Гнев Несущего бурю

Глава 13

Корабли ткнулись в песчаный берег носами, и пехота с веселыми воплями начала прыгать в мелководье, ловя концы, что бросали им сверху. Спрыгнул и я, честно схватив веревку вместе со всеми. В походе все воюют, и все работают. И абордажной командой в бою я тоже командую сам. Такие тут порядки. Царь — первый из воинов. А если он не воин, то он и не царь.

Скрип киля по мокрому песку прозвучал словно музыка. Длинный поход — штука утомительная, а возможность поесть по-человечески и выпить на сон грядущий вселяет в людей немалый оптимизм. Еда два раза в день и ночевка на берегу надоедает быстро, а романтика моря не замечается вовсе. Тут народ вообще не романтичный, а море, когда оно окружает тебя со всех сторон, никакого восторга уже не вызывает.

— Господин! Господин! Это вы? — ко мне подбежал тощий мужичок-лувиец, с жадным испугом разглядывающий царское ожерелье на моей шее. Он одет в одну лишь набедренную повязку и суетливо приплясывает на месте, перебирая голенастыми ногами. Он как будто готов сорваться с места и убежать, обгоняя собственный страх. Отчаянной смелостью нужно обладать, чтобы сунуться к таким, как мы.

— Царь Эней? Да? — спросил он, щеря в умильной улыбке рот. Слева нет двух зубов. А он изрядный забияка, и не подумаешь даже, глядя в овечью тупизну его глаз.

— Ну, я царь Эней, — удивленно посмотрел я на него. — Кто ты такой и чего тебе надо?

— Меня старейшины Талавы послали, — угодливо поклонился мужичок. — Сказали, если с бычьими головами будут корабли, то это значит, сам государь прибыл, Морского бога сын. А головы, вот они. Стало быть, пожалуйте в город, господин. Просим нижайше. Сейчас старейшины выйдут. Одеваются они, государь. Не извольте гневаться, сильно позже ждали вас. Не думали, что до восхода Семи Сестер выйдете из порта. Уважение от нас, значит, господин. Истинный вы сын Бога Морского.

— Лови, языкастый! — я бросил гонцу дежурный серебряный браслет. Он ловко поймал его одной рукой, и я вновь увидел щербатый оскал, который в этот раз должен был означать неописуемое счастье.

— Передай старейшинам, что мы их ждем, — сказал я. — Пусть открывают ворота и встречают как должно.

Тот вновь поклонился и сорвался с места, взбив пыль босыми пятками. Он понес весть в Талаву, жители которой решили добровольно пойти под мою руку.

Со мной три с половиной сотни, по пятьдесят гребцов и по двадцать воинов на борт. Всех их в город тащить нет смысла, да и корабли придется кому-то охранять. Ладно, дождемся, когда хлеб-соль вынесут. Негоже самому ванаксу в ворота стучать. Уважать перестанут.

Надо сказать, горожане не подвели. Пока мы вытаскивали на берег корабли, пока ставили подпорки и приготовили кувшины для свежей воды, из города показалась представительная делегация, разодетая со всевозможной для этой дыры роскошью. Роскошь для Талавы — это наличие сандалий на ногах, туники, перетянутые поясом с кистями и синие плащи, закрывающие одно плечо. Правда, таковых было всего два. Десяток человек лучших людей города остановились в дюжине шагов от меня и поклонились, коснувшись земли пальцами. Что-то они бледноваты. Наверное, это от волнения. Вперед вышел один из двух обладателей синего плаща и заговорил, покрывая берег густым басом.

— Приветствуем тебя, государь. Прими наше гостеприимство. Пройди в город, раздели с нами хлеб и вино.

Я помню его, он приезжал с посольством в Энгоми. Волнуется, бедолага, вон как голос дрожит.

— Я принимаю ваше приглашение, — я важно выставил ногу вперед. — Ведите.

Горожане, кланяясь, как заведенные, пропустили нас вперед, и я в сопровождении небольшого отряда из двух десятков кентархов, кормчих и офицеров пехоты пошел в сторону гостеприимно открытых ворот. Только вот я до них не дошел. Истошный вопль гребцов на берегу заставил меня обернуться.

— Твою ж мать! — только и сумел выдохнуть я, глядя, как море покрывается белыми барашками парусов, вынырнувших неизвестно откуда.

Их было много, очень много, куда больше, чем нас. И они шли дугой, охватывая вход в бухту, ставшей для нас ловушкой. Видимо, они прятались за соседним мысом, а потом вышли на охоту. Так это, получается, нас вели? От самого Угарита вели? Или кто-то нас сдал? Но кто? Ведь кроме Кассандры, ни одна живая душа не ведала, куда именно мы пойдем. Она бы этого точно делать не стала. Ей просто незачем.

Воины забегали по берегу, расхватывая оружие и разбиваясь по командам. А я смотрел на море и думал, пока у меня еще есть время. Минут пятнадцать, не больше.

— Мы еще успеем выйти в море, государь, — хмуро сказал Кноссо, который истощил запас ругательств и на родном языке, и на общем койне. Надо сказать, он тут весьма невелик и примитивен. Это я недорабатываю.

— Не вырваться нам из бухты, — показал я ему на узкий проход. — Ну, утопим по кораблю, а потом завязнем. Ты посмотри, какая дрянь идет. Лохани одна другой хуже, зато много. Они тебе даже развернуться не дадут.

— Пару бирем вижу, — не согласился со мной Кноссо. — Дерьмо, конечно. Валкие очень, и носы у них скорее всего деревянные, медным листом обитые. Откуда у такой босоты деньги на бронзовые тараны возьмутся. Твоя правда, государь, не уйти нам отсюда. Увязнем в бою, а в нас вцепятся со всех сторон и сожгут. Из больше раз в восемь.

— Господин, — дрожащим голосом произнес горожанин в синем плаще. — Может, за стеной укроетесь?

— Да, другого выхода нет, — вздохнул я. — Кноссо, мы город уходим.

— Нет! — побледнел наварх. — Только не это, государь! Не делайте этого!

— Оружие забрать! Корабли сжечь! — заорал я, отвернувшись от него, а у самого сердце кровью облилось.

Это же последняя партия бирем, лучшая их всех. В них учтены все замечания команд, и это их первый большой поход. Я смотрел на разгорающиеся огромные факелы и чувствовал, как тугой комок подступает к горлу, перехватывая дыхание. Сердце давит тупой болью, как будто близкий человек умер, а это его погребальный костер. Я здесь такой не один. Взрослые мужики, не стесняясь, шепчут проклятия и вытирают злые слезы. Тут это не считается чем-то постыдным. Кноссо стоит на коленях и молится, набрав в ладони воды. В его голосе слышна горечь. Он спорит со своим богом, жалуясь на несправедливость судьбы. Он укоряет его, припоминая те жертвы, что принес перед походом. Он даже погрозил морю кулаком, а потом плюнул в волны и помочился, задрав хитон. Невероятный поступок для такого, как он.

— В колонну по четыре стройся! — заорал я. — Бегом!

Матросы выстроились по командам и потрусили в сторону города. Воевать нам не с руки. У меня сотня тяжелой пехоты, а остальные — гребцы, вооруженные кинжалами, луками и копьями. В общем, как боевая сила, мы сейчас представляем из себя не слишком серьезную силу. Те парни, что, мерно плеща веслами, движутся к берегу, от нас мокрого места не оставят. Уж больно их много. У нас только одна надежда: добраться до крепости и отсидеться за стеной. Я уже вижу, как отчаянно машут люди на башнях, приглашая внутрь. Я понял, почему они бегают и орут. Мы прошли только половину дистанции, а в берег уже начали врезаться вражеские корабли, с которых горохом посыпалась пехота. Нас разделяет примерно пять минут неспешного бега. И примерно пять минут от нас до гостеприимно открытых ворот Талавы. Горожане, что нас встречали, уже давно скрылись внутри. Удивительная резвость для таких солидных мужей.

— Успели! — выдохнул я, когда тяжелые створки за нашими спинами захлопнулись с глухим стуком, а запорный брус упал в петли, отсекая нас от сотен жаждущих крови людей. Интересно, а кто это был? Кто смог собрать такую силу?

Я обязательно разберусь с этим, а пока нужно осмотреться по сторонам. Талава — городок крошечный, не больше двухсот шагов наискосок. Каменные дома без окон, сложенные на сухую. Они тесно прижимаются друг к другу, словно овцы в отаре. Жизнь здесь на редкость беспокойная, раз земледельцы сгрудились на холме, опоясанном высокой стеной. Меня зацепило какое-то странное чувство. И вроде бы город пустой, а площадь у ворот окружена завалами из бревен. Зачем? Тут что, ждали штурма? Ждали, что кто-то выломает ворота? А почему они этого ждали? Ответа на свой вопрос я так и не получил, потому что на крышах домов вдруг появились лучники, и я услышал самый страшный звук в жизни воина: звон тетивы и шелест стрелы, разрезающей тугой воздух бронзовым острием. И вот ведь подлость какая. Я смотрю в глаза лучнику, который пустил в меня стрелу, и понимаю, что эту щербатую улыбку я только что видел.

— Да что же тут происходит? — только и успел подумать я.

Стрела чиркнула по бронзе шлема и разочарованно улетела в сторону. Раздался рев кентархов, перемешанный со стонами раненых, и три с лишним сотни матросов укрылись щитами и выставили перед собой копья и кинжалы. Луков у нас немного, но и наши стрелы засвистели в ответ, то и дело находя свою жертву. Ситуация тяжелейшая. Можно, конечно, дать команду и пойти на прорыв. Мы ринемся в последней безумной атаке, пытаясь достать разбойный люд, густо обсевший крыши и баррикады, окружающие площадь. Только шансы победить у нас крайне невелики. Полуголых гребцов, которых здесь большинство, расстреляют в упор и сбросят вниз копьями. Длинные флотские кинжалы, сделанные по образцу германских саксов, тут не помогут. До врага еще нужно добраться. И даже если мы победим, то, обескровленные, останемся один на один с толпой, которая уже подошла к стенам. В лучшем случае нас уморят голодом в осаде, а в худшем — вынесут ворота топорами и ворвутся внутрь. Мы тут в ловушке. Площадь у ворот небольшая совсем, и мы стоим плечом к плечу, занимая большую ее половину. Вокруг меня падают убитые и раненые, и долго нам так не продержаться. А, была не была… Я вышел вперед и, закрываясь щитом, прокричал.

— Выкуп даю! Десять талантов золота! Десять талантов золота, босяки! Ну же!

— Чего-о-о! — мускулистый лохматый мужик, который только что с веселым оскалом пускал в нас стрелу за стрелой, опустил натянутый уже лук, а на лице его воцарилось тупое недоумение.

— Десять талантов золота даю выкуп! — надрывался я, наблюдая, как с каждой секундой поток стрел слабеет все больше и больше.

— Десять талантов золота даю! — в последний раз прокричал я, и на площади воцарилась оглушительная тишина. Даже раненые перестали стонать, пытаясь переварить сказанное мной. Десять талантов золота — это стоимость двадцати пяти бирем, если по египетскому курсу считать. А если по вавилонскому, то ее даже считать не нужно. Сумма настолько чудовищная, что ее осмыслить тяжело для человека, который серебряный обол видит два раза в год. Берега Лукки нельзя называть бедными, они скорее нищие.

— Да что вы его слушаете! — растерянно прокричал щербатый. — Он нам зубы заговаривает! Стреляйте, бездельники проклятые!

— Ты, Хепа, охолонись, — степенно ответили ему лучники. — А то мы и для тебя стрелу найдем. Пусть царь свое слово скажет. Он, конечно, нас законного куска хлеба лишил, и братьев наших рабами сделал, но слово его твердо. Это все Великое море знает.

— Говори, царь! — зло посмотрел на меня щербатый.

И ведь ни следа не осталось от голодранца с дебильноватой улыбкой. Тощий, но сильный мужик с неожиданно умным взглядом смотрел на меня с расстояния в двадцать шагов. Он одет нарядно, и даже с некоторым щегольством. Богатый пояс с серебряными бляхами перетянул синий с вышивкой хитон. А подаренный мной браслет вызывающе блестит на его левом запястье. Это совершенно точно не тот полуголый придурок, который выплясывал передо мной, искательно заглядывая в глаза. Это человек сильный, жесткий и смертоносный, как гиена, которых много в этих местах.

— Я все сказал, — спокойно ответил я. — Десять талантов золота выкуп, и мы расходимся.

— Убейте его, — устало произнес Хепа. — Нам и месяца после этого не прожить.

— Клятвы дам! — торопливо ответил я, увидев, как воины снова поднимают луки. — Именем Морского бога клянусь, что расплачусь честь по чести и не стану мстить за свое пленение.

— Вот ведь… — Хепа озадаченно почесал лохматый затылок, а наконечники стрел снова опустились к земле. — Надо с царицей поговорить и с другими вожаками. Я такое не могу один решить. У нас уговор был.

