Гнев Несущего бурю

Глава 8

Год 3 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. 21 июня 1173 года до н. э.

Супружеские радости были прерваны бурным появлением дочери, которая уже бегала со скоростью молодой газели. Няньки, набранные из степенных теток, вырастивших с десяток внуков каждая, только охали и поминали Великую мать. Царевна Клеопатра спуску им не давала. Вот и сейчас она влезла на постель, ввинтилась ко мне под мышку и замерла. Креуса заморгала растерянная, но я махнул рукой. Пусть. Девчонка отца месяцами не видит.

— Господин мой, — недовольно произнесла жена. — Я отдам нашу дочь нянькам.

— Да ладно тебе, пусть побудет с нами, — примирительно сказал я, радуясь возможности передохнуть. Перед разлукой Креуса выжимала меня досуха.

— Как прикажешь, — не стала спорить царица и начала наматывать на палец короткий локон.

Нежное дыхание маленькой девочки и теплое тельце, доверчиво прижавшееся к моему боку, что может принести большее счастье. Я обнял дочь, которая тут же начала тереться носом о мой бородатый подбородок и хохотать. Это было ее любимым развлечением. Да, мне пришлось обрасти бородой. Лицо бреют только египтяне, но они не в счет. А для афинянина, лувийца, хаананея или вавилонянина свободный муж с голым подбородком — вещь сродни лысой женщине. То есть позор неописуемый. Чисто бритыми или с неряшливыми кустиками на лице в этой части света только евнухи ходят. Игнорировать общественную мораль я не могу, поэтому пришлось ввести моду на короткую бородку и обосновать это суровой военной необходимостью. Вдруг неприятель узрит неописуемую красоту, завитую в многоэтажные локоны, и схватит, лишив царя боеспособности. А? Вот то-то же!

Сегодня у меня последняя неделя перед отплытием в Лукку. Талава[11], небольшой городок лувийцев, измученных набегами соседей, просится в подданство. Я знаю это место, бывал там в прошлой жизни. На экскурсию ездил на Черепаший берег, что недалеко от Мармариса. Там вроде бы есть неплохая гавань, но лучше его осмотреть самому. Береговая линия поменялась за три тысячи лет очень сильно. Неохота вместо актива обзавестись чемоданом без ручки и черной дырой, в которую будут уходить деньги. Заодно хочу пройтись вдоль берега Амурру, потом лично проинспектировать верфи Угарита, а затем попутно осмотрю побережье Тархунтассы, Лукки и Арцавы. Или, как я сам себе напоминал со вздохом, курортов Сиде, Кемера, Мармариса и Бодрума. Правда, на разбойничьи гнезда эти берега сейчас похожи куда больше, чем на то место, где на пляже отдыхают расслабленные люди с коктейлем в руке. Мелкие княжества заперлись в анклавах горных ущелий, их царьки залезли на высокие кручи, опоясанные камнем, а в узких бухтах и устьях рек росла пиратская сила, которую истребить не мог никто до самого Помпея Великого. Эти парни сильно недовольны моими патрулями, разжиревшими на поставках рабсилы на рудники Серифоса. Они не верят, что их братьев и отцов выпустят через три года, да и все равно другого промысла, кроме рыбной ловли и морского разбоя не знают. Ну а то, что вменяемые купцы сбиваются теперь в огромные караваны, в перспективе приведет лишь к появлению огромных пиратских флотилий. Это ведь совершенно закономерно.

Хаос в моих водах потихоньку заканчивается, а вот на суше, там, где на мелкие осколки разлетелась империя хеттов, он только нарастает. Царства возникают и исчезают, словно пузыри после дождя. Пройдет еще не одно десятилетие, пока оформятся новые династии вместо сгинувшего без следа Суппилулиумы. Я ведь даже не знаю, что сейчас происходит в центральной Анатолии. Оттуда давненько не было вестей. Купцы обходят те места стороной, а более-менее нормальная жизнь есть сейчас лишь на побережье, где снуют корабли, соединяя строчками пенных следов ткань бытия. Дорога Солнца, так стали называть путь от Вавилона до Египта, проложенный через арамейские пески. Только ведь этого мало… Очень мало…

— Подъем, — скомандовал я и бережно взял на руки дочь, доверчиво прильнувшую к моей груди. Тут не принято слишком уж любить маленьких детей. Высокая смертность сказывается. Можно сойти с ума, если терять своих малышей одного за другим. А ведь именно так и происходит в голодные годы. Потому-то Креуса порой смотрит на меня недоуменно. Ей за всю жизнь от родного отца не перепало столько ласки, сколько Клеопатре достается за пару дней. Старый Приам своих дочерей в грош не ставил, а я вот детей балую.

