Товарищ "Чума"#11

Глава 9

Я пристально посмотрел на девушку, попутно читая её мысли. И я знал ответ, еще до того, как она мне его озвучила.

Да… — прошептала Акулина, и её голос дрогнул. — Слышу. Он… он говорит. Но не слова… но я как-то его понимаю. Его голос звучит как эхо в моей голове… но он… как бы… он внутри мамы… — Глаша прервала свою сумбурную речь, судорожно втянув воздух широко раскрытым ртом, а ее и без того бледное лицо побледнело ещё сильнее. — Так прадед Афанасий… жив?

— Нет. — Я покачал головой. — Он умер. Но отчего-то не ушёл… Остался… Я не встретил его душу в потустороннем мире…

— В каком еще потустороннем мире? — Неожиданно вцепилась в меня Глаша железной хваткой. — Ты же ушел с Вольгой Богдановичем и отцом Евлампием в родовой храм… Или я чего-то не знаю?

— Ты много чего не знаешь, любимая, — произнёс я, печально усмехнувшись. — Мы пытались вызвать души погибших, чтобы узнать, куда могли пропасть их дары… Ну, один мы уже нашли, — я отвлекся от повествования, взглянув на дочь Глафиры Митрофановны. — Дар Глории перешёл к Акулине…

— Не отвлекайся! — попросила меня Глаша. — Как ты оказался в мире мертвых?

— На наш вызов ответили не души погибших, а вечно старый лодочник — Харон. И чтобы пообщаться с ними, мне пришлось на одну ночь заменить Перевозчика… — И я вкратце рассказал о своих ночных похождениях в потустороннем мире.

По стремительно меняющемуся лицу Глаши я понял, хорошо, что это приключение уже закончилось. Иначе, отхватил бы я проблем. Понимаю, что она за меня переживает, но иначе поступить я не мог. Однако, на данный момент перед нами стояла совершенно иная задача — не выяснение отношений, а попытка разобраться, что же на самом деле случилось с Афанасием.

— Говоря «он внутри мамы», что ты имела ввиду? — переспросил я девушку. Мои попытки «услышать» Афанасия — провалились. Его слышала только Акулина. Почему — сказать сложно, возможно, из-за родственной крови и свежеприобретённого дара. — Он ещё здесь? — уточнил я.

— Он здесь… — прошептала Акулина, её глаза на миг затуманились, когда она взглянула на мать. — Я даже могу видеть его… Он до сих пор «в маме»… Вот здесь… — И она указала руками на её живот.

— В ребёнке? — испуганно ахнула Глаша, прикрыв руками живот, словно этим хотела защитить нашего ребёнка от опасности.

— Нет, не в ребенке… — Качнула головой Акулина. — Он… словно бы… вокруг него.

Глаша нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не вселился в маму, — наморщив лоб, словно решая сложную задачу, медленно произнесла вслух Акулина после небольшой паузы, — просто воспользовался силой вашего еще нерождённого ребёнка. Я спросила его… зачем он это сделал…

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, ничего хорошего я услышать не ожидал. В последнее время мне, как и всему моему близкому окружению, приходилось весьма несладко. Не было даже свободной минутки, чтобы дух перевести.

— После того как он погиб… — продолжила Акулина, — и его душа… по какой-то причине не смогла удержаться в теле… невзирая даже на присутствие дара… Но он не хотел уходить… Его душа сопротивлялась переходу в мир мертвых… Но удержаться здесь не могла… — Акулина подняла глаза на меня, и в них отразилось ужасающее понимание. — И тогда он «привязал» себя к маме… вернее, к вашему ребенку… родственная кровь позволила ему сделать это…

Глаша резко вздохнула, перестав прикрывать живот рукой. Видимо, поняв всю тщетность этих попыток.

— Но… почему?

Акулина на несколько секунд закрыла глаза, будто прислушиваясь к чему-то далёкому:

— Ваш ребенок… Его силы… Они как-то искажают эфир, позволяя ему здесь удерживаться. И еще… он не может уйти, пока не убедится, что ты с ребёнком — в безопасности.

После этих слов в спальне повисла мертвая тишина, нарушаемая только нашим дыханием. Я представлял, как душа Афанасия вместо того, чтобы исчезнуть из нашего мира, цеплялась за последнюю ниточку, прячась от посмертного воздействия за могучей силой нашего ребёнка.

— Я совсем не знала его, — произнесла Глаша. — Допускаю, что как и все ведьмаки, он не был хорошим человеком, — тихо добавила она, но в её голосе не было гнева, лишь печаль.

