Барин из провинции

Глава 14

— Кто там? — кричу в ответ на стук в дверь.

— Это я… Ольга.

Ольга? Не ждал. Голос у неё — тихий, вкрадчивый, прямо как у моей бывшей жены, когда она чувствовала себя виноватой, или у бухгалтерши, когда та сообщала о штрафе от налоговой.

И вот ведь что странно: я совсем забыл, что там, в будущем, у меня остались друзья, родня. Мама, наверное, с ума сходит. Если я действительно «погиб», представляю её горе. Да, у неё ещё две дочки и шесть внуков, но меня она любила особенно. Лелеяла, холила.

Впрочем, остальные — вряд ли сильно переживают. Родня меня особо не жаловала. Успешный был, понимаешь, слишком, да денежки водились.

Кто ещё пожалеет? Саня — сосед-алкоголик. Вечный заёмщик. Я уже и не помню, сколько он мне должен. Хотя какой с него спрос? Я и не требовал. Он ведь когда-то в девяностых гопоту от меня отогнал. Обязан я ему. И знаю: Саня сейчас точно в трауре. Ну кто, кроме меня, ему ещё одолжит на «полторушку до вечера»?

Вот и для этой Ольги я многое сделал. Что, интересно, ей теперь понадобилось?

Накинув рубашку да брюки, открываю дверь.

— Ах, Алексей Алексеевич, попала я как кура в суп… — выдала женщина с порога.

Вижу сразу — дело неладное. Во-первых, стоит с двумя чемоданами. Во-вторых, свежая ссадина на щеке, хоть и замазанная белилами. А так — выглядит прилично: подтянутая, женственная. Фигурка — что надо. Был бы я ещё в прежнем теле — точно не пропустил бы такую фифу мимо внимания.

— Кто приложил-то? — спрашиваю.

— Граф… не молодой, не старый. А я, дура, стала от его ласк уворачиваться — ну, он и осерчал! Отхлестал и вон выгнал, — ответила Ольга, помявшись.

И чего ей от меня надо? Чтоб я вызвал этого графа (кто он там, кстати? Уж не граф ли Толстой?) на дуэль? Нет уж, увольте, мне своих неприятностей хватает.

— Привыкла я у купца: тот ласковый был, — заговорила Ольга, — а этот налетел как бес, схватил, спиной к себе развернул и давай руки свои совать! Я вырвалась, слово хотела сказать, а он — бац по щеке! А с утра сказал, чтоб уходила — мол, не годна я им!

То есть, выходит, если бы граф помягче действовал, можно было бы и без скандала обойтись? Любопытная логика. И всё же, чего она хочет? Гувернантка мне точно не нужна. Скорее всего, просто пожить просится. Денег у неё, видать, нет — раз даже цепочку продавала.

И точно, угадал.

— Мне бы недельку-другую, Алексей Алексеевич. Я вам, конечно, за всё заплачу. Как устроюсь, так сразу и съеду. Вы же говорили про свой домик…

— Домик надо сегодня ещё раз проведать. Я ведь дал бывшим жильцам срок выселиться. Ну а пока — живи тут, коль надо. Мы всё равно дня два максимум здесь.

— Да не успею я сыскать работу за два-то дня, — вздохнула Ольга. — Да и с такой… красотой, сами понимаете, в приличное место меня не возьмут.

— У меня в том доме всего две комнаты: одна — мне, другая — для слуг. Есть, правда, под самой крышей крохотная комнатка. Без печки, без удобств — летняя. Могу пустить туда. Ну и здесь, если что, номер тебе сниму. Денег не возьму — расходы невелики, да и… подружились мы вроде.

— Господи… благодарю тебя, — прошептала Ольга, и вдруг заплакала. Не навзрыд, нет — а как плачут те, кто слишком долго держался.

Жесток и подл оказался этот граф, по рассказу Ольги. Да ещё и похотлив, как сатир. Девок своих он использовал как личную собственность, и, судя по всему, даже замужних жен спокойно отбирал у мужей. Насмерть мог засечь и за лошадей, и за собак — словом, мерзавец. И главное — безнаказанный. Только взял в услужение гувернантку, как тут же полез к ней под юбку: решил воспользоваться зависимостью и унизить.

Вот что меня, человека из будущего, и взбесило. Мы там, конечно, тоже не без греха, но так — внаглую, с правом «владения плотью»… Дикие времена, дикие нравы, одним словом. Моё современное, по нынешним временам, высокоморальное сознание взбунтовалось, и именно оно, пожалуй, и стало причиной следующего конфликта.

