Братский круг. По самому краю … (СИ)

Глава 20

Стемнело. Пятак за котельной тускло освещался небольшим прожектором с мутным, треснувшим стеклом. Место глухое, унылое. Сам бог велел здесь стрелки забивать. Менты сюда суются редко, опасаются, и правильно делают, народец лихой, могут и башку в потемках проломить. Если только наведет кто, сольет стрелу, тогда только «Кум-трест» нагрянет, да и то вряд ли, кому охота по ночам шастать. Мусора — они тоже, какие-никакие люди… К тому же, смена сегодня самая, что ни на есть лояльная к зекам. Все дубаки под полтинник, старой закалки, еще помнят те времена, когда пьяных сидельцев по баракам развозить приходилось. Почем зря арестанта гнобить не будут. Хорошая смена.

Мы с Немцем, Седой и еще пара спортсменов-боксеров с нашего барака, с которыми Саня обычно свои тренировки проводит, стояли и смолили в ожидании одиннадцати часов вечера. Чуть в стороне нервно курил Валера землячок, волнуется пацан, судьба его решается.

Неизменный шнырь — Анцыга, «висел на конторе» — смотрел с крыши котельной за подходами к месту встречи. И о перемещениях противника предупредит, (а от Кукиша можно было ожидать какой угодно пакости) и сотрудников, если увидит, тоже маякнет.

— Седой и вы, пацаны, в базаргу и все, что за ней последует, не лезьте. — раздавал последние инструкции Немец. — Дело темное, неизвестно как после аукнется, а вам еще срока досиживать. Мы с Кубой спросим с беспредельщиков. Да и потом, если что, на сходне перед братвой вывезем. Нам полегче, нас люди знают, замолвят, если что, словечко и за локоток придержат, если понадобится. Ясно?

Зеки молча кивнули.

— Ну а если уж увидите, что перевес не на нашей стороне, то сами решайте впрягаться или нет. — продолжал авторитет. — Хотя, думаю, не понадобится, таких как они — стадо надо, чтоб с нами справиться, да братан? — и хлопнул своей ручищей по моему плечу. Я чуть не подавился дымом.

— Идут! — негромко крикнул с крыши Анцыга. — Человек шесть-семь.

— Нормально. — Немец бросил окурок на землю и раздавил его ботинком.

— Пусть идут. — и, повернувшись к Шутову, — Ну что, старшой, окропим снежок красненьким? Как Дима Тягач обычно говаривает. Эх, жаль, нет его сейчас рядом. Ну да ладно, сами как-нибудь…

Из-за угла котельной одна за другой стали появляться тени.

— Один, два… семь, восемь. — считал вслух Седой. — Анцыга, ты что, считать не умеешь?

Их было восемь. Как в песне у Владимира Семеновича.

— Ну вот тебе и стадо, — сказал я, выбрасывая окурок и становясь рядом с Саней. — Как заказывал.

Меж тем, Кукиш с товарищи был уже в метре от нас. Враги расположились полумесяцем, обступив нашу менее многочисленную компанию с трех сторон. Я затылком почувствовал, как напрягся Седой с другими пацанами, прикрывавший наши спины.

— Здорово арестанты. — никому не протягивая руки, начал Немец. Для знающих — плохой знак. Если стрелка мирная, здороваются за руки. Хотя бывает и здороваются, а потом палить друг в друга начинают почем зря. На моей памяти пару раз было такое.

— Здорово, здорово. — стоящий впереди Кукиш переступал с ноги на ногу. — Говори, чего звал, а то у меня времени в обрез.

— Ну, будем считать, что с официальной частью покончено, — Саня сделал паузу, как бы выбирая правильную тактику разговора, затем продолжил. — Ты бы еще весь барак свой сюда притащил. Опасаешься чего?

— Да весь барак за ним не пойдет, Саня. — вставил и я свое слово в разговор. — Не знаю как блатные, а мужик точно нет. Скажи, Валера?

Из-за наших спин неуверенно вышел Шутов.

— Так вот из-за чего весь кипиш? — семейник Кукиша Слива только разглядел в полутьме Валеру.

