Страж Ордена 2

Глава 4

Вечером, когда мы уже собирались ужинать, во двор, понукая уставшую лошадь, ввалился Игнат.

— Исполнено, Михаил Иванович! — доложил он с порога, протягивая мне запечатанный сургучом ответ от Вяземского. — Все, как есть, исполнено. Пакет отдал лично в руки. Степан Андреевич велел кланяться и сказать, что все понял. Не позднее чем через неделю пришлет своего главного инженера, чтобы тот на месте все осмотрел!

— Молодец, Игнат, — кивнул я, выдавая ему за труды пять рублей. — Ступай, завтра, может быть, вновь в Кунгур поедешь.

Еще один день прошел в привычном ритме: Ульяна шила, Семён точил наконечники болтов, я колдовал над чертежами.

Эта мирная рутина начинала меня убаюкивать. И зря!

Ночь опустилась на деревню, тихая и безмятежная. Слишком безмятежная. Я лежал на своей лежанке, но сон не шел. Что-то висело в воздухе. Не угроза, нет. Просто мне было не по себе.

И тут тишину разорвал сухой гулкий треск. Черт, что там такое?

Я сорвался с лежанки, на ходу натягивая штаны. Из-за стены уже доносилась сонная возня Семёна, а в окне вдруг появились отсветы пламени. Выскочив на крыльцо, я увидел, что моя мастерская горела. Неяркое чадное пламя уже лизало дерево. Кто-то швырнул через забор бутыль с горючей смесью!

— Воды! — рявкнул я Семёну, который выбежал следом с самострелом наперевес.

Но я знал — это было лишь начало.

Вторая бутыль сверкнула в свете пламени. Вылетев из-за забора, она по крутой дуге упала на крышу нашего дома. В тот самый миг, когда мое внимание было приковано к огню, сработало «Жало».

Сначала бесшумно проявился «Каспер» — темный, клубящийся сгусток у забора, среагировавший на волну ненависти, исходившую от поджигателей. А следом, с сухим, резким треском, из скрытой в заборе матрицы вырвался рой сияющих синих игл. Они прошили ночную тьму и вонзились во что-то невидимое.

Раздались два коротких, сдавленных вскрика. Энергокнут сам собою выскочил из моей ладони, и ночь на миг озарилась яркой синей вспышкой. Распахнув ворота, я увидел как две тени, прятавшиеся у забора, дернулись в уродливой, пляшущей конвульсии и мешками рухнули на землю. Почему «Каспер» не среагировал сразу понятно — издалека первый раз кинули, а вот для того, чтобы попасть в дом, им пришлось уже ближе подойти.

Я оглянулся на разгорающееся пламя. Семён уже тащил ведра, заливая огонь. Там все под контролем, и я подскочил к парализованным телам. Двое. В темной, неброской одежде, с арбалетами в руках. Наемники.

Один из них был в сознании, глаза его были широко открыты от ужаса и боли. Он не мог пошевелиться, лишь смотрел на меня. За пазухой его темнела еще одна, неиспользованная бутылка с зажигательной смесью.

— Никуда не уходи! — погрозил я ему пальцем и бросился помогать Семену.

Через несколько минут пожар был потушен. Помогло, что дерево свежее, еще напитанное влагой, и наш колодец. Наконец пламя исчезло, оставив лишь едкий вонючий дым и я, покинув Семена, вернулся к нападавшим.

Когда я возвратился, один из них еще был без сознания, а другой уже поднял голову и, опираясь на локоть, пытался привстать.

— Кто послал? — спросил я, присаживаясь перед ним на корточки.

Он молчал, лишь скалился в бессильной ярости.

— Не хочешь говорить? — я усмехнулся. — Жаль. Придется немного… пощекотать.

Мои пальцы коснулись его виска. Легкий, почти невесомый нейроимпульс, направленный точно в нервный узел. Это была боль, от которой нельзя было ни защититься, ни привыкнуть. Наемник взвыл — диким, сдавленным, нечеловеческим воплем.

— Повторяю вопрос, — сказал я ласково. — Кто. Тебя. Послал?

— Князь… — выдохнул он, и по его щеке скатилась слеза. — Князь Голицын…

Мне хватило и этого.

Связав этих горе-диверсантов веревкой, как два мешка с картошкой, я без лишних церемоний закинул их на телегу Игната, которая так и стояла во дворе.

— Семён! — крикнул я, седлая Бурана. — Зови Игната, вы со мной поедете. Ульяна — остаешься за старшую. Запрись и до моего возвращения никого не впускай.

— Куда же вы на ночь глядя, Михаил Иванович? — испуганно прошептала она.

— В Кунгур, — бросил я, вскакивая в седло. — У меня там срочная доставка. Буду предъявлять господину Вяземскому вещественные доказательства того, что кое-кто мешает реализации проекта государственной важности.

Я посмотрел на связанных наемников, которые жалобно стонали в телеге.

— Кажется, — добавил я, — наш тихий разговор с князем Голицыным все-таки состоится. Но уже на моих условиях.

Мы мчались по пустому тракту — я впереди на Буране, а за мной, скрипя и подпрыгивая на ухабах, тащилась телега с моим неприятным грузом, понукаемая Игнатом. Семён сидел рядом с ним, сжимая в руках заряженный самострел и зорко оглядываясь по сторонам.

Всю ночь, утро и день мы провели в пути. В Кунгур мы ворвались уже под вечер, грохотом копыт и колес нарушив сонную тишину уездного города. Я не стал деликатничать. Подъехав к дому Вяземского, я спешился и забарабанил в массивные ворота кулаком так, что гулкое эхо разнеслось по всей улице.

Через минуту перепуганный дворецкий открыл калитку.

— Мне нужен твой хозяин, — приказал я. — Скажи, приехал Михаил Молниев. По делу чрезвычайной государственной важности.

Вяземский принял меня в своем кабинете. Он был в домашнем халате, наброшенном поверх рубашки, насупленный и хмурый, но в его глазах уже горел острый, цепкий интерес.

— Что стряслось, Михаил? — пробасил он, наливая себе стакан воды. — Судя по твоему лицу… случилось что-то серьезное.

— Более чем, — ответил я. — Произошел акт саботажа! На мой дом было совершено нападение. Пытались поджечь.

Он поперхнулся водой.

— Кто⁈

— Люди князя Голицына, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Двоих я поймал. Они сейчас у вас во дворе, в телеге, связанные. Можете лично их допросить.

Вяземский подошел к окну, отодвинул тяжелую штору. Увидел телегу, две связанные фигуры, охраняемые Игнатом. Он тяжело вздохнул и вернулся к столу.

— Верю, верю. Доказательства веские, — признал он. — Но это слово наемников против слова князя. Он скажет, что они его оговорили.

— Конечно, — кивнул я. — Поэтому я здесь. Степан Андреевич, я предупреждал вас, что Голицын опасен. Помните слова купца Ерофеева? Что князь способен «в разум лезть, руками водить»? Я тогда сам чуял в нем эту силу, но не видел ее в действии, а потому не мог прямо обвинить его, не рискуя быть названным клеветником. Теперь же у нас есть повод для серьезного разговора с ним.

Вяземский мрачно потер лоб.

— Да, слова купца… надо бы его самого сюда. Чтобы подтвердил. Его свидетельство против князя будет весомым.

— Попробуйте его найти. Только, боюсь, с этим будут проблемы, — сказал я.

Вяземский дернул шнурок звонка. Вошедшему дворецкому он отдал короткий приказ:

— Послать немедленно к дому купца Ерофеева. Узнать, где он. Доставить сюда.

Ожидание было недолгим. Через полчаса посыльный вернулся, бледный и растерянный.

— Беда, Степан Андреевич, — доложил он. — Дом пуст. Соседи говорят, Василий Захарович еще третьего дня, после визита к князю, в спешке ускакал из города. Один, без семьи, без вещей. А сегодня утром… — он сглотнул, — сегодня утром в его контору явились люди от князя Голицына с дарственной. Все имущество купца — дом, заводы, лавки — отныне принадлежит его сиятельству. Говорят, мол, добровольно подарено.

