Явье сердце, навья душа

Глава десятая. Полоз и его царица

И снова катилось по серебряному блюдцу волшебное яблочко, чтобы открыть перед Яснорадой таинственную, чарующую Явь. Чтобы подарить ей колдовские звуки гуслей… и улыбку того, кто был так искусен в игре на них.

В этот вечер Богдан не пошел в свой «ансамбль» и гусли в руки не взял. Он сидел за щедро накрытым столом — должно быть, в Яви случилось какое-то празднество. С Богданом была его мама — красивая, стройная, темнокудрая, и отец — с волосами, тронутыми сединой, и добродушной улыбкой. Сидел с ними отчего-то и тот рыжий парень — Богдана, должно быть, близкий друг. Да, и сама Яснорада наряду с другими Полозовыми невестами привыкла сидеть за столом с царской семьей — Кащеем, Мораной и, с недавних пор, Марой. Но то ведь Кащеево царство… Сколько ни вспоминала она эпизоды из прочитанных книг, не могла припомнить, чтобы за праздничный стол приглашали не только члена семьи, но и друга.

Яснорада глядела в блюдце, плененная царящей в этом доме любовью. И понимала, как отличается семья Богдана от ее собственной. Тепло и нежность ей заменяли знания, которыми потчевала ее Ягая, трепетную заботу — строгие наставления. Она привыкла уже и большего не просила, но на миг разрешила себе помечтать, что и у них в семье все могло быть немного иначе.

Тарелки опустели, затихли смех и оживленная беседа. Богдан поднялся, обнял маму за плечи и заботливо велел отдохнуть. А сам собрал тарелки и в раковину понес.

— У тебя глаза сейчас словно сердечки, — прыснул в усы Баюн.

— Неправда, — краснея, возразила Яснорада. — Просто я рада, что он такой, какой он есть.

***

Настал день, которого ждали все невесты Полоза. Быть может, ждали чуть меньше, когда в Кащеевом граде появилась Мара. Но Драгослава, похоже, была единственной, кто не готов был надеть золотую корону на ее голову. За титул царицы она собиралась биться до конца.

К ее боку жался хрустальный зверь, сложенный из острых, ослепительно сверкающих на солнце граней. Он так и притягивал к себе взгляды царского двора. Яснорада, не утерпев, и сама провела по зверю ладонью. Холодный. Искусственный. Неживой. Ее чуточку толстенький и непривычно пушистый Баюн куда родней и милее.

Многие из невест облачились в собственоручно вышитые платья, чтобы впечатлить Полоза своим мастерством. Но ярче всех сверкала она, Драгослава. Высокая, горделивая искусница облачилась в рубиновое бархатное платье с золоченой вышивкой на поясе и рукавах. Будто хотела показать Полозу, как идет ей золото. Как хорошо она будет смотреться среди его сокровищ.

Словно снег, искрящийся на солнце, своей красотой ослепляла и Мара. Она была в платье шелковом, кипенно-белом, с голубыми и серебряными узорами по рукавам и подолу.

Яркий, коварный огонь и безжалостная, равнодушная стужа схлестнулись в невидимой схватке, и дворец Кащея и Мораны стал для них полем боя.

Царевна и искусница возглавляли шествие — от дворца к единственной в Кащеевом граде площади. Вместо частокола там — живая ограда из людей, что жаждали зрелищ. Казалось, собрался весь Кащеев град.

Все мертвые собрались.

Среди музыкантов был и гусляр Олег. Яснорада смотрела на него, а видела Богдана. Но ее внимание перехватила другая фигура, что застыла посреди площади. Вытянутая, худая, совсем не плечистая. Бесцветные волосы, невзрачные черты лица. Выделялись только глаза — круглые, ярко-желтые, с каким-то странным зрачком, который Яснорада со своего места разглядеть не могла.

Полоз.

Большинство мужей Кащеева града носили зипуны из простого сукна, дворцовые — кафтаны из аксамита и бархата. Последние опускались до щиколоток, открывая лишь сапоги. К моде мертвого города Полоз, царь заморский, вряд ли приучен, но и его кафтан ниспадал до самой земли. Подол в золоте, будто вторя убранству Драгославы, вот только это золото было настоящим.

Кащей стоял по правую руку от Полоза, Морана — напротив, рядом с невестами. Царь был очень худ. Не хотела Яснорада заглядывать ему в глаза — неживые, холодные, запавшие, но еще жутче смотреть на его скуластое лицо и отчетливо видеть обернутый бледной, сероватой кожей человеческий череп.

Полы царского кафтана дворцовые мастерицы украсили позументами, верхнюю часть оторочили вышитым воротником. Морана по своему обычаю облачилась в серебро и белила, что спадали с плеч и шлейфом тянулись за ней.

Невесты по одной подходили к Полозу, кланялись и здоровались. Взгляд заморского царя бесстрастно скользил по их лицам. Подошла и Яснорада. Вздрогнула, разглядев Полозовы глаза: зрачок его будто сжали с обеих сторон и вертикально поставили. «Даже в его глазах — холод и золото», — подумала она невольно, выдавливая нужные слова.

Когда подошли Мара, а за ней — Драгослава, равнодушие Полоза уступило жадному любопытству. Его взгляд потянулся сначала за царевной, а после — за искусницей. Все прочие невесты были лишь безликими фигурами, призваными оттенить красоту главных избранниц.

Морана поравнялась с Полозом, что-то ему шепнула — наверное, в красках расписывала свою красавицу и умелицу-дочь. Но в глазах ее застыла тоска и мука. Полоз слушал царицу, склонив голову. Кивнул, прерывая нетерпеливым взмахом руки.

— Я сделал свой выбор.

Гулкий голос Полоза прокатился по площади. Невесты задержали дыхание, зеваки, окружившие их, в нетерпении подались вперед. Будь в Кащеевом граде птицы — и те бы щебетать перестали.

— Я выбираю своей женой Драгославу. Ту, что оживит мое царство волшебным зверьем, ту, что осветит его своей красотою.

Морана, кажется, побледнела. Резко опустила голову — боялась, наверное, взглянуть на Кащея. Лицо того, даром что мертвое, вспыхнуло от гнева — или стыда за потерпевшую поражение дочь. Мара и сама словно окаменела, стеклянным взглядом смотрела на землю. На лицах глядящих на нее невест — сплошь неверие. Как могла, она, безупречная, проиграть?

Драгослава же полнилась торжеством — от осанки и вскинутого подбородка до хищной улыбки. Яснорада сдержала порыв ухватить ее за вышитый золотыми нитями рукав и шепнуть: «Не надо. Не ходи». Вспомнила, что перед ней Маринка — колдунья, погубившая и невинных людей, и богатырей славных, и не стала ее останавливать.

И пока Драгослава шла навстречу своему нареченному, из земли тут и там били фонтаны. Не вода была в них — чистое золото, опадающая на землю не каплями — маленькими солнцами. На лице Кащея заиграла довольная улыбка, когда дворцовые слуги бросились собирать монеты в загодя припасенные кошели. Он жадно следил, как бы ни одну не пропустили, а Яснорада задумчиво наблюдала за ним. Кащеев град — не Явь, здесь в деньгах не было нужды. Так отчего ж Кащей так бредил золотом, что готов был обменять на него родную дочь?

Не оттого ли, что, царь мертвого города, устал он от окутавших город обманов Мораны? Жаждал чем-то явным — явьим, быть может — обладать?

Недолго гостевала улыбка на лице Кащея. Его потемневший взгляд обратился на Мару. Верно, царь считал, на сколько золотых пополнилась бы его казна, стань она Полозовой женой. Помедлив, он и вовсе отвернулся.

Драгослава застыла напротив Полоза — раскрасневшаяся, торжествующая. Ждала, как и остальные, начала свадебного обряда. Но Полоз вдруг взмыл ввысь, будто игрушка на пружинке, какую дарили когда-то явьим детям. Тело его, больше не скрытое кафтаном, все тянулось и тянулось из-под земли. Толстое, покрытое блестящей чешуей туловище оказалось змеиным.

Толпа зевак ахнула почти в унисон, затем разбилась, раздробилась на кричащие голоса и рассыпалась в разные стороны.

Полоз обвил кольцами тонкий стан Драгославы и вместе с ней ушел под землю. Исчез в червоточине, со всех сторон осыпанной золотыми монетами. Последнее, что увидела Яснорада перед тем, как земля скрыла в своих недрах Драгославу — ужас в ее глазах. И взгляд искусницы, в одночасье все понявшей, был обращен на Яснораду.

В куче золота остался сброшенный Полозом, словно змеиная шкура, алый кафтан.

Кащей, Морана и Мара затерялись за спинами толпы. Люди медленно расходились по домам, пряча в карманах памятный кусочек казны «царя заморского», что выбрал Драгославу своей царицей. Яснорада смотрела на них во все глаза. Неужели не видели, не чувствовали, что случилось нечто… неправильное? Неужели эту неправильность замечала только она одна?

«Я знаю, куда смотреть. Потому и вижу».

Она еще долго стояла на площади, глядя на землю, будто неосознанно желая заглянуть под нее. И в последний раз увидеть змея и его змеицу.