Страж Ордена 2

Глава 5

Минуло полгода. Шесть месяцев, за которые мир вокруг меня изменился до неузнаваемости. Осень сгорела в багряных кострах, и на землю легла зима — настоящая, уральская, с безжалостными морозами и вьюгами, воющими по ночам, как голодные волки. Под непрерывный визг пил, звон молотов и скрип промерзших полозьев наша тихая, сонная деревенька превратилась в шумный, бурлящий рабочий поселок. Избы почернели от дыма сотен печурок, сугробы вдоль улиц были истоптаны сотнями ног, а в морозном воздухе постоянно висел бодрый, металлический стук — признак большой стройки.

Кутаясь в тяжелый овчинный тулуп, я стоял на вершине пронизываемой ледяным ветром дозорной вышки. Внизу, на фоне ослепительно-белого снега, чернели четыре гигантских, уродливых и в то же время прекрасных скелета башен-стабилизаторов. Их медные покрытые инеем каркасы, издали похожие на ребра доисторических чудовищ, тускло поблескивали в слабом зимнем солнце. Десятки людей в тулупах и валенках — мужиков, нанятых Вяземским, и бывших работников Ерофеева, пришедших ко мне в поисках заработка — копошились у подножия башен, как муравьи в растревоженном муравейнике. Их дыхание белыми облачками пара поднималось в стылый воздух. Вчера привезли медный лист, и рабочие начали обшивать каркасы. Это — финальная стадия устройства защитных башен. Скоро работа будет закончена. Наконец-то!

За эти полгода я почти не спал. Дни проходили в управлении стройкой, в бесконечных разъездах между делянками, где трещали под топорами промерзшие сосны, и кузницами, где день и ночь гудели горны. А ночи… ночи я часто проводил в лесу. Аномальная зона зимой стала еще страшнее. Из воронок то и дело вываливались новые твари, привлеченные теплом и кипучей деятельностью людей. Еще дважды мне пришлось сразиться с големами, но теперь они были не из валежника и веток, а из промерзшей до каменной прочности земли и корней. Я встречал их с радостью, как охотник, посылающий псов на медведя, и каждая победа, каждая поглощенная капля чужой, дикой силы делала меня еще могущественнее. Мой внутренний резервуар, когда-то жалкая, тлеющая искорка, теперь разросся, превратившись в ровно гудящее, яростное пламя, согревающее меня изнутри лучше любого тулупа.

Но главным моим достижением был… Верхотуров!

Адъютант генерал-губернатора прошел большой путь. В нем не осталось и следа от того растерянного, напуганного аристократа, которого я вытаскивал из летнего леса. За эти шесть месяцев он преобразился. Его природный дар, помноженный на железную волю и мое наставничество, закалился в морозах и трудах, как лучшая дамасская сталь. Он часто посещал стройку, от имени губернатора надзирая за работами, и мы пользовались случаем, чтобы еще и еще раз провести тренировку.

Наши тренировки были жесткими. Раз в неделю мы уходили в зимний, спящий лес, ловили в «резонансный накопитель» какую-нибудь тварь посильнее. Затем, в жарко натопленной избе, я подключал Илью к этому артефакту. Это был мучительный ритуал. Я пропускал через него дозированный поток чужой энергии, насильственно расширяя его внутренний «источник», как кузнец раздувает мехами огонь в горне. Он кричал, его тело билось в конвульсиях, но он терпел. Каждая такая «прокачка» делала его сильнее.

Он уже мог не просто двигать предметы. Он научился летать, поднимая себя в воздух на небольшой металлической пластине под ногами. Неуклюже, невысоко, но это был полет над сугробами, от которого у случайных свидетелей-крестьян волосы вставали дыбом. Мы стали не просто союзниками. Мы стали мастером и учеником. Почти друзьями, спаянными общим делом и общей, смертельно опасной тайной.

Спустившись, я подошел к нему. Илья Васильевич как раз наблюдал за тем, как рабочие крепили первые листы меди на каркасы.

— Попробуй еще раз, — сказал я, и мои слова на морозе как будто превращались в облачко пара.

