Гнев Несущего бурю

Глава 12

Год 3 от основания храма. Месяц седьмой, Даматейон, богине плодородия и сбору урожая посвященный. Угарит.

— Это еще кто? — спросил я, разглядывая две сотни понурых людей, которых гнали в бездонную утробу гиппогогов, стоявших у причала.

— Из Каркара горожане, государь, — ответил Хрисагон, который встретил мой корабль в порту. — На Кипр везем, на поселение. Их наместник решил товар себе забрать, но наши караванщики отбились. Договорился с арамеями, сволочь. Мы тот род под корень извели, уши засолили и в Каркемиш послали. Пусть царь Кузи-Тешуб порадуется.

— Ясно, — кивнул я вспоминая. Мне уже доложили об этой дикой истории, и я одобрил выселение целого города. — Что с Каркаром делать будем? Он ведь не может пустой стоять?

— Не может, — оскалился Хрисагон. — Поэтому я там полусотню оставил и два десятка всадников. Просто посторожат пока. Придут хетты, вернем честь по чести. Ну а если не придут…

Ну а если хетты не придут или будут недостаточно настойчивы в своем желании вернуть отдаленный городишко, то мы получим контроль над важнейшим торговым путем[18] и правобережьем Оронта, одной из немногих рек, что несут свои воды по иссушенным зноем равнинам Сирии. Бесценное приобретение, которое еще нужно как-то закрепить за собой. Тут, к западу от Латакийских гор, и влажность повыше, и жизнь безопаснее. Мы защищены горами от набегов арамеев, но такая река, как Оронт…. Мы не станем отказываться сразу.

А если хетты узнают, что наместника убили мои люди? Ну и пусть. Он ведь клятвопреступник. Царь не станет поднимать шум, иначе позор этого деяния падет на его голову. Хетты весьма щепетильны в вопросах чести.

— Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра, — вздохнул я, окинув взглядом суету порта и второй ряд стен, который кое-где подняли на человеческий рост. — Не до жиру пока.

Надо сказать, воду уже подали и сюда. Пока из небольшой речушки-переплюйки, что течет рядом с городом, но в планах у меня — постройка акведука из озера, что расположено в горах, в пяти километрах от города. Если это получится, Угарит станет мегаполисом. Тысяч двадцать-тридцать легко примет в свои стены.

Впрочем, здесь уже сейчас царит невероятная толчея и суета. Мусор и руины расчистили совершенно, «красную линию» отбили деревянными колышками, а затейливой кривизны восточных улиц не наблюдается и в помине. Дороги тут шириной метров пять, а та, что идет из порта в акрополь — все десять. Я уже предупредил наместника, что если кто-то построит дом и собьется с линии, последует наказание. На кол сажать не буду, как ассирийцы в Ниневии, но дом прикажу сломать безо всякой жалости.

В этом районе живут зажиточные мастера и купцы, потому-то каменные фундаменты выкладываются правильными квадратами, оставляя место для внутреннего дворика с крошечным садом. Невероятная роскошь для жилья за стеной. Дальше пойдут дома победнее. Простые одноэтажные коробки с плоскими крышами, выбеленные известью. Они лепятся друг к другу боками, образуя одинаковые кварталы. Только кажется, что новый город большой. Очень скоро место и в нем закончится.

Я еду по улице, приветствуя горожан и матросов. Здесь меня видят нечасто, поэтому того восторга, что я чувствую в Энгоми, тут нет даже близко. Наоборот, я чувствую затаенный страх. Почему, интересно? Безобразничают чиновники? Проверим. Я остановил коня и шепнул пару слов Хрисагону, который скакал рядом.

— Возрадуйтесь, достойные! — заорал трибун. — Царь царей, повелитель Алассии, Угарита, Аххиявы, Вилусы и прочих земель завтра свершит правосудие. Сегодня с полудня и до заката на площади у царского дворца он будет принимать ваши жалобы. Кто боится сказать в лицо, пусть напишет. Кто боится указать имя, пусть не указывает. Государь наш милостив, и он не оставит ни одну жалобу без внимания. Славьте, люди, Морского бога и царя Энея, сына его.

