им будет все равно, у кого покупать. Он не мог победить их силой, не мог возместить своих потерь, но зато он сможет теперь озолотиться! А большие деньги — это тоже сила. Сила, способная защитить даже от воли князя.

Эта мысль, циничная и простая, как медный пятак, подействовала лучше любого вина. Почувствовав, как уверенность возвращается е нему, купец, бросив на стол несколько монет, уже не шатаясь, твердой поступью вышел из кабака. Мрак в его душе не рассеялся, но теперь в нем ожила надежда.

Вернувшись в контору, он тут же вызвал приказчика.

— Кондрат, ты мой завод в Медянке помнишь? Ну так вот, слушай приказ, — сухо сказал Ерофеев. — Поезжай немедленно в Медянку. Производство на нем требуется развернуть во всю ширь. Людей нанять, руды закупить, хоть втридорога. И сразу же начинайте плавку. Мне нужно много меди. Всю, какую сможете выплавить.

Кондрат Данилыч, старейший из управляющих Ерофеева, несказанно удивленный таким внезапным распоряжением, уже собрался уходить, когда тяжелая дубовая дверь с грохотом распахнулась. На пороге, элегантный и смертоносный, как занесенный для удара стилет, стоял князь Голицын.

— А вы как раз о делах беседуете, Василий Захарович? — глумливо промурлыкал он. — Кажется, я немного не вовремя. Или… как раз вовремя?