Обернувшись, он кивнул и закрыл глаза. На расчищенном от снега пятаке внизу лежала огромная, покрытая изморозью медная балка, которую не могли поднять и пятеро рабочих. Именно она и была предметом последних упражнений. Илья вытянул руку. Балка дрогнула. Медленно, с натужным, стонущим скрипом, от которого, казалось, трещал сам морозный воздух, она начала подниматься. Иней посыпался с нее, сверкая на солнце. Дюйм, другой, фут… Она зависла в воздухе, вибрируя и гудя, удерживаемая одной лишь его волей.

— Выше, — скомандовал я.

Пот выступил у него на лбу, мгновенно замерзая крошечными кристалликами. Балка поднялась еще на ярд.

— А теперь… — я показал ему кусок льда, — держи ее, и одновременно раскроши в пыль вот это.

— Как? — прохрипел Верхотуров.

— Металла рядом мало что ли? — усмехнулся я. — Да той же балкой!

И с этими словами подбросил сосульку в воздух.

Он стиснул зубы. Ледышка в воздухе описала дугу и целой шлепнулась на землю, а медная балка, дернувшись в первое мгновение полета сосульки, с оглушительным грохотом, подняв тучу снежной пыли, рухнула вниз.

— Проклятье! — выругался Илья, открывая глаза. Его дыхание вырывалось изо рта рваными клубами.

— Уже лучше, — констатировал я. — Ты можешь удерживать большой вес или манипулировать малым. Но разделять внимание пока не научился. Твой источник еще слишком мал.

— Наверно я никогда не достигну твоих высот! — с горечью произнес Илья.

— Не забывай, мы с тобой маги разного класса. Рано или поздно в управлении металлами ты станешь намного искуснее меня! Ладно, на сегодня хватит, — сказал я, глядя, как внизу рабочие, ежась от холода, начинают расходиться по своим баракам. — Стройка почти завершена. Скоро можно будет запускать башни.

— И тогда — в Петербург? — спросил он, вытирая иней со лба.

— И тогда — в Петербург, — подтвердил я, глядя на заходящее зимнее солнце.

Стройка была завершена в последних числах февраля, когда зима, измотав все свои силы в яростных буранах, начала неохотно отступать. В один из ясных, морозных дней, когда воздух был прозрачен до звона, я, стоя на центральной вышке, отдал последний приказ. Четыре гигантские, полностью обшитые медью башни, стали разом разбирать. Предстояло перенести их на будущее «место службы», и уже там собрать все воедино. Летняя подготовка не прошла даром, и все прошло без накладок и жертв. В итоге, когда все было готово, четыре похожие на языческие идолы башни разом загудели. Низкий, вибрирующий гул прокатился по лесу, заставив снег срываться с сосновых лап. Прорехи были взяты под контроль. Мой первый большой проект в этом мире был завершен.

Теперь нужно было передавать дела. Оставлять такой сложный объект без присмотра было нельзя.

За полгода я отобрал из сотен нанятых Вяземским и прибившихся ко мне ерофеевских работников пятерых самых толковых, смелых и преданных. Первыми, разумеется, были Семён и Игнат. Они стали моими бригадирами, правой и левой рукой. Остальные трое — бывшие заводские мастеровые, люди с руками и головой, которых я постепенно, шаг за шагом, посвящал в тайны этого леса.

Они стали моей «Лесной стражей». Я научил их распознавать следы тварей, показал безопасные тропы, выдал им защитные рубахи и «зачарованные» болты. Они были глазами и ушами этого места. Но им не хватало главного — искры. Они могли обслуживать башни и собирать ресурсы, но не могли активировать артефакты.

Судьба, однако, и здесь подкинула мне подарок.

Это случилось месяцем ранее. Молодой рабочий по имени Антон, самый смелый и любопытный из всех, вопреки моим строжайшим приказам, сунулся в лес — поглазеть на то место, куда будут ставить башни. Его атаковал «полоз», выскочивший из ближайшей ивы. Но вместо того, чтобы умереть, Антон, дико закричав, инстинктивно выбросил вперед руку. С его пальцев сорвался короткий, неуклюжий, но самый настоящий разряд молнии, который испепелил тварь.

