Гнев Несущего бурю

Глава 2

В то же самое время. Вавилон.

Кулли земли под собой от счастья не чуял. Верблюды! Да, дорого. Да, пришлось еще нанять за приличные деньги целую семью арабов, без которых эти звери не слушаются команд. Но оно того все равно стоит. Эти верблюды — просто чудо какое-то. Они тащат на спине семь талантов груза, жрут в дороге всякую дрянь и пьют раз в неделю. Караван почтенного купца, тамкара царя Кипра, произвел в Вавилоне настоящий фурор. И своей тягловой силой, и товарами, пришедшими с запада. Пришедшими впервые с тех самых пор, как арамеи перерезали старинные торговые пути, уничтожив города, стоявшие на них.

— Что тут у нас? — любимая женушка Цилли-Амат трясущимися руками вскрывала один хурджун за другим, жадно разглядывая привезенное мужем.

— Это железные ножи, дорогая, — терпеливо пояснял Кулли. — А это лен из Египта… А это горшки из самих Микен. Видишь, какая искусная роспись! Ох! Ты бы знала, каких трудов стоило их довезти. Нипочем не возьму их больше.

— А золото? — жадно впилась в него Цилли. — Маленькие кругленькие статеры? Ты их привез? Я ужасно по ним соскучилась!

— Ты хотела сказать, по мне соскучилась? — удивленно посмотрел на нее Кулли.

— По тебе, по тебе, — сварливо отмахнулась от него Цилли. — Так привез или нет?

— Привез, — улыбнулся в бороду Кулли. — А ты скупила олово?

— Все, как ты сказал, — кивнула женушка. — Забрала почти все, что было в Вавилоне. Цены тут же взлетели на треть. Надо бы остановиться, мой дорогой. Рынок шумит. Хвала богу Набу, мне хватило разумения сделать это через нескольких разных людей.

— Ты считаешь, нас призовут к ответу? — взглянул на нее Кулли.

— Думаю, стоит попридержать колесницу нашей жадности, — поморщилась Цилли. — Тут сейчас не любят слишком удачливых и слишком богатых. Дела в Вавилоне плохи как никогда, а скромность — лучшая защита от алчных вельмож.

— Такого раньше не было, — удивленно посмотрел на нее Кулли. — Все стало так скверно?

— Ты даже не представляешь, насколько, — снова поморщилась Цилли. — На словах законы священны, и собственность тоже. А на деле тебя могут обвинить в неподобающих поступках и отнять все. Заявят, что твои жертвы богам неприлично малы. Или что ты непочтительно отозвался о нашем государе, да продлятся дни его…

— Я понял, — нахмурился Кулли. — Устрой мне встречу с царем.

— Чего? — уставилась на него жена. — Ты спятил, муженек? Может быть, ты захочешь встретиться сразу с богом Мардуком?

— У меня с собой послание из Энгоми, — пояснил Кулли. — И я облечен полномочиями посла. Я вручу подарки и договорюсь о безопасности для товаров. Господин поручил мне это сделать.

— Ну, раз так… — лицо Цилли просветлело. — Да, мой отец знаком с господином Ша тамкари, старшим купцом. Он близок к трону. Это может сработать. В прошлый раз тебе повезло, ты весь товар продал нам, да и было его немного. Сейчас о тебе говорят на всех углах. Так что даже мотка ниток не вздумай продать из этого каравана. Писцы расценят это как обман дворца. И тогда, муж мой, тебе очень сильно повезет, если у тебя всего лишь отберут товар. Ты не представляешь, как страшно становится жить.

Царский дворец возвышался над городом массивной ступенчатой пирамидой из сырцового кирпича, переложенного тростником. Его стены толщиной в три человеческих роста, покрытые потрескавшейся белой штукатуркой, хранили следы недавнего ремонта. Их кое-где подмазали свежей глиной, еще не успевшей потемнеть под солнцем. Дворец — это город в городе. Сотни людей тут живут и трудятся.

Главные ворота обрамляли две грубо отесанные базальтовые стелы с высеченными изображениями царя, принимающего дань от покоренных народов. Между ними зиял проход с порогом из единственного блока цветного гранита — трофея, привезенного победоносными государями из каких-то далеких земель. Стражники-копьеносцы посмотрели на Кулли и равнодушно отвернулись. Его тут ждали.