В кабинете повисла тяжелая, звенящая тишина. Идея о том, что сквалыга-купец добровольно отпишет кому-то имущество, была столь смехотворной, что предлагать эту версию было просто верхом неприкрытого цинизма.

Вяземский медленно поднялся. Я видел, как в его глазах разгорается холодная, расчетливая ярость. Это было уже не просто нападение на какого-то колдуна. Это был прямой вызов — ему, Вяземскому, хозяину этого уезда. Столичный щенок на его земле, на его глазах, творил полный беспредел — отжимал собственность, засылал поджигателей, саботировал проект государственной важности.

— Хорошо, — произнес он глухо, и я понял, что Голицын доигрался. — Разбуди начальника полиции. И возьми с собой пяток самых крепких стражников. Мы едем к князю. Наносить визит вежливости.

Он посмотрел на меня.

— А ты, Михаил, поедешь с нами. Кажется, твоя… специфическая чувствительность… может нам сегодня очень пригодиться.

Особняк, который снимал Голицын, казалось, одним только видом внушал мысль о респектабельности его обладателя. Но на нас это не подействовало. Вяземский, чья ярость превратила его из кряжистого промышленника в разъяренного медведя, не стал дожидаться, пока лакей откроет дверь. Он просто кивнул своим гайдукам, и старый дуб с жалобным треском вылетел из петель. Мы ворвались внутрь, в тишину и полумрак, сопровождаемые лязгом оружия пятерых стражников.

Князя мы застали в его кабинете. Он сидел в глубоком вольтеровском кресле, в халате из темно-зеленого шелка, с бокалом вина в руке. В камине тлели угли. На его тонком, породистом лице не отразилось ни удивления, ни страха. Лишь ленивое, брезгливое раздражение, как у аристократа, чей уединенный вечер с книгой прервала ворвавшаяся в дом пьяная чернь.

— Степан Андреевич, — протянул он, изящно отставив бокал. Его голос был спокоен, но в нем звенела сталь. — Вы, кажется, забыли о приличиях. Врываться в дом дворянина вот так вот, без доклада… это дурной тон. Даже для Урала.

— К черту тон, князь! — прорычал Вяземский, тяжело ступая по персидскому ковру. Его лицо было багровым от гнева. — Ваши игры закончились! Ваши люди, — он ткнул пальцем в мою сторону, — пытались сжечь дом этого человека, саботируя тем самым дело государственной важности! Это пахнет изменой! И мы еще поговорим насчет захвата собственности купца Ерофеева!

Голицын медленно поднялся. Он был выше ростом, чем казался — худой, жилистый, как хищник. Холодный и острый, как осколок льда, взгляд уперся в лицо Вяземского.

— Мои люди? — он усмехнулся. — У вас есть доказательства, кроме бреда пойманных на дороге бродяг? А что до купца… Ерофеев добровольно передал мне свое имущество в качестве компенсации за нанесенное им оскорбление. Бумаги в полном порядке. Он волен уезжать, куда ему заблагорассудится.

— Мы найдем купца! — рявкнул Вяземский. — Мы допросим его семью, его приказчиков!

— Ищите, — пожал плечами князь.

Он был спокоен. Слишком спокоен. Он знал, что прямых улик против него нет.

Но я видел, как в его темных глазах плещется холодная ярость хищника, ждавшего момента для прыжка. И я решил предоставить ему этот момент. Нужно было, чтобы зверь показал свои клыки. Здесь и сейчас!

— Вы очень уверены в себе, князь, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. — Но вы кое-чего не учли.

Голицын медленно повернул голову в мою сторону. В его взгляде промелькнуло удивление: «чернь» посмела заговорить!

— Ерофеев, может, и исчез, — продолжал я, глядя ему прямо в глаза. — Но его страх — нет. Я умею читать такие вещи. И я прекрасно «прочитал» тот ужас, что вы оставили в его душе, когда заставили подписать эти бумаги. Это почти материальный след. Как клеймо. И любой одаренный, обладающий хоть каплей чувствительности, сможет его увидеть.

