Явье сердце, навья душа

Глава двадцать седьмая. Душа, завещанная смерти

Четверо стояли на поляне за городом, и ни один из них не был полностью человеком.

— Коль не было б между тобой и твоим нареченным связи — тяжело бы пришлось, — заметил волхв.

Яснорада не стала поправлять его, но порозовела. Баюн отчего-то довольно фыркнул.

— Не пугай только Богдана, ладно? — смущенно попросила Яснорада. — Не… заговаривай.

Баюн присел на задние лапы и хвостом их обернул.

— Я буду самым послушным, самым обычным и самым примерным котом.

Яснорада рассмеялась и нежно его погладила.

— Обычным ты никогда не будешь. Ты — особенный.

Баюн довольно замурчал под ее ладонью.

От босоркани только сущность ее двоякая требовалась, а потому кудесил один волхв. Пространство перед Яснорадой подернулось рябью, а потом разошлось — как волны на море, стирая целые пласты реальности. Она будто снова смотрелась в волшебное блюдце, которое разраслось до небывалых размеров и встало перед ней стеной.

Богдан был не один. Вместе со знакомым Яснораде рыжим пареньком они склонились над разбросанными по полу книгами.

— Говорю тебе, из Нави они являются, — горячо говорил рыжий. Подняв голову, побледнел. Сказал отчетливо, глядя на Яснораду: — Ой.

— Вот тебе и ой, — передразнил Богдан, не отрывая взгляда от черно-белых строчек.

Волхв откашлялся, чтобы привлечь его внимание. Удалось — теперь на них смотрели оба. Богдан не ойкнул и не побледнел.

— Привет, Веснушка, — очень тихо и очень спокойно сказал он.

Яснорада вскинула руку к щеке — вспыхнувшей изнутри, наверняка заалевшей. Богдан чуть повернул голову к рыжему другу, но от нее взгляда так и не оторвал.

— Я же говорил… Говорил, что она настоящая.

— Ты… помнишь меня?

— Помню. Я не знаю, где я был, но там была и ты.

Тепло в голосе Богдана окутывало Яснораду, словно пуховое одеяло. Оттого, верно, ей и было так жарко.

— Калинов мост, — прошептала она. — Я столкнула тебя, чтобы от смерти — от царицы Мораны — увести.

— Вот почему я выжил, — покачал головой Богдан. — Хотя не должен был.

— Должен был! — пылко возразила Яснорада. — Твоя музыка — самое чудесное, что я когда-либо слышала!

На губах Богдана появилась лукавая улыбка.

— Ты слышала, как я играю?

— Ой. — Яснорада и прикусила бы язык, да уже слишком поздно. — Я… потом объясню, ладно?

— Обещаешь?

И снова это лукавство и смешинки в колдовских глазах.

— Обещаю…

Богдан, посерьезнев, вгляделся в ее лицо.

— Я не знаю, что происходит… До конца не знаю. Но если ты действительно меня спасла… Спасибо, Веснушка.

Яснорада попыталась ответить, но отчего-то не смогла. Ни звука не вырвалось из пересохшего горла.

— Мы вам не мешаем? — невинным тоном осведомился рыжий.

Она, моргнув, пришла в себя — словно в озеро с прохладной водой нырнула. Так кстати вспомнилось, что на поляне она совсем не одна… Что рядом не только родной уже Баюн, прячущий в усах довольную улыбку, но и совсем чужие волхв и ухмыляющаяся босорканя.

Лицо Богдана стало сосредоточенней, морщинка меж бровей — глубже.

— Но если ты наблюдала за мной… Я видел кого-то. Тень девушки или женщины. Белую, ледяную, пугающую. Рядом с ней всегда было очень холодно. — Он резко, решительно мотнул головой. Сказал с пылом: — Не верю, что это была ты.

Выходит, довелось ему все же увидеть Мару…

— От той, что холод приносила, Яснорада тебя и спасла, — вздохнул волхв.

