Страж Ордена 2

Глава 18

Наступила середина лета. Стояли столь редкие в Петербурге сухие и солнечные дни. Император Александр Павлович по старой, екатерининской привычке переехал на это время в Петергоф. Именно поэтому он принимал сейчас брата не в душном столичном кабинете, а в Нижнем парке Петергофа. Они шли по пустой, посыпанной песком аллее, и шум знаменитых фонтанов, доносившийся издалека, служил аккомпанементом их разговору.

— Итак, — произнес Император, останавливаясь у мраморной статуи Самсона, — инженер Молниев оказался не только ученым, но и весьма… эффективным дипломатом. Ты говоришь, Строганов и Нарышкин теперь его лучшие друзья?

— Они стали его деловыми партнерами, Государь, — поправил Николай. — Он предложил им то, от чего они просто не могли отказаться — бесплатную, неиссякаемую энергию. Теперь они заинтересованы в стабильности башни больше, чем мы. Угроза саботажа с их стороны снята. Конфликт улажен.

— Улажен, — вздохнул Александр, глядя на сверкающие на солнце струи фонтана, — чтобы освободить место для другого, куда более опасного.

Он повернулся к брату.

— Что с пророком? Я читал донесения Синода. Они в полной растерянности. Он сбежал прямо с заседания, унизив их!

— Похоже, Иоанн стал реальной угрозой, — голос Николая был тверд. — Он больше не проповедует смирение. Он открыто призывает к неповиновению. Он открыто воспротивился воле Синода. И, что самое тревожное, он не готов подчиняться Престолу, как тот же Молниев. С ним необходимо что-то делать!

Император надолго замолчал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Если Церковь бессильна, придется вмешаться нам. Я хочу видеть Молниева. Помнится, он обещал сконструировать некий прибор… Полагаю, пора уже выяснить, насколько старательно этот господин исполняет свои обязательства! Вызови ко мне этого своего инженера. Немедленно!

Николай поклонился и твердым шагом направился обратно к ожидавшей его карете.

Аудиенция была назначена на следующий же день, в Большом Петергофском дворце. Нас провели через анфиладу позолоченных, гулких залов. Весь этот блеск, весь этот имперский размах, казалось, был призван лишь для одного — подавить, унизить, напомнить о ничтожности любого, кто переступал этот порог.

Император ждал нас в кабинете на втором этаже. Он был один, и в лучах заходящего солнца, бивших из огромных окон, его фигура казалась почти нереальной, будто сотканной из света и тени. Вот только я чувствовал пульсацию жизни за скрытыми портьерами. В широко открытые по случаю летней жары окна врывался свежий ветер с Финского залива. На лазурной морской глади, прямо напротив окна, виднелась стоявшая на якоре императорская яхта.

Мы с Николаем Павловичем остановились на положенном расстоянии.

Великий князь, стоявший рядом со мной, сделал шаг вперед.

— Государь, — сказал он. — Работа над прибором, о котором докладывал инженер Молниев, близится к завершению.

— Вы привезли его? — спросил Александр, с рассеянным видом рассматривая нас в лорнет.

— Да, Государь! — склонив голову, подтвердил Николай.

— Принесите его сюда! — коротко приказал император.

Николай кивнул своему адъютанту, и тот почти бегом выскользнул из зала. Я понял, что начинается нечто, к чему я не был готов.

Через десять минут в зал внесли мой прототип. Громоздкий, опутанный проводами ящик с медной пластиной, на которой тускло поблескивали тончайшие спирали. А следом за ним, в сопровождении двух гвардейцев, ввели князя Голицына. Он был бледен, но держался с вызывающей прямотой.

— Инженер, — обратился ко мне Император, — ваш прибор готов к демонстрации?

— Так точно, Ваше Величество. Но он еще требует калибровки и…

— Прекрасно, — прервал он меня. — Мы и проведем его первую калибровку. Здесь и сейчас. На вас.