Конечно же, я нагло, беззастенчиво лгал. Никакой «остаточный страх» я читать не мог. Но он-то этого не знал. Для него, «еще не столь искушенного» в мире магии, мои слова звучали как вполне реальная угроза: я недвусмысленно намекал, что существуют свидетельства, которые нельзя сжечь или спрятать.

— А теперь представьте, князь, — я позволил себе легкую, издевательскую усмешку, — что я опишу этот «след» в деталях в своем докладе для Комитета графа Шувалова. Уверен, его экспертам будет очень интересно изучить столь… необычный феномен давления на свидетеля.

Это был удар ниже пояса. Я не просто обвинял его. Я угрожал ему, апеллируя к новой, неведомой ему силе — к другим «одаренным», к тайной государственной структуре. Я показывал, что он больше не единственный хищник в этом лесу.

И он сорвался.

Выражение скучающего превосходства на его лице сменилось маской слепой, неукротимой ненависти. Он перешел в атаку.

Я почувствовал это раньше, чем увидел: тончайшую, почти невидимую нить чужой воли, метнувшуюся в мою сторону, как бросок паука. Я инстинктивно выставил ментальный щит, и нить, наткнувшись на него, бессильно отпрянула, будто коснулась раскаленного металла.

«Не выйдет, щенок», — мысленно усмехнулся я.

Но я был не единственной его целью.

Взгляд Голицына, холодный и пустой, всецело погруженный куда-то в себя, скользнул на Вяземского. И в тот же миг старый промышленник замер. Его багровое лицо побледнело, глаза остекленели, став пустыми и безжизненными, как у фарфоровой куклы. Рука его, толстая, мозолистая, неестественно, дергано потянулась к стене, где на ковре висела коллекция старинного оружия.

Я на секунду заколебался, не веря в такую наглость. «Вот ублюдок, — пронеслась в голове мысль. — Он не просто хочет убить меня. Он хочет, чтобы Вяземский убил меня, или же я, защищаясь, убил Вяземского. Хитро. Но предсказуемо».

Пальцы Вяземского-марионетки сомкнулись на рукояти тяжелой кавалерийской сабли. С лязгом, который резанул по нервам, он вырвал ее из ножен. Тело старого заводчика, неуклюжее, но полное скрытой мощи, развернулось ко мне.

— Убей его! — выкрикнул Голицын, указывая на меня. Его голос звенел от торжества.

Гайдуки Вяземского в ужасе отшатнулись, не понимая, что происходит. Их начальник, их покровитель, только что ставший марионеткой, с пустыми глазами и лицом, искаженным гримасой, которую он не контролировал, занес саблю для удара.

У меня не было времени. Атаковать Вяземского — значило исполнить план князя. Оставалось одно.

Бить по кукловоду.

Я проигнорировал свист тяжелого клинка, несущегося на меня. Шагнув в сторону, так что сабля со звоном ударила по полу, я выбросил руку вперед, целясь не в марионетку, а в того, кто дергал за нити. Короткий, злой, концентрированный удар чистой Силы сорвался с моих пальцев. Не молния, не кнут — именно сгусток воли, невидимый таран, направленный в его сознание.

Голицын вскрикнул — не от боли, а от неожиданности и шока, будто ему дали хлесткую пощечину по разуму. Его концентрация распалась, как разбитое стекло.

В тот же миг Вяземский замер с занесенной для нового удара саблей. Он моргнул, раз, другой. Пустота в его глазах сменилась сперва недоумением, а затем — яростью понимания. Он посмотрел на саблю в своей руке, потом на Голицына, и лицо его почернело от пережитого унижения.

— Взять его! — взревел он, и голос его был страшен. — Взять изменника!

Стражники, наконец очнувшись, бросились к князю. Но тот был уже готов. Один щелчок пальцами — и двое стражников, бежавших впереди, вдруг застыли, как вкопанные, а затем, развернувшись с тупым недоумением на лицах, выставили вперед свои ружья со штыками, преграждая дорогу остальным.