Ему, верно, не терпелось вернуться в Чудь. Вот, как мог, так их и поторапливал.

— Яснорада… — заворожено сказал Богдан. Засмеялся смущенно. — Прости, Веснушка, что даже не спросил твоего имени.

— Ничего. — Она застенчиво улыбнулась. — Мне нравится быть Веснушкой.

Волхв снова вздохнул — куда красноречивее, чем прежде.

— Душу твою сберегла она, да ненадолго. Так может, не стоит и время терять?

Яснорада стремительно развернулась к волхву. Успела бы — зажала ладонью рот. Но увы, не успела, а слово, как водится, не воробей…

— Ненадолго?

Спрашивал не Богдан, а его рыжий друг.

Яснорада прикрыла глаза. Медленно выдохнула, внутренне подбираясь.

— Морана, царица мертвого царства, охотится за Богданом. Та, что приносила холод и открывала пути в Навь — ее дочь.

— Ее можно переубедить? — с робкой надеждой спросил рыжий.

— Саму Мару — возможно, ее мать — нет. Да и отца, боюсь, тоже. Кащей помешан на золоте, а мужчины мертвого царства добывают его для царя.

Только сейчас, уже зная правду, Яснорада задумалась: а были ли золотоносные жилы и залежи руд Кащеева града настоящими? Или Морана, царица обманов, и их создала?

— Подождите… — хрипло обронил рыжий. — Тот самый Кащей? У которого смерть в игле, а та — в яйце, а то — в птице?

Волхв, босорканя и Яснорада обменялись недоуменными взглядами. Баюн тихонечко фыркнул.

— Нет у Кащея смерти, — сказал волхв наконец. — Часть он древа мирового, что значит, всего мироздания.

— И что нам теперь делать? — растерянно спросил рыжий.

Богдан качнул головой, сжал в кулаки руки. Те, что так трепетно сжимали в руках гусли. Те, что сейчас казались готовыми отразить любой удар.

— Если эта Снежная Принцесса думает, что я так просто позволю увести себя в другой мир, ее ждет парочка откровений.

— Не думаю, что она будет спрашивать о твоих желаниях, — вздохнула Яснорада. — И не думаю, что ее воле так легко противостоять. У нее отчего-то не вышло отобрать твою душу. Но, рано или поздно, это все же произойдет.

— Твоя душа помечена Навью, — сказал волхв. — Ей она и принадлежит.

Яснорада помолчала, давая Богдану примириться с мыслью. Тихо сказала:

— Я просто хотела, чтобы ты верно распорядился оставшимся тебе временем.

Руки Богдана разжались. По напряженному лицу скользили тени занимающих его тревожных мыслей. Он, верно, думал о друге, что застыл рядом, положив худую, тонкую руку на его плечо. Думал о семье, которая наверняка знать не знала о Нави.

И о том, что совсем скоро уйдет туда навсегда.

— Я не дам ей увести себя в Навь, — зло, упрямо выдавил Богдан, тряхнул головой.

— Что его ждет? — прошелестел рыжий. — Если…

— Никаких если, — отрезал Богдан, смерив друга неодобрительным взглядом. — Ты действительно думаешь, что я так просто сдамся?

— Просто ответь, — устало попросил тот Яснораду.

Она рассказала все, что знала, ничего не тая. О Калиновом мосте, на котором Богдану уже довелось побывать. О реке Смородине, которую ему предстоит пересечь, чтобы оказаться в Кащеевом, мертвом, царстве. О Ягой, что совершит нужные обряды, чтобы Явь отпустила Богдана, а Навь — приняла. И, наконец, о Моране, что вынет из головы Богдана все воспоминания о жизни былой, оставленной по ту сторону, и выплеснет их на бересту. И о том, что путь из царства мертвых лежит через подземное царство Вия.

— Вия, — повторил рыжий, еще больше побледнев.

— Плевать, — непокорно заявил Богдан. — Вот умру от старости, тогда с Вием, Ягой и прочей вашей нечистью встречусь. А сейчас…

Что Богдан собирался делать сейчас, Яснорада так и не узнала.

В обрядовый круг на перекрестке двух миров грубо вторглись. Появившаяся на поляне Мара казалась не такой холодной и безучастной, как прежде. Потому что не одна она была. Рядом с ней застыла черноволосая, грациозная женщина с густой копной эбеновых волос.

Морана.

Воздух в легких застыл. Яснорада ждала, что дыхание ее вылетит изо рта белесым облачком пара.

Царица смерила Богдана ледяным взглядом — знала, на кого из двоих смотреть.

— И этого сосунка ты забрать не сумела?

— Не сумела, — надломанным голосом произнесла Мара.

Тихая, смирная, как прирученная зима. Кем она и была для Мораны.

— Как же вышло, что я так сильно ошиблась в тебе? — задумчиво спросила царица, глядя на дочь.

Яснорада меж тем гадала: был ли хоть шанс, что Мара лишь тянула время? Что тратила его не на попытку вытянуть из Богдана душу, а на то, чтобы просто наблюдать за ним? Или она слишком наивна, пытаясь разглядеть нечто человеческое в том, кто человеком никогда и не был?

«Но и я ведь не совсем человек».

Морана перевела взгляд на свою жертву и махнула рукой. Богдан посерел, словно краски с его лица утекали из Яви в Навь, а он в своем мире становился уже чужим, ненастоящим.

— Стойте, — прохрипел рыжий.

Морана не слушала, лишь поводила в воздухе рукой, будто наматывая на нее невидимые нити жизни. Нити обрывающейся на глазах Яснорады судьбы, что пряла Мокошь и ее сесты.

— Если вам так нужна душа, заберите мою!

— Матвей! — выдавил Богдан, с трудом выталкивая каждый звук из горла.

Рука Мораны замерла.

Рыжий… Матвей не мог знать, как сильно царица маялась от скуки в своем застывшем мертвом городе. Оттого и игралась с людьми, словно с куколками. И пока Кащей жаждал озолотиться благодаря Полозу, предназначенные для него невесты развлекали тосковавшую в никогда не меняющемся царстве Морану.

Не зная того, Матвей нащупал ее уязвимое место.

— Мальчик, что пожертвовал собой ради друга… — задумчиво сказала царица. — Достойная история для моей коллекции.

— Ни за что, — отчеканил Богдан.

— Еще скажи: «Только через мой труп», — запрокинув голову, расхохоталась Морана.

Богдан сжал челюсть так сильно, что на скулах заиграли желваки. Однако что ей, бессмертной, до чужих, да еще и человеческих, взглядов?

— Ты прав, — просмеявшись, сказала царица Матвею. — Это дело чести — отданную мне Явью душу забрать.

— Значит, мою и забирайте, — твердо сказал он.

Пусть и выглядел так, что вот-вот потеряет сознание — глаза расширились, в их голубизне плескался ужас.

— Матвей… Зачем? — хрипло спросил Богдан.

— Затем, что у тебя есть семья. Те, кто будет тебя ждать. Они не вынесут, если тебя не станет.

— У тебя тоже есть! Ну и что, что приемная! Они все равно тебя любят…

Матвей отвел глаза, Богдан осекся.

— Ты никогда не говорил, что… — Голос Богдана сорвался. Он прикрыл глаза. — Прости, что никогда не спрашивал.

Матвей улыбнулся. Чуть рассеянной, отрешенной улыбкой. Будто глаза продолжали смотреть в небо и мечтать, а губы самую малость улыбались.

— Все в порядке.

Яснорада видела — он не отступится. В безотчетном жесте прижала задрожавшую руку к груди.