Горожане внимали, раскрыв рты. А я в очередной раз вспомнил историю с дрожжами и деревенским сортиром. Судя по всему, здесь произойдет нечто подобное. Я ведь принес в этот мир анонимку, сделав еще один шаг к цивилизованной жизни.

— Со мной писцы, — едва слышно сказал я Хрисагону. — Я оставлю их здесь, чувствую, у них будет много работы. Присмотри за ними.

— Да, государь, — склонил голову Хрисагон. — Я еще ворота города прикажу закрыть. Вдруг кое-кто вздумает бежать.

Дворец понемногу восстанавливают. Штукатуры, камнерезы и кирпичники вновь получили работу. Я плачу им зерном, маслом и рыбой, и они счастливы без памяти. Половина дворца рассыпалась в прах, не выдержав жара огня, но даже эти жалкие остатки былого великолепия все равно вдвое больше, чем дворец в Энгоми. Вот бы еще канализацию починили!

— Государь! — с умильной мордой склонился градоначальник Аддуну. — Ваши личные покои готовы. Извольте проследовать.

Это он правильно сделал. Тронный зал восстановить не получилось. Многочисленные колонны и балки из сухого, как порох кедра дали такой жар, что кирпичные стены осыпались тончайшим пеплом. А вот небольшие комнатки на женской половине почти что не пострадали. Их стены отскоблили до кирпича и заново оштукатурили известью. Они девственно чисты, ведь сюда почти не заходят. Только першение в горле напоминает о том, что еще недавно здесь все было покрыто едкой копотью. Оно, конечно, пройдет, но для этого понадобятся долгие месяцы.

Дворец — это ведь сердце города. Администрация, храм, казармы, ткацкая фабрика и склад готовой продукции. Сироты и вдовы идут сюда работать за еду и крышу над головой. И они довольны своей судьбой. Я ввел сдельную оплату, и это вызвало немалое удивление у писцов. Здесь принято давать урок на день и бить за его невыполнение. Я запретил это делать, отчего удостоился массы непонимающих взглядов. Очень надеюсь, что дворец вернет вложенное в него.

— Обед, господин, — кланялся как заведенный Аддуну. — Полдень скоро, а на площади уже не протолкнуться.

— Со скольки деревень он собирал дань в свой карман? — негромко спросил я, когда градоначальник ушел.

— С трех, — поморщился тот. — Я не стал из-за такой мелочи беспокоить. Просто придушил его самую малость и велел все вернуть в казну.

— Правильно сделал, — кивнул я. — Ворует, но по чину. Полезный человек.

Суд затянулся на три дня. Я и не ожидал, что скопится столько дерьма за время моего отсутствия. А еще я столкнулся с пренеприятнейшим фактом: в Угарит приехало множество мастеров и купцов из близлежащих земель. И для них совершенно неочевидным было наличие законов на новой родине. Кто-то жил по родовым обычаям, кто-то по законам хеттов, а община, перебравшаяся из городов Междуречья, признавала только законы царя Хаммурапи, считая их непревзойденным образцом мудрости. И это поставило меня в тупик.

Несколько простых случаев я разобрал быстро. Портовый писец, вымогавший взятки при разгрузке товара, уже лишился имущества, был публично бит палками и сослан в деревню на поселение. Двух человек, закабаленных за долги, я освободил, но вместо благодарности получил бурю возмущения. Нет в этой части света такого закона, чтобы чужих рабов освобождать. Это получается, я на священное право частной собственности покушаюсь. А ведь я защитник этого самого права. Пришлось выкручиваться. Я выкупил долги этих бедолаг, простил им проценты, и теперь они должны казне. Народ царскому милосердию восхитился, купцы понимающе похмыкали, оценив мою изворотливость, а я ощутил весь масштаб проблем, что меня ожидает. Здесь не Вавилония, спаянная монолитом священных законов Хаммурапи. И не Египет, где отдельный человек сродни муравью. Смешав разные народы в огромном плавильном котле, я получил отсутствие признанного всеми института права. И пока что я не могу навязать его сверху. Подобные вещи вызревают долго, как хорошее вино.

А ведь такого рода ситуаций будет у меня тем больше, чем больше я захвачу земель. Я упираюсь изо всех сил, но именно на это подбивает меня трибун Хрисагон, расстеливший на столе склеенный лист папируса, испещренный пометками.

— Мы взяли земли на восток до самого Оронта, государь, — почтительно сказал он. — Но нужно идти дальше. На север — до Алалаха, и на юг — до Арвада. Если не заберем мы, заберут другие. И тогда мы получим сильных и опасных соседей.

— Не хотел я брать столько земель, — поморщился я. — Ты хочешь с Амурру войну развязать. Зачем?

— А вот зачем, — Хрисагон провел пальцем, украшенным обкусанным ногтем, вдоль черточек, обозначавших Латакийские горы. — Здесь всего два перевала, государь. Если в самых узких местах перекрыть их стеной с воротами, то арамеи к побережью нипочем не пройдут. У них останется только один путь. Вот тут!

И неграмотный вояка показал проход между Ливанским хребтом и южным отрогом Латакийских гор. Тот самый, за который бились все, кто приходил в эту несчастную землю. От хеттов и египтян до османов.

— Кадеш! — сказал я, проводя по карте. Именно Кадеш, за который воевал еще Рамзес II, защищает приморские города Египта от вторжений из пустыни. Правда, он сейчас принадлежит непонятно кому. Пограничный хеттский город брошен на растерзание племенам арамеев.

Глядя на карту, я вспоминал совсем другую крепость, что стояла в тех местах: Крак-де-Шевалье. Именно этот замок охранял проход между горами в более позднее время. Неприступная твердыня крестоносцев, которая десятилетиями не давала сельджукам прорваться к Триполи и Антиохии. Кстати, разрушенный «народами моря» Алалах — это совсем рядом с Антиохией. Древний город тысячелетиями царил в плодороднейшей долине в низовьях Оронта, но был уничтожен в один день.

— Арвад, государь, — почтительно напомнил Хрисагон. — Этот островок заселили купцы-ханаанеи, и теперь они на берег лезут. Кедр рубят так, что скоро одни пеньки останутся.

Еще и Арвад! — думал я.

Крошечный островок, который, тем не менее, стал богатейшим финикийским полисом. И именно он зарится на лучший кусок берега и на проход вглубь Сирии, к самому Кадешу. А какой город в мое время находился напротив острова Арвад? Правильно, Тартус! Вот все и становится на свои места. Латакия и Тартус. Угарит и Арвад, если использовать актуальные названия. Две стратегических точки сирийского побережья. Между ними около ста километров. Четыре дня пути для пешей армии. Но для этого нужно сокрушить царство Амурру, которое лежит между моими землями и Финикией, и которое давно уже не царство. Это целая горсть княжеств, в которые вцепились наиболее удачливые из вождей морского народа. Зубастая добыча, которая будет сопротивляться отчаянно, до последней капли крови.

— Денег не дам, людей не дам, — решительно сказал я. — Крутись как хочешь. Пойдешь на север, заберешь Алалах. Насколько я знаю, это будет нетрудно, на его месте остались одни руины. Меня интересуют плодородные земли в низовьях Оронта. На юг, в Амурру, пока не лезь. Не время.

— Да, государь, — склонил голову Хрисагон.

Он очень хочет стать легатом. Настолько, что даже готов втянуть меня в бесконечную войну с отмороженными бандитами, которые, наконец, нашли свою землю. Я даже не знаю, есть ли враг хуже, чем вконец отчаявшиеся люди? Впрочем, сбрасывать со счетов эту идею нельзя. Совершенно необязательно вырезать под корень знать и царей. Можно ведь заставить их служить себе.

— Взрослеть надо, Эней, взрослеть, — бурчал я себе под нос. — Гибче надо быть, и к людЯм терпимей. Нужно освежить в памяти опыт Кира Великого и его «хартию вольностей», данную покоренным народам. Гениальный был человек. Вообще ни во что не лез. Просто сказал: платите вовремя налоги, почитайте царя и не воюйте без разрешения. Молитесь кому хотите, торгуйте с кем хотите, и одевайтесь, как велят ваши обычаи. Государству на это ровным счетом наплевать. Оно, государство, до таких мелочей опускаться не будет. Оно наведет порядок на дорогах, создаст правила игры и будет собирать свою ренту в виде пошлин и налогов, выступая арбитром в спорах знати. А дальше рыночек порешает. Он ведь, рыночек получившийся, был от Греции до Индии, и от Нубийских порогов до Сырдарьи. Порешать можно на раз.