Я бросил на него быстрый, удивленный взгляд. Похоже, демонстративное бегство отца Иоанна из зала суда Святейшего Синода коснулось и меня. Я ведь помню, как в прошлую нашу встречу император сравнивал нас и сказал, что мы очень похоже. И сейчас, судя по всему, ожидается уже проверка моей лояльности. Которую в отличие от Иоанна я просто обязан пройти. Иначе без помощи со стороны государства и императора мне с фанатиком не совладать. Нет, я мог его просто убить. В последнюю нашу встречу я ощущал уровень его силы. Даже несмотря на поддержку Лорда Света сам отец Иоанн не представлял для меня угрозы. В физическом плане. Но мне-то было нужно иное! Показать, что Иоанн — лишь оболочка, а не истинный враг. Чтобы даже после смерти священника Лорды Света не смогли найти себе новую, столь же эффективную марионетку.

— Наденьте на господина Молниева датчики, — приказал он.

Двое ассистентов из Комитета, вошедшие вместе с прибором, подошли ко мне и закрепили на моих висках и запястьях холодные медные пластины. Я молча терпел. Не время и не место показывать свой гонор.

Прибор включили. Две базовые спирали, отвечавшие за естественный фон, загорелись ровным, спокойным светом.

— Как видите, Ваше Величество, — начал я, пытаясь взять ситуацию под контроль, — прибор показывает норму. Никакого внешнего…

— Я вижу, — снова прервал меня Император. — А теперь давайте убедимся, что он вообще работает. Князь, — обратился он к Голицыну.

Взгляд Голицына встретился с моим. И я увидел в нем плохо скрываемое, хищное торжество. Это был его шанс. Его реванш.

— Князь, — повторил Император. — Возьмите под контроль господина инженера. А вы, Молниев — не сопротивляйтесь!

Я почувствовал это. Ледяное, почти невесомое прикосновение к моему разуму. Голицын не стал церемониться. Он ударил со всей своей ненавистью.

Мое тело дернулось. Я еле удержал свой рефлекс в узде, чтобы не скинуть атаку Голицына, как делал это раньше. Моя рука, не подчиняясь моему разуму, медленно, неестественно поднялась.

— Заставьте его станцевать, князь, — со скучающим видом произнес Император. — Что-нибудь веселое. Мазурку, например.

Голицын мстительно ухмыльнулся.

— Ну что вы, Ваше Величество! Господину Молниеву более подойдет что-то народное, например — «Комаринский».

Император не стал возражать, только подтверждая мой вывод — меня проверяли на смирение и подчинение. Наверняка они в курсе, что я легко могу скинуть контроль Голицына, и сейчас идет проверка не только работы прибора, но и моей лояльности трону. А князь в меру своей мстительности и недалекого ума лишь решил воспользоваться этой возможностью, чтобы мелко отомстить.

Мое тело, против моей воли, согнулось в дурацком, ухарском полупоклоне. Одна нога, неуклюже подпрыгивая, пошла вприсядку. Руки сами собой взметнулись вверх, одна уперлась в бок, другая начала выписывать в воздухе нелепые кренделя, ноги вдруг начали выписывать нелепые па. Я танцевал, как уродливая, сломанная марионетка. Голицын, ухмыляясь во весь рот, даже начал отбивать ладонями ритм.

Он действительно заставил меня плясать «Комаринского»! Это был самый унизительный, самый площадной, самый «мужицкий» танец, какой только можно было вообразить. Танец пьяных ямщиков и трактирных завсегдатаев.

Я чувствовал, как мое тело дергается в диком, разнузданном ритме. Притопывания. Ковырялочка. Присядка, от которой трещали колени. И все это — в гробовой тишине Тронного зала, под холодным, изучающим взглядом Императора. Моя воля бешено металась внутри этого кукольного тела, как зверь в клетке, борясь в первую очередь сама с собой. Гордость твердила, что пора прекратить этот фарс, а разум шептал, что тогда все мои старания канут в лету и придется начинать все с начала. А Иоанн как никогда близок!

Гад Голицын не просто заставлял меня выписывать коленца, нет! Заставляя мое тело плясать вприсядку, он низводил меня до самого унизительного положения — скомороха, мужика, грязи под его аристократическими сапогами. Каждый жест был пощечиной моему новому статусу и достоинству.

