Исходя из соображений

2

— ...Очень плохо обстоят дела с уплатой муниципального энергоналога. Владельцы коскоров считают возможным месяцами задерживать уплату, потому что никаких штрафных санкций за это не предусмотрено, лишь бы налогоплательщик рассчитался за год. Многие и тянут весь год. А страдает ритмичность. То у муниципалитета все аккумуляторы кипят, солнце слепит и перегорает то и дело, то светит едва-едва. Следовательно, нужен новый, более жесткий закон об энергоналоге. С чем я и обращаюсь к законодателю. Спасибо за внимание.

— Пожалуйста, — буркнул Хмырин и выключил визор. — Каждый день разоблачаем брачелов, откуда же эти умники берутся?

— А по-моему, человек дело говорит, — возразила жена Гортензия, пристально глядя на мужа. — Советовать законодателю — это целесообразно. Да и в самом деле — на улице то плюс пятьдесят, то минус пятьдесят. А был бы ровный климат, может, росла бы трава...

— Дура! Какая трава! На этой планете не то, что трава...

— Ты так о нашей планете!.. Ты циник, ты ужасный нецелесообразный циник! Если не хуже...

— Ладно, не буду. Прости. Не злись и не психуй, говорю тебе! Что я такого сказал?.. Рассуждаешь о траве, словно видела когда-нибудь траву, словно что-то в ней понимаешь... Я вот не видел и не рассуждаю....Конечно, нужна ритмичность в энергетике. Это и дураку понятно. Но хоть как аккуратно плати налог — ритмичности все равно не будет. Если надеяться на муниципальное солнце — околеешь в постели. Этот муниципалитет — прорва. Засели там... Только о себе думают...

Как видно, на сей раз не дано было Хмыриным вовремя остановить потоки слов...

— И это говоришь ты, вождь космических кораблей? Которому столько доверено! Чем больше я слушаю тебя, Хмырин...

— Ха-а-а! «Вождь космических кораблей»! Пастух космических коров — вот кто я! И ты прекрасно это знаешь. И все знают! И что внутри каждого коскора... — У Хмырина пошли по лицу красные пятна, он кричал, кричал, но вдруг резко умолк, дрожащим пальцем ткнул кнопку визора, наверное, думал, что на экране возникнет нечто, способное отвлечь от опасного разговора, наверное, в глубине души урезонивал сам себя: «Ну что ты расходился, что ты разорался, какой в этом толк, да никакого толка...» Между тем, дикторша на экране визора словно подхватила нить их разговора:

— Выйдя из дома без скафандра, покончил с собой профессор Ведьмак, один из авторов учебника «Бесполезные вещи Вселенной». Руководитель группы экспертов-криминалистов Мымров считает, что профессор был скрытым брачелом, ему грозило разоблачение, и он избрал самый трусливый выход из опасного положения. Сомневаться в правоте Мымрова не приходится — для брачелов вообще свойствен крайний индивидуализм, они часто предпочитают погибнуть по собственному усмотрению, не дожидаясь справедливого и целесообразного решения...

— Ужас! — прошептала Гортензия. — Ираклий сегодня приступил к изучению прикладной целесообразности! И кому верить, если даже автор учебника оказался брачелом?!

— А я что говорю! — Хмырин еще подлил масла в огонь, на котором горел сам. —- Все человечество училось по этому учебнику! Так, может, все человечество — брачелы?!

— Хмырин! Если ты еще хоть слово скажешь, то я тебе скажу, что ты...

— Ничего удивительного, — Хмырин вдруг ощутил бесшабашность и веселое равнодушие к самому себе. — Я ведь пастух космических коров, а внутри каждой коровы... С кем поведешься

— Молчи, молчи!

Хмырин замолчал, и спокойные мысли текли в его голове: «Это должно было случиться, все пастухи этим кончают, только поздно узнаешь о неизбежном... Но иначе никто бы не захотел стать вожкоскором... Несмотря на романтику... Интересно, сейчас она меня ем разоблачит или еще подумает? Пожалуй, сейчас. Ведь V это ее долг, обязанность, дело чести... Конечно, я — брачел. Вот осознал, и как-то легче стало... Всегда был брачелом. Из двадцати восьми характерных особенностей — по крайней мере, три... Вполне достаточно... В сущности, у меня только фамилия да внешность образцовые, а внутри...»

В голове Гортензии тоже текли спокойные мысли: «Это должно было случиться. Нельзя родиться человеком и стать брачелом в процессе жизни, но можно очень долго скрываться даже от самых близких людей. И все же наступает однажды особый, неизбежный миг... Кажется, так сказано в учебнике. И неважно, что Ведьмак оказался брачелом. Даже хорошо, поскольку для брачела дороже жизни истина, в смысле то, что ему кажется истиной... Ираклий... А что Ираклий? Закон же есть — родственников не преследовать. К тому же у мальчика внешность — веснушки, курносый нос, маленький рост... Идеальная внешность. В отца... Тьфу! Это и меня сбило с толку... Звонить!»

— Хмырин, — глаза Гортензии сияли решимостью, — ты же понимаешь, я должна, я не могу поступить иначе... Я давно подозревала и гнала прочь эти подозрения, но ты сам каждый раз... Особенно сегодня... Ты — брачел? Ты об этом всегда знал?

— Если верить учебнику, то об этом невозможно не знать... Но учебник написан, сама знаешь, кем... И не исключено, что все в этой жизни теперь нужно поворачивать на сто восемьдесят градусов. Понимаешь, все-все! Это ж задуматься только...

— Звоню! Звоню! Слушать невыносимо!

— Может, отложишь до утра?

— Сегодня, сейчас, немедленно, я не могу дышать одним воздухом с тобой!

— Даже так... Что ж, может, ты и права... Это, по крайней мере, логично... Да, логично. А то вдруг я ночью, как профессор Ведьмак, уклонюсь от целесообразного решения...

— Брось, Еремей. Ничего такого я не думала. Просто вот-вот должен прийти из школы Ираклий. Не хотелось бы лишний раз нервировать мальчика. Ведь когда он придет, мы не сможем до утра делать вид, будто ничего не произошло...

— Ну, почему не сможем...

— Потому что НЕ ДОЛЖНЫ! Словно не знаешь. А так он придет — тебя уже нет. Я объясню, и все.

— Мне бы хотелось самому...

— Я понимаю! Но ты — брачел? И твои объяснения не могут быть... Ведь ты обязательно начнешь нести нецелесообразные вещи!

— Начну. А делать этого не стоит. Ты права. Зачем парню раньше времени знать горькую истину о том, что все мы, в сущности... Молчу, молчу. Кстати, если хочешