Башни Латераны 2 (Виталий Хонихоев) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 12

Весна окончательно вступила в свои права. Дожди стали реже, воздух — теплее, и даже в их районе, где дома жались друг к другу как нищие у костра, появился запах распускающихся почек и свежей зелени. Лео возвращался домой из таверны с узелком в руке — Вильгельм отдал остатки жаркого после заезжих торговцев, что драку в таверне с наемниками устроили и их выкинули на улицу.А мясо — осталось. Хорошее мясо, мягкое, с травами. Отец обрадуется.

Он толкнул дверь. Внутри пахло капустным супом и свежим хлебом. Мать стояла у очага, помешивала чугунок. Мильна сидела на полу у стола, играла с тряпичной куклой — старой, но в новом платьице, сшитом из яркой ткани что осталась у матери после пошива заказа для жены мастерового. Девочка щебетала что-то, укачивая куклу.

Отец сидел на лавке у окна, зажав между колен деревянную ложку и пытаясь довести ее до ума, держа нож в левой руке, шлифовал, медленно, сосредоточенно. Вместо правой руки — культя, отец так и не привык пользоваться протезом. Услышав звук открывающейся двери, он поднял голову и приветствовал сына коротким кивком.

— Лео! — Мильна вскочила, бросилась к нему. Обняла за ноги. — Ты пришёл! Пирожки принес? Обещал! Два! И сахарную голову!

Он усмехнулся, погладил её по голове: — конечно принес. Только сахара не взял, а пирожки вот. — он достал из сумки сверток: — Ма! Отто сказал, что за рубаху должен, отдал хлеб за полцены. Велел кланяться.

— Ох, да он давно уже не должен! — всплеснула руками матушка: — нам-то деньги и не нужны сейчас так… ты ему скажи, чтобы полную цену брал, нельзя же так!

— А по-моему — еще как должен! — встряла Мильна: — рубаха такая красивая вышла, с огненными птицами по вороту! Так что должен! Пусть булочек еще даст!

— Милли! Нельзя же так! У дяди Отто своя семья есть и дети тоже. — упрекает ее матушка, но ее глаза смеются.

— Вот если бы у нас пекарня была — я бы всем булочки раздавала, кто голодный! — заявляет девочка, поспешно разворачивая сверток: — никто бы не был голодным в городе! — с этими словами Мильна набрасывается на сладкие пирожки.

— Вот потому-то у тебя и нет пекарни. — ворчит отец, оставляя ложку в покое: — как в таверне дела идут?

— Да нормально все. — пожимает плечами Лео: — вот Вильгельм мяса послал, давеча какие-то заезжие умудрились с Бринком поссориться, вот и не доели. Еще я пива жбан принес, только сегодня привезли да на ледник поставили, темное с Прибышовиц, тамошняя винокурня только в прошлом году на ярмарке выиграла.

— Прибышовицы… — пренебрежительно машет рукой отец: — да куда им до наших, которые у южной стены, дейна Кутновица! Еще темное поди… ладно, давай сюда… о! И мясо-то какое ароматное. Опять Вильгельм с травами чудит.

— Он экспериментирует. — объясняет Лео: — вот как магистр Шварц, только в кулинарном искусстве. Каждый раз немного добавляет разного, порой очень вкусно выходит. У нас кстати теперь новая девушка вместо Маришки.

— И то дело. — подхватывает матушка: — раз уж Маришка замуж вышла то не дело замужней то в таверне среди всякого сброда толкаться.

— Да нету у нас никакого сброда! — оправдывается Лео: — «Три Башни» — приличное заведение.

— В трактирах и тавернах завсегда всякий сброд, прости господи! — матушка осеняет себя тройным касанием: — а ты по молодости и наивности того не видишь. Поскорей бы тебе устроиться на хорошую работу, писарем в городскую управу например или там на склад к дейну Рубину, счетоводом.

— Ма! Ну там же платят сущие гроши! А так я и деньги зарабатываю и время есть чтобы потренироваться и к дейне Шварц зайти на учебу.

