Барин из провинции

Глава 3

Глава 3

Его, дурака, оказывается, укусила змея. Про пресмыкающихся в нашей местности я знал всё. Ходил как-то в террариум в Костроме — небольшой подвальчик за рынком, где за три рубля мне показали двух ящериц и одну заспанную анаконду, которая, похоже, была вообще из папье-маше. Но зато дядька, что там работал, толковый попался — рассказал мне про местных гадов все, что знал. Я и запомнил.

Нет, как выглядят эти твари — я не знал, но базу усвоил: у нас водятся три вида змей и три вида ящериц. Ужик вообще безобиден и часто притворяется мертвым. Медянка может тяпнуть так, что даже кровушка пойдёт, но в морг из-за неё никто не загремел. А вот самая опасная — это гадюка. Хотя маму мою как-то укусила такая — и ничего. Рука припухла, и только. А вон у соседского пацана и температура была, и скорую вызывали — ну, то есть в этой реальности, конечно, звать было бы некого. Потом сказали — это индивидуальная реакция, могло быть и хуже. Но это совсем редко.

Короче, вижу — Тимоха на лужайке корчится, за ногу держится. Морда перекошена, глаза выпучены.

— Барин!.. Змея!.. Прям в лодыжку!

— Ох, как же тебя угораздило-то? — скорбно вздыхаю я, стараясь, чтоб голос не дрогнул от смеха. — Молодой… тебе бы жить да жить…

— Всё плохо, да? Герман, спаси! — взмолился ара, разглядывая место укуса на ноге.

— Батюшка-то наш тебе как тут поможет? Он бы, верно, и помолился, да нет его ныне рядом, — с недоумением буркнул Володя, не поняв, какого именно «Германа» поминает Тимоха.

Зато я понял и со злостью пнул «умирающего», чтобы тот перестал рассекречивать, кто сейчас в теле барина.

— Чепуху не неси! Ты ещё нас всех переживешь! Даже если и не медянка, а гадюка была — редко от того умирают! Вставай, поехали, не валяй дурня! И грибы собери, вон, расплескались из корзинки.

Я поднял один — хороший боровичок, крепенький!

— Редко они, бесовки, просто так кусают… Чего ж ты, мил человек, не уберёгся? — участливо подошла к кучеру Ольга, в который раз подтверждая, что русская женщина, увидев страдающего, обязательно пожалеет — для неё это почти душевный долг.

— Может, всё-таки яд из ранки… — начал было Тимоха, с мольбой глядя на сердобольную женщину.

— Рот прикрой, пока сапогом не помог! — не дал я договорить аре, поняв, к чему тот клонит, побоялся заржать.

Скулёж конюха, что у меня ещё и за кучера, не умолкал всю дорогу. Я же, устроившись один сзади, неожиданно для самого себя задремал — видно, ночной недосып дал о себе знать, а к здешней тряске я уже как-то приноровился. В армии и не такое бывало: помню, будучи дневальным, спал стоя «на тумбочке», то бишь на посту. Просто прислонишься спиной к стене…

И снится мне дивный сон: балет. Да не сам балет, а то, как я гляжу его по пузатому старенькому телевизору. И вовсе не художественный замысел оцениваю, не грацию движений, а стройные, голые ноги балерин… М-да, в моём детстве с порнухой плохо было: спасались самодельными игральными картами с полуголыми девками… да вот балетом по телеку.

А ведь второй раз мне уже балетное искусство чудится! Надо бы и вправду, коли доберусь до Москвы, сходить поглядеть на местных балерин. Впрочем, сценические костюмы у нынешних танцовщиц наверняка более целомудренные.

Проснулся от остановки, перед самым Ярославлем. Нашли подходящую полянку. Тимоха, нарочито прихрамывая и жалуясь на боль, обихаживает наше средство передвижения. Ольга, по-женски хлопочет как заведено, и накрывает на походный столик, который у нас приторочен к облучку кареты. Жаль, не раскладывается он. Ну а Владимир — бдит! Пошёл в лесок, очевидно, разведать — нет ли опасности какой. Хотя… судя по звукам… Короче, не бдит он.

А я, притоптывая в такт, вполголоса мурлычу песенку, что вдруг всплыла в голове:

'Где ты? Тебя мне очень не хватает.

Где ты? С тобою все мои мечты.

Где ты? Когда последний снег растает. Я знаю ты вернёшься, вернёшься ты'.

И самому от этого весело становится. Смешная у меня жизнь началась. Или закончилась?

— Тоже Пушкин? — услышал я вдруг голосок Ольги за спиной.

Уп-с… Тимоху ругаю, а сам постоянно прокалываюсь. Надо за собой следить!

— Точно, не Пушкин, — бурчу я.

— Лешенька, а сдаётся мне — есть у вас и художественный вкус, и литературный талант! Вам бы речь поставить да научиться грамотно изъясняться. И вообще — развиваться дальше… — льстит мне Ольга.

— Обязательно буду ставить! Вот на балет хочу сходить! — с улыбкой радостного идиота говорю я.

— Балет? Хм… Так сразу? Ну, можно и в Императорский Большой сходить. Сама, признаться, ни разу не бывала там… После того, как Петровский театр сгорел, ещё до Наполеона, в Москве и сходить-то некуда было. А вот ныне, в прошлом году, открыли новый. Говорят, не хуже питерского Александрийского будет. Возьмёшь меня с собой? — просит моя попутчица.

— Чего нет? — легко соглашаюсь я и принимаюсь за завтрак.

Тут и Владимир вернулся. Морда у него была кислая, и я порадовался, что благоразумно не стал завтракать в трактире на последней почтовой станции.

— Слыхал, билеты там до пяти рублев серебром, и нету летом выступлений — по провинциям ездят, — мрачно сообщил он. — Ох, плохо что-то мне, Отравили, что ли, вчерась?

— Да! Точно! Летом же у них гастроли, — сконфузилась Ольга.

В Ярославль мы въезжали по Костромскому тракту. День в самом разгаре, и на дороге полно телег, везущих всякую всячину для довольно большого по здешним меркам города. Хотя если судить по будущему — он небольшой, всего тысяч пятнадцать-двадцать населения, но дома сплошь одно- или двухэтажные, так что город растянулся вдоль Волги на приличное расстояние.

Проехали кладбище, потом мостик через реку Которосль — и вот мы на центральной улице города. Повсюду лавки, торговые и питейные заведения, слышится звон колоколов, а в просветах между домами мерцает Волга — широкая, величественная. Нам предстояло выбраться на дорогу через Переславль, что вела к Владимирскому тракту, а дальше — прямо в Москву. Эту часть пути Тимоха уже не знал, поэтому его подменил Владимир.

— Как нога? — спрашиваю у кучера, который временно залез в карету под бочок к Ольге.

— Жить буду, — буркнул Тимоха, которому, очевидно, неловко перед женщиной за своё далеко не мужественное поведение при укусе змеи.

Кстати, непонятно, кто его укусил все-таки. Никаких последствий, кроме пары дырочек с небольшим количеством выступившей крови, нет.

— Лексей, ежели желаешь — вот портовый рынок. Ближе подъезжать не стоит — толкаться будем, — сказал Владимир, останавливая карету.

— Со мной кто? — оглядываю я попутчиков.

— Я тут посижу. Нехорошо мне до сих пор, заодно за вещами присмотрю, — отказывается Владимир.

— А я, пожалуй, схожу. Но не на рынок. Вон там, — Ольга кивнула на богатый домик с нарядной вывеской, — лавка купца Волгина есть.

— То Константина Фёдоровича лавка. Известный купец, ратман городового магистрата. А Волгин-сын теперь бургомистр, — дал короткую справку Владимир. Говорит глухо, почти шепотом: вижу, и вправду нездоровится ему.

— Ратман какой-то… Растаман, — бормочет Тимоха себе под нос, шагая рядом со мной к рынку.

Для меня это слово тоже новое. Но по контексту понятно — что-то вроде депутата городской думы, если по-нашему. Короче, местная элита.

Сначала завернули на свежерыбный ряд. Там, у прилавков, какая-то разгорячённая баба охотно принялась нас поучать: настоящую рыбу, мол, надо в садках на Которосли брать — живая она там, шевелится. Но возвращаться не хотелось, да и времени жаль, так что купили только икорки: чёрной, зернистой, и красной, что помельче, но тоже отменной.

Потом прогулялись и по другим рядам. В одной лавке, где громоздились тюки материй с мануфактур, Тимоха зацепился языком с купцом-армянином. Мужик лет сорока в бархатном бешмете и с кольцами на пальцах, сперва поглядывал на моего ару с презрительной скукой, но довольно скоро взгляд у него сменился на заинтересованный. О чём они болтали — не понял: армянского я не разумею.

— Чаю отведать не желаете? — вежливо, но с достоинством поклонился в мою сторону торгаш-армянин. — Позвольте представиться: купец второй гильдии Сурен Тарханян. Торгую шелком.

— Э… Отчего нет? Алексей Алексеевич, дворянин Костромской губернии, — бодро отрапортовал я, не называя, как обычно, своей фамилии. Она по названию села и довольно смешная… Или село моё названо по владельцу? Шут его знает.

