Товарищ "Чума"#11

Глава 4

Я судорожно сглотнул, чувствуя, как по спине пробегает холодная волна. Что же хочет от меня получить этот безумный лодочник?

— Мне платить? — невозмутимо произнёс я. — Но я тебя не звал, Харон! С чего это ты решил потребовать с меня какую-то плату? Я не в твоей власти, Лодочник!

— Ритуал, — прошипел перевозчик, — это прежде всего зов… Зов мёртвых. А я — тот, кто всегда приходит за мертвыми душами. Тот, кто отвечает за их переправку в Мрачные чертоги! Даже, если призывают не меня — я всегда могу прийти, и проверить: всё ли соответствует законам, установленным богами.

— Языческие боги — суть бесы Лукавого! — не сдержался отец Евлампий и зашептал молитву.

Вольга Богданович резко вскинул руку, призывая священника к молчанию. Лодочник недовольно зыркнул на инквизитора, едва не испепелив его на месте своим горящим взглядом. Я чувствовал, что мерзкий старикан весьма напряжен, просто как натянутая тетива лука, готовая вот-вот сорваться. Батюшка резко замолчал, и лодочник вновь повернулся ко мне.

— Ты пролил свою кровь на этот алтарь, — продолжил скрипеть своим мерзким голосом Перевозчик, — ты открыл врата, ты нарушил покой мёртвых! И, даже если ты не звал меня — я имею право явиться и всё проверить… И я оказался прав: вы, жалкие ведьмаки, попираете все Законы мироздания!

— Чего ты хочешь? — повторил я, стараясь держать голос ровным — спорить с Лодочником не хотелось. — Ты, вроде бы, берешь плату монетами? Оболами[1], если я ничего не путаю. Я могу заплатить золотом, только скажи — сколько?

— О, золото… — Харон закашлял, будто что-то застряло у него в горле. — Оно давно не ходит по моим берегам. Монеты давно не в чести… — Он сделал шаг вперед. Вонючая вода под его голыми ступнями всколыхнулась, обдав нас еще большим смрадом. Я чувствовал, как от этой мерзости сбивается само дыхание.

— Я давно не отдыхал, ведьмак, — тих прошелестел он, подойдя вплотную и обдав смрадом изо рта. Мне нужна одна ночь из твоей жизни. Одна ночь, когда ты не будешь спать, не будешь жить, не будешь радоваться… А я… я проведу ее наслаждаясь всеми благами жизни…

— Что это значит, старик? — настороженно спросил я — слова костлявого Лодочника мне совершенно не понравились.

— Я хочу, чтобы ты одну ночь побыл в моей шкуре, — усмехнулся Харон. — Одну коротенькую ночь провёл на борту моего утлого челна, перевозя души умерших туда, куда им необходимо попасть. А я свободным выйду из этого храма. Погуляю по твоему миру. Посмотрю, как живут живые. Потрогаю, понюхаю, попробую… — Его язык, слишком длинный и серый, медленно вылез изо рта и коснулся верхней губы. — А то и… — Его глаза сально бленули. — Я слишком долго был лишён этих радостей. А утром ты вернёшься домой, ведьмак! — продолжал убалтывать меня Лодочник. — И ты даже не заметишь…

— Нет! — сказал я твёрдо, чувствуя в этом «щедром предложении» какой-то подвох. — Это чересчур! Я не хочу…

— Тогда ваш ритуал яйца выеденного не стоит! — злобно прошипел Харон. — И вы так и не узнаете то, что хотели узнать. А вам ведь это важно… Вы никогда не узнаете, — продолжал стращать нас грёбаный Лодочник, — почему ваши мертвецы «ушли» так легко. И не узнаете, что ждёт вас в следующий раз, когда смерть придёт за вами!

Я посмотрел на деда. Он молчал, но в его глазах читалась тревога. Он знал, что Харон не блефует. Да, это был примитивный шантаж, но нам нужны были ответы на вопросы.

— А если… если я соглашусь… — медленно начал я, — ты дашь нам ответы?

— Нет, — покачав головой, сказал Харон. — Я не дам. Я не хозяин душ. Я только перевозчик.

— Но ты позволишь поговорить с душами погибших? — тут же добавил я.

— Если ты заплатишь, я позволю им говорить… Нет, не так, — неожиданно передумал Лодочник, — ты сам переправишь их души через воды поземного мира! — И он в который раз визгливо рассмеялся. — А уж говорить или нет — они решат сами.

