Барин из провинции

Глава 21

— Пардон! — громко сказал я и стал оглядывать участок… на случай того, если мадемуазель Жозефина, а это без сомнений она, решит задержаться в новых хоромах. Вон там, за сливой, к примеру… вполне уединённое местечко.

Попутно размышляю: одна она пришла, или с поручением от Амалии? А может, и сама Амалия в доме ждёт?

В этот момент дверь открывается, и из нашего свежеструганного отхожего домика легко и непринуждённо выходит Жозефина — гувернантка и доверенное лицо моей экзальтированной пассии.

— Алексей, право же… какая неловкая встреча, — несколько смущенно произнесла она на родном языке. — Неужели вы поджидали меня?

— Да это всё слуга мой, мерзавец. Не уведомил о визите! — отвечаю я по-русски.

— Пороть его стоило бы, ей-богу… А я вас в доме буду ждать. Дело есть — важное.

И, изящно приподняв полы своего длинного и чересчур вычурного платья, она удалилась, оставив меня на солнцепёке с вопросами и догадками.

А между прочим, все твердят, что пороть Тимоху надо! И квартальный, и даже Евстигней, хоть человек просвещённый, тоже удивился — мол, где дисциплина, барин?

Пороть, конечно, не стану — не по совести это. Всё же ара молодец: и за туалетом проследил, и Миколу, криворукого плотника, в тонусе держал, и вообще — по хозяйству при деле. Наглый — это да, но руки растут откуда надо, и голова соображает.

Но вот вольную — пожалуй, дам. Официально. Чтобы у окружающих вопросов не возникало. Дескать, не крепостной он, а вольнонаёмный. А коли уж хамит — так по собственному почину, а не потому что «барин слаб».

Нет, я не наивный — знаю, не слезет Тимоха с моей шеи. Да и небольшой от него материальный ущерб. Больше репутационный — постоянно позорит барина дерзким видом и балабольством. И как вот отучить его фамильярничать — ума не приложу.

Выхожу довольный. Сортир — конфетка! Надо бы ещё умывальник пристроить сбоку. Рукомойник, кувшин, мыло… Ковид, будь он неладен, приучил к гигиене. Без мытья рук ты уже и не человек вроде. Противно.

— Лексеич, куда так рванул? Клапан надавило? — подначивает Тимоха, стоя при полном параде у крыльца. Даже сапоги почистил.

— Пришла, говорит — срочное дело, — шепчет он заговорщицки.— По щеке меня потрепала… А ничего так фифа! Сейчас в твоей комнате ожидает. Ещё спросила, нет ли у нас рояля. Издевается, видать.

— Молодец, Тимоха, с нужником хорошо вышло. Толково. Как гусь? — я сразу перешел к важному.

— Да в печи он. Кожица сверху уже подрумянилась… А ножичек у тебя что, новый, да? Дай гляну!

— Потом, потом… Иди там подай чай нам, что ли. Других слуг ведь нет… Мне, кстати, опять посоветовали тебя пороть. Все говорят — больно дерзок ты.

— Да пошла она лесом, — оскорбился ара. — Сама кто такая? Служанка. А гонору, как у княгини какой-нибудь. Тьфу! У самой платочек с заплаткой — сам видел.

А в моей комнате — картина занятная: Евстигней стоит у окна, красный, как варёный рак, а Жозефина смеётся, прикрыв рот ладошкой, как благовоспитанная девица. На кровать, слава Богу, не уселись — значит, хоть нормы приличия соблюдены. Интересно, чем это она моего нового жильца в краску вогнала? Шутками или комплиментами?

Евстигней, хоть и хвастался, что он-де ходок знатный и спец по дамской части, — на матёрого ловеласа, по правде сказать, никак не тянет. А Жозефина — что и говорить, красотка! А уж фигура… Вот как оно получается в этом времени: вроде и одежды на даме много и платье длиннющее с кучей всевозможных рюшей и оборок, а все прелести женского тела открыты взору? Фантастика!