Торговые ряды здесь имели свою особенность: за прилавком, за которым стояла пара дюжих продавцов — товар, надо сказать, не из дешевых — скрывалась низкая дверца, и нырнув в неё, мы оказались… в маленькой Армении посреди Ярославля!

Деревянный пол с красивым, но уже порядком истоптанным ковром сразу говорил о достатке. Две низкие кушетки у стены, между ними — столик. Вроде бы местный, но резьба на нём искусная. А вот прочий декор точно не славянский. Подушки, набитые шерстью, полотенца с вышивкой на стенах, медная (или латунная?) посуда с орнаментом, красивые чашки и, конечно, угол с иконами. Богато, тепло, немного не по-нашему — но уютно.

Чем это ара так заинтересовал хозяина? И расспрашивать неудобно, понимаю — сейчас и так расскажут, раз уж хоровац — это такое национальное блюдо — принесла тихая армянская старушка в чёрном одеянии. Я знаю это угощение, бывал у армян в гостях. В будущем, конечно. Армяне — народ щедрый, эмоциональный, но если уж угощают этим блюдом — значит, ты им чем-то особенно интересен. Или полезен.

А ещё на столе имелись орехи, сладости, сушёные фрукты. И даже свежие: черешня, абрикосы, персики, зелёный виноград. Господи, как я соскучился по нормальным фруктам! В моём имении ведь такого не растёт. Надо будет на рынке посмотреть — наверняка есть здесь и фруктовый ряд.

Сразу переходить к делам никто не спешит. Обменялись мнениями о погоде, о декабристах, о ценах на различные товары. Я не стал делать секрета, что желаю учиться в Москве и еду смотреть недавно приобретенный домик.

— Продай мне своего кучера, — вдруг предлагает Сурен.

Оглядываюсь на Тимоху. К столу его, разумеется, не пригласили, но сунули чашку чаю и кусок рыбного пирога. А ведь поел он совсем недавно. Вижу: слова купца застали ару врасплох. Тот даже пирог чуть не выронил из рук — а с едой у Тимохи такое в принципе редко случается. Всё, что попадает в руки, исчезает в нём, как в атомном реакторе.

Спрашивать, хочет ли он сменить хозяина, я не буду. И так знаю — не хочет. Я ему вольную уже предлагал. Ни в какую!

Поэтому отвечаю сразу, без этих модных в нынешние времена, важных, задумчивых пауз:

— С детства мы вместе, росли, учились… Друзья-закадыки, в общем, — напропалую вру, ибо Сурен всё равно никак проверить не сможет.

— Вот он отчего такой бойкий, — досадливо теребит бороду купец.

— А чем приглянулся он тебе? Язык, что ли, знает? Так был у меня армянин-крепостной, учил его. Я-то на другие языки налегал, а Тимоха — вон как наловчился. Так это не великое достоинство — поди, у вас в Ереване таких пруд пруди, — всё-таки не утерпел я, любопытствуя.

— Эривани. Но я из Шуши, — поправил Сурен.

— Не в моих правилах набивать товару цену…

Но раз не продашь — скажу.

«Товар» тут же навострил уши. Тоже интересно стало — чем это он так хорош. Тимоха уже отошёл от потрясения, понял, что продавать его я не стану, и теперь, не спеша доедал пирог, косясь на фрукты.

Оказывается, шёлк, которым торгует Сурен, весь привозной. Из Персии и Китая. Дорогой, конечно. Дороже, чем, скажем, грузинский. У тех, мол, свой тутовый шелкопряд, коконы свои, но качество… так себе. А тут — Персия, Китай, армянские связи. Вот и живёт человек безбедно. Сурен, не без гордости, похвастался: скоро может в первую гильдию перейти. А это, между прочим, подразумевает оборот больше двадцати тысяч. Наценку на привозной товар он делает в три-четыре раза, и даже с накладными расходами понятно — купец этот небедный.

Копит сейчас на взнос и мечтает торговать с Европой. Причём не продавать там, а покупать. Оказывается, вся торговля с Китаем идёт через один город — вроде как Гуанчжоу — и строго через ограниченный круг купцов. Чужой не пролезет. А Тимоха, скотина разговорчивая, желая понтануться, правильно определил весь товар Сурена: атлас, газ, парча, тафта, вышитый шёлк. Всё знает, оказывается, чертяка! Нет, к большим деньгам его, конечно, никто не допустит, но как товароведа по шёлку вполне могут использовать. Мало того — он ещё и объяснил, чем персидский шёлк отличается от китайского.

Ай да, Тимоха! Ай да сукин сын! Может, и правда продать его? Запросить… тысячу. Интересно, дадут?