Снял номер я Ольге пока на сутки, заодно наши продлил. И вот, пока оформляли, вижу, как в дверь гостиницы входит франт лет тридцати. Весь из себя напомаженный и гладкий, но по виду из простых. Улыбочка — как у приказчика на базаре. Подходит к нам и спрашивает Ольгу. Та растерялась, глаза на меня: мол, что делать?

— Вы же не передумаете насчёт жилья? — шепчет.

— Да, конечно, нет!

— Что? Вы кто⁈ — заметил меня франт.

— Ты сам кто? — стараюсь глядеть на него грозно. — И как смеешь разговаривать непочтительно с женщиной?

— Я… я слуга Его Сиятельства графа Апраксина Александра Петровича! — выдал он так гордо, словно я тут же должен был поклониться ему до земли.

— Отвечай, мерзавец, как посмел указывать моей работнице? — отыгрываю я самодура.

Тот аж покраснел, замотал головой и промямлил:

— Да я… да откуда… она в услужении у графа… и она… она — блядь!

Хрясь! Бью ему в морду. Причем удар получился не хуже, чем Грачеву прилетело в своё время. Франт падает навзничь.

— Молчать! Как смел⁈ Кто послал⁈ — пинаю я франта по рёбрам.

А что? Пусть видят: барин честь свою блюдёт! И за своих вступается.

— Прекратить! — меня врасплох застал свисток городового.

А вот и вчерашний усатый полицейский нарисовался.

— Что-о-о-о? — негодую я, войдя во вкус. — Меня, дворянина в двенадцатом колене, хамло и быдло оскорблять⁈

— Алексей Лексеич, ну зачем же убивать? — укоризненно качает головой околоточный с довольной рожей.

Ну а как же — он и с меня рупь возьмет, и с графа этого тоже.

Апраксин… черт, знакомая фамилия. Я её ещё из будущего помню. И вот, скажи, на кой я влез в это? Запал уже прошёл, но злость осталась.

Хрен знает, кто этот Апраксин. Точно помню, с Петром Первым дружбу водил один из них. Ольга сказывала: служит её хозяин вроде бы в посольстве в Вене, внештатным сотрудником. Сам Татищев его туда пристроил. А в его доме в Москве бывают все сливки московского общества. Женат он вторым браком на красотке — молодухе какой-то. А Ольгу, значит, брали для дочки от первого брака, девочки лет десять.

Вот и выходит, что я, барин по случаю, только что выбил зуб служителю известного графского дома. Хорошо это или плохо — ещё не решил. Но уж точно — не скучно.

— Графу бы, может, не лишне вспомнить, что Ольга Васильевна — не его крепостная, а вообще-то из свободного сословия, — заметил я на прощание ушибленному франту.

— Я вам так благодарна… Надеюсь, статский советник не станет вам мстить, — тихо проговорила Ольга, прижимая ладонь к груди.

«Так значит, Апраксин — тоже полковник, как и батюшка моей рыжули», — подумал про себя я, машинально отметив, что уже свободно ориентируюсь в этом клубке чинов, титулов и рангов. Тут ведь всё просто: не запомнишь — пропадёшь.

Татищев… да что о нём известно? Посол в Вене и всё. И семейство имеет многочисленное.

К обеду время подошло, а Владимира всё нет. Странно. Мог бы, в конце концов, предупредить — он же у меня, в некотором роде, на зарплате. Зато Тимоха бодр и весел, словно вином напоенный. Его, оказывается, накормили — и у нас, и у соседей. А, может, этому дамскому угоднику перепало что и послаще вина.

В общем, в МГУ едем втроём — Евстигней напросился с нами. И, вероятно, от избытка чувств, всю дорогу мучил меня своими виршами:

В миру он был глазаст и черен,

а приняв сан стал быстро сед!

Ага, ну щас мы ему тем же отплатим. И в отместку припомнил:

Служил Гаврила хлебопёком,

Гаврила булку испекал.

Он слушал горькие упреки

От тех, кто булку покупал.

Что булка быстро зачерствела,

Изюма будто мало в ней.

Он отвергал упреки смело,

И не скрывал он от людей,

Что он и без советов знает,

Как нужно булку выпекать.

Изюм всегда в неё бросает,

Изюма всем должно хватать!

Евстигней поморщился. Не зашло ему, видно.

Едем по Кузнецкому мосту, и вдруг Тимоха резко тормозит.

— Вот тот доходный домина. Говорят, графу принадлежит. Бают, самый большой в Москве сейчас.

— Ты нам экскурс тут не проводи, вези куда сказано! — шиплю я.