Отбивая коленца этого простонародного танца, краем глаза я ухитрился посмотреть на прибор. Он работал. Одна из тончайших, калибровочных спиралек загорелась тревожным, красным огоньком — таким образом устройство фиксировало вмешательство.

— Достаточно, — вдруг произнес Император. — Не увлекаетесь князь, и не забывайте — перед вами равный вам по статусу, — нахмурил брови самодержец, еще раз подтвердив мою теорию о проверке. — А теперь, инженер, главный вопрос. Вы можете это сбросить?

Могу ли я? О. да! Вся моя накопленная ярость, все унижение выплеснулись в одном, сокрушительном ментальном ударе, направленном не вовне, а внутрь, на чужие нити, опутавшие мои нервы.

Я почувствовал, как они лопаются, сгорают. Контроль вернулся ко мне так же резко, как и был потерян. Я замер посреди зала, тяжело дыша.

Голицын отшатнулся, прижимая руки к вискам. Мой контрудар дошел и до него.

— Ваше Величество… — прохрипел я, глядя на прибор. — Смотрите.

Все посмотрели на пластину. И я увидел то, чего не ожидал. В момент моей атаки, моего «освобождения», загорелась не только красная спиралька контроля. Рядом с ней вспыхнула еще одна, самая мощная, которую я установил для фиксации критических перегрузок. Затем обе они погасли — я освободился от контроля Голицына и ментальный нейрофон в помещении выровнялся.

— Любопытно, — произнес Император. — Прибор показывает вмешательство и тогда, когда вы под контролем, и тогда, когда вы сами применяете силу, чтобы освободиться. Это неприемлемо!

— Простите?

— Мне, собственно, что от вас нужно: устройство, которое покажет, что мой подданный, с которым я разговариваю в данный момент, не находится под чьим-то контролем, а значит, его верность — вне подозрений. Но если эта ваша спиралька всегда будет гореть, просто оттого, что входящий ко мне напряжен — это полностью обесценивает полезность этого устройства! Я не смогу отделить овен от козлищ! И кроме того, — тут Император сочувственно улыбнулся, — я не могу требовать от моих чиновников и офицеров, чтобы они постоянно носили в моем присутствии всю эту сбрую, — тут он указал на все еще обвивавшие меня контакты и провода. — Сделайте что-нибудь дальнего действия, чтобы можно было проверить сразу всех в моем кабинете… А лучше — всех во дворце!

Тут я понял, в чем проблема: мой детектор мог лишь констатировать факт аномальной активности в биотоках, но не различал характер этой активности. Он не отличал атаку от защиты. Для него оба всплеска были просто «вмешательством». Пусть я не был готов к аудиенции, но уже нельзя сказать, что она прошла зря.

— Вы правы, Ваше Величество, — сказал я. — Нейроспектрометр нуждается в доработке. Он должен научиться различать не просто силу сигнала, но и его… частоту. Сигнатуру. Чтобы отличать чужую волю от собственной. И надобно повысить чувствительность, добившись дистанционного действия. Я благодарю вас: вы только что помогли выявить его главный недостаток.

Император посмотрел на меня, и в его глазах я увидел нечто похожее на уважение.

— Что ж, господин Молниев, — сказал он, и в его голосе впервые прозвучали теплые нотки. — Ваш ум столь же остер, как и ваша сила. Это радует. Работайте. Создайте мне этот ваш «нейроспектрометр». Уверен, у вас получится. Я в вас верю.

Он кивнул, давая понять, что главная часть аудиенции окончена.

Голицына и его гвардейцев-конвоиров увели первыми. Проходя мимо меня, князь на мгновение остановился. Его лицо было бледным, на губах застыла кривая усмешка.

— Блестящий танец, господин дворянин, — прошипел он так, чтобы слышал только я. — Уверен, на петербургских званых балах вы будете иметь оглушительный успех!

— Не сомневайтесь, князь, — ответил я так же тихо. — А вы, я смотрю, отлично справляетесь с ролью лабораторного оборудования. Продолжайте в том же духе, и, возможно, заслужите право протирать в моем приборе контакты.