— Пока ты будешь в отъезде, я прикажу сделать ремонт в твоих покоях, господин мой, — сказала Креуса, поднимаясь с постели. — Тут недостойно жить великому царю.

Я знал этот тон. Меня никто ни о чем не спрашивал. Меня просто ставили в известность. Может быть, она и права. Нужно начинать жить в соответствии со своим положением. Не мальчик уже. Двадцать лет минуло.

— Сегодня же праздник Бога Солнца! — вспомнил я. — Собирайся, царица! Без нас не начнут.

Огромный пустырь за городской стеной стал ареной для непривычного зрелища. Место выбрали с дальним прицелом. Здесь два высоких холма, а между ними — широкая ложбина, которая сегодня превратится в ристалище. Склоны с раннего утра заняла несметная толпа народа. Люди расселись прямо на земле, попивая вино и заедая его жареной рыбой, оливками и свежими лепешками. Коробейники разносили пирожки с разными начинками, что начали входить в моду. Кухня из царского дворца понемногу просачивается в массы. Пирожки пока кусаются, обол за штуку. Дорого, но вкусно.

Простонародье сидит на холмах, а знать и богатые купцы — на деревянных трибунах, убранных полотном. Роскошь неописуемая для людей, всю жизнь проходивших в набедренной повязке. Тут же ткани столько, что можно площадь перед храмом Великой матери выстелить. И это стало предметом самого вдумчивого анализа, где гребец с сидонской гаулы со знанием дела обсуждал сей факт с почтенным горшечником из пригорода Энгоми. Всему свету известно, что самые умные люди на свете — это водители такси. Здесь же за неимением таковых, роль всезнающих лидеров общественного мнения выполняют матросы. Их кругозор несравним с кругозором простого крестьянина, никогда не отходившего от места своего рождения дальше, чем на двадцать стадий.

Я ввел новую моду, и на этом празднике женщины присутствуют наравне с мужчинами. Раз царица сидит рядом со своим мужем, то почему нельзя остальным женам? Праздник стал настоящей ярмаркой тщеславия, где все, у кого есть толика денег, напялил на себя все самое дорогое и яркое. Трибуны знати издалека напоминают пятно, оставленное на стене шайкой подростков, вооруженных баллончиками с краской. Ткани синие, зеленые, желтые, красные. Кое у кого даже проскальзывает пурпур. Серьги, цепи, кольца и браслеты всех возможных форм и размеров украшали богатеев Энгоми, устроивших настоящую драку за честь сидеть поближе к царской семье. И ведь это тоже придется упорядочить, иначе ситуация выйдет из-под контроля и станет кормушкой для ответственных лиц. Начать абонементы продавать, что ли…

Сегодня в городе никто не работает, разве что стража и продавцы съестного. Праздник ведь! И праздник всеобщий! Откуда бы ни приехал в Энгоми человек, бога солнца почитает каждый. Только знали его под разными именами. Лувийский Тиваз, ахейский Гелиос, вавилонский Шамаш, ханаанейская богиня Шапаш, хеттские Истанус и Ариннити, египетский Амон-Ра… Я очень ненавязчиво продвигал идею о единстве этих богов, а как еще это сделать, если не организовать праздник для всего города. Тут такого точно еще не было, а потому тысячи людей, вытянув шеи, следили за жертвоприношениями, которые принес я, облаченный в пурпурный хитон, золотое ожерелье и корону. Не ту, что напоминает египетский хепреш, а совсем другую. По моему заказу сделали массивный золотой обруч, густо усыпанный камнями. Немного подумав, я не стал окружать его зубцами. Это все же солярный символ, а у меня совершенно другой покровитель. Потому-то зубцов на моей короне осталось всего три, и они собраны надо лбом в трезубец, подобный тому, что держит в руке Посейдон.