Но, пока ехали, всё-таки рассказал ему про Ольгу — и про её беду, и, возможно, свою, будущую. Дураком меня не назвали, и то хорошо.

И всё же правильно я поступил, что поехал в Москву на карете. Без колёс под задницей было бы неудобно. Вот, например, и дождик стал накрапывать, а мы — под крышей!

Вскоре приехали. Главный корпус МГУ — величественное здание на Моховой, недалеко от Троицких ворот Кремля.

— Университет этот построен, между прочим, по проекту Матвея Казакова, — не упускает случая блеснуть знаниями Евстигней. — А после пожара двенадцатого года восстанавливал его сам Доминико Жилярди.

Рассказывает он это тоном экскурсовода, для которого я — провинциальный барин из глуши. Ну, пусть думает.

Тимоху мы оставили с каретой дремать на козлах, а сами пошли внутрь, в храм науки. Или что они тут этим словом называют…

Рассматриваю с интересом историческое здание. Белые пилястры и колонны украшают парадный вход. Над ними треугольный фронтон, на котором гордо красуется надпись: «Императорский Московский университет». Высоко, аж задирать голову приходится. Громадные полукруглые окна смотрятся торжественно. Стены светло-жёлтые с причудливой лепниной. А кованые ворота — с лавровыми венками и всякими академическими эмблемами намёкают на принадлежность заведения науке и просвещению.

Захожу внутрь с некоторой даже опаской. Вестибюль просторный, с каменной лестницей, уходящей вверх — к главным аудиториям. Пол — в чёрно-белую плитку, стены побелены и запах… какой-то странный. Мокрой извести, что ли. Или бумаги и чернил?

И куда мне, спрашивается, идти? Евстигней, едва войдя, тут же испарился. Да и вообще он тут человек свой, почти местный.

Народу по случаю каникул немного, лишь несколько спешащих куда-то студентов в галошах по причине дождя.

Направляюсь к старичку лет так за полтинник с тростью в руках и стопкой бумаг под мышкой.

— Позвольте отнять у вас немного времени, — представляюсь я по полной форме и излагаю просьбу: хочу, мол, присутствовать на собрании Общества русской словесности.

— Это вы удачно именно ко мне обратились! — оживляется господин, задержав на мне внимательный взгляд. — Наслышан я, наслышан, что будет сегодня у нас в совете некое молодой дарование из Костромской губернии…

Тут он вдруг вытаскивает из-под бумаг скомканную газетёнку и показывает мне:

— Ваши вирши, стало быть? Почитывал. Изумительный слог! Позвольте представиться: Михаил Трофимович Каченовский, бывший декан словесного отделения. Ныне заведую кафедрой истории, статистики и географии. Так что, милейший, попали вы точно по адресу.

— Не выразить, до какой степени польщён нашим знакомством! А позвольте поинтересоваться — что это у вас за газета, и с чего бы там моим стихам взяться?

— А вы, стало быть, и не ведаете? Пардон, мсье! — усмехнулся профессор и развернул передо мной сероватый лист. — Вот, извольте взглянуть сами. «Московские ведомости». Сами печатаем. Трижды в неделю выходят.

— Ну? — требовательно смотрит на меня профессор.

— Э-э-э…

— Вы довольны?

— Да слов нет как доволен! Такая честь! А что, и в самом деле стихи неплохи? — стал распинаться в благодарностях я, и понял, что веду себя правильно.

— А вот и ваш тёзка, Алексей Фёдорович Мерзляков, декан отделения русской словесности, — Каченовский указывает тростью на входящего в вестибюль дородного господина лет под пятьдесят, с двойным подбородком и прядью волос, прилипшей ко лбу.

Мерзляков не идёт — он величественно плывет, как линкор среди рыбацких баркасов. И притом не один. Рядом с ним ещё один господин, не уступающий в важности: грудь в орденах по самое нехочу, лицо степенное. Но что меня насторожило — так это то, что у парочки важных господ был и ещё один спутник. Так… из простых… слуга, наверное, что нёс саквояж. Но морда у него побита, и побита… мной. Это был утренний франт, что назвал Ольгу нехорошим словом и от меня схлопотал по лицу и по рёбрам.

Идёт он по университету и, как положено слуге, по сторонам не смотрит, а смотрит себе под ноги, и меня пока не видит. Это, случаем, не граф ли Апраксин шествует? Ну раз слуга его… Что же делать? Дать дёру или сделать невозмутимое лицо и ничего не признавать? Впрочем, и руки такой скотине протягивать не хочется!