Он побледнел еще сильнее, но промолчал и вышел, провожаемый тяжелым взглядом Великого князя.

Когда мы с Николаем Павловичем остались одни, он подошел ко мне.

— Вы держались достойно, — сказал он коротко. Это была высшая форма похвалы, на которую он был способен. — Но вы, я надеюсь, поняли урок. Одного лишь превосходства в силе — недостаточно. Особенно здесь, в столице.

— Я понял, Ваше Высочество, — ответил я. — Теперь мне нужен не только меч, но и щит. И желательно, чтобы на этом щите был утвержденный Государем герб.

Он впервые за все время нашего знакомства почти улыбнулся.

— Работайте, Молниев. Чем быстрее вы дадите Империи то, что она просит, тем быстрее она даст то, чего просите вы.

Он остался во дворце для дальнейшего доклада брату, а я, получив разрешение, отправился обратно в Петербург, чувствуя себя, как студент после сложного экзамена, получивший высший балл, и, одновременно — новое, еще более трудное задание.

Всю дорогу я размышлял — как модифицировать мой прибор? Проблема была в «частоте», «сигнатуре». Мой прибор можно было сравнить с простым вольтметром — он измерял силу тока, но не его качество. А мне нужен был именно спектрометр — устройство, способное различать уникальные, как отпечатки пальцев, колебания ауры каждого одаренного. Создать такой «фильтр» с нуля, используя лишь медь, проволоку и мой собственный опыт — это была задача на месяцы, если не на годы.

Только вот император не дал мне «лет». Надо было найти выход в ближайшее время.

Я ходил по каземату, как зверь в клетке. Решение должно было быть! Простое, изящное, не требующее десятилетий исследований. Я перебирал в уме все, что знал. Все артефакты, все плетения, всех известных мне тварей…

И тут меня осенило.

«Пугач».

Я замер посреди комнаты. Ну конечно! «Каспер», мой сторож на заборе в деревне. Я создал его, скопировав матрицу примитивной твари. Твари, которая питалась не плотью и не энергией. А эмоциями.

Чтобы питаться страхом, «пугач» должен был уметь его распознавать. Отличать страх от ярости, любопытство от ненависти. А что такое эмоция, как не сложнейшее, уникальное колебание биотоков в мозгу жертвы?

Его природная матрица — это и был тот самый анализатор частот, который я пытался изобрести! Готовый, созданный самой природой спектрометр, идеально откалиброванный для чтения чужих аур.

Итак, мне нужно было поймать еще одного «пугача», выделить из него матрицу-анализатор. А затем — самое сложное: «перепрошить» ее. Подменить тот ее фрагмент, который отвечал за распознавание эмоций, на новый, откалиброванный на распознавание индивидуальной сигнатуры одаренного.

Это решало и вторую проблему — дистанцию действия аппарата. Ведь «пугач» чуял свою «пищу» на расстоянии. Его матрица была природным приемником дальнего действия. Если я встрою ее в свой прибор, я получу то, что необходимо — дистанционный детектор для душ.

Оставалась одна маленькая проблема. Поймать «пугача».

Эти твари были редки. Они были энергетически «тяжелее» червей, и просочиться сквозь Грань им было сложнее. Слабая прореха в пакгаузе на Выборгской стороне, где сейчас уже начинались подготовительные работы к строительству второй башни, для этого не годилась. Она была слишком мала.

Выход был только один. Рискованный, безумный, но единственно возможный.

Башня на Обводном.

Она работала как плотина, сдерживая напор из иного мира. Но у любой плотины есть шлюзы. Я мог устроить контролируемый сброс. Намеренно, на короткое время, ослабить барьер, позволив энергии хлынуть в наш мир. Это неизбежно протащило бы с собой несколько тварей. И была надежда, что среди них окажется и та, что мне нужна.

Возможно, придется делать несколько таких «выбросов». Возможно, вместо «пугача» прорвется еще один Голем, или даже тварь похуже. Риск был чудовищным, но…. Но альтернативы не было.