Когда я подбежал, он лежал на снегу без сознания. Осмотрев его, я понял — в нем пробудился дар! Причем дар весьма полезный — Антон оказался классическим «молниевиком». Не такой универсальный, как я, не способный копировать чужие геномы. Но его собственный дар был чистым и сильным. Он мог генерировать разряды. Он мог активировать руны. Он был тем ключом, которого мне не хватало.

И вот теперь я стоял перед ними — будущими работниками и сторожами этого леса. Они смотрели на меня с уважением и ожиданием.

— Стройка закончена, — сказал я. — Я уезжаю. Но работа здесь только начинается. Вы остаетесь.

Я передал Игнату толстую тетрадь с инструкциями по обслуживанию башен. Семёну — карту безопасных зон для сбора материалов. А затем подошел к Антону.

— Ты, Антон, — сказал я, — теперь не просто рабочий. Ты — мастер.

И вручил ему небольшой, гладкий камень, испещренный рунами. Мой личный «ключ активации», настроенный на его энергетическую сигнатуру.

— С этого дня ты отвечаешь за всю магию здесь. Я оставляю вам трафареты. Вы сможете сами делать заготовки для зажигалок, светильников, защитных рубах. Но только ты сможешь вдыхать в них жизнь. Я научил тебя основам. Ты можешь создавать кнут, можешь дать искру. Этого достаточно. Учись, тренируйся. Развивай свой дар.

Он с благоговением принял артефакт. На его лице была смесь страха и гордости. Из простого мужика он за один день превратился в хранителя тайны, в единственного колдуна на всю округу.

— Вы — стражи этого места, — сказал я, обводя их всех взглядом. — Ваша задача — следить за башнями, собирать то, что дает этот лес, и выполнять заказы, которые будут приходить из города. Вы — мои люди. И я вернусь.

Они молча кивнули, впечатленные оказанным доверием. Ведь я оставлял за спиной не просто стройку, а первую действующую ячейку моего будущего Ордена: вполне автономную, обеспеченную и возглавляемую человеком с Даром.

Теперь можно было отправляться в столицу.

Мы отъезжали, когда первые лучи солнца окрасили заснеженные верхушки сосен в холодное, розоватое золото. У ворот меня ждали Семён и Ульяна.

Семёну я оставлял свою крепость. Он, как старший над «Лесной стражей», теперь отвечал за все — за исправность башен, за безопасность рабочих, за мой дом. Он стоял, вытянувшись в струнку, и в его взгляде была тяжесть принятой на себя ответственности. Он больше не был просто слугой — теперь это управляющий, наместник крайне важного объекта. Верхотуров, как владелец леса, взялся оплачивать его содержание.

Ульяна же стояла с небольшим дорожным сундучком в руках: она ехала со мной.

Когда я принимал ее на службу, она сказала, что хочет «вырваться в люди». Я ничего ей не обещал. Но молчаливо принял на себя это обязательство. Оставить ее здесь, в деревне, где она навсегда осталась бы «служанкой колдуна», было бы предательством. Она сделала свою ставку, и она выиграла.

— Готова? — спросил я, кивнув на ее сундучок.

— Готова, Михаил Иванович, — ответила она, и хотя голос ее дрожал от волнения, в темных глазах горела стальная решимость.

Путь в Петербург был долгим, как сама русская зима. Граф Шувалов, как человек дела, выделил мне «для обеспечения безопасности и соответствующего статуса» карету и пару жандармов в качестве эскорта. Это было смешно — меня, способного испепелить роту, охраняли два усатых истукана. Но я понимал — это были не охранники. Это были конвоиры и наблюдатели. Я был уже не свободным магом, а ценным государственным активом. Ульяна, закутанная в тулуп, сидела напротив, глядя в замерзшее окно на проносящийся мимо мир.

Мы летели по бесконечному зимнику. Мир за окном превратился в монотонную, черно-белую гравюру: заснеженные поля, темные силуэты деревень, редкие постоялые дворы, окутанные дымом. Скрип полозьев, фырканье лошадей, редкие окрики ямщика — эти звуки стали саундтреком нашего путешествия.

По ночам, останавливаясь в промерзших, пахнущих кислыми щами и дегтем комнатах для проезжающих, я не спал. Я лежал под тяжелым тулупом и смотрел в низкий, почерневший от копоти потолок. Мысли, которым не было места в суете стройки, теперь нахлынули с неумолимой силой. Было время подвести итоги.