— Mon ami, vous pouvez nous laisser? — журчаще просит Жозефина у Евстигнея с тем самым выражением лица, что означает: месье, момент интимный, не мешайте большим людям говорить о серьёзном. Похоже, и впрямь какой-то секрет хочет рассказать.

— Друг мой, ступай на второй этаж, — киваю я Евстигнею. — Лестница — из кухни. Там комнатка твоя будущая, сам увидишь.

Сказал доброжелательно, но тоном, не терпящим обсуждений. Ушёл — и слава Богу.

— Так он будет у тебя жить? — интересуется Жозефина. — Интересный мальчик. Умный. Я таких люблю.

Любит она… да на здоровье! Только при чём тут я? Сама-то зачем пожаловала в наш скромный уголок? Пощипать за щёчку моего слугу?

— А пришла я со срочным делом, — начинает Жозефина. — Не платят мне за него, конечно… но отказать Амалии не смогла.

Сказала это и уставилась на меня испытующе. Ждёт, как отреагирую.

— Извольте, — делаю приглашающий жест. — расскажите, что за просьба. А насчёт оплаты не беспокойтесь — я благодарным быть умею.

— Амалию сватают, Алексей. Жених — человек серьёзный, бывший чиновник из Петербурга. Лет ему… немного для чина такого — сорока ещё нет, — сообщает гувернантка.

— Кто таков? И «серьёзный» — это какой? — стало любопытно мне.

— Статский советник. Два года назад подал в отставку из Министерства иностранных дел. Теперь главный редактор литературного журнала. Собственно, на вечере у госпожи Хитрово он и был. С вами беседовал. Там, кстати, Амалию и заприметил.

— Помню… помню, некто Свиньин. Из Петербурга один редактор и был. «Отечественные записки», если не ошибаюсь?

— У вас, Алексей, потрясающая память! — искренне удивляется гостья.

— Ну человек он не бедный, заслуженный, фамилия конечно подкачала да и сам… — рассуждаю я вслух, а про себя думаю: какого чёрта Амалия выкаблучивается? Достойная же кандидатура.

— Похож на свою фамилию, — хихикнула Жозефина, и в глазах у неё мелькнуло ехидное озорство.

А вот с этим не поспоришь. Господин Свиньин и впрямь был… шибко плотного телосложения, и его неблагозвучная фамилия ему отлично подходила.

Я, кстати, не поленился заглянуть в парочку номеров того самого журнала, что притащил господин Свиньин на литературный вечер. Любопытства ради. Удивило то, что номера почти целиком состояли из творений самого Свиньина — и прозу он сам, и стихи он сам, и даже иллюстрации, кажется, сам рисовал. Особенно меня умилила рубрика: «Домоводство, сельское хозяйство и промышленность». И это в литературном-то журнале!

— Нет, Павел Петрович в высшей степени достойный человек, однако, не по сердцу он моей воспитаннице. Да и вражда у него с «Северной пчелой». Это, где редактором Булгарин Фаддей Венедиктович. Знаете, наверное, такую газету? А Булгарин — бывший учитель Лизоньки, и она его очень уважает.

— А из-за чего вражда? — спрашиваю, сам при этом понятия не имея, что это за энтомологическая газета такая и кто этот враг Свиньина. Но, понятное дело, виду не подаю.

— Так он рисунки Петра Павловича критиковал! В стихах даже.

— Нормальные рисунки были, — припоминаю я иллюстрации.

— Там, понимаете ли, пикантные детали имеются… — улыбнулась Жозефина и рассказал интересную байку.

Оказывается, Павел Петрович, сей почтенный статский советник, открыл самый лёгкий способ рисования картин. Воображает он, значит, какой-нибудь ландшафтик — лесок, речку, кустик романтический. Сам карандашиком что-нибудь черкнёт — так, вчерне, и бежит к очередному «юному дарованию», которого он опекает. Тому велит небо маслом писать, мол, «сам я с облаками не лажу». Второму — землю, третьему — деревья, четвёртому — воду, пятому — скворца на ветке. А потом — оп! — и картина готова! Оставалось только в уголке аккуратненько вставить своё имя с обычным pinxit.