— Нет, не был, — подтвердила Акулина, видимо услышав ответ самого Афанасия. — Но он любил нас. Своих родных. По-своему, но любил.

— Раз он не пожалел ради нас своей жизни, — согласилась Глаша, — значит, это действительно так.

Я ощутил странное напряжение в воздухе — будто невидимая пелена прикоснулась ко мне. Что это за инфернальное проявление? Афанасий?

— Значит, он… будет защищать их? Ребёнка и Глашу?

Акулина кивнула.

— Да, чем сможет… при реальной угрозе… Дар и сила остались с ним. И он будет рядом всё время.

Глаша медленно выдохнула, стараясь привести нервы в порядок.

— И что теперь? Как с этим жить, когда в тебе душа собственного пра-пра-прадедушки?

Я посмотрел на её живот, где под тонкой кожей билась новая жизнь, окружённая не только нашей любовью, но и странной, мрачной опекой новоявленного духа, всеми правдами и неправдами нежелающего уходить в мир мёртвых.

— Как жить, говоришь? Да как обычно! — вдруг раздался дребезжащий голос моего мертвого дедули, стоявшего в дверях.

Никто из нас не заметил, когда он вошёл. Её сухое морщинистое лицо было спокойно, и только глаза блестели, словно у живого. Да и вообще, старикан вёл себя так, будто уже давно предвидел такое развитие событий. — Могучая сила вашего дитяти позволила его душе удержаться в мире живых. Но главное — цель у него благая.

Я невольно стиснул зубы. Безусловно, Вольга Богданович был прав, но мысль о том, что мой ещё не родившийся ребёнок станет этаким «якорем» для души древнего ведьмака, пусть даже и претендующего на роль защитника моего сына, не вызывала абсолютно никакого восторга.

— А если он дурное… — начал я, но дед резко махнул рукой, не дав мне договорить.

— Не переживай, Ромка. Не пойдёт Афанасий против родной крови, против рода своего. К тому же, это и её выбор, — кивнул он на Глашу. — Пусть она этого и не осознаёт. Афанасий долго цеплялся за жизнь… И более могучие ведьмаки столько не живут. Но даже и теперь не хочется ему за кромку… Понимаю… И раз он решил охранять своего внука — значит, вам повезло. Духи с таким даром — редкость, а уж добровольных защитников и вовсе по пальцам перечесть.

Глаша медленно провела ладонью по животу, словно пытаясь ощутить присутствие того, кого она не могла увидеть.

— Он… слышит нас? — устало спросила она.

Акулина потёрла кончиками пальцев виски, будто пытаясь избавиться от нарастающей головной боли.

— Слышит. Он и сейчас мне нашёптывает… — пробормотала она. — Говорит, что не даст никому вас с внуком обидеть…

В комнате снова стало тихо. Не знаю, что хуже — осознавать, что твой нерождённый ребёнок стал привязью для духа его древнего родича, или понимать, что этот дух теперь всегда будет следовать за твоей женой и сыном, как призрачный верный пёс?

— И что теперь? — пробормотал я, взглянув на Глашу. — Мы просто… будем жить с этим?

— Пока что — да, ребятки, — произнёс Вольга Богданович. — Но я попробую узнать об этом больше. Возможно, есть способ… ослабить эту связь.

— Всего лишь ослабить? А разорвать? — с надеждой посмотрел я на мертвого старика.

А он посмотрел на меня с таким выражением, что мурашки снова побежали по спине.

— Ты хочешь изгнать его? — неожиданно донёсся от дверей низкий голос отца Евлапия, тоже подоспевшего к шапочному разбору. — Проведем сеанс экзорцизма — и… Бог ему Судия!

— Я не знаю, — честно признался я, а затем замер, обдумывая предложение священника.

С одной стороны — Афанасий был монстром, ведьмаком, проклятой тварью, такой же, как и я сам. Но с другой — он безо всяких раздумий отдал за нас жизнь. К тому же, еще не известно, как этот обряд повлияет на нашего ребенка, да и на Глашу тоже. А рисковать своими любимыми и родными людьми я не буду!

— Ладно, — наконец выдохнул я, принимая решение. — Значит… никаких экзорцизмов не будет! Попробуем привыкнуть, если по-другому никак.

Дедуля хмыкнул:

— Да вам и привыкать-то не к чему. Вы его и не увидите, не услышите. Разве что почувствуете иногда — холодком потянет или сон странный приснится. А там… — Он многозначительно посмотрела на Глашин живот. — Когда дитя появится на свет — всё и решится.