Год назад я был никем. Оборванцем в чужом теле, с жалкой искрой силы.

Теперь я ехал в столицу. В кармане у меня была подорожная на имя «горного инженера Молниева». Со мной ехала моя первая служанка, моя маленькая свита. Меня ждала встреча с Великим князем. Я был уже не просто выжившим нищебродом, не-ет! Теперь мой статус был много серьезнее.

Но чем ближе карета несла меня к центру Империи, тем острее я чувствовал масштаб грядущей войны. Здесь я сражался с «червями» и «полозами». В столице меня ждали интриги, политика, борьба за умы и ресурсы. Моим противником будет уже не слепая тварь, а хитрый, умный, облеченный властью человек, за спиной которого стоят силы, куда более могущественные. Отец Иоанн…

Иногда, когда за окном выла пурга, завывая в печной трубе голосами мертвецов, мне становилось почти страшно. Я был один. Один против целого мира, который еще даже не подозревал, на краю какой пропасти стоит.

Путь до Петербурга занял остаток зимы и половину весны. Зима умирала долго и неохотно. Она цеплялась за землю последними злыми заморозками, огрызалась колючими метелями, но весна неумолимо брала свое. К тому времени, как мы подъезжали к окрестностям Петербурга, тракт превратился в грязное, хлюпающее месиво. Снег, ставший серым и ноздреватым, таял, превращая дорогу в предательскую ловушку.

Худшими были «зажоры» — коварные, скрытые под слоем подтаявшего снега озера талой воды.

В один из таких зажоров мы и влетели на полном ходу.

Раздался треск, карета резко клюнула носом, и ледяная, грязная вода хлынула внутрь, мгновенно промочив до нитки и меня, и Ульяну, и сидевшего на облучке ямщика. Лошади испуганно заржали, увязнув по брюхо в ледяной каше. Пока мы с жандармами вытаскивали упирающихся коней и ставили карету обратно на твердую землю, пронизывающий, сырой ветер сделал свое дело.

Ямщик, пожилой, кряжистый мужик, стучал зубами так, что, казалось, они вот-вот выкрошатся. Ульяна, закутавшись в мокрый тулуп, дрожала всем телом, ее лицо стало мертвенно-бледным.

— Еще час такой езды — и сляжете оба с горячкой, — проворчал я, глядя на их синие губы. Воспаление легких в этом веке означало почти верную смерть.

— Д-до станции бы, барин… там обсохнем… — просипел ямщик.

— До станции можно и не доехать, — отрезал я.

Порывшись в своем дорожном саквояже, я извлек две конструкции — плоские пластины из «металлической» коры, соединенные проволокой. Это были те же «целебные пластины», но с немного измененной рунической вязью. Я вложил в каждую по крошечному, едва тлеющему кусочку гриба-аккумулятора и, приложив палец, дал короткую искру.

— Вот, — я протянул по одной Ульяне и ямщику. — Засуньте под одежду, на грудь. И не бойтесь, не обожжете.

Они с недоверием взяли странные, едва теплые на ощупь предметы. Ямщик, поколебавшись, сунул «грелку» за пазуху. Ульяна последовала его примеру.

Через минуту стук зубов у ямщика прекратился. Еще через пару минут бледность на щеках Ульяны сменилась робким румянцем. Ровное, мягкое тепло растекалось по их замерзшим телам, разгоняя холод.

— Ч-чудо, барин… истинный крест… — пробормотал ямщик, глядя на меня с суеверным ужасом и восторгом.

Ульяна молчала, но в ее взгляде, который она бросила на меня, было столько благодарности, что она стоила тысячи слов.

— Не чудо, а физика, — буркнул я. — Поехали. Кто бы мог подумать, что столичная жизнь начнется с водных процедур!

Мы тронулись дальше, оставив позади ледяную ловушку. Впереди, в серой дымке, уже виднелись шпили и купола имперской столицы.

Пока на Урале, в треске морозов и скрипе снега, возводились медные башни, за тысячи верст оттуда, на заснеженных просторах Вологодчины, разгорался другой огонь. Невидимый, холодный, но от того не менее яростный.