Пока в дверях кабинета шла нелепая свалка — стражники пытались обойти своих же товарищей-марионеток, которые, двигаясь с неуклюжей грацией сломанных игрушек, загораживали собой князя — Голицын, не теряя ни секунды, бросился к высокому венецианскому окну, выходившему в темный, заросший сад. С треском высадив раму плечом, он легко, как кошка, выпрыгнул в густые заросли вишни.

Когда стража, наконец, прорвалась и подбежала к разбитому окну, в саду было уже пусто. Лишь доносился удаляющийся треск ломаемых веток и чей-то далекий, испуганный вскрик.

Князь ушел. Вяземский стоял у разбитого окна, тяжело дыша, и смотрел в темный сад, куда только что ускользнул князь. Сабля все еще была в его руке. Он посмотрел на нее, и лицо его скривилось от отвращения. С лязгом он бросил клинок на пол.

— Мерзавец… — прохрипел он. — Каков мерзавец! Чтобы так… в душу лезть…

Он повернулся ко мне. Ярость в его глазах сменилась трезвым, холодным расчетом. Он только что на своей шкуре испытал, с чем мы имеем дело.

— Его нужно взять, Михаил, — сказал он твердо. — Любой ценой. Но как? Эта его способность… он же вертит людьми, как хочет! Пошлю за ним стражу — он их друг против друга натравит.

Он был прав. Против «марионеточника» такого уровня обычные солдаты были бесполезны. Они были для него не врагами, а оружием. Но, к счастью, князь не был сильным магом, и это давало нам шанс.

— У любой силы есть слабость, Степан Андреевич, — сказал я, подходя к нему. — Его дар требует абсолютной, ювелирной концентрации. Он должен, как паук, держать в напряжении каждую ниточку. Если эту концентрацию сбить… паутина рвется.

— И как же ее сбить? Молитвой?

— Молитва, конечно, не помешает, — усмехнулся я. — Но лучше всего — электричеством!

Подойдя к одному из стражников, все еще растерянно хлопавшему глазами, я взял у него из рук короткую, тяжелую дубинку с медным навершием. Это были те самые «электрические жезлы» производства фабрики Ерофеева, которые я видел у городской стражи. Какая ирония!

— Эти штуки у вас уже есть на вооружении, — сказал я, взвешивая дубинку в руке. — Вы просто не знали, как их правильно применять. Один короткий, но сильный разряд тока — и вся его тонкая ментальная конструкция летит к чертям. Он теряет контроль.

— Но он успеет перехватить того, кто подойдет к нему с этой дубинкой!

— Одного — успеет, — согласился я. — Двоих, тоже, но уже с трудом — сами видели. Но не троих, атакующих одновременно с разных сторон. Его разум, как и любой другой, не может сосредоточиться на трех целях сразу. Пока он будет пытаться остановить одного, двое других должны бить. Безжалостно. Не давая ему ни секунды на передышку.

И я изложил им азы тактики боя против «марионеточника», простые и очевидные для любого курсанта моей Академии. Для них же все это оказалось откровением.

Затем мы с Вяземским на скорую руку разработали план. По всему городу были разосланы патрули с четким приказом: князя Голицына брать живым, но при малейшем сопротивлении применять «жезлы».

Нашли его под утро. Он прятался в заброшенном каретном сарае на окраине города. Я присутствовал при захвате, держась чуть в стороне, как наблюдатель, но готовый прийти на помощь, если что-то пойдет не так.

Трое стражников ворвались в сарай. Голицын, загнанный в угол, попытался использовать свою силу. Я видел, как один из стражников замер на полушаге, его рука неестественно дернулась к пистолету на поясе. Но двое других, как их и учили, не колебались. Они бросились вперед, и два коротких, сухих треска вспороли утреннюю тишину.

Синие искры вспыхнули на шелковом халате князя. Его тело выгнулось дугой, глаза закатились. Он рухнул на грязную солому, дергаясь в конвульсиях. Контроль над первым стражником мгновенно пропал, и тот, моргнув, с ужасом уставился на пистолет в своей руке.

Дело было сделано.

Когда князя, связанного и все еще слабого после разряда, выводили из сарая, наши взгляды встретились. В его глазах больше не было аристократического высокомерия — лишь чистая, концентрированная, бессильная ненависть. Конечно, он сразу понял, кто именно был автором этого простого, но эффективного плана.