Приняв это как данность, я потушил свет в лаборатории и направился к выходу. Пора было нанести визит графу Шувалову. Уверен, моя просьба «немного приоткрыть врата ада в центре столицы» ему очень понравится.

После того, как святотатственное судилище окончилось полным унижением для церковных иерархов, отец Иоанн, отвергнутый Синодом, но не сломленный, нашел убежище во дворце графа Строганова. Здесь, вдали от глаз полиции, окруженный недругами своего врага, он готовился к следующему этапу своей священной войны. Некоторое время он пребывал в тихом убежище, предоставленном ему графом Строгановым. Внутренние покои роскошного дома на Невском проспекте стали его временным монастырем, где он молился и принимал своих ближайших последователей. Однако спустя несколько дней слуга уведомил его о необходимости немедленно явиться в малый салон — граф и его союзники желали аудиенции.

Встреча прошла во дворце Строгановых, в том самом зале, где недавно был заключён их альянс. Всё было, как прежде: стены, обитые багровым шёлком, портреты в золочёных рамах и те же самые лица, что составляли ядро столичной оппозиции. Граф Строганов, князь Нарышкин и управляющий герцога Ольденбургского сидели за круглым столом, но теперь их официальные, холодные лица и позы неуловимо отражали тот факт, что ситуация изменилась.

— Отче, — начал Строганов, и в голосе его звучала искусно сыгранная печаль. — Наша аудиенция у Государя Императора, равно как и последующее общение с Великим князем, принесло нам не самые утешительные известия. Его Величество, увы, недоволен тем, что наши дома открыто потворствуют… нынешнему положению дел.

— Потворствуют Свету, граф? — спокойно спросил Иоанн, его тонкая фигура в чёрной рясе резко контрастировала с пышностью обстановки. — Разве это не благо?

— Потворствуют беспорядкам, отче. И неповиновению Синоду, — поправил его Строганов, избегая прямого взгляда. — Нам, как верным подданным, предписано отныне воздерживаться от любого публичного или тайного проявления поддержки вашим, сколь бы праведными они ни были, деяниям. Мы не можем рисковать нашей верностью Империи.

Нарышкин, нетерпеливо постукивая по столу, не выдержал:

— Говоря прямо, отче, нам дали ясно понять, что-либо мы прекращаем нашу кампанию против инженера Молниева, либо наши заводы будут остановлены, но уже навсегда. Мы, разумеется, не предаём вас. Но вынуждены занять, скажем так… позицию нейтралитета.

Иоанн медленно оглядел их, и в его ясных глазах вспыхнул ядовитый огонь, который был страшнее любого крика.

— Нейтралитет, князь? — голос его был тих, но звучал, как удар колокола. — Не повлиял ли на ваше внезапное прозрение о «верности» тот медный истукан, что стоит ныне на Обводном канале? Не оттуда ли вы теперь черпаете дармовую энергию для ваших мануфактур? Значит, колдун, воздвигший бесовское капище, вам милее, нежели Свет, который его же последователи прогнали с улиц?

Строганов нахмурился, его маска благочестивой печали дрогнула.

— Можете думать что вам угодно, отче, — сказал он холодно. — Мы вам не судьи, и равно не ожидаем осуждения от вас. Нам лишь остаётся уповать на ваше благоразумие. Но я на вашем месте не стал бы ругаться с Синодом. А тем более — с вашими влиятельными сторонниками. Государево око, отче, оно повсюду. И оно не любит тех, кто нарушает порядок.

— Поймите нас правильно, — добавил Нарышкин. — Мы — верноподданные нашего государя императора и больше не сможем открыто финансировать вашу борьбу. Но, — он сделал многозначительную паузу, — мешать вам мы тоже не станем.

Иоанн склонил голову. Это было не просто предупреждение. Это была вежливая угроза, конец поддержки.

— Я понял вас, граф. Да будет Свет вам судьёй, — ответил Иоанн, поклонился и, не дожидаясь приглашения, покинул зал. Новость о том, что дворяне-промышленники, обещавшие ему поддержку, заключили сделку с «колдуном» Молниевым, не вызвала в нем гнева — лишь печальное, почти скорбное разочарование.