— Ой, не к добру это, сына. — качает головой матушка: — третьего дня стражники церковников алхимика арестовали в городе, того, что в Верхнем Городе лавку держал рядом с Речной Башней, соседи говорят, что повязали его по доносу… а ведь он с патентом королевским торговал. Магикусы сейчас на подозрении… вот был бы у тебя талант целительский, так отдали бы тебя в клирики, чай им святая Церковь благоволит и с деньгами всегда.

— Да, да, конечно. — вздыхает Лео. Это старая песня — про то, что если бы Лео пошел в семинарию и если бы у него талант к целительству был бы, то он бы сейчас сам в рясе ходил как «святой отец Леонард», ну может не прямо сейчас, но уж лет через десять точно. Церковная карьера его не прельщала и раньше, а уж сейчас, когда он совершил так много преступлений против веры — и вовсе. Несмотря ни на что он все еще хотел, чтобы Алисия — жила. Ведь магистр Шварц сказала, что он не просто поднял мертвое тело, а вдохнул в него жизнь. И он совершенно точно знал, что Церковь с ним не согласится.

— Отстать ты от парня, Лаира. — коротко бросает отец, оторвавшись от жбана с пивом: — он уже взрослый, ему жениться пора, а ты ему за семинарию. Видно же что есть кто-то на примете.

— Что? — матушка так и садится: — Леонард Штилл! Это правда⁈

— Тили-тили-тесто, жених и невеста! — весело поет Мильна: — а мой братец влюбился!

— Неправда! — говорит Лео и чувствует, что щеки у него начинают пылать: — вовсе не влюбился!

— Так чего ж ты молчишь, сына? Давай сватов пошлем к родителям девочки, чтобы все путем сделать. — говорит матушка: — у нас же и деньги есть, твои деньги. На них тебе и свадьбу справим и дом можно купить… недорогой, но все же. Или второй этаж летом надстроим, там и живите… а кто она такая? Случайно не та девица что за тобой ходила, смуглая такая? Ой, сына, только не ашкенку, люди же не поймут…

Лео только открыл рот чтобы сказать, что никто ему не нравится и вовсе он не собирается жениться, по тем причинам, которые он и сказать вслух не может. Например, потому что ему нравится Алисия… нет, не нравится, он ее любит. А Алисия мертва. Откуда возникает сразу ворох проблем… например если кто узнает про то, что он вместе с магистром Шварц в ее башне эксперименты над мертвыми телами ставят, то его обязательно инквизиция арестует. Арестует, а потом на дыбу вздернет и… в горле встал ком, во рту снова появился тот самый привкус паленой плоти, из-за которого он потом неделю в таверне дышал через рот.

Он посмотрел на мать. Она улыбалась, ждала ответа про невесту. Глаза добрые, полные надежды. Если бы она знала.

— Нет, ма, — сказал он тихо. — Никого нет.

Мать вздохнула разочарованно: — Жаль. А то отец говорит… ну ладно. Значит, рано ещё. — Она погладила его по щеке. — Главное, сына, чтобы девушка хорошая была. Из приличной семьи. Не ашкенка какая-нибудь и не… — она понизила голос, — не из тех, что в Нижнем Городе по кабакам.

— А по мне так пусть и ашкенка, лишь бы человек хороший. — сказал отец и громко рыгнул. На лавочке захихикала Мильна.

— Ой, не слушай ты его! — матушка машет рукой: — с такой свяжешься — вся жизнь под откос кувырком пойдет!

— Как там — отличный парень Генри, всем он был пригож! — затянул отец песенку: — и как жених он подойдет, решила я всерьез! Но мой отец ко мне пришел и каяться решил — не знает мать твоя про то, но Генри тот — мой сын!

— Бернард! — возмущается мать и бьет отца по плечу, но не сильно, а как-то игриво: — прекрати! Это дурацкая песенка! Тут же Милли!

— А я ее знаю! — блестит глазами Мильна: — там дальше про то, что и Генри и Борджик и Августин на самом деле сыновья ее папы и она никак не может выйти замуж! А потом ее мама говорит ей чтобы она не волновалась, потому что «может быть в округе все парни от отца, но ты уж точно не от него, так что делай то что хочешь!»

— Милли!

— Молодец дочка! А ну — хором! Отличный парень Борджик, всем он был пригож!

— И как жених он подойдет, решила я всерьез!