— Допустим, я соглашусь… — А вдруг ты меня обманешь и не вернёшься?

— Клянусь водами Стикса[2]! — донельзя серьёзно прошептал он, и вода у его ног заклокотала, как будто сама река услышала клятву. — Одна ночь! Ни мгновением больше!

Я посмотрел на отца Евлампия. Тот побледнел, но не возразил:

— Делай, что должно, князь, — прошептал он. — Господь… — начал, но затем резко замолчал батюшка.

Но я легко прочел в его мыслях, что он хотел по привычке произнести. Да, я хотел бы, чтобы Господь не оставил меня в своей милости, но пока до этого далеко… Хотя, что я вообще знаю о Господе? Может, он действительно никогда не оставлял меня своей милостью, невзирая на мой проклятый дар.

— Я буду молиться за тебя, Роман! — произнес, наконец, священник.

Вольга Богданович положил руку мне на плечо.

— Держись, внучек. И помни: даже если он обманет, я постараюсь тебя вытащить из той дыры.

Я глубоко вздохнул, успокаивая расшалившиеся нервишки, и сказал:

— Хорошо! Я принимаю.

Харон широко улыбнулся. И эта улыбка его преобразила удивительным образом. Его серое морщинистое лицо, покрытое гнойными струпьями и окруженное пегой неопрятной бородой, вдруг прояснилось и разгладилось. Словно он разом сбросил со своих костлявых плеч целые тысячелетия.

Вода под моими ногами вскипела. Алтарь вспыхнул снова — на этот раз не багровым, а зеленоватым огнем гнилушек. В глазах померкло, а голова закружилась. В ушах гулко зашумело, как от мощного морского прибоя.

— Одна ночь… — услышал я удаляющийся дребезжащий голос Лодочника. — Только одна ночь…

И тут всё «погасло» окончательно.

Когда я пришел в себя, оказалось, что я стою на краю реки. Храм пропал, так же, как и Харон, отец Евлампий и дедуля. Я был здесь один. Только тёмная вода, тянущаяся во мрак, и тяжёлый запах гнили, висящий в воздухе, как пелена. Небо было низким, серым и без лишних сложностей и заморочек со звездами. Всё вокруг — неподвижное, застывшее, будто само время здесь замерло в ожидании.

Над черными водами Стикса стелился густой, ядовитый туман, от которого у меня сразу же заслезились глаза. Он клубился над рекой, окутывая всё в мрачное марево, скрывая её истинные глубины и течения.

Сама река текла медленно, с густой вязкостью, словно кровь одряхлевшего мира. Её воды были мутными, чёрными, будто наполнеными сажей и пеплом забвения. Но, если приглядеться, можно было разглядеть мерцающие в глубине, едва видимые бледные огоньки — души-потеряшки, обречённые вечно блуждать в её тёмных пучинах.

А за рекой простиралось Стигийское болото — царство непереносимого смрада и гниения. Оно было огромным, бескрайним, уходящим в темноту, где даже тени казались живыми. Вода здесь была густой, как смола, и окрашена в цвет разложения — зеленовато-чёрный, с плёнкой жёлтой плесени на поверхности. Она непрестанно пузырилась, искажаясь от движений кого-то невидимого под толщей гниющей ряски.

Болото кишмя кишело тенями — полуразложившимися душами, которые медленно брели по колено в топи, скуля и шепча проклятия на забытых языках. Их тела были полупрозрачными, источенными временем, с пустыми глазами, полными вечной тоски и муки. Иногда из воды высовывались склизкие щупальца и хватали одну из них, утаскивая вглубь с тихим плеском.

Деревья здесь были чахлыми, низкорослыми и, вдобавок, еще и мёртвыми, как, впрочем, и всё вокруг. Их корявые ветви тянулись к потустороннему небу, как скрюченные пальцы, а из растрескавшейся черной коры сочилась ядовито-желтая смола — словно даже мёртвые деревья плакали, истекая ядом.

Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом гнили, плесени и чего-то прокисшего, словно давно нестиранные мокрые носки. Он обжигал лёгкие, как будто старался разъесть мою плоть, словно с каждым вдохом я вдыхал смертельный газ.

Я стоял в одиночестве на самом краю этого мёртвого мира, ощущая ледяное прикосновение загробного ветра. Харон припахал меня всего на одну ночь — но здесь, в этом месте, где само время потеряло смысл, одна ночь могла продлиться целую вечность. И где-то впереди, за туманом и мраком, меня ждали те, кого я пришёл найти в этом скорбном месте.

Возле берега я обнаружил лодку. Ту самую, которую уже видел в нашем святилище. Несмотря на неказистый вид, прорехи и щели, она и не думала тонуть и не пропускала воду. Дерево было чёрным, как смоль, и ветхим — казалось ткни её пальцем, и пробьешь еще одну дыру.

Но чертов старикан плавал на этой посудине не одну тысячу лет. Думаю, что за одну ночь с ней тоже ничего плохого не случится. Весло лежало внутри утлого судёнышка — то самое, кривое, с выщербленной лопастью. Я подошёл, подтянул посудину поближе. Лодка не скрипнула. Мне даже показалось, что она, как бы, ждала именно меня.

— Ну что, ведьмак, — раздался скрипучий голос у меня в голове, — садись. Это моё последнее наставление…

Я вздрогнул, хотя мысленное общение не было для меня чем-то из ряда вон выходящим.

— Харон?

— Да, Харон-Харон! Я уже несколько тысячелетий Харон, — язвительно прозвучало в ответ. — Садись в кимбий[3] — души уже заждались!

Я слегка неуверенно залез в лодку. Она мягко покачалась, но не ушла под воду. Я взял в руки весло и вспомнил, что читал когда-то, что орудие старого Лодочника — шест. Но на деле это оказалось именно весло.

— Куда грести?

— Никуда, — прозвучал голос Харона. — Всё, что тебе нужно — грести. Мой кимбий сам тебя приведет, куда надо. Всё, до утра, ведьмак!

И я бездумно погрёб куда глаза глядят. Когда берег скрылся в тумане, что-то под водой шевельнулось. Что-то большое. Тёмное. Я замер, чувствуя, как ледяной пот стекает по спине. Весло застыло в руках. Вода перед лодкой вдруг заклокотала, словно изнутри ее рвалось что-то чудовищное, древнее, не поддающееся пониманию.

Лодка дёрнулась, едва не перевернувшись. Я вцепился в борта, чувствуя, как что-то огромное скользит под днищем. Лодка вдруг зацепила килем что-то «мягкое и живое». А из мрака бездонных глубин Стигийского болота медленно проступила огромная тень. Я замер, вслушиваясь в тишину, стараясь понять, что мне делать, если это чудовище вздумает напасть на меня.

Пузыри лопались вокруг утлого челна Харона с мокрым чавканьем, выпуская запах гниющего мяса, смешанного с сырной плесенью и «медным» духом свежей крови. А поверхность воды вдруг покрыла маслянистая плёнка, переливающаяся сине-зелёными оттенками.

Я осторожно шевельнул веслом, оттолкнувшись от невидимой туши. Лодка качнулась, и тварь резко ушла в глубину, будто ее и не было. Но я знал — она всё ещё там. Подо мной. Но лодка её не заинтересовала. Я в полную силу заработал веслом, стараясь удалиться подальше от этого места.

Кимбий легко скользил по чёрной воде, оставляя за собой едва заметные волны, которые тут же смыкались, будто болото желало скрыть от чужих глаз даже жалкие следы моего присутствия. Я разошёлся, разгоняя посудину и хватая раскрытым ртом смердящий воздух древнего болота. Каждый вдох обжигал горло, словно я вдыхал не воздух, а ядовитый туман.

Разогнавшаяся лодка плыла сама по себе, будто ведомая невидимой рукой. Я почти совсем перестал работать веслом, но скорость движения всё равно не падала. Вода вокруг в очередной раз начала пузыриться сильнее, и вдруг из неё медленно поднялась рука.

Не скелет, не призрак — рука из плоти, но мертвенно-бледная, с длинными ногтями и сплошь покрытая чёрной грязью. Пальцы судорожно сжимались, словно пытаясь что-то ухватить. Я замер и напрягся, крепче сжимая весло. Затем из воды вынырнула вторая рука. Третья…

Они вырастали на поверхности, как грибы после дождя, тянулись к лодке, царапали борта своими длинными ногтями. Я ударил веслом по ближайшей руке. Та схватила его с нечеловеческой силой, и я едва не выпустил свое единственное оружие. Кожа на пальцах руки лопнула, обнажив чёрные кости, но хватка так и не ослабла.