— Ты че, Немец, в натуре за этого муфлона вписаться хочешь?

— Разобраться хочу. А после поглядим. — ответил авторитет.

— Хаа-аа. — оскалился Слива, — И ты здесь, Куба! За земелю пришел разговоры разговаривать! Ну-ну. Послушаем. Да, братва? — и обернулся к стоящим за спиной быкам.

— Да нет, Слива, это я тебя слушаю. — поправил отморозка Немец. — Пока слушаю……

Да только что-то ничего еще не услышал. — голос арестанта начал позванивать от злости, у него еще с этапа не сложились отношения со Слевиным, на момент прихода Сани в лагерь, груженым за карантином.

Кукиш по привычке перевалился с ноги на ногу.

— Короче, братва! В чем предъява конкретно? Что за земляка впряглись — поклон вам низкий, но к нам-то какие вопросы? Мы все разрулили по понятиям. Из-за него, — смотрящий тринадцатого барака кивнул на Шутова, — Чуть весь отряд не встрял. И люди бы пострадали и дело наше общее. А мы и с отрядником убацали, и его, в принципе, не сильно встряхнули. Короче, и овцы целы, и волки сыты. Я лично забашлял мусорку, чтоб тихо все было. Так чего ж еще? А тебе, Саня, не в мазняк по моему бараку вопросы решать. У тебя свои бандерлоги есть. Вот им и указывай что да где. Но! Из уважения к тебе, и… — Кукиш кивнул головой в мою сторону, — … и присутствующим здесь людям, мы этот маленький инцидент между нами забудем. И сегодня никто из твоих парней не пострадает, даже он. — зек мотнул башкой в сторону Валеры, — Забрал его к себе, бог тебе навстречу. Пусть в твоем бараке будет, я не против.

Я уже знал, что будет дальше. Пламенная тирада Кукиша с секунды на секунду должна была прерваться не менее мощным, чем на первенстве Сибири, ударом кулака в его тупую голову. Немец не станет долго слушать какого-то отмора, на двадцать ступеней стоящего ниже его по положению. Да и не в иерархии вовсе дело. Авторитет никому не позволит так разговаривать с собой. Не будь он Немцем. И Кукиш знал это, но тем не менее открыто провоцировал. Это немного настораживало.

Но на сей раз я ошибся. Саня хотел сделать все по закону.

— Да нет, дружище! — начал Немец. — Это ты что-то путаешь. Я волен подойти к любому в лагере и спросить за беспредел. Как равный с равного. Скажи-ка мне, Валера, с чего начались у тебя проблемы в бараке?

Земляк неуверенно проговорил:

— Мать похоронили, а меня известили спустя десять дней.

— Это правда, Кукиш? — Саня в упор смотрел на блатного.

— Ну правда, и че?

— Хорошо, что ты это не отрицаешь. А станешь ли ты отрицать тот факт, что мусора по закону обязаны Валеру везти под конвоем на кладбище, либо в «конверт» гроб завезти, чтобы человек попрощаться мог?

— Ну нет, не стану. Ты к чему клонишь-то? Не пойму я. — смотрящий тринадцатого оглянулся на своих спутников, как бы ища поддержки.

— А к тому, Кукиш, что мусора закон не исполняют, а такие, как ты, отморозки им жопу лижут. Люди в карцерах гниют, чтобы мужику жизнь облегчить. А вы языки свои псиные повысовывали, аж слюна капает и ждете мусорской команды!

— Слышь, Немец! Ты за базаром-то следи! — было дернулся вперед Слива.

— А что мне за ним следить? Да и перед кем? Перед тобой что ли, комсомолец⁉ Я тебя тогда в карантине не удавил только потому, что с людьми серьезными ты был дружен. Думал оступился человек, бывает. А сейчас вижу, что ошибся. Как ты тогда в этапе мужика впроголодь держал, так ты его и сейчас щемишь за все подряд! За сырое и вареное! И кодлу себе такую же подобрал! Сутенеров да бакланов всяких. Весь лагерь знает, какой у вас в тринадцатом бараке «Порядок». Куда в первую очередь арестанты передачи тащат. Все руки до вашего болота не доходили. И Дима Хромой сквозь пальцы на все это блядство смотрит. А вы настолько оборзели, что судьбы арестантские ломать стали! Ты кем себя возомнил, псина? За колготки ворованные заехал, обдолбыш хренов, а здесь считаешь себя вправе чью-то жизнь покалечить? Да я тебя сам сейчас покалечу!