— Бернард! Милли! — мама еще раз замахнулась на отца, но в этот момент раздался грохот — ДАН-ДАН-ДАН! Входная дверь затряслась. Все замерли. Мильна перестала жевать. Мать побледнела. Отец поставил кружку на стол — медленно, осторожно.

Стук повторился. Ещё громче.

— Кто там? — крикнул отец. Голос спокойный, но Лео видел — рука его сжалась в кулак.

— Городская стража! Открывай!

Лео похолодел. Сердце забилось. Стража. За мной? Инквизиция узнала?

Отец поднялся. Посмотрел на мать. Та кивнула. Он пошёл к двери. Лео встал рядом — инстинктивно, готовый прикрыть семью. Отец отодвинул засов. Открыл.

На пороге стояли двое стражников. Но не церковные — не в белых плащах с красными крестами. Обычные городские. В потёртых кольчугах, грязных сапогах. Лица усталые, равнодушные. Один — пожилой, с седой бородой — держал в руке свиток. Второй — молодой, прыщавый — стоял позади, рука на рукояти меча. На всякий случай.

— Ты — Бернхард Штилл? — спросил пожилой.

— Я, — ответил отец. — Что случилось?

Стражник развернул свиток. Пробежал глазами.

— Сбор налога. Список должников. — Он поднял глаза. — Ты задолжал три серебряка за ремонт городских стен.

Отец нахмурился:

— Я уже заплатил. В прошлом месяце. Сам ходил в канцелярию.

— По нашим записям — не заплатил.

— Заплатил! — Отец шагнул вперёд. Голос повысился. — У меня расписка есть! Вот, подожди, сейчас покажу!

Он развернулся, пошёл к сундуку в углу. Опустился на колени (неловко, одной рукой держась за край), откинул крышку. Начал рыться.

Стражники стояли на пороге. Молодой зевнул. Пожилой смотрел в комнату — равнодушно, но внимательно. Взгляд скользнул по Лео. Задержался на секунду.

Лео стоял не шевелясь. Руки за спиной, правая ладонь уперлась в навершие кинжала. Сердце билось так громко, что, казалось, слышно на всю комнату.

Не за мной. Пожалуйста, не за мной.

Мать сидела на лавке, прижав Мильну к себе. Девочка притихла, смотрела на стражников испуганно. Отец вернулся. Протянул бумагу. Пожилой стражник взял. Развернул. Прищурился. Прочитал.

Хмыкнул.

— Ладно. Записано. Заплачено. — Он свернул бумагу. Протянул обратно. — Извини, ошибка в реестре. Бывает.

Отец выдохнул. Взял расписку. Сунул за пояс.

— Бывает, — повторил он сухо.

Пожилой стражник кивнул. Развернулся. Молодой последовал за ним. Они пошли прочь — медленно, вразвалку. Сапоги стучали по мостовой.

Отец захлопнул дверь. Задвинул засов. Прислонился спиной к двери. Закрыл глаза.

— Святые, — выдохнул он. — Думал…

Он не договорил. Но Лео понял. Думал — пришли за нами. Но они пришли не за ними, это всего лишь недоимки по налогам. Так что — не за ними. Пока.

* * *

Максимилиан лежал на спине и смотрел в потолок. Деревянные балки, закопчённые от годов — сколько их было, никто не знал. Трещина в штукатурке шла от угла к центру, похожая на молнию. Паутина в углу колыхалась от сквозняка.

Рядом сопела Лиза.

Она лежала на боку, прижавшись к нему всем телом — тёплая, мягкая, доверчивая. Рука её покоилась на его груди, пальцы слегка сжимали ткань рубашки. Дышала ровно, глубоко. Пахло от неё дешёвым мылом — тем, что продают на рынке, с запахом лаванды, но не настоящей, а какой-то приторной подделки. И ещё духами — цветочными, слишком сладкими. Из тех, что девушки её круга покупают у разносчиков, думая, что будут пахнуть как знатные дамы.

Не пахнут.