— Отцепись, тля! — рявкнул я, рванув весло на себя, а затем крепко и витиевато выругался.

С глухим чавкающим звуком рука отпустила весло и с плеском шлёпнулась обратно в воду, после чего я резко ударил веслом по плавающей ряске. Остальные руки на мгновение замерли, будто оценивая ситуацию. Потом нырнули. После их исчезновения воцарилась поистине мёртвая тишина. Только пузыри на поверхности…

А затем раздался вой — нечеловеческий, полный боли и ярости. Вода вскипела, и на мгновение я увидел лицо в глубине — бледное, с пустыми глазницами, с разинутым ртом, полным гнилых обломков зубов. Потом оно исчезло, и лодка снова поплыла плавно и неторопливо.

Я не знал, куда держу путь, лишь знал, что обратной дороги нет. Берег давно растворился в серой дымке, и если я попробую вернуться, то уплыву еще глубже в эти топи. Поэтому я медленно грёб куда глаза глядят, не пытаясь даже управлять этой посудиной. Харон сказал, что она сама приведёт меня туда, куда нужно.

Туман постепенно сгущался, и в нем зазвучали странные шепотки — обрывки слов, фраз, даже мое собственное имя — то, настоящее, из моего будущего. Но ведь в этом времени его никто не мог знать.

— Ты уже мертвец… — продолжали шептать голоса.

— Скоро ты будешь с нами…

— Мы тебя ждем…

Я стиснул зубы и принялся грести быстрее, но лодка будто отяжелела, и напрочь отказывалась разгоняться. Сквозь пелену тумана стали проглядывать огоньки — бледные, зеленоватые, как свет гнилушек. Они мерцали то тут, то там, словно приглашая следовать за ними.

Заиграла музыка. Глухая, монотонная — то ли дудка, то ли скрип несмазанных колес. Я оглянулся и увидел в тумане силуэт — высокий, сгорбленный, с длинными руками, которые почти касались воды. Это существо громко шлёпая ногами, шло по трясине и не думало тонуть. Не обратив на меня никакого внимания, вскоре оно сгинуло в тумане.

Лодка внезапно остановилась. Передо мной возвышались древние, почерневшие деревянные сваи — остатки чего-то огромного, давно затопленного. Между ними болтались обрывки гниющих сетей, на которых сидели мертвые птицы с пустыми глазницами.

Вода заколебалась, и из-под свай выползли какие-то мерзкие твари. У них были человеческие фигуры, но… они не были людьми. Их кожа была белесой, покрытой слизью и водорослями, пальцы — слишком длинные, с перепонками. Лица — пустые, без глаз, но с широкими ртами, полными мелких, острых зубов.

Они схватили лодку своими лапами и стали тянуть ее вглубь своего «свайного лабиринта». Я ударил веслом по ближайшему чудовищу. Раздался хруст (не весла), но оно даже не вздрогнуло. И тут раздался истошный крик — не мой, нет, а одного из существ. Какая-то огромная тень пронеслось над водой, и твари мгновенно исчезли, скрывшись в глубине.

Я постарался отплыть подальше от этого места, и на этот раз у меня всё получилось. И буквально через пять минут, впереди по курсу появились они… Души… Сотни, тысячи, сотни тысяч. Бледные, полупрозрачные, с пустыми глазами. Без криков, без слёз. Только тишина. И ожидание.

Одна из них, в первом ряду, медленно подняла руку, указывая на меня своему спутнику — бородатому коротышке. Я почувствовал, как что-то внутри меня дрогнуло — это были они, те кого я искал — Глория и Черномор. И они тоже узнали меня. Вот только Афанасия с ними не было.

[1] Харон, перевозчик душ умерших в подземное царство в греческой мифологии, берет плату за свои услуги. Обычно это монета, которую кладут под язык покойнику, чтобы он мог заплатить Харону за перевоз через реку Стикс (или Ахеронт). Эта монета называется обол Харона. Она была обычно серебряной, но иногда могли использовать и более дешевые медные монеты.

[2] В древнегреческой мифологии воды реки Стикс использовались богами для произнесения клятв, которые считались нерушимыми. Нарушение клятвы, данной на водах Стикса, влекло за собой суровое наказание для богов.

[3] В некоторых источниках лодка Харона называется «кимбий» (лат. cymba), что может переводиться как «лодка» или «судно». Это слово также использовалось для обозначения различных видов чаш, в том числе вытянутых, похожих на лодки.