Отец Иоанн шел по земле, и за ним следовала молва, опережавшая самые быстрые тройки. Он больше не был смиренным сельским батюшкой. Он стал пророком. Вестником нового, деятельного Света, что пришел в мир, уставший от молчания старых богов.

Он не искал паству в богатых городских соборах. Нет, земные богатства ему не нужны. Он шел по занесенным снегом деревням, по убогим погостам, по темным, промерзшим избам, где царили нужда, хворь и безнадега. И приносил с собой чудо.

Вот он входит в избу пономаря в маленьком городке Тотьма. Внутри — запах ладана и смерти. На лавке, укрытый тулупом, лежит его единственный сын, семнадцатилетний юноша, сгорающий от чахотки. Он кашляет кровью, и местный лекарь лишь разводит руками.

— Вера твоя, брат, в досках и красках, — тихо говорит Иоанн старому, убитому горем пономарю. — А нужно верить в Свет живой, что исцеляет.

Он подходит к юноше. Кладет свою холодную, тонкую ладонь ему на лоб. Он не молится. Он просто смотрит куда-то вверх, в потолок, и губы его едва заметно шевелятся. Из его ладони начинает исходить ровное, молочно-белое, мертвенное сияние. Оно не греет, оно холодит, как лунный свет на снегу.

Юноша перестает кашлять. Лихорадочный румянец на его щеках сменяется мертвенной бледностью, а затем — здоровым цветом. Он глубоко, чисто вздыхает. А в глазах отца Иоанна на мгновение вспыхивает холодный, нечеловеческий восторг.

— Свет коснулся его, — произносит он. — И даровал ему не только исцеление, но и частицу своей силы.

Он убирает руку, и юноша, еще слабый, садится на лавке. Он смотрит на свои руки, и в глазах его плещется изумление. Он чувствует, как внутри него родилось что-то новое.

В Вологде, в доме захудалого мещанина, он находит целую семью, пораженную «трясучкой». Он исцеляет их всех, одного за другим, и каждому говорит: «Свет избрал тебя. Неси его дальше».

К нему приводят молодого, разорившегося дворянина, который от отчаяния ищет спасения в вине. Престарелая мать юноши падает в ноги, молит о помощи.

— Лишь ты один, батюшка, в силах вразумить его! — стонет она.

— Я — ничто, а Истинный Свет — все! — строго отвечает Иоанн, а затем глядя в его пустые, отчаявшиеся глаза молодого алкоголика, говорит ему:

— Ты ищешь силы в вине, а истинная сила — в тебе самом. Она спит. Свет разбудит ее.

Он снова возлагает руки. И дворянин, вскрикнув, чувствует, как в его жилах вместо крови будто начинает течь жидкий лед. Его спящий, ничтожный ген одаренного, который мог бы никогда не проснуться, насильственно, грубо взламывается чужой волей. Он обретает дар. И вечного, невидимого хозяина.

Самое страшное происходит в маленькой деревеньке под Кирилловым. Туда к нему приносят крепостного мальчика, немого от рождения. Умные, полные боли глаза на худом, изможденном личике.

— О, дитя мое, — шепчет Иоанн, и в его голосе впервые звучат нотки подлинного, почти материнского сострадания. — Сколько же в тебе света… и сколько тьмы вокруг.

Он касается мальчика. Сияние, исходящее от его руки, на этот раз ослепительно. Мальчик падает на колени, и из его горла вырывается не крик, а первый в его жизни, чистый, как колокольчик, звук. Он обретает не только голос. Он обретает дар такой чистоты и мощи, какой не было ни у кого из тех, кого Иоанн «пробуждал» прежде.

Иоанн смотрит на него, и в его глазах — экстаз фанатика, получившего подтверждение своей миссии. Он не знает, что служит тьме. Он искренне, всем сердцем верит, что ему являются ангелы, что сам господь творит чудеса через его недостойные руки, сам господь говорит истину через его грешное тело. Он верит, что несет в этот промерзший, страдающий мир божественный свет.

И в этом была его самая страшная сила. Он был не обманщиком. Он был искренним. И за его спиной, в невидимом мире, его холодные, безмолвные хозяева были очень, очень довольны своим новым пророком. Армия Света росла.