Двор за воротами оказался застеленной неровными каменными плитами площадкой, окруженной низкими кирпичными строениями с плоскими крышами. В углу дымится общественная печь — рабы в потрепанных передниках вынимают из нее свежие глиняные таблички для царского архива. Запах обожженной глины смешивается с ароматом тлеющего кедрового дерева из жертвенника Нинурты — простой каменной чаши, в которой Кулли углядел обугленные косточки ягнят.

Тронный зал роскошью отнюдь не поражал, ведь лучшие времена Вавилона остались давно позади. Из пола, выложенного плитами желтого известняка, росли колонны потемневшего кедра, теряющиеся в полутьме потолков. Они выложены чеканными листами меди, что кое-где отошли от дерева за давностью лет. Стены покрыты штукатуркой. Краски на ней не подновляли уже давно, но фигурки царей, топчущих своих врагов, Кулли все же разглядеть смог.

В центре на невысоком возвышении стоит трон — массивное кресло из черного дерева с подлокотниками в виде львиных голов. За ним на стене висит круглый щит из воловьей кожи с вытесненным изображением дракона Мушхуша — единственное яркое пятно в этом аскетичном помещении.

Кулли лежал перед троном, распростершись ниц. Он терпеливо ждал. Попасть на прием к повелителю четырех сторон света оказалось проще, чем он думал. Всего-то троим вельможам занесли подарки, и вот уже ты проходишь ритуальное омовение, надеваешь нарядные одежды и идешь по коридорам дворца, чтобы попасть в тронный зал. Мардук-апла-иддин изволит выслушать его как бы мимоходом, между прогулкой на лодке и обедом. Так решили после раздумий господа Ша тамкари и Суккаль-махху, великий сановник. Нельзя причинить урон достоинству самого царя, когда к нему прислали вместо знатного воина, облеченного властью, какого-то купчишку.

Впрочем, такое случалось, и довольно часто. Тамкары могли привезти послания от своих царей, но в этом случае все разговоры не выходили за рамки торговли. Купеческие караваны сшивали разные земли, словно иголка с ниткой, проникая в самые далекие страны. И чем хуже шли дела у царей, тем больше ценили они тех, кто вез им пошлины. Вавилон, дела которого в это время оказались плохи как никогда, отмахнуться от такого гостя не мог. Это все же торговый город.

Вот потому-то Кулли подвергли весьма умеренным унижениям и приняли довольно быстро. И даже стоило ему это совсем недорого. Царь Мардук-аппла-иддин, хоть и считался правителем слабым, идиотом не был точно. До него уже донеслись слухи о неслыханно богатом караване, пришедшем с запада, прямо сквозь земли, захваченные арамеями.

Царь был мужчиной молодым и любопытным, а то, что дела в его царстве текли скверно, не его вина. Величайшие империи качались и падали, один лишь проклятый Элам набирал силу. Но пока в Вавилоне правит брат жены эламского царя, стране ничего не угрожает. Великий воитель Шутрук-Наххунте Эламский не даст в обиду мальчишку на вавилонском троне.

— Ничтожному позволено говорить, — услышал Кулли.

— Великий царь, солнце народов, избранник Энлиля! Царь царей, чья слава как Иштар! — произнес купец, так и не встав с пыльных плит пола. Встать ему пока не разрешали. Да и разрешат ли еще, неизвестно.

— Мой господин говорит так: К Мардук-апла-иддину, великому царю, царю Вавилона, любимцу Мардука и Шамаша, от Энея, царя Ахиявы, Алассии, Угарита, Вилусы и многих островов Великого моря, твоего брата, послание. Да пребудут в мире боги наши.

— Великий царь вопрошает! — услышал Кулли надменный вопрос. — Неужели Алассия, Вилуса и Аххиява могут быть под одной рукой? Такого не случалось от начала времен.

— Я клянусь в этом богом Посейдоном, которого почитаю, — ответил Кулли. — И богом Мардуком тоже.

— Тебе дозволено преподнести дары! — сказали ему.

Этот момент Кулли обсуждал с господином долго, и каждая мелочь имела значение. Верно тогда сказал господин: у тебя никогда не будет второго шанса произвести первое впечатление. Кулли потом еще долго обдумывал глубочайшую мудрость его слов. Потому-то сначала на террасу вышел раб с серебряным подносом, на котором стояла чаша, наполненная драхмами. Потом внесли позолоченный шлем, украшенный яркими перьями, за ним доспех из железных пластин, а после — бронзовый щит с такой искусной чеканкой, что царь без стеснения начал гладить его пальцами и в восторге причмокивать губами. После них вошел раб-нубиец, который держал перед собой золотой поднос, на котором стояла золотая чаша, изукрашенная сценами боев. Чашу доверху наполняли золотые статеры, один из которых царь тут же потребовал себе, нетерпеливо махнув рукой. Он вертел его в пальцах, чуть ли не обнюхивая. И судя по кислому выражению лица, понял назначение маленького слитка с головой быка сразу же. Завершил водопад подарков железный кинжал с рукоятью, украшенной янтарем. И этот последний факт потряс присутствующих до глубины души. Янтаря тут не видели так давно, что уже и позабыли, как он выглядит.

— Повелитель четырех сторон света, любимец Энлиля и Шамаша благосклонно взирает на дары своего брата, царя Аххиявы и Алассии, — торжественно провозгласил глашатай. — Его послам отныне позволено не простираться ниц. Им надлежит лишь отдавать поясной поклон, как слугам равного. Тебе дозволено встать, купец, и передать свое прошение.

Кулли встал, впервые за все время увидев, куда и к кому его, собственно, привели. Царь был молод, но изо всех сил сохранял торжественность, порываясь вскочить и рассмотреть подарки со всем тщанием. Но дворцовые церемонии незыблемы. Царь досидит до конца, подобный статуе, выпятив вперед молодую еще бороденку.

— Семь раз и семь припадаю я к стопам властелина четырех сторон света и любимца богов, — начал Кулли. — Пусть царь позволит нам торговать в его земле, и мы наполним его склады золотом и иными товарами!

— Рынки Вавилона отныне открыты для слуг брата величайшего, — услышал Кулли. — Поведай нам, что за странные звери привезли товары в центр мира? Разве не для мяса и молока разводят его племена хапиру в дальних землях?

— Это верблюд, о любимец богов, — смиренно ответил Кулли. — Великого труда и гор серебра стоило привезти их в Угарит…

— Ты дважды сказал Угарит, купец? — услышал он голос глашатая. — Разве Угарит не пал под ударами морских разбойников. До нас доносятся странные слухи об этом городе, но они не вызывают доверия. Мы давно не видели людей с той стороны пустыни. Эбер-Нари, Страна за Рекой, стала непроходима для наших купцов.

— Угарит снова ожил, господин, — ответил Кулли. — И если величайшему будет угодно, то поток товаров с запада обогатит его сокровищницу обильными пошлинами.

— Ты будешь щедро вознагражден, купец, — услышал Кулли. — Царь царей дозволяет тебе носить бахрому на одежде, подобную той, что носят царские слуги, и ожерелье из лазуритовых бусин, дарующее право на свободный проход во дворец. Ты получишь право первым выбирать товары для покупки на царских складах. Ты удостоишься чести присутствовать на царском обеде, где тебе в знак особого благоволения вручат бычье ребро, жареное на углях с солью и тмином. Ты также получишь глиняную табличку с надписью: «Кто причинит вред сему купцу — заплатит 10 мин серебра царской казне»[1].

— Да славится повелитель, — низко склонился Кулли. — Я прах у его ног.

— Ты получишь ответные дары, соответствующие тем, что вручил нам наш брат, царь Эней, — продолжил глашатай. — Что жаждет сердце твоего господина, купец?

— Возьму цветных тканей, — не стал ломаться Кулли, — груз фиников и жемчуг. Можно что-то одно, на усмотрение повелителя.

— Ты услышан, купец, — возвестил голос. — Тебе дозволено поцеловать край одежды величайшего. Да хранит тебя на дорогах бог Шамаш.

Возвращение домой вышло триумфальным. Кулли, раздуваясь от гордости, чмокнул в щеку жену, которая повисла на его шее, глядя обожающими глазами. Она даже повизгивала от нетерпения, чего никогда не случалось в ожидании супружеских ласк. Почтенную Цилли-Амат возбуждали совершенно другие вещи.

— Ну, рассказывай все с самого начала! — заявила она, когда Кулли степенно съел лепешку и запил ее свежайшим пивом, потягивая его через серебряную трубочку.

Кулли, важничая, рассказал ей все в мельчайших деталях, а лицо его ненаглядной вытягивалось тем больше, чем дальше заходил рассказ. Когда же Кулли завершил свою речь, описав запах мирры, который источала одежда царя, Цилли, наконец, прорвало.

— Я правильно поняла, — встала она, воткнув руки в бока, — что платить «входное серебро»[2] мы будем все равно? Даже на свои собственные товары!

