Гнев Несущего бурю

Глава 16

Год 3 от основания храма. Месяц восьмой, Эниалион, богу войны посвященный. Родос.

Выложенный камнем пересохший колодец — это верхний предел мечтаний для того, кто только что отделал золотом, малахитом и порфиром свой тронный зал. Наверное, именно этого и не хватало мне, чтобы осмыслить пройденный путь. Тишины и одиночества. А еще шершавого известняка за спиной, невозможности вытянуться во весь рост и ведра, которое сюда спускают три раза в день. Такой вот щелчок по слишком высоко задранному носу. Поневоле тут в зависть богов поверишь. Несущий бурю разгневался на своего сына и решил немного опустить его на грешную землю. Правда, от смерти все же уберег, спасибо ему за это. Может быть, зря я так легкомысленно отношусь к здешним бессмертным сущностям. Вдруг они и впрямь незримо присутствуют в этом мире и руководят им, посылая знаки и знамения и помогая тем или иным людишкам.

Вот такая вот бредятина начинает лезть в голову, когда третью неделю подряд любуешься пронзительно-ярким пятном в шести метрах над собой. Там виден только кусок неба и редкие перья облаков, подгоняемых порывами ветра. А иногда там видны глумливые рожи стражников и их дружков, которых пускают поглазеть на меня за пару чаш кислого вина. А за кувшин и лепешку на меня можно даже помочиться, и пару раз такое уже происходило. Здешний народ до крайности незамутненный, и живет сегодняшним днем. До них ведь даже не доходит, что я из этой ямы выберусь, а потом объявлю награды за их головы. Ко мне их приведут собственные друзья, и я прямо у них на глазах скормлю этих олухов муренам. Я понятия не имею, как это сделать, но ради такого случая расстараюсь. Звучит все это на редкость устрашающе. Я ведь клятву только в отношении царицы Поликсо давал и вождей лукканцев. Когда эту клятву составляли, я настоял, чтобы каждый, к кому у меня претензий нет, поименно был назван. Для большей точности. Они же, как и свойственно здешним царькам, думают только о себе, считая подвластное население чем-то вроде грязи под ногтями. Потому-то мой перфоманс с раненым гребцом Диоклом имел такой оглушительный успех. Никто, включая самого Диокла, и представить не мог, что так можно было.

По всему разбойному берегу покатились самые дикие слухи, умножаясь деталями от деревни к деревне и от корабля к кораблю. Когда сплетни дойдут до восточных портов Тархунтассы, выяснится, что я этому гребцу дал талант золота и сделал его своим зятем. Так мне, похохатывая, царица Поликсо рассказала. Она каждый вечер ко мне приходит, чтобы поболтать. Ну и заодно, чтобы разжиться оперативной информацией. Баба она хитрая, и из пазлов картину сложить может на раз. Даже жалко, что ее убить когда-нибудь придется. Только вот я понятия не имею как. Клятва такая, что ее не обойти. А если я ее нарушу, мной мои же воины брезговать будут. Получится ведь тогда, что и им присягу нарушить можно. Ну вот, Поликсо… опять приперлась.

— Пошли отсюда, бездельники! — услышал я. — Царь! Эй, царь! Ты живой там?

— Я умер, а значит, ты нарушила клятву. Теперь боги покарают тебя, — ответил я, и она захохотала, потрясенная моим остроумием. Оно для этого времени было совершенно феерическим.

— Вина хочешь? — спросила она, устраиваясь на чурбаке, с которого только что согнала собственного стражника.

— Не хочу, — ответил я.

— Ну, как знаешь, — она не стала настаивать и шумно отхлебнула. Микенский обычай разбавлять вино водой сюда еще не дошел.

— А скажи мне, — спросила она помолчав. — Вот зачем тебе это все? Неужели мало тебе?

— Да мне самому вообще ничего не нужно, — ответил я. — Я в походе из общего котла ем. Вместе с воинами. И на простой кошме сплю.

— Тогда куда тратишь все? — наивно спросила она. — У тебя же все золото мира скоро будет. Половина купцов на море под тобой ходят.

— Храм Великой матери строю, — ответил я. — Я даже не знал, что он дорогой такой. Я уже думаю, что из чистого серебра он дешевле получился бы.

— А на кой он тебе? — сморщилась Поликсо в невероятном умственном усилии. — Мы вот жертвенниками обходимся и священными рощами, как отцы и деды наши обходились. Большие храмы у хеттов были, и где они сейчас? Не помогли им эти храмы.

— Чем больше храм, тем больше удачи, — отрезал я.

— Ну и где твоя удача? — захохотала царица. — Ты же в яме сидишь!