Несколько загадочных пассов, и в жертвенник полетел мешочек со смесью смолы, толченого угля и серы. Яркая вспышка пламени вызвала восторженный рев, ведь она означала, что жертвы приняты благосклонно. Я повернулся лицом к толпе и простер руки, купаясь в потоках людского поклонения, всеми порами впитывая чужой восторг. Теперь-то я понимаю, что чувствует рок-звезда, собравшая стадион. Сумасшедшее это чувство, оказывается, от которого напрочь слетает башка. Впрочем, пора бы и честь знать. Оваций за сегодня собрано с лихвой.

Я сел на трибуну рядом с женой и сыном. Ил с любопытством глазел на беснующуюся толпу, но сохранял торжественное спокойствие. Он как-то быстро втянулся в придворную жизнь. На голове его надета корона поменьше и поскромнее, но теперь все знают, что у царя есть сын и наследник, назначенный по всем правилам. Внук бога! Это вам не шутка.

Официальная часть прошла, а теперь — развлечения. Работа с плебсом — штука тонкая, и поэтому я не стал ничего выдумывать. А зачем, если все было придумано до нас. Точнее, после нас. Придумано и отточено до совершенства. Если гонки колесниц развлекали народ больше тысячи лет, значит, в этом что-то есть. Не случайно ведь Колизей, где бились гладиаторы, был втрое меньше Большого цирка, где устраивали забеги. Гонки были вне конкуренции у римской и константинопольской толпы. Главное — не дать моим болельщикам сбиться в цирковые партии, иначе все это закончится большой кровью. Юстиниан Великий не даст соврать.

В ложбине между холмами установили каменные столбы на расстоянии в стадий. Это и будет моим импровизированным стадионом. На старт вышли четыре биги, колесницы, запряженные парой коней. Четыре возницы из знатных дарданских родов одеты в разноцветные хитоны. Белый, красный, синий, зеленый. Они скачут семь кругов, после чего победителю вручается приз. Потом бегут квадриги, а за ними пройдут скачки одиночных всадников. Их будет десять человек. В промежутках между выступлениями людей развлекут песни аэдов и пляски храмовых танцовщиц, которых ушлый торговец из Угарита вместе выкупил с оркестром у арамеев, очень вовремя ограбивших какой-то город на западе Вавилонии. Он продал их всех храму Великой матери за несусветную сумму, но дело того стоит. Девчонки отплясывают так лихо, что Креуса недовольно нахмурила брови. Зажигательно жрицы отплясывают, и даже с легкими элементами эротики. Надо ли говорить, что торжества в честь Владычицы у нас теперь тоже проходят при полном аншлаге. Народ тут зрелищами, мягко говоря, не избалован.

Раздался сигнал, и колесницы рванули с места, взбив легкими деревянными ободами густые облака пыли. Если будут деньги, я превращу со временем это место в настоящий стадион. Каменотесы изготовят скамьи и ступени и уложат их на склонах холмов, опоясав ложбину каменным овалом. Только вот кто будет все это удовольствие содержать? Задача… Сейчас у меня добровольцы из кавалерии скачут, но я-то знаю, чем все это закончится. Индустрия скачек в Древнем Риме была устроена ничуть не проще, чем в мое время профессиональный футбол. М-да… Буду думать. Или тотализатор открою, или обяжу богатых купцов спортивные команды спонсировать. Так сказать, в виде особенной милости.

Третий круг… Первым мчит парнишка, который в свое время отстрелялся хуже всех. Оказывается, это от волнения было. Стрельбу он пересдал тут же, и свое место в коннице занял по праву.

— Лихо скачет паренек, государь, — прогудел Абарис, который сидел позади меня. — Изрядно обучен с колесницей управляться. Я знаю его отца. Он отважный воин, и сына достойно воспитал.

— Согласен, — кивнул я. — Но парнишка этот три локтя в прыжке и тощий, как весло. Наберет веса, кони его так не повезут.

Ответом мне стало согласное сопение. Господин легат, который и раньше был не по здешней голодной жизни могуч, на сытной кормежке и вовсе стал напоминать статую Геркулеса с виллы Боргезе. Его бугрящуюся от мускулов тушу даже пара коней везла с трудом.

— О! Танцовщицы! — возбудился Абарис, когда забег закончился.