— Что решится? — насторожилась Глаша.

— Либо он уйдёт… либо найдет новый способ остаться на этой стороне. Но пока… — Вольга Богданович виновато развёл руками.

— Пока нам придётся с этим смириться, — неожиданно закончила за него Акулина, медленно поднимаясь с места. Её лицо бледнело, а глаза потухли от усталости. Видимо общение с призраком отнимало у неё невероятное количество сил.

Воздух вокруг Глаши неожиданно «сгустился» и холодок пробежал по коже. Глаша, тоже это почувствовав, невольно прижала ладонь к животу, пытаясь инстинктивно защитить нашего ребенка.

— Теперь и я его чувствую… — прошептала она. — Афанасий… Он здесь…

Я не видел его, но заметное напряжение в воздухе и «дрожь» эфира говорили сами за себя. Дух Афанасия таким способом решил явить себя миру.

Отец Евлапий шептал молитвы, крестясь, но не предпринимал ничего агрессивного — видимо, тоже понимал, что сейчас не время для кардинальных движений.

Акулина вдруг резко вздрогнула, как будто кто-то коснулся её плеча.

— Он… он говорит спасибо.

— За что? — спросил я, хотя уже догадывался.

Акулина закрыла глаза на секунду, прислушиваясь к тому, что могла слышатьлишь она.

— За второй шанс… За то, что не изгнали и позволили существовать хотя бы в таком виде.

Дедуля кивнул, словно ожидал именно такого ответа.

— Ну что ж, понимаю… — произнёс он хрипло.

Афанасий — или то, что от него осталось — будто услышал эти слова. Воздух снова всколыхнулся, «давление» отступило, но ощущение «присутствия» никуда не делось.

— Вот что, девоньки, — скрипуче произнёс Вольга Богданович, — вижу, что общение с духом вашего предка, вас дюже измотало. Мы пойдем, а вы — отдыхайте…

И с рук старого мертвяка сорвалась целительская печать, а следом — еще одна. Едва они коснулись Глашу и Акулину, как тут же отправили их в крепкий лечебный сон, благо, что красавицы мои даже с кровати не сошли. После того, как я устроил их поудобнее — кровать была огромная, под стать самой спальне, и укрыл их одеялом, отец Евлапий неожиданно произнёс:

— Скажу по чести, без лукавства — не нравится мне всё это. Случаи привязки души к еще нерожденному младенцу — редкость, но имели место быть… И не всегда они заканчивались мирно — я изучал отчеты экзорцистов в наших архивах…

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился я.

— А то и имею, — буркнул священник. — Иногда такие духи… начинают действовать вредоносно… Не сразу, ясное дело. Сначала они внушают определённые мысли… Затем меняют чувства… Даже… подменяют носителя…

От слов батюшки мне стало как-то не по себе.

— Ты хочешь сказать, что он может… перехватить контроль над телом?

— Не сразу, — покачал голову священник. — Но, в минуты слабости и сомнений, если дух почувствует «пустоту», он может начать заполнять ее

— Бред! — вырвалось у меня. — Афанасий не такой.

— А ты его настолько хорошо знал? — спросил отец Евлампий, впервые за все время серьезно взглянув мне в глаза. — Ты видел его в жизни? Тебе известно о его грехах и его страхах? Любой дух, даже самый благородный, со временем может «свихнуться». Ведь он, по сути, находится и не на том свете и не на этом, нарушая все законы мироздания, установленные Создателем!

Я молчал, поскольку священник был прав. Но неожиданно спящая Акулина широко открыла глаза.

— Он… слышит это… — прошептала она, озвучивая нам слова Афанасия, которых, по-видимому, сама и не осознавала, находясь в состоянии натуральной сомнабулы.- Он боится… Боится, что однажды станет тем, про кого вы сейчас говорили. Он просит… чтобы вы не допустили, чтобы это произошло… — Девушка закрыла глаза и тут же мерно засопела.

— Мы не дадим ему стать чудовищем! — твёрдо произнёс я. — Правда, дед?

— А то! — Тряхнул своей заплесневевшей треуголкой Вольга Богданович. — Мы тоже, чай, не пальцем деланные! Уж с каким-то Афанаськой сумеем совладать! — И он ехидно усмехнулся. — Смотри у меня, — обращаясь к духу, произнёс дедуля, — не балуй!

Я смотрел на мирно спящую Глашу и чувствовал, как внутри меня разливается тепло. Не от слов деда, нет. От осознания нашей любви, от уверенности, что всё будет хорошо, да просто от того, что мы — вместе. И какими бы темными ни были наши корни, какими бы страшными ни были тени наших предков, мы сами решаем свою судьбу и куём своё будущее.