— Экий затейник! — расхохотался я. — Впрочем… что ж в том дурного? Главное — результат.

— Да? А Амалия рассчитывала, что вы в гневе вызовете его на дуэль, — шутит гувернантка.

— Что вы! — смеюсь я, подхватывая шутку. — Давно уж не мальчишка. И в романтизм, честно сказать, не верую. Кровь лить за даму сердца — красиво, да только глупо.

Потом, уже серьезно, добавляю:

— Так, может, расскажете, что от меня понадобилось? Я в женихи не набиваюсь. Да, девушка мне по душе, но я сторонник свободных нравов. К тому же любой человек имеет право на свои личные решения — пусть этот человек и женщина!

— Извольте, объясню… Сыграйте роль влюблённого! Тогда у Амалии будет время подумать, а Свиньин… Он давно уж жениться надумал. Думаю, сыщет себе ещё кого. Не молод он уже ждать.

— Ага, конечно… А она возьмёт и согласится, — возмущаюсь я.

— Нет, это невозможно! — пафосно произносит Жозефина.

— Отчего это? — хмурюсь. — Я что, по-вашему, нехорош?

— Напротив, — улыбается она. — Всем вы хороши: и осанкой, и умом, и даже… складом мысли. Но батюшка её, изволите ли, на войне. А без него решения никто тут не примет. Так уж заведено у вас, в России. Или не знаете о том?

— Знаю… — бурчу. — Забыл просто. Ну допустим… А мне это зачем? Что мне с того фарса?

— Ну, как вариант… Ваши встречи могут продолжаться, — сладко пропела француженка. — Разве этого вам не хотелось бы?

— Хотелось, — не стал юлить я. — Но чтоб ради этого жениться… Это уж чересчур. Да и муж — не стенка, можно ж и подвинуть! — не удержался я от пошлости.

Но Жозефина, по всему видно, ко мне благосклонна и лишь рассмеялась.

— Ну, не знаю… как-то это неблагородно! — пытаюсь я ещё придумать отмазку.

— А что вы хотите от бедной девушки? Она воспитана в лучших традициях, и, кроме как поцелуй… — глаз Жозефины лукаво скользнул в сторону моей кровати, — … что-то более существенное получить будет весьма затруднительно.

— Да ладно, всего лишь затруднительно? — усмехнулся я, поняв намёк.

— Ну и как это обставить-то? Если я соглашусь? Я не про… — киваю на кровать.

— Развратник! — взмахнула веером мадам, но без злости, и выдала мне, очевидно, заранее заготовленную инструкцию.

Потом идем пить чай, принесённый нам Тимохой, после чего я выдаю женщине честно заслуженный четвертак. Не копеек, конечно — рублей.

— Уже уходите, мадемуазель? — деликатно осведомился Евстигней, топтавшийся во дворе с выражением пылкого интереса на лице. Видно, парень стоял там нарочно, дабы не смутить нас в неподходящий момент — но при этом ровно настолько близко, чтобы заметить, не задержалась ли гостья дольше дозволенного.

— Да, пора, месье. Но надеюсь, что ещё свидимся, — кокетливо улыбнулась Жозефина.

И, чуть приподняв подол своего платья, двинулась по тропинке к калитке. Шла она уверенной походкой женщины, знающей себе цену, и будто не по московской грязюке, а по подиуму где-нибудь в Париже.

— Багира, намекая на грациозность движений… — выдохнул Тимоха, зачарованно глядя ей вслед.

— Нимфа… — в тон ему прошептал Евстигней.

— Чё хотела?

Тимоха, дождавшись, пока Стюха (он же Стафка, он же Стёпа — я все его варианты выпытал у нового жильца, чтоб не ломать язык попусту) отправился за матрасом и прочими мелочами, тут же полез ко мне с вопросами.

— Да чтоб я к Амалии посватался… Ай, забей ты. Гусь когда будет?

— А вы же вроде обедать ходили? — искренне удивился конюх.