Мощный левый боковой развернул Сливу на 180 градусов, на землю отморозок опустился уже без сознания. Все заняло доли секунды, никто ничего не понял, хотя все и ожидали именно такой реакции. Следом за товарищем рухнул со сломанной челюстью Кукиш, неуклюже подвернув под себя ногу. Группа поддержки, потеряв главарей, замерла в нерешительности. Немец сделал шаг вперед.

— Ну, может кто еще хочет за беспредельщиков вписаться?

— Да че вы его слушаете? На нож падлу! — друг Сливы Гапон кинулся на авторитета с заточкой.

Ситуацию выровнял Седой, все время очень внимательно наблюдавший за происходящим, и к этому моменту уже переместившийся в первый ряд, слева от Немца.

Как только тускло блеснуло лезвие при свете треснутого фонаря, верный телохранитель, не размышляя, прыгнул на нападавшего сбоку. Всем весом своего пружинистого тела пацан врезался в Гапона и вместе с ним отлетел в сторону. Я подскочил к дерущимся, копошащимся на земле, и резким ударом вырубил отморозка. Остальные зеки тринадцатого барака молча наблюдали за происходящим, вмешиваться никто не решался.

Меж тем, Седой вытряхнул из ослабевшей руки Гапона пику и, повернувшись к двум своим бойцам, скомандовал:

— А ну, подсобите-ка!

Зеки подняли начавшее приходить в себя тело и, поднеся ближе к фонарю, с силой опустили его спиной на бетонную тумбу. Один из парней придавил коленом грудь беспредельщика, а второй метнулся куда-то в темень, притащил прислоненный к стене котельной тяжелый лом и протянул Седому. Затем взял Гапона за кисть и вывернул тому до хруста руку, держа ее в натяжку.

Седой бросил взгляд на Немца, тот едва заметно кивнул.

С криком, — Ты на кого руку поднял, мразь? — телохранитель авторитета с силой опустил лом на натянутую как струна руку ублюдка. Одновременно с хрустом ломающихся костей раздался дикий крик Гапона. После шестого удара отморозок перестал подавать признаки жизни. Рука восстановлению не подлежала.

— Вот, что бывает с теми, кто забывает все человеческое. — сказал Немец, обращаясь к оставшимся сидельцам тринадцатого барака. Думайте, прежде чем что-то сделать. Если вы не спросите с беспредельщика, то с вас самих за это спросят! Как срока будете досиживать — решать вам. Сейчас унесете этих в санчасть, а завтра после утренней проверки, чтоб все были у Димы Хромого, расскажете, что видели и слышали сегодня. А нам пора. — Анцыга! — позвал авторитет.

— Здеся я, Саня! — откуда-то с неба тут же спрыгнул шнырь.

— Давай пулей в барак, чтоб к нашему приходу купец уже заварился.

Шнырь растворился в темноте…

Федот задумчиво наполнил наши рюмки. Затем, взяв в руки сигарету, размял ее пальцами и сунул в рот. Я наблюдал за Сергеем и тоже молчал, память, плюс не выветрившийся еще алкоголь цепко держали мой мозг в своих невидимых руках.

— Ну а потом что было, у смотрящего за лагерем? — спросил авторитет.

— Поутру были у Димы Хромого. Не все, правда, смогли присутствовать. — ухмыльнулся я. — По итогу вышло, что с мусорской подачи нашего земелю-то втоптали. Мы эту версию поддерживали. Да и кто Немцу что-то мог предъявить на этой командировке? Да и на любой другой. Беспредельщики послетали со своих тронов, больше их не слышно было в лагере. Кукиш потом на Централ уехал за добавкой. А Гапон так с больнички и освобождался.

— Дааа… — мой ночной собутыльник глубоко затянулся. — Поучительную ты мне историю сейчас рассказал. Если уж за земелю Немец людей калечил, то за дядьку точно порвет. А я, грешным делом, надеялся, что Антоша жив, да вижу сейчас что ошибался.

— Да может и жив твой Антоша, да ненадолго. Это точно!

— Тем не менее, мое предложение в силе. — авторитет подвинул ко мне связку ключей.

Я взял сигарету и встал из-за стола. Прикурив, глубоко затянулся и принялся расхаживать из угла в угол, как в прогулочном дворике на тюрьме. Мысли, опережая одна другую, роем крутились в моей трезвеющей голове. Мы оба молчали. Я думал, а Федот не мешал мне. Сигарета кончилась, я прикурил другую, продолжая расхаживать. Наконец, я остановился. Сел точно напротив авторитета и протянул ему руку. Лицо Сереги оживилось.

— Ну, значит добазарились?

— Добазарились, Серый. Но не ради тебя и не ради Немца, хотя оба вы оба дороги мне. И, уж точно, не ради Антона-гандона! А ради тех пацанов, жизни которых вы готовы бросить к ногам друг друга. Ради них, а не ради этого, — я сгреб ключи с брелком. — Поверь мне, Федот. Знаю, что ответ мой тебе сейчас не нравиться, но я никогда другим и не был, помнишь?

— Да помню, помню, Куба. Нет вопросов.

— Ну, тогда давай еще по одной на посошок, да пора на боковую, ночь гляди уж закончилась. А Немцу забей стрелу на пустыре за радиостанцией на завтра на вечер. Скажи, что человек от тебя приедет, лично с ним разговаривать, но не говори кто. Добро?

— Добро, Саня. Добро!

Мы выпили.

Стрелку с Немцем забили на семь вечера. За Радиостанцией имелся небольшой пустырь, окруженный с трех сторон высоким кустарником, с четвертой же стороны находился обрывистый спуск к реке. В детстве мы часто играли здесь с соседской детворой, сейчас же игры стали взрослыми.

Я остановил своего железного коня возле обрыва, вышел и стал вглядываться в течение реки. С моего места был виден противоположный берег с песчаной отмелью. Лед с реки уже сошел, но ветерок был еще прохладным. С удовольствием подставляя лицо под струи воздуха, я думал о Маше. Сегодня так и не решился пригласить ее куда-нибудь, чтобы продолжить знакомство. Испугался отказа? Не знаю. Наверное нет. Причина не в этом. Скорее побоялся спугнуть, порвать ту тонкую ниточку, что образовалась, как мне показалось, между нами. Пусть пока будет так, как есть. Как идет, так и идет. Как говорится — «Играй по игре»!

Прикурив сигарету, посмотрел на часы, было почти семь. В приличном обществе на стрелки опаздывать считается дурным тоном, поэтому сейчас прибудут гости. Я не ошибся. Одна за другой на пустырь въехали три машины. Две девятки и один «Ниссан-Лаурель» с тонированными стеклами. Остановившись в двадцати метрах от меня, заглушили двигатели. Из ближней девятины вышли два бойца в почти одинаковых «Шустерах» и вразвалку направились в мою сторону. Эти парни были не знакомы мне. Ну что-ж, познакомимся.

Приблизившись, тот, что был повыше, с вызовом плюнул под ноги и вылупился на меня. Казалось, он был искренне удивлен тому, что я осмелился явиться на стрелку такого уровня в одиночестве, да и то, что я вообще осмелился приехать, похоже тоже не совсем укладывалось в его буйной голове.

Не здороваясь, он бросил.

— Ты что ли от Федота?

— Я — глядя на его переносицу с горбинкой, отозвался я.

— А ты кто? — вмешался тот, что пониже, стриженый наголо. Спросил видимо так, на всякий случай.

— Человек — так же спокойно ответил я.

— Да ты че! — нос с горбинкой нравился мне все меньше. — Ну говори, человек, пока есть чем говорить…

Длинный опять сплюнул под ноги, видимо довольный своим диалогом, а лысый оскалился, засветив пяток золотых коронок.

— А Немец где? — поинтересовался я.

— А Немец тебе зачем? С нами разговаривай!

— Как бы тебе повежливей объяснить, уважаемый, — начал я. — Тебе и твоему лысому другу… Ну попробую. Дело в том, господа, что я и до последнего срока не стал бы разговаривать с такой перхотью как вы, а уж после него и подавно не собираюсь.

— Чего? — горбоносый уже явно с трудом поддерживал разговор.

— Предложу на выбор два варианта. Первый — вы идете к ниссану и зовете Немца.

Второй — остаетесь лежать здесь со сломанными клювами, и я сам иду разговаривать с ним. Выбирайте………

Первым сделал свой выбор горбоносый, кое как дослушав условия, он без замаха двинул мне в челюсть. Но я этого и ждал. Без суеты, убрав голову с линии огня, я впечатал ему левый боковой такой силы, что сам Тайсон залюбовался бы мной. Горбоносый резко осел на землю, траекторией приблизительно повторяя движение штопора в пробке, на то самое место, куда чуть ранее приземлился его плевок, хотя, к слову сказать, и менее эффектно.

Лысый поднял руки и встал в стойку боксера. (Ну конечно! Кого же еще ожидать в рядах Немца?) Но, памятуя печальный опыт своего предшественника, стал немного отступать к своим машинам, справедливо рассчитывая на помощь товарищей, еще не вступивших в дискуссию.

Двери второй девятки распахнулись, и я увидел еще троих бойцов, торопливо направляющихся в нашу сторону, в руке одного блеснул ствол. Но столкновения, которого они так жаждали, не произошло, Резкий окрик из «Лауреля» осадил нападавших. Голос был очень знаком и принадлежал Сане Немцу. Затем на свет божий вышел и он сам. Все еще вглядываясь, как бы не веря своим глазам, стремительно подошел ко мне и заключил в крепкие объятия.

Так мы стояли несколько минут. Молча. Эмоции переполняли обоих. Наконец авторитет отодвинул меня и оглядел снизу до верху.

— Как ты, брат? — в его глазах стояли слезы. — Когда? Почему не отписал, что выходишь?

— Зачем серьезных людей по пустякам беспокоить. — съязвил я.

— Вот, твою мать, гаденыш! Почему не сообщил? Прости, это я просохатил! — Немец хлопал своими ручищами по спине.

— Малой. — обратился он к одному из подручных. — Я тебе поручил следить за тем, когда кто из моих близких выходит?

— Да, Саня. — отозвался молодой пацан спортивного вида. — Прости, моя вина.

— Ты проморгал самого важного из них! Неделю по пять километров вокруг стадиона! Каждый день! Смотри, я проверю! И радуйся, что легко отделался.

— Понял, босс! — весело ответил Малой, почувствовав, что у шефа хорошее настроение, и действительно радуясь, что легко отделался.

— Ну а ты что там? — авторитет склонился над поверженным горбоносым. — Познакомился с Кубой? Вот так-то, Щебень! Сколько говорил, людей надо чувствовать. Смотреть кто перед тобой! А ты сразу на рожон лезешь. Второе место на первенстве Сибири — это тебе не шутка! Наука впредь будет… Ну поехали, брат, посидим, побалакаем. Поехали-поехали!!!

Мы уселись на заднее сиденье «Ниссана». Спортивную сумку с характерно позвякивающими металлом внутренностями, Саня велел переложить в одну из машин сопровождения. Наличие этой сумки подчеркивало натянутость отношений между бригадами. М-да, не зря значит Федот беспокоится.

— Слышь, Фикса! — Немец позвал боксера с золотыми зубами.

— Возьми «Восьмерку» Кубы, отгонишь ее на Дружбы 98. — и, обернувшись ко мне, — ты ж у матери?

Я кивнул головой.

— Ну, так вот, отгонишь, а ключи привезешь к нам в офис — и снова ко мне. — она тебе сегодня не понадобится, отвечаю!