Ну, я очень надеюсь на то, что и здесь получится нечто похожее, только в куда меньших масштабах. В моей прошлой жизни с рынком вышло не очень, не все в него вписались. Может быть, получится здесь? Ведь то, что происходит прямо сейчас, станет не совсем войной. Образовавшийся вакуум власти втягивает меня в эти земли с огромной силой, принуждая заполнять пустоту. Порой даже против моей воли.

Я не буду думать об этом сегодня, — уныло смотрел я на папирус. — Я бы вообще об этом не думал. Ну на кой-мне эта Сирия? Я ведь надорвусь…

Неделю спустя.

Пять бирем — большая сила в этой части моря. Мы прошли вдоль побережья Лукки и успешно обогнули проклятый мыс Гелидония. Тот самый, что расположен чуть южнее Кемера. Любимое место всяких дайверов и прочих морских экстремалов. Воды здесь дрянные на редкость. Они капризны и усеяны острыми скалами, едва прикрытыми пенными барашками волн. Пропороть днище корабля у этих берегов — проще пареной репы. И как только это происходит, из какой-нибудь крошечной бухты тут же выскакивает пять-семь лодок, набитых самым что ни на есть отребьем. Вон, на горе, в каменной башне сидит наблюдатель и нагло пялится на нас. Он даже не думает скрываться. А еще в этом месте может резко поменяться ветер, и морское течение, что только что несло вас в сторону Родоса, разворачивается в строго противоположном направление, сильно замедляя ход кораблей. Эту особенность здешние пираты тоже отлично знают и умело ей пользуются. Мы не лезем на эти берега и почти не знаем их. Просто незачем. Тут живет бедный и злой народ, зубами и когтями вцепившийся в заросшие лесом горы. Мы проводим свои корабли мимо, используя для ночевки лишь пару надежных гаваней.

Нас тут сильно уважают. Потому-то, завидев хищный силуэт и резную бычью голову на носу, многие корабли спешат убраться подальше и скрыться в прибрежных бухтах. Можно было бы погнаться за ними, но ведь парни тут живут не промах. Они наведут нас на острые, словно шило, рифы, притворяясь раненой куропаткой, а потом сожгут, забросав горшками с углем. Так что плевать мне на них.

У меня отличное настроение. Я сижу на корме корабля, свесив ноги, словно мальчишка, и наслаждаюсь попутным ветром, бьющим мне прямо в лицо. Соленые капли летят в глаза, когда корабль ныряет носом вниз, а я улыбаюсь, совершенно счастливый. До чего же хорошо отвлечься от повседневных забот и просто сидеть бездумно, качаясь на бирюзовой волне. Мы идем под парусами, а потому команда гребцов занята примерно тем же, чем и я. Валяет дурака, наслаждаясь солнышком и прохладой. Нечасто бывает так, чтобы и течение попутное, и ветер бил прямо в спину. Биремы развернули все три паруса, даже носовой кливер, и мчат с невероятной для здешних мест скоростью. Узлов семь, не меньше.

До Талавы рукой подать, проводник тычет в сторону берега. Мы взяли с собой лоцмана, который знает эти воды как свои пять пальцев. Чутье и писцы не подвели, месту этому просто цены нет. И озеро, и полноводная река Калбис, и плодородные земли, и роскошная гавань. Его люди попросились в подданство, и я их в него приму. Этот город станет моим форпостом на разбойничьем берегу, что раскинулся между хеттскими княжествами Тархунтассы и Родосом. Этот проклятый остров не обойти никак. Он, словно ключ, запирает проход на север. Я хочу осмотреться как следует, ведь именно здесь пролегает торговый путь, связывающий Трою и Египет.

— До чего гавань хороша, государь, — сказал кормчий Палинур, с любопытством поглядывая по сторонам. — И коса широкая от моря ее закрывает. Даже отсыпать не придется.

— Кажется, мы на месте, — ответил я ему, разглядывая место, в котором бывал когда-то бесконечно давно.

— А чего это дым валит? — кормчий ткнул рукой в горизонт, где и впрямь поднимался густой столб. Он подумал и сам себе ответил. — Не иначе, нас увидели и баранов жарят. Я бы сейчас поел баранинки…