— Помни — ты можешь отправиться в Навь. Пускай и не сразу…

— Мне нечего там делать, — вздохнул Матвей.

— А твои настоящие родители… — осторожно начала Яснорада.

— Живы. Наверное. В приют меня отдала мать — слишком юная была, чтобы повесить на шею ребенка. Если ее семья и есть где-то здесь… в смысле там, где ты… Она мне чужая.

— Матвей… — Богдан мучительно пытался отыскать нужные слова. Не смог и только сказал опустошенно: — Не надо.

Но Морана уже сделала свой выбор. И — Яснорада могла бы поклясться в этом на крови — не по доброте душевной. Царица предвкушала, как запишет на бересте историю о новом герое, которого она, как и многих других до него, заманила в капкан мертвого города.

— Поздно, — хищно улыбнулась она. — Сделка совершена.

Лицо Матвея медленно серело. Яснорада порывисто шагнула вперед, пересекая грань между Навью и Явью. Почти физически ощущая, как время золотистым песком утекает сквозь пальцы.

— Чтобы там, в краю чужом, у тебя была хоть толика свободы, — прошептала она, вплетая в волосы Матвея перья.

Вплетая в его душу толику навьих сил.

Морана наблюдала за ней цепким взглядом прищуренных глаз. Отберет ли перо? Заподозрит ли неладное, выдрав перышко с клоком волос?

— Позволь ему на прощание подарок оставить, — попросила Яснорада, заглядывая в мертвые черные глаза.

Царица подплыла, словно лебедушка, коснулась пера пальцами. Но сила отныне жила в Матвее. А перо — это просто перо.

— Хорошо, — коротко сказала она.

Яснорада так и видела, как Морана или ее слуги пишут трогательную историю на бересте. О мальчике, который пожертвовал жизнью ради друга. О девушке, которая оставила ему на прощание соколиное перо.

— Оставь ему и имя, — снова попросила Яснорада.

— Чтобы ты к матери своей приемной наведалась и его среди мертвых отыскала? — хохотнула Морана. — Ну уж нет. Довольствуйся той милостью, что я им уже оказала.

Забрать жизнь, пусть даже для того, чтобы другому спасти — сомнительная милость. Но большего от царицы обманов она и не ждала.

— Мне жаль, что так вышло, — прошептала Яснорада.

Богдан не слушал. Стоял, окаменевший, с влажно поблескивающими глазами, рядом с другом, что оседал на пол комнаты с посеревшим лицом. Яснорада поняла: больше не выдержит. Попросила едва слышно:

— Хватит, пожалуйста.

Она хотела бы остаться подольше с Богданом, попытаться найти нужные слова, как и он недавно. Но любых слов будет недостаточно — не сейчас, пока рана открыта и кровоточит. Не сейчас.

Яснорада не знала, кто прервал обряд перекрестья двух миров — волхв или босорканя, однако Явь исчезла вместе с Богданом. Морана, довольная, словно сытая кошка, исчезла, чтобы приветствовать в мертвом царстве новую душу. И зиму, заточенную в хрупкой беловолосой фигурке, за собой увела.

Баюн спросил тихо, будто боясь разбить в ней хрупкое что-то:

— Сколько птичьей силы себе ты оставила?

Яснорада вскинула голову, удивленная.

— Отстранилась ты от молодца рыжего бледная и какая-то… не своя.

Она долго молчала, но правду таить не стала.

— Нисколько. Она мне не нужна.

— Ох, Яснорадушка, — ахнул кот. — Всю свободу, что была у тебя, отдала незнакомцу!

Да, в высоте ей больше не парить, больше не знать сладкого ощущения полета. Но Матвею свобода сейчас куда нужней.

— Мне не нужны крылья, — упрямо ответила Яснорада. — Только мои корни.

Покинули поляну и волхв с босорканей. Остались лишь притихший Баюн и Яснорада с саднящим от слез лицом.