— Значит, так и будет! — подытожил я. — Как-никак, теперь мы — и его семья. А он — часть нас. Причём, неотъемлемая часть, которую невозможно просто взять и вычеркнуть из своей жизни

— Вот это по-нашему, Ромка! — воскликнул, расчувствовавшись Вольга Богданович. — От родичей не открестишься! А он нам теперь родня.

Старик развернулся и, постукивая тростью, пошёл к выходу из спальни. За ним, тихо как тень, невзирая на свои немаленькие габариты, скользнул отец Евлампий. Я же задержался закрыть окна, попутно размышляя, о чем сейчас думает Афанасий? Я надеялся, может быть, впервые за всю свою долгую, неправедную и жестокую жизнь этот мёртвый ведьмак почувствовал, что он сейчас не один. И, возможно, что именно сейчас он и живет той настоящей жизнью, которой у него давно уже не было.

Внезапно тёплый и почти стоячий воздух спальни разорвал резкий порыв ветра, хотя все окна я только что запер наглухо. От этого ледяного дуновения тяжелый балдахин над кроватью вновь дрогнул, а тени на стенах задвигались, будто живые. Я непроизвольно поежился от холода.

— Вот тебе и «не балуй»! — недовольно проворчал Вольга Богданович, так и не успев выйти.

Но прежде, чем он и отец Евлампий успели развернуться, воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым, словно наполненным невидимой энергией. Над кроватью, где лежали Глаша и Акулина, замерцал бледный свет — сначала слабый, едва заметный, а затем яркий, почти ослепительный.

— Что за чёрт⁈ — Я вскочил на ноги, готовясь к худшему.

Из сияния медленно проступила полупрозрачная фигура — высокий крепкий мужчина в поношенном кафтане, пыльных сапогах и с совершенно седыми волосами, собранными в небрежный хвост. Глаза Афанасия, холодные и пронзительные, как лезвие клинка, смотрели прямо на нас.

Успевший вернуться отец Евлапий резко перекрестился, а Вольга Богданович хрипло выругался:

— Какого хрена, Афанасий? Ты чего творишь⁈ — прошипел дед.

Но Афанасий не отвечал. Вместо этого он повернулся к спящим девушкам и мягко, едва касаясь, провел рукой над их лицами. Тонкие серебристые нити энергии потянулись от его пальцев, окутывая их, как защитная пелена.

— Что он делает? — прошептал я.

— Это невозможно! — неожиданно ахнул отец Евлапий. — Откуда у проклятой Господом души ведьмака взялась такая чистая сила, сравнимая с Благодатью?

— Хочешь сказать, батюшка, что это против всех законов? — усмехнувшись, произнёс Вольга Богданович. — Но вспомни, святой отец, что даже в самом закоренелом грешнике есть искра Божья!

Афанасий медленно поднял голову, и в его взгляде уже не было прежней отстранённости — только твёрдая решимость.

— Я не стану тем, кого вы боитесь… — Его голос прозвучал не в ушах, а прямо в сознании. — Но я не могу оставаться безучастным. Они… они моя кровь. И я дам им то, чего сам был лишён…

Свет вокруг духа пульсировал, набирая интенсивность свечения, а затем вырвался «плотным» сгустком энергии — не тёмной, не испорченной, а чистой, почти ослепительной. Он разделился на две части и мягко ввинтился в грудь каждой из девушек. Глаша тихо ахнула во сне, а Акулина слабо улыбнулась, словно увидела что-то прекрасное.

— Что это? Его сила? Его дар? — спросил я.

— Нет, — прошептал отец Евлапий. — Это частичка его бессмертной души, оставшаяся невинной, как день творения. И он добровольно отдал её, чтобы защитить их…

— Афанаська, ты дурак! — вдруг рявкнул Вольга Богданович. — Ты что, решил исчезнуть окончательно⁈

Афанасий качнул головой, и его образ стал терять чёткость.

— Да, пора ответить за свои грехи… Но частичка меня — весь тот божественный свет, который я сумел сохранить, теперь будет пребывать в них…

Фигура старого ведьмака дрогнула и начала терять четкость очертаний.

— Куда ты⁈ — Я инстинктивно шагнул вперёд, но Афанасий лишь бросил на меня свой прощальный взгляд:

— Береги их ведьмак…

Свет погас, а дух растаял в воздухе, будто его и не было. А после наступила мёртвая тишина.