Страж Ордена 2

Глава 2

Утро встретило меня пением петухов и… загадкой ночного визита. Ночная тревога не давала покоя: надо было срочно разобраться в произошедшем. Едва рассвело, как я уже был на ногах, играя за воротами своего дома в следопыта. Долго искать не пришлось — прямо у ворот я увидел примятую траву и сломанную ветку на кусте бузины — четкие следы панического бегства.

Отпечатки добротных кожаных сапог явно принадлежали кому-то из города. Человек, судя по всему, бежал сломя голову, не разбирая дороги, ломая подлесок, и углубился в лес метров на пятьсот. А затем… затем рисунок следов изменился. Панический бег сменился тяжелым, но уже осмысленным шагом. Незнакомец, очевидно, пришел в себя, понял, что погони нет, и начал выбираться из чащи, но уже «крюком», в стороне от моего дома.

Я шел по его следу, но смотрел не только под ноги, сканируя лес. Мое присутствие действовало на местную фауну, как запах овчарки на мышей. Мелкие «черви», которые снова стали заполнять пространство после моей чистки, расползались от моего приближения, как круги по воде. Лес вокруг меня мгновенно становился почти стерильным.

Я миновал знакомую иву, где раньше в засаде дремал «полоз», прошел мимо черной лужайки, некогда занятой «клетью». А следом наткнулся на точно такую же, но уже с новой тварью. Прорехи продолжали «поставлять» нам обитателей своего мира, и пока не будут созданы башни вокруг них, процесс будет неконтролируемым. Он и после продолжится, но уже под чутким руководством человека. Пока шел, пришла мысль, что надо отправить Семена за сбором измененной травы, а Ульяне поручить спрясть из нее нательные рубахи, как для моего слуги. Защита рабочим, которые будут устанавливать башни, определенно понадобится.

Ночной гость чудом — или по какому-то дьявольскому везению — разминулся со всеми крупными ловушками. «Повезло же тебе, сукин сын», подумал я, направляясь дальше по следу. И тут мое внимание привлекло движение. У корней старой сосны сидел заяц. Обычный, серый, длинноухий, и… какой-то бесстрашный. Он не убегал: просто сидел и смотрел на меня, и глаза его светились ровным, мягким, фосфорическим светом, будто внутри черепа горели два крохотных фонарика.

«Лучик», с холодным, академическим интересом отметил я. Память подбросила обрывки лекций по ксенобиологии: редкий симбиот, почти вымерший в мое время. Он селился в мозгу носителя, питаясь излишками его биоэлектричества, а взамен даровал тому примитивное энергозрение — способность видеть потоки силы, ауры, других тварей. Вот и заяц очевидно пытается понять, что такое он видит, потому и не бежит. Для развитого мага такой симбиот — бесполезный костыль. Но для «слепого» от рождения одаренного — бесценный дар. Правда за него, как и за все хорошее, приходилось платить. Если носитель не имел собственного источника, «Лучик» медленно, год за годом, высасывал из него жизненные соки.

Осторожно, стараясь не шуметь, я шагнул к зайцу. Увы, но тот очнулся, глаза его испуганно моргнули, свечение погасло, и ушастый, увидев перед собой привычную угрозу вместо непонятного сверкающего «нечто», сорвался с места. Двинувшись дальше, я наткнулся на еще одного представителя местной фауны. Белка на ветке с неестественной, «кукольной» резкостью грызла орех. Ее движения были дергаными, механическими. «Клещевик». Мелкий, но от того не менее мерзкий кукловод. Походя уничтожил его, чтобы тот не сменил «тело» на более опасное.

Наконец, я дошел до места, где следы ночного гостя поворачивали к тракту. Осмотр земли не дал ничего. Никаких признаков борьбы, никаких энергетических остатков. Он ушел. Ушел на своих двоих, целый и невредимый, не считая, вероятно, смертельного испуга. Максимум — мог «червя» подцепить, но даже если так — то не крупного, да и в этой зоне тот не смог бы быстро выпить его жизнь.

Я повернул обратно к дому. «Пугачи» сработали, но этого было мало. Они лишь отпугивали. Что, если в следующий раз придут не трусливые воришки, а люди, которым приказано не бояться? Люди Голицына. Нужно было что-то более… убедительное. Что-то, что не просто пугает, а останавливает. Жестко и окончательно. Мысли о новой системе защиты роились в голове, но были отодвинуты на второй план более масштабной тревогой. На кону стояла судьба уезда. И эта судьба сейчас зависела от стопки исписанных мной бумаг.