В комнате было душно. Окно выходило во внутренний двор «Трёх Башен», и оттуда не доносилось ничего, кроме запаха помоев и конского навоза из стойл. Светильник на столе у стены коптил — фитиль был обрезан криво, и масло текло по краю, оставляя жирные подтёки. Свет падал на стену неровными тенями: кувшин, миска, его камзол, брошенный на стул. Её платье — синее, с вышивкой по вороту — висело на спинке стула аккуратно сложенное. Она его разгладила перед тем как повесить. Даже в спешке.

Максимилиан вздохнул. Ему уже было скучно.

Не то чтобы она была плоха. Нет. Лиза была хороша — молодая, с круглым лицом и ямочками на щеках, светлые волосы до плеч, большие глаза, полные губы. Смеялась звонко. Краснела легко. Верила всему, что он говорил. Это было приятно — поначалу.

Но потом…

Потом она начала говорить.

— … а Марта, ты её помнишь? Я тебе про неё рассказывала, — щебетала Лиза, не открывая глаз, прижимаясь к нему ещё теснее. — Так вот она вчера пришла вся в слезах, говорит, что мастер опять на неё наорал. Из-за шва, представляешь? Шов-то был ровный, я сама видела, но он всё равно недоволен. Говорит, что она криво иглу держит. А она уже три года у него работает! Три года, Макс, а он до сих пор к ней придирается…

Он промычал что-то нечленораздельное.

— … и я ей говорю — брось ты его, найди другого мастера. Или вообще сама открой лавку. У неё руки золотые, правда! Она такие узоры вышивает — загляденье. Вот бы мне так уметь. Я вот только простые стежки умею, а она — птиц, цветы, даже лица может. Один раз вышила портрет дочки купца, так ей ещё и на чай дали! Купец этот, папа, он монеты положил и ушёл. Молча. Марта говорит — жутковатый, но не хамит… так ведь дочка его сама и убилась — незадолго до осады, утопилась на сходнях, где бабы белье стирали, говорят какой-то знатный ее обрюхатил, вот она и утопилась. Бедняжка, да? Не дай Архангел в такой ситуации оказаться… а говорят ее могилу еще потом разграбили.

Максимилиан открыл глаза. Уставился в потолок.

Дитрих заказывал рубашку. Значит, у него деньги есть.

А у него — нет.

Совсем.

Последние гроши он просрал вчера в кости. Сидел с мастеровыми в подвале у Грегора, пил дешёвое пиво и ставил на костяшки. Думал — отыграется. Не отыгрался. Проиграл всё. До последнего. Даже серебрушку, которую припрятал на выпивку. Пришлось уходить пешком, потому что на паром денег не было.

И сегодня утром, когда он встретил Лизу на рынке, где она покупала нитки, у него в кармане не было ничего.

Совсем ничего.

А она так радостно ему улыбнулась. Так доверчиво. Глаза сияли.

«Макс! Ты вернулся!»

И он улыбнулся в ответ. Соврал что-то про то, что скучал. Она покраснела. Он взял её за руку. Она не сопротивлялась.

И вот теперь они здесь.

В грязной комнате над таверной, где пахнет навозом и прогорклым маслом.

А она всё ещё говорит.

— … и я подумала — может, мне тоже попробовать? Узоры, в смысле. Не такие сложные, конечно. Но хоть что-то. Марта обещала научить. Говорит, главное — терпение. А у меня с терпением плохо, ты же знаешь, — она хихикнула, ткнулась носом ему в плечо. — Я вечно спешу. Мама говорит — угомонись, Лиза, а то так и останешься без мужа. Мужчины не любят болтливых. Это правда, Макс?

Он молчал.

Она приподнялась на локте. Посмотрела на него. Глаза большие, серые, с золотистыми искорками в свете коптилки. Губы чуть припухшие. Волосы растрёпаны, прядь упала на лоб.

Она улыбалась.

— Макс? Ты слушаешь?

— Слушаю, — соврал он.

— И что ты думаешь?

— О чём?

— Ну о том что я сказала! — она легко ударила его по груди. — О том что мужчины не любят болтливых!

Он усмехнулся. Поймал её руку. Поцеловал в ладонь.

— Не верь маме. Мне нравятся болтливые.

Она засияла. Прижалась к нему снова. Вздохнула счастливо.