Он тут же получил недовольное шипение молодой жены Лисианассы, одной из дочерей Приама, что вырвалась с захолустного Милоса и сразу же попала в бурлящий котел светской жизни. Она, урожденная царевна, не считала мужа себе ровней, а он, бедолага, ломал голову, как бы привести ее в чувство и при этом не зашибить ненароком. Может, намекнуть ему как-нибудь, что незамужних царевен у меня намного больше, чем толковых командиров? Нет, не стоит, вдруг еще поймет буквально. Тут народ чувства юмора лишен напрочь.

Двенадцать девушек выбежали на поле и выстроились в виде восьмиконечной звезды Иштар. Они появились безмолвно, словно вышли из склона холма. Женщины в шерстяных юбках с узорами из ромбов и волн. Их одежда ярка. Она соткана из шерсти, окрашенной в красный, синий и зеленый цвета. Бахрома на их одеждах колышется в такт шагам, а медные цепи на поясах глухо позванивают литыми подвесками в виде плодов граната.

Старшая — та, что шла первой — подняла руки. Её ладони, окрашенные хной, трепетали в воздухе, пальцы сложились в ритуальный жест — два вытянутых, три сжатых. Призыв. Молитва. Барабаны зачастили, а танцовщицы двинулись вперёд. Их босые ступни прилипают к нагретой каменистой земле. Юбки раскрываются при поворотах, на мгновение обнажая стройные загорелые ноги и вызывая неописуемый мужской восторг. Вот ведь странность. Тут никого не возбуждает полная нагота, зато легкая недосказанность мгновенно лишает разума.

А девчонки все танцуют, изгибаясь подобно веточкам ивы. На каждом шагу звенят браслетами из скрученной проволоки, а грудь их прикрыта медной пластиной с чеканкой. На пластинах — крылатые львицы, символы Иштар. Музыка нарастает, а ритм барабанов все учащается. Одна из младших жриц внезапно упала на колени, её тело изогнулось в поклоне. Она провела руками от бёдер к горлу, будто снимая невидимые оковы. На её запястьях браслеты впились в кожу, оставляя красные полосы.

— Калиму! — воскликнула старшая.

Я знаю, что это значит. Танец окончен. Последний удар барабанов, и танцовщицы замерли. Их груди тяжело вздымаются, кожа блестит от смеси пота и кедрового масла. В воздухе повис терпкий запах священных благовоний Богини. Старшая из жриц подошла к жертвеннику и, не глядя, бросила в него пригоршню ладана из мешочка, висевшего на поясе. Белый дым поднялся к небу тонкой струйкой — последнее подношение перед тем, как полотняный шатер поглотил танцовщиц в своей утробе. На земле остались только отпечатки босых ног да медные заколки, выпавшие из чьих-то волос. И тишина, которая тут же взорвалась восторженными воплями.

Здешним людям все упорядоченное кажется волшебством. Прямые улицы, строевой шаг и даже этот танец. Для них, детей природы, все это совершенно чуждо. Я встал и поднял руки. Волна восторга и обожания вновь окатила меня, едва не лишив разума. Я и не знал, что коллективный экстаз так возбуждает. Словно жидкий огонь побежал по жилам, придавая мне такие силы, что я в этот момент был готов горы свернуть.

— Слухи нехорошие идут с Родоса, государь, — негромко сказала Кассандра, сидевшая по левую руку от меня. — Там какая-то странная суета происходит. Пиратские вожди из Лукки так и шныряют в тамошних водах, а царица Поликсо привечает их. Я не узнала пока, что именно там происходит. Купцов не приглашают на пиры, а все беседы царица ведет при закрытых дверях. Ты бы поостерегся, когда пойдешь в Талаву. Люди говорят, что «живущие грабежом» из Лукки строят почти такие же корабли, как у тебя.

— Я же туда с пятью биремами пойду, — отмахнулся я от нее, чувствуя, как адреналин чужого поклонения заливает меня по самую макушку. Голова кружится, как у пьяного. — Что могут мне сделать эти оборванцы, царевна? Я слышал про их корабли. Они слова доброго не стоят.

— Боги завистливы к чужой славе, государь, — поджала губы Кассандра. — Они могут разгневаться на людей, что взлетели слишком высоко. Несущий бурю дарует тебе свою милость, но он же может ее отнять. Будь осторожен в том походе. Мне не нравится то, что сейчас происходит в тех водах.