В раздумьях я вернулся в дом. Ульяна молча поставила передо мной дымящуюся миску. Запах свежесваренной каши на мгновение вытеснил из головы тревожные мысли. Я ел быстро, почти машинально.

Так, и что же у нас вырисовывается? Похоже, дело — дрянь. «Пугачи» сработали, да, но… Но это была защита от дураков, лишь на первое время. Ночной гость может оказаться профессионалом. Отойдет от испуга и придумает что-то более опасное для меня. Или придет другой человек, которого можно будет назвать профессионалом. Если кому и по плечу нанять такого — это князь Голицын. Напугать их будет сложнее. Значит, нужна была не сигнализация, а настоящая, мощная защита. Этакая стена с зубами! Нечто, что не просто отпугнет, а нейтрализует угрозу. Конечно, я такого не хотел, опасаясь случайных жертв, но… но слишком уж многое стояло сейчас на кону. Однако первым делом надо было завершить чертежи башен. Отложить их отправку означало проиграть время, а время было самым ценным ресурсом.

В раздумьях я прошел в мастерскую. Сев за стол, я еще раз проверил расчеты. Линии, цифры, рунические формулы. Все было точно. За этими схемами как будто вставало будущее: заводы Вяземского, отливающие медные балки; десятки мастеровых, сбивающих каркасы; и четыре гигантских шпиля, вонзающихся в небо над проклятым лесом, укрощающих хаос и превращающих смертельную угрозу в неиссякаемый источник энергии.

Аккуратно свернув чертежи в тугой свиток, я перевязал его бечевкой и запечатал воском, приложив вместо печати свой палец.

— Семён! — крикнул я. — Сбегай за Игнатом. Пусть немедленно готовит телегу. Поедет в Кунгур.

Пока Семён бегал, я подготовил короткое, деловое сопроводительное письмо для Вяземского. Когда Игнат явился во двор, я протянул ему свиток, несколько ассигнаций и строгим тоном произнес:

— Слушай внимательно. Это — важнее твоей жизни. Отвезешь в Кунгур, в дом господина Вяземского. Отдашь лично ему в руки. Скажешь, что это срочно и касается «медного дела». И будешь ждать ответа, даже если ждать придется до второго пришествия. Не медли ни секунды. Понял?

— Понял, Михаил Иванович, — серьезно кивнул он, пряча свиток за пазуху. Буквально через четверть часа я увидел, как он выехал в Кунгур.

Когда топот копыт затих вдали, я почувствовал облегчение. Башни — стратегическая задача — запущены в работу. Теперь можно было со спокойной душой заняться забором.

Семёна я отправил в лес за травами, а Ульяна получила выходной — я отправил ее домой, чтобы не путалась под ногами и не задавала лишних вопросов. Сегодня мастерская принадлежала только мне.

Перво-наперво я накидал примерную схему. «Пугачи» были хороши для острастки, но мне нужна была система активной, жесткой нейтрализации. Что-то, что не убивает, но гарантированно выводит из строя любого, кто перелезет через забор со злым умыслом. Идея была изящной в своей простоте. Я решил создать то, что в моем мире назвали бы нелетальным электрошоковым периметром. Мысленно я тут же окрестил его «Жало».

Материалы, к счастью, были под рукой — не зря я то и дело гонял Семена в лес! Сперва я подготовил «боеприпасы». Взяв несколько плоских деревянных плашек, я два часа вырезал на них рунические «матрицы». Каждая такая матрица была способна в момент активации мгновенно сформировать из окружающей энергии плотный, острый сгусток в виде иглы.

Затем — «система доставки». Эти матрицы я аккуратно встроил в нескольких ключевых точках частокола — у ворот, по углам, в самых темных и уязвимых местах. После этого я, как паук, сплел новую сеть. Тонкая медная проволока соединила все матрицы в единую цепь, связав их не только между собой, но и с артефактами-«стражами». Теперь «пугачи» были не просто сигнализацией, но и системой наведения.

Штука эта была одноразовой — после срабатывания руны на матрицах выгорали. Но эффект должен был быть ошеломительным.