— Так я его еще не достроил, — логично возразил я. — А Морской бог, которому я на Сифносе храм возвел, мою жизнь в бою спас. Не потому ли твои корабли опоздали, царица? Он и задержал их. Боги, знаешь ли, тоже не всесильны. Никакой бог не поможет, если у врага кораблей в восемь раз больше. Так что я, как отсюда выйду, Посейдону жертвы богатые принесу. Он меня в который уже раз уберег.

Поликсо озадаченно засопела и надолго замолчала, переваривая полученную информацию. Она от меня каждый раз озадаченная выходила, озаренная каким-то новым знанием. В том, что боги благосклонны к тому, кто дает им больше, она не сомневалась ни секунды. Она же язычница, а у них с богами отношения строятся исключительно на взаимовыгодной основе. Если бог не дает нужного, человек вправе найти себе другого бога. Первой заповеди Моисея тут еще не знают.

— Ну а ты куда золото денешь? — спросил я ее. — Твоя доля третья где-то? Я прав?

— Неважно, какая моя доля, — обеспокоенно заворчала она. — Мне людишек своих кормить надо. Дармоеды одни вокруг!

— А Хепа? — спросил я ее, замечая по характерным звукам, что царица залила в себя уже третью чашу. — Он полезный парень вроде бы.

— Он мне не служит, — последовал ответ. — Он вольный охотник из Лукки. Сделали дело и разбежались.

— То есть, — нащупал я нужную нить, — вся эта шваль из Лукки, как деньги получит, с тобой уже клятвами не связана?

— Нет, — покачала головой тетка, закрывая собой последние лучи закатного солнца. — У нас уговор был тебя убить, а потом мы сами по себе.

— А что тебе от смерти моей? — спросил я ее. — Тебя бы осадили и выкурили из норы, как лису. Мои парни ни за что бы тебе этого не простили.

Гомерический хохот, который раздался наверху, немало меня озадачил. Я же вроде не петросяню, серьезные вещи говорю. А царица Поликсо, хоть и обладала голосом зычным и густым, начала срываться на тонкий, почти неприличный визг. Чем-то я ее сильно развеселил.

— Ох, ну и потешил, — сказала она наконец. — Не думала, что ты недалекий такой, царь. Словно дитя малое. Мстить за него будут! Открою тебе тайну, паренек! Все людишки — дрянь. Как только ты умрешь, те, кого ты друзьями называешь, в первую очередь сына твоего убьют, а потом земли между собой поделят и короны с трезубцем на себя напялят. Только на этом все не закончится. Год, другой пройдет, и они между собой сцепятся. Потому как мало им будет. Власть, паренек, она на всех не делится. Ты ведь и сам тучу народу убил, чтобы на свой трон залезть. Я-то, баба старая, даже и не помыслить не могла, что ты такую ерунду скажешь. Думала, умный ты…

Я услышал обнадеживающее кряхтение, означавшее, что царице прискучило мое общество. Она ушла, а я глубоко задумался. И впрямь, а что будет, если я умру? Ила убьют, Креусу принудят выйти замуж, а малышка Клеопатра станет ценнейшим из всех призов. Ведь именно она и только она сможет родить законного наследника Кипра, Аххиявы, Вилусы, Угарита и прочих земель. И именно ее сын зальет все кровью, собирая в кулак разграбленное наследие отца. И очень многие его поддержат, ведь сын Морского бога — это теперь не совсем человек. Это символ и гарант свободной торговли, вокруг которого сплотятся все купцы, на глазах богатеющие под моей властью. Я им выгоден. А если быть точным, то им выгоден живой и невредимый сын Морского бога, и неважно, как его зовут. Мне же поставят памятник в родном селе, назовут моим именем школу или сотворят еще какую-нибудь глупость, соответствующую этой эпохе. Например, обожествят. Тут это запросто делается.

— Интересно, если я все же погибну, передерутся мои соратники или останутся верны клятве? — спросил я сам у себя, сворачиваясь калачиком на убитой в камень земле.

Поликсо права. Пока я жив, они останутся верны, поэтому мне не стоит умирать, иначе все пойдет прахом. А вот потерянные деньги придется вернуть, и причем очень быстро. Без денег мне конец. Нужно вербовать умных людей в разведку. У меня ведь ее практически нет. Нельзя основываться только на донесениях прикормленных купцов. Иметь разведслужбу из одной любительницы сдобных плюшек, одного киллера и двух немых палачей по сегодняшней жизни просто самоубийственно.

На этой оптимистичной ноте я провалился в черную пустоту сна, которая будет прерываться только ударами моей глупой башки о камень, когда в забытьи я попытаюсь выпрямиться во весь рост. Что же, запомним и это. Главное — вырваться отсюда, а остальное купим.

В то же самое время. Энгоми. Кипр.

Заседание царского совета, второе за все время, проходило в обстановке необыкновенно мрачной. На кирпичных стенах, покрытые белой штукатуркой, плясали короткие блики света, испускаемые бронзовыми треножниками. А крошечное окошко, в которое лились злые потоки полуденного солнца, прикрыли вовсе. Оттого-то в рабочих покоях государя стояла душная до затхлости полутьма.

Малыш Ил, сидевший в своей короне по правую руку от отцовского места, молчал, как ему и велела мать, а взрослые в очередной раз слушали письмо с перечислением позорных условий мира и клятв, которые пришлось дать их государю.

Царица Креуса, Рапану, глава Купеческой гильдии, Кассандра, старшая жрица Великой матери, диойкет Акамант, легат Абарис и казначей Доримах, бывший писец из заложников, выбившихся на самый верх благодаря цепкой памяти и способностям к математике. Вот те люди, в руках которых сосредоточилась власть после того, как разбойники Родоса и Лукки захватили в плен царя.

— Я их на куски порежу, — в очередной раз пророкотал Абарис, в растерянности сжимая и разжимая могучие кулаки, но тут же замолкал, вспоминая, что не может этого сделать никак.

Акамант, который давно уже позабыл ужасы войны, и к которому вернулось привычное брюшко, только морщился, но не говорил ничего. Нарядный хитон с пурпурной полосой и искусной вышивкой смотрелся чужеродным пятном здесь, где даже царица не надела украшений. Акамант сам чувствовал неуместность своего наряда и ерзал в смущении. Креуса, на лице которой была написана полнейшая растерянность, переводила взгляд с одного советника на другого, словно ища ответы на свои вопросы. Но те лишь стыдливо отводили глаза, и даже Рапану, обычно изворотливый и хитроумный, сейчас молчал, по привычке вытягивая губы трубочкой. Кассандра сидела, запустив пальцы в прическу из кос, и на сестру не смотрела. Ничего разумного ей в голову так и не пришло.

— Лишних денег в казне нет, — произнес Доримах, обращаясь к царице и ее сыну. — У меня учтено все до драхмы, царственные. Занять можно, конечно, но…

— Нужно будет, займем, — решительно ответила Креуса. — А пока я свои драгоценности отдам в казну, все ткани, медь и всю посуду. Поедим на глиняной. Я, когда за государя нашего замуж выходила, именно с такой и ела.

— И я отдам все, что есть, — решительно заявила Кассандра. — У меня немного своего добра, но я из храма приношения привезу. Богиня милостива. Она простит, если ее серебро на благое дело пойдет. На Сифнос корабль пошлем. Заберем все крохи, что из добычи есть, и все подношения Морскому богу. Если их нельзя использовать, чтобы нашего государя выкупить, то я и вовсе не знаю, для чего они нужны.

— И я отдам, все, что есть, — кивнул Абарис.

— И я, и я… — заявили остальные.

Только вот это все равно проблемы не решало. После тщательных подсчетов выяснилось, что наскребут таланта четыре. Как раз хватит, чтобы выкупить команды бирем.

— Если воинам не заплатить, недовольство пойдет, — прямо заявил Абарис. — Многие одним днем живут, от жалования до жалования. Все, что получают, несут в кабак и к девкам. Так и до грабежей недалеко.

— А если не заплатить рабочим на стройке, то они разнесут весь город, — задумчиво произнес Акамант. — Можно, конечно, все это проделать. Можно и купцов тряхнуть, да только боюсь я, урон государеву делу будет такой, что отмываться долго придется.

— Не выйдет, — коротко бросила Кассандра. — Самые богатые уже попрятали все и вывезли. Даже если пытать их начнем, получим крохи. А потом они разбегутся отсюда. Нет, купцов трогать нельзя.

Сиятельные погрузились в тоскливое молчание, в котором слышно было только злобное сопение Абариса и его же сдавленные ругательства. Раздался скрип двери, и Креуса, потемневшая от гнева, уставилась на Феано, которая вошла и поклонилась с самым почтительным видом.

— Да как ты посмела? — ледяным тоном спросила ее царица. — Кто позволил тебе войти сюда?

— Простите за дерзость, госпожа, — смиренно ответила Феано, опустив глаза к полу. — Нехорошие слухи по городу идут. С того корабля, с Родоса… Если правда, что государь наш в плену, то возьмите… вот… Я знаю, вам сейчас золото понадобится.

Все озадаченно уставились на ту, кто служил предметом зависти всех щеголих Энгоми. На ней сегодня нет ни привычной диадемы, усыпанной камнями, ни браслетов, ни перстней, ни драгоценных заколок. Она одета в льняной хитон, а волосы перехвачены синей лентой, как у зажиточной торговки. Все ее драгоценности лежали в резном ларце, который она поставила перед соперницей, которой когда-то проиграла вчистую.