— Ты такой… — она не договорила. Помолчала. Потом тихо: — Макс, а ты… ты ведь придёшь ещё завтра, правда?

Он напрягся. Чуть. Еле заметно. Но она не заметила.

— Конечно, красавица.

— А когда именно?

— Не знаю. Работа. Мы можем уйти в любой момент.

Она притихла. Он почувствовал как её дыхание сбилось. Она вздохнула — грустно, тяжело.

— Понятно.

Молчание.

Потом она снова говорит — тихо, неуверенно:

— Но ты вернёшься, правда? Когда закончишь дела?

— Конечно.

— И тогда мы… может, мы тогда… — она замялась. Покраснела. Он видел — даже в полумраке. — … ну, может, ты познакомишься с моими родителями? Если захочешь, конечно. Не обязательно. Просто… так положено, знаешь ли. Если мужчина серьёзно… ну чтобы не было как у той бедной девушки… так же не по-людски…

Она не договорила.

Максимилиан смотрел в потолок.

Святые. Она думает, что он серьёзное. Что это не просто… что это что-то большее. Что он придёт к её родителям. Познакомится. Посватается. Он закрыл глаза. Идиот. Надо было идти в бордель. Там всё просто. Заплатил — получил. Ушёл. Никто ничего не ждёт. Никто не строит планов.

А тут…

— Макс?

Он открыл глаза. Посмотрел на неё.

Она лежала, прижавшись к нему, и смотрела снизу вверх — большими глазами, полными надежды. Никто и никогда не смотрел на него так. За те годы, что он служил в «Алых Клинках» он привык к тому, что рядом с ним всегда были девушки и женщины, они были разными — худенькие и полноватые, блондинки, брюнетки и рыжие, купеческие дочки и жены мастеров, была даже одна знатная дама, которая, впрочем, ничем особенным в постели не отличалась. Но никто и никогда не смотрел на него вот так — с такой живой надеждой. Он вдруг понял, что если просто встанет и выйдет в дверь как обычно — то эта девушка тоже может пойти и утопиться. Именно такие потом и топятся.

Что-то кольнуло в груди. Неприятно. Резко.

Вина?

Он отвернулся.

— Лиза, я… — начал он и не нашёл слов.

Что сказать? «Прости, я не хотел чтобы ты так восприняла»? «Это была ошибка»? «Я просто хотел переспать, а не жениться»?

Она ждала.

Молчала.

Он сел. Резко. Спустил ноги с кровати. Потёр лицо ладонями.

Надо что-то сделать.

Что-то, чтобы… чтобы она не обижалась. Когда поймёт. Что он не вернётся.

Он посмотрел на кучу одежды на полу. Его камзол. Потёртый, тёмно-синий, с медными пуговицами. Потайной карман. Перстень.

Он замер.

Нет, это плохая идея.

Это украденная вещь. С трупа. Мессер велел сдать всё приметное. А он утаил. Спрятал. Думал — продаст потом. Или сам носить будет. Золото, на нём герб. Должно стоить прилично. Просто нельзя было продавать его здесь, можно было уйти в летнюю кампанию и уже там выменять… а то и просто расплавить и отдать как лом, все-таки золото.

Но сейчас…

Он посмотрел на Лизу. Она сидела на кровати, поджав ноги, укрывшись одеялом. Смотрела на него. Тихо. Грустно.

Вина кольнула снова. Сильнее.

К чёрту.

Он встал. Подошёл к куче одежды. Поднял камзол. Полез в потайной карман. Нащупал холодный металл. Вытащил. Перстень лежал на ладони — тяжёлый, золотой. Широкая полоса с гербом на печатке. Лев с мечом на фоне башни. Чей — не знал. Не важно. Красиво. Дорого. Максимилиан развернулся. Протянул руку.

— Держи.

Лиза моргнула. Посмотрела на перстень. Потом на него. Потом снова на перстень.

Молчала.

— Возьми, — повторил он. — Это тебе.

Она медленно протянула руку. Взяла. Пальцы дрожали.

Смотрела на золото как на чудо.

— Это… — голос сорвался. Она сглотнула. — Это мне?

— Тебе.

— Но… но почему? Я… я не могу… это же… — она вертела перстень в пальцах, рассматривала. — Откуда у тебя такая красота?