К вечеру, когда солнце уже окрасило небо в багровые тона, работа была закончена. Оставался последний, самый важный этап — тестирование.

Я встал посреди двора, закрыл глаза и сосредоточился. Собрав свободную энергию, я создал перед собой призрачный, едва видимый фантом, сгусток, которому я придал ауру человека, полного злобы и воровских намерений. Мысленным приказом я направил его к воротам.

В тот самый миг, когда фантом пересек невидимую границу, двор ожил.

«Каспер», мой привратный страж, бесшумно вытек из досок забора, превращаясь в клубящийся сгусток тьмы. Но он не успел даже издать свой беззвучный ментальный вопль. Его появление стало триггером.

С сухим, резким треском, похожим на щелчок пастушьего кнута, сработала система «Жало». Из скрытого в заборе гнезда вырвался не один, а целый рой светящихся, пронзительно-синих игл из чистой энергии. Они прошили воздух и, как осы, вонзились в фантом, поразив тот током.Призрачная фигура дернулась в беззвучной, уродливой конвульсии, замерцала, как догорающая свеча, и рассыпалась мириадами гаснущих искр. Если бы вместо фантома был человек, то прошивший его разряд парализовал бы противника, пригвоздив того к месту. Ни напасть, ни сбежать уже не получится.

Тишина.

Я стоял посреди двора, тяжело дыша. На губах играла мрачная, удовлетворенная усмешка.

Тест прошел успешно. Теперь мой дом был не просто под охраной. Теперь он был защищен. Пусть лезут. Их ждет очень неприятный сюрприз.

Когда князь ворвался в кабинет, Ерофеев невольно вскочил, опрокинув счеты. От визита Голицына он не ждал ничего хорошего. Кондрат Данилыч испуганно переводил взгляд с хозяина на князя.

— Вон, — бросил Голицын, даже не удостоив того взглядом.

Приказчик в ужасе уставился на купца, будто вопрошая взглядом: «Что делать то мне, Захарыч?»

— Я сказал, вон, — повторил князь, и в его голосе прозвучал такой пронзительный холод, что Кондрат Данилыч, мелко перекрестившись, пулей вылетел из кабинета, плотно притворив за собой дверь.

Голицын медленно, с грацией хищника, прошелся по кабинету. Осмотрел полки с гроссбухами, провел пальцем в белой перчатке по резной спинке кресла. Ерофеев следил за ним, и его только что обретенная надежда усыхала, как лужа на солнцепеке.

Наконец, князь остановился перед столом.

— Чем могу служить вашему сиятельству? — выдавил из себя Ерофеев, пытаясь, чтобы голос его звучал ровно.

Голицын усмехнулся.

— «Служить»? Какое прекрасное, какое… холопское слово, Василий Захарович. Мне нравится. Но вы, кажется, немного перепутали последовательность. Сначала вы мне изрядно нагадили, а теперь спрашиваете, чем служить.

Он оперся кончиками пальцев о стол и подался вперед.

— Или ты, душа моя, не догадываешься, о чем речь? Позволь, я освежу твою короткую купеческую память. Ты, рыдая и стеная, пожаловался мне на некоего колдуна. Я, проникшись сочувствием к бедам российского купечества, оказал тебе высочайшее покровительство. Впрягся за тебя, холуя. Поставил на кон свое имя. А что же ты, мерзавец, сделал?

Он выпрямился, и его голос из глумливого вдруг стал ледяным.

— Ты отозвал свою жалобу, выставив меня, князя Голицына, перед всей губернской администрацией, перед адъютантом самого губернатора, полным, законченным идиотом. Клоуном, который впрягся за трусливого лавочника, поджавшего хвост. А я, Василий Захарович, очень, очень не люблю выглядеть на эдакий манер перед уважаемыми людьми!

Ерофеев похолодел. Почему-то он понял, что в этот раз он легко не отделается.

— Ваше сиятельство… я… я испугался! Он же… он же нечисть! Он меня бы со свету сжил!

— О, не сомневайся, — прошипел Голицын. — Со свету тебя теперь сживут в любом случае. Вопрос лишь в том, кто именно, и насколько мучительно это будет. Видишь ли, за такие вещи принято платить. За оскорбление чести. Знаешь что такое честь? Нет? Так вот, если б она у тебя была, лежал бы ты уже в могиле. Но, поскольку ты, к твоему счастью, не дворянин и вызвать тебя к барьеру я не могу, придется заплатить иначе. По-вашему. По-купечески.