— Да одно сладкое там было.

— Молодец, что рому прикупил, — с уважением кивнул Тимоха. — Я его уважаю.

— Вот и думаю теперь, как тебе налить, чтоб Стёпа не закатил глаза. Хотя… не выпьем ведь мы с ним всё. Потом и допьёшь.

И тут — чёрт! — из кухни, где печка, уже дымком повеяло. Не гарью, конечно, но тревожный запах пошёл.

— Дымит же! — цежу сквозь зубы и бегу спасать праздничного гуся.

— Нормуль, а ты говорил… Отличный жирный гусь, два дня можно кушать! — минут через десять нашей совместной трапезы сообщает довольный Тимоха. — А вот насчёт предложения — дело, скажу я тебе, мутное. А ну как эта малолетка и впрямь в тебе жениха разглядит? Оно тебе надобно? Папашка у неё, слыхал я, целый полковник! Такой и пристрелить за дочку может.

— Попробую-ка я про этого Свинюху у слуг мадам Хитрово разузнать, — задумчиво продолжает ара. — И вообще… странность тут одна есть. Несостыковочка.

— Какая? — спрашиваю, хрумкая крылышко, и подтирая жир свежим хлебом.

— Тебе она что сказала? Мол, без отца нельзя решения дать, так ведь и Свинюхе этому тоже значит откажут… ну, пока папаша не приедет. Или чего похуже.

— А чего похуже? — нахмурился я.

— Да как чего? Родичи возьми да и согласись. И всё. Кончилась твоя безбедная холостая жизнь.

— А может, я тому и рад буду! — огрызнулся я. — Может, я сам деток хочу! Дом, жена, дворняжка, по воскресеньям в церковь — нормальная, между прочим, мечта. Вон ты, вернее, Тимоха — сколько их уже настругал? А Амалия из благородных, и родители у неё богатые. Ты их особняк видел? Такой и миллион может стоить!

— Ой, кого ты лечишь? — фыркнул ара. — Лёшка может и рад был бы, но ты-то нормальный взрослый мужик. Не нанячился ещё в прошлой жизни? Давай все же сбегаю в Хитровку?

— Да не горит, потом… Чё там ещё у нас сегодня, вон в том горшочке?

— Там такое… пальчики оближешь! Армянское блюдо! Знаешь же, армянская кухня — самая лучшая в мире?

— Ты-то сейчас русский! Но вашу кухню я уважаю, — нелогично высказался я. — Тащи!

— Кчуч! — с придыханием выдал ара. — Это рыба, тушёная с овощами в горшочках. Сами горшки тоже «кчуч» называются. Жаль, болгарского перцу нигде не сыскал. Но зато тархун купил.

— Ну-у-у, какой кчуч без перца… — насмешливо протянул я, заглядывая в этот самый горшочек, что, впрочем, не помешало мне уничтожить его содержимое в один присест. Съел бы ещё, но Тимоха их всего три сделал, и надо Степе оставить.

Стук в калитку. Посылаю Тимоху — моего повара-конюха-прислугу — три в одном, так сказать. Оказалось, на телеге из магазина доставили постельное бельё, перину, какой-то столик, два подсвечника и ещё кучу всякой ненужной мелочи: салфетки, подушечки, резные штуковины, у которых, подозреваю, нет никакой функции, кроме как собирать пыль.

Потратился, видно, Стёпа под ноль. Ничего, если надо, я долгану парню немного на карманные расходы. А кормить его — мы прокормим.

Однако самого Стёпы не было. Всё это добро вручил какой-то хмурый приказчик из лавки. Тимоха, сокрушаясь о тяжкой доле крепостных и пыхтя как самовар, по одному волокёт вещи наверх.

Я же, воспользовавшись моментом безделья, открываю бутылочку рому. А напиток — хорош: ароматный, мягкий. Пожалуй, прикуплю ещё несколько бутылок.

— А вот и я! — раздался бодрый голос с улицы.

Выглядываю в окно. Бог ты мой… Ну и видок у парня!