— Э-э-э… да, — растерянно посмотрел на нее Кулли.

— И даже плохонького участка земли тебе не дали? — жена свирепела на глазах. — Не в собственность! Я о таком и помыслить не могу. Просто в пользование!

— Не дали, — понурился Кулли, радужное настроение которого пропало без следа.

— И даже правом на беспошлинную торговлю медью на стали награждать? — глаза купчихи полыхали таким жутким огнем, что Кулли пробрало до печенок.

— Нет, — тихо ответил он.

— Ну и зачем ты туда ходил? — Цилли насупилась, став похожей на сердитую сову. — Поцеловал тряпку, получил право прохода во дворец, а на завтрашнем обеде обглодаешь кость в виде особой милости. Ах да! Если тебя ограбят, то деньги за это заплатят не тебе, а в царскую казну. Ну и скупердяй наш государь, да продлит Мардук его годы! Он ведь даже на твоих побоях заработать хочет!

— Скупердяй, — понурился Кулли. — Ну так все равно, торговать-то позволил. И благоволение выказал.

— Еще бы он его не выказал, — хмыкнула дражайшая половина. — Слухи ходят, что в его казне есть только эхо. А ни серебра, ни золота, ни даже меди там давно уже нет. Это он тебе должен край платья целовать, а не ты ему! Ох, и злая я сегодня, муж мой! Давай-ка ты в следующий раз, когда к нему пойдешь, землю попросишь и право на беспошлинную торговлю. Хотя бы на малую часть груза.

— А зачем я к нему пойду? — пригорюнился Кулли, но тут же махнул рукой. — А, ладно! Придумаю что-нибудь, а мой царь подарки даст. Не из своего же кармана мне платить.

— Карман? — подняла голову Цилли, и ее ноздри раздулись, как у гончей, взявшей след. — Что такое карман? У тебя есть какой-то карман, и там лежит серебро, о котором я не знаю? Если так, тебе конец, лживое отродье демона Зу!

— Да вот же карман! — купец показал ей последний писк кипрской моды, захватывающий города на побережье со скоростью, подобной налету шайки шарданов. — У меня всего два кармана. А есть люди, что и десять делают. Очень удобно, жена моя.

— Хм… — задумалась Цилли. — В этом что-то есть. Все лучше, чем кольца на шнурке носить, или браслеты на руках. Я прикажу себе сделать такой. Только не сбоку, куда любой бродяга залезет. А прямо у сердца!

— И то правда, — кивнул Кулли. — У сердца, оно точно в сохранности будет. Я, женушка, еще одно местечко знаю. Хотел бы там поискать у тебя кое-что.

— Ладно, пошли в спальню, — вздохнула Цилли. — Надо же наследником обзаводиться. А то что-то мы с тобой занимаемся этим самым, а я все никак не понесу.

— Ты моя козочка, — Кулли ухватил жену за тощие телеса. — Я скучал по тебе!

— Я тоже скучала, — внезапно призналась Цилли-Амат, обняла его за шею и продекламировала.

Через какое-то время, утомленный супружеским долгом, Кулли сладко задремал. А его ненаглядную супругу, как и случалось с ней после таких моментов, с головой накрыла тяга к умственному труду.

— Эй! Муженек! — ткнула она его в бок острым локтем. — Ты там не спишь?

— А? Что? — вскочил Кулли. — Да что же ты меня вечно будишь, жена? Я тебе как-нибудь спросонок по зубам съезжу и сделаю вид, что принял за разбойника. Немудрено ошибиться, кстати…

— Да проснись ты, — недовольно сказала Цилли. — Все бы тебе спать. Одна я работать за нас обоих должна. Пока ты на мне пыхтел, я тут придумала кое-что. Мы с тобой, муженек, хорошо заработать можем.

— Неужели? — поинтересовался Кулли. — После знакомства с нашим повелителем, да продлятся дни его, меня начинают терзать скверные предчувствия. Мне кажется, скоро в Вавилоне будет опасно слыть уж очень богатым, моя дорогая. Слишком много голодных воинов вокруг. А ты уже придумала, как нам заработанное сохранить?

— Нет! — мрачно ответила Цилли-Амат. — Не придумала пока. Можно, конечно, на Кипре оставить, в твоем доме. Но я лучше удавлюсь, чем расстанусь со своим серебром. Проклятье! Но мысль-то все равно хорошая. Слушай!