Он обошел стол и встал за спиной Ерофеева, положив руки в перчатках ему на плечи. Купец почувствовал, как его прошиб холодный пот.

— Вы ведь деловой человек, Василий Захарович. Вы понимаете, что такое «откупные». Так вот. Считайте, что вы откупаетесь. От огласки. От позора. И, возможно, даже от случайного падения с лестницы.

Голицын вернулся к столу, взял чистый лист бумаги и положил перед купцом.

— Я думаю, все ваше имущество — заводы, мастерские, этот славный дом — будет вполне справедливой ценой за восстановление моего душевного равновесия. Пишите. Я продиктую.

— Нет! — вырвалось у купца. — Нет, никогда! Деды, прадеды наживали! Да нешто я…

Пока он говорил, его руки сами подняли чернильницу в попытке опрокинуть ее, не дать этому чудовищу повторить тот позор и страх, что в прошлый раз.

— А ну-ка стой! — спохватился Голицын, и рука Василия Захаровича сама, будто чужая, поставила чернильницу на место. Купец второй гильдии и еще вчера — гроза Кунгурского уезда, сидел за своим столом, и с его седеющей бороды на персидский ковер мерно капал пот, а с недавно чистого сюртука — капли чернил, часть которых все же успела выплеснуться из емкости.

— Это ты что же задумал, сволочь? — с усмешкой спросил его князь. — Чернила все выплеснуть, чтобы не писать ничего? Не выйдет. Та-ак, достаем бумагу…. Что тут у нас? А, вот, гербовая, как положено. Пишем: «Я, купец второй гильдии Ерофеев Василий Захарович, будучи в твердом уме и памяти, настоящим объявляю, что все мое имущество…»

И Ерофеев начал старательно выводить пером диктуемые князем строки. Лицо его посинело от натуги, зубы прокусили губу, но никакими силами он не мог заставить себя не писать…

И лишь в самом конце, когда Голицын приказал ему расписаться, рука купца дрогнула. Видимо, Голицыну пришлось ослабить свой натиск, чтобы подпись получилась вполне «ерофеевской». Но в результате вышли какие-то каракули и клякса.

— Ну что же вы, Василий Захарович, — промурлыкал Голицын, обходя его кругом, как ценитель осматривает свежекупленную, норовистую лошадь. — Руки-то дрожат. Подпись совсем неразборчивая вышла. Нехорошо. В таком важном документе…

Он взял со стола дарственную, на которой Ерофеев только что, под диктовку, передал князю все свое движимое и недвижимое имущество — заводы, мастерские, дом и даже жену с детьми, если бы князь того пожелал. Все — в качестве «добровольного и чистосердечного возмещения за нанесенное чести его сиятельства тяжкое оскорбление».

— Перепишите, — ласково сказал князь.

И рука купца, против его воли, снова потянулась к перу.

Когда вторая, безупречная с точки зрения каллиграфии, бумага была подписана, Голицын наконец сменил гнев на милость.

— Вот, другое дело, — кивнул он. — Вижу, вы человек понятливый. Искренне раскаялись. А за раскаяние у нас положено… прощение.

Он вынул из жилетного кармана тугой кошель и с презрительным звоном бросил его на пол у ног купца.

— Вот. На дорогу. И чтобы духу вашего в этом городе больше не было. Поезжайте куда-нибудь… в Сибирь, например. Говорят, там сейчас нужны предприимчивые люди.

Затем он подошел к окну и махнул в форточку батистовым платком. Вошедшим лакеям — двум угрюмым детинам с лицами, будто вытесанными топором — он бросил короткий приказ:

— Помогите господину купцу добраться до экипажа. Проводите его за город. И проследите, чтобы… в дороге с ним не случилось никакой беды. Чтобы он благополучно добрался… до Царствия Небесного, — последние слова князь произнес гораздо тише, чтобы купец их не разобрал.

Наемники понимающе ухмыльнулись.

— Не сумлевайтесь, ваше сиятельство! Все в лучшем виде устроим! — произнес один из них и, зажав между собой поникшего купца, дуболомы потащили его прочь из дому.