Он пожал плечами. Сел рядом.

— Фамильная вещь.

Она подняла глаза. Недоверчиво.

— Фамильная?

— Ну да. Я же все-таки Максимилиан Сфорцен. От деда. Он был… — Максимилиан помолчал, придумывая на ходу, — … оружейником. У знатного лорда. Лорд подарил ему перстень за верную службу. Дед передал отцу. Отец — мне.

Лиза слушала, раскрыв рот.

— Правда?

— Правда.

Она снова посмотрела на перстень. Провела пальцем по гербу.

— А что это за герб?

— Не знаю. Какой-то старый род. Давно исчез.

— И ты мне его… даришь? — она посмотрела на него. В глазах блестели слёзы. — Правда?

— Правда.

Она бросилась ему на шею. Обняла. Крепко. Лицо уткнулось в плечо. Плакала — тихо, всхлипывая.

— Спасибо, — шептала она. — Спасибо, спасибо, спасибо… значит у нас все серьезно!

Максимилиан обнял её в ответ. Механически. Гладил по спине. Смотрел поверх её головы в стену. Пустота в груди. Теперь она не будет обижаться. Когда он не придёт. Она подумает — подарил перстень, значит, любил. Просто не сложилось. Бывает.

Не будет искать. Не будет стоять под окнами казармы. Не будет плакать на пороге таверны. Он откупился.

Лиза отстранилась. Вытерла слёзы. Улыбалась — сияла всем лицом.

— Я его беречь буду. Как зеницу ока. Обещаю. — Она надела его на палец. Большой. Перстень был велик — болтался. Она сжала кулак, чтобы не слетел.

— Береги, — сказал он.

Она снова его поцеловала. Долго. Благодарно. Горячо. Он целовал в ответ. Но мыслями был уже далеко. Надо бы спуститься вниз, в зал, Найти Дитриха. Попросить в долг. Напиться.

Забыть этот день.

Лиза оделась — быстро, торопливо. Всё ещё улыбалась. Надела платье, поправила волосы, сунула перстень в карман передника.

— Мне пора, — сказала она. — Мастер будет ругаться если опоздаю. — Подошла к двери. Обернулась. — Макс, я… я очень счастлива. Правда.

Он кивнул.

— Я тоже.

Она улыбнулась ещё шире. Открыла дверь. Шагнула за порог.

Обернулась ещё раз.

— Ты лучший.

Дверь закрылась.

Максимилиан остался один.

Сидел на кровати. Смотрел в стену. В комнате было тихо. Только светильник потрескивал. И где-то внизу, в таверне, гудели голоса. Он встал. Подошёл к окну и выглянул во двор. Увидел как Лиза шла к воротам. Быстро. Подпрыгивая. Счастливая.

Он смотрел ей вслед.

Что-то неприятное шевельнулось в груди. Снова.

«Ладно, — подумал он. — Кто вообще узнает какой-то перстень у швеи из Нижнего Города?» Он отошёл от окна, почесал себе затылок и начал одеваться. На душе почему-то скребли кошки. Вышел из комнаты и спустился вниз по старой, скрипучей лестнице.

В таверне было шумно. Пахло пивом, жареным мясом, потом. За столами сидели мастеровые, грузчики, пара стражников. Вильгельм стоял за стойкой, вытирал кружки. Увидел Максимилиана, хмыкнул.

— Опять с девкой? Неймется тебе…

— Не твоего ума дело, — буркнул Максимилиан. Повернулся, поискал глазами, нашел. Протиснулся в угол к крайнему столику. Дитрих сидел спиной к стене, пил пиво. Увидел Максимилиана, поднял бровь.

— Ну что, герой-любовник? Удачно прошло?

Максимилиан сел напротив. Устало.

— Дай в долг.

— Опять просрал всё?

— Дай в долг, я сказал.

Дитрих вздохнул. Полез в карман. Достал два серебряка. Кинул на стол.

— Последний раз, Макс. В следующий раз сам выкручивайся.

Максимилиан взял монеты. Сунул в карман.

— Спасибо.

Дитрих хмыкнул. Отпил пива.

— Ты когда-нибудь остепенишься?

— Никогда.