— Еще встретимся, мерзавец! — прошипел он, в бешенстве глядя на меня.

— Жду не дождусь, князь — с усмешкой произнес я.

Голицына, как простого разбойника, бросили в камеру в городском остроге, выставив у двери тройной караул. Солдатам строго приказали следить друг за другом: если князь сможет установить ментальный контроль над одним из них, двое других должны будут привести его в чувство. Вяземский, убедившись, что угроза нейтрализована, отправил срочную депешу в Пермь, губернатору. Судьба князя теперь решалась не здесь. Его ждал долгий путь в Петербург, в казематы Тайной канцелярии. А я… я мог наконец вернуться к своим делам.

Когда я вернулся в деревню, усталый, но довольный, оказалось — меня ждал сюрприз. Возле моего дома, напротив ворот, стояла незнакомая бричка, а у крыльца прохаживались двое.

Один был пожилой, сухой, как осенний лист, старик с лицом, изрезанным морщинами, как карта старых дорог. Он был одет в добротный, но старомодный сюртук, а в его руках была толстая папка с чертежами. Рядом с ним, почтительно, но без подобострастия, держался молодой человек лет тридцати, крепко сбитый, с цепким, умным взглядом и руками, привыкшими не только к перу, но и к молоту.

Увидев меня, спешивающегося с Бурана, старший из них шагнул вперед и, сняв картуз, с достоинством поклонился.

— Михаил, надо полагать? — голос его был скрипучим, но твердым. — А мы к вам от Степана Андреевича. Инженеры мы!

Он сделал паузу, давая мне осознать их статус.

— Я — Ефим Алексеевич Черепанов. А это — сын мой, Мирон. Степан Андреевич велел нам прибыть в ваше полное распоряжение. Сказал, дело у вас государственной важности и невиданной доселе конструкции.

Я молча пожал протянутую мне сухую, но на удивление крепкую руку. Так вот они какие. Черепановы. Будущие создатели первого русского паровоза, гении-самоучки, чьи имена гремели в моем мире. А здесь — пока еще просто лучшие инженеры на заводах Вяземского. Судьба определено продолжала подбрасывать мне подарки!

— Рад знакомству, — кивнул я. — Дело действительно невиданное. Прошу в мастерскую.

Черепанов приехал с моими собственными чертежами. Я расстелил их на широком верстаке, а отец и сын склонились над ними. Я ожидал вопросов, удивления, скепсиса. Но вместо этого увидел лишь глубочайшую, профессиональную сосредоточенность. Их пальцы, один — сухой и старческий, другой — сильный и молодой, скользили по линиям, они переглядывались, обмениваясь короткими, понятными лишь им двоим репликами.

— Двутавр… медный… — бормотал старик. — Эх-ма, какая силища-то держать будет…

— А здесь, тятенька, глядите, — подхватывал сын, указывая на схему рунической обвязки. — Спираль… будто обмотка на магните. Для концентрации, видать.

Они не понимали магии. Но они, как никто другой в этом мире, понимали логику металла, законы механики и потоки силы — пусть пока только электрической. Они видели в моих чертежах не колдовство, а гениальную инженерную мысль.

— Это… осуществимо, — наконец произнес старший Черепанов, поднимая на меня свои выцветшие, но острые, как сверло, глаза. — Сложно. Дорого. Потребует всех наших мощностей. Но… осуществимо. Только один вопрос, сударь. Что это такое? Для чего такая конструкция?

Я посмотрел на них, на этих двух самородков, гениев своего времени. И понял, что им можно доверять.

— Это, Ефим Алексеевич, — сказал я, — клетка. Клетка для грозы из другого мира. Вроде тех же громовых шпилей. Только мы не будем с ней бороться. Мы ее приручим!

Они переглянулись, и в их глазах я увидел азартный, голодный блеск творцов, которым только что предложили построить нечто, выходящее за пределы воображения.

Ну и отлично. Война интриг и тайн закончилась, начиналось время большого строительства.