— У меня ткани еще есть, — твердо посмотрела на всех Феано, — и ванна моя. Она из чистой меди сделана, и не меньше трех мин серебра стоит. Заберите все, госпожа. Господин наш говорит, что голыми мы приходим в этот мир, и голыми же уйдем. Что мне в побрякушках этих. Без нашего господина мы всего своего добра вмиг лишимся. Со всех сторон волки налетят, чтобы откусить кусок от его наследия.

Креуса, которая недоуменно смотрела на нее, вдруг отвернулась, чтобы смахнуть непрошеную слезу, пробежавшую по щеке. Тут все понимали, что не ее это роль, править при малолетнем сыне. Она неплохо управлялась с огромным хозяйством дворца, но, чтобы держать в узде буйных басилеев Пелопоннеса и архонтов островов, нужно нечто иное. То самое, чего у девятнадцатилетней царицы и в помине не было.

— Будет ли мне позволено услышать, как обстоят дела, и чего хотят эти люди? — смиренно произнесла Феано. — У меня ведь сердце разрывается от неизвестности. Еще раз простите за дерзость, госпожа.

— Акамант, прочитай это письмо еще раз, — равнодушно махнула рукой Креуса, которая почти уже пришла в себя. — Может, в этот раз услышим то, что хотим.

— Я, Эней, — в который раз за сегодня забубнил Акамант, — царь Алассии, Вилусы, Ахайи, Угарита, Милаванды и прочих земель, именем Морского бога клянусь, что ни я, ни потомство мое, ни жена моя с ее матерью, снохами, братьями, сестрами и их детьми, ни гекветы мои, ни писцы, ни слуги, никто из торгового люда и ни один из моих воинов не станет мстить царице Родоса Поликсо. Они не станут мстить и людям Родоса, их имуществу, полям и скоту. Они не станут мстить уважаемым вождям из Лукки… тут восемь имен… Им не мстит мой отец и мой брат. И не мстит их родня по женам, их друзья, воины и слуги. Им не мстят басилеи и воины Ахайи, Афин, Угарита, Милаванды и прочих земель, что кланяются престолу в Энгоми. Я не стану нанимать воинов в других странах. Я не стану подсылать к этим людям убийц и насылать на них порчу. Я не стану колдовать и молить богов, чтобы принести им зло. Не стану подговаривать никого из царей или вольных охотников, чтобы они свершили эту месть за меня. Я не стану искать путей, чтобы обойти эту клятву. Я не дам людей, оружия, кораблей, золота, меди, серебра и зерна тем, кто захочет воевать с ними. Ничего этого не станут делать ни моя жена, ни отец, ни брат, ни дети, ни те, кто служит мне или им.

— То есть отомстить мы не можем? — задумчиво произнесла Феано. Она, обладавшее необыкновенной памятью, запомнила все с первого раза и проговорила про себя, шевеля губами.

— Не можем, — хмуро ответил Абарис. — Никто их нас не может. Ни один из слуг. Ни один купец. Понимаешь! Никто! Ни один воин не имеет права оружие поднять. И нанять мы никого не можем. Нам родосцы и лукканцы могут теперь в лицо смеяться и грабить нас, торгуя без пошлин.

— Ну уж нет! — встряхнула Феано непослушной гривой волос. — Нельзя допустить такого, сиятельные. Если мы морским разбойникам платить будем, то Ахайя и Вилуса взбунтуются тут же. Для тамошней знати позор великий слабому владыке подчиняться. Мне ли не знать…

И Феано смутилась, поняв, что брякнула лишнее. Она старательно избегала воспоминаний о своем прошлом, похоронив их под ворохом новых вещей и впечатлений.

— Думаешь, мы сами этого не понимаем? — устало посмотрела на нее Кассандра. — Да только никто из нас не может им ничего сделать. Эта стерва всё до последней мелочи учла.

— Не всё, — усмехнулась вдруг Феано, блеснув ровным жемчугом зубов. — Да, из вас никто не может с Родосом войну развязать. Но ведь про меня в этом письме ничего не сказано. А я не царский слуга, не геквет и не воин. Я просто женщина дворца, живущая из милости у своего господина. Я сама найду денег, найму войско и возьму Родос.

— Но как? — глядя на нее выпученными глазами, спросил Абарис. — Мы ведь тебе даже советом помочь не имеем права. И обола ломаного не дадим.

— Я пока этого не знаю, — прикусила розовую губку Феано. — Но я обязательно что-нибудь придумаю. Великой Матерью клянусь, я этой суке сердце вырву. Знаете, как мне нашего господина и моей ванны жалко! До слез просто!

Она обвела взглядом Царский совет и прочитала в глазах присутствующих здесь людей немой вопрос: а на кой, собственно, тебе это понадобилось? Тебя ведь даже на ложе господин не берет. Неужели ты хочешь большего, никчемная приживалка?

Феано не стала развеивать их сомнения и скромнейше присела в уголке. Она понимала, что теперь ее никто и никогда не погонит отсюда. Она заслужила свое место.