— Там, за стеной, царица Поликсо стоит? — догадался я, проклиная себя за самонадеянность. — И флот Родоса?

— Она самая, — ощерил Хепа щербатый рот. — Уж очень здешнему люду не нравится, как ты дела на море ведешь, царь. Ты старые обычаи порушил, которые богами нам заповеданы. Мы тебя хотели убить, а если повезет, то быками разорвать, а ты тут такие вещи говоришь. Я должен царице сказать, что ты за себя такой выкуп даешь.

— Не за себя, — поправил я его. — За нас! За всех, кто тут стоит.

— Вон тот, в золоте, — Хепа ткнул в моего наварха Кноссо. — Его отдай, иначе сделки не будет. Мы его на кол посадим. Он, тварь, многих из моего народа извел.

— Не отдам, — отрезал я. — Или делаем по-моему, или никак. Я только мигну, и мы ваши загородки прорвем. Мы поляжем все, но из вас многих перережем. А до тебя, щербатый, я сам доберусь. Детьми клянусь, что не погибну, пока своей рукой тебе глотку не перережу. Так что выбирай, десять талантов золота или бой насмерть. И тогда мой сын мстить будет, пока всех вас до седьмого колена не истребит. На побережье Лукки вместо людей одни черепахи жить будут. В этом я тебе именем Морского бога клянусь.

— У тебя сын мальчишка еще, — озадаченно прищурился Хепа.

— Тебе хватит, — отрезал я и сложил руки на груди.

— Так ты что, за этого критянина умереть готов? — непонимающе смотрел на меня пират, а его люди оживленно переговаривались, обсуждая неслыханные вести.

— За любого, кто со мной, — ответил я.

— И вон, за него? — азартно ткнул Хепа в раненого гребца, который едва стоял рядом со мной. Он был бледен как полотно, в его плече торчал обломок стрелы, а на ногах он держался исключительно потому, что его с боков подпирали товарищи.

— За кого? — повернулся я. — За Диокла? Конечно, готов. Он ведь за меня умрет точно. Диокл со мной три года плавает. И отец его, и братья. Он ранен, но если грести больше не сможет, то как увечный воин получит службу в городской страже и оплату серебром до конца жизни. Или надел доброй земли в Милаванде. Как сам выберет.

Я повернулся к гребцу и спросил.

— Диокл! Если биться больше не сможешь, в стражу пойдешь или на землю сядешь?

— Мы еще повоюем, государь, — улыбнулся парень бледными губами.

— Вот! — поднял я его здоровую руку вверх. — Вот настоящий воин. Прими от меня дар и носи с честью. Царь по достоинству вознаграждает своих слуг.

И я снял с запястья последний золотой браслет и надел его на руку гребцу, который после этого все-таки потерял сознание и осел на землю. Подозреваю, что рана тут была ни при чем. Я оглянулся по сторонам и увидел то, что и рассчитывал увидеть. Раззявленные в изумлении рты, перекошенные от зависти рожи врагов и нарастающую свирепую дрожь людей, стоявших вокруг меня. Они перестали бояться и понемногу наливались веселой злобой. Мне знакомо это чувство. Человек, поймав кураж берсерка, идет на копья и стрелы, не чувствуя боли. Он не просто знает, что умрет. Он уже умер, а потому не боится ничего. Пираты же растерялись и лишились своего задора. Они люто завидуют моим воинам, которые стоят, выпятив грудь и презрительно поплевывая. Видели, мол, неудачники, каков наш царь? Именно это выражение было написано на лице каждого матроса. Как будто не их только что расстреливали, словно в тире. Кажется, в этой игре нервов я пока побеждаю.

— Заберите выкуп себе, — предложил я, развивая успех. — Не открывайте ворота и станете богаче царей. Пошлем гонца в Энгоми, и от Родоса мокрого места не останется. А вы до конца жизни будете в золоте купаться.

— Не-е-ет, царь! — протянул Хепа, медленно качая головой. — Я памятью предков поклялся и богами своего народа. Такую клятву нарушить нельзя. У нас с теми людьми союз.

Ну что же, — подумал я, вспоминая старый советский анекдот. Как там…

— Официант! А почему у вас в счете сто и сто равно тысяча сто? Как так получилось?

— Ну, не получилось!

Вот и у меня не получилось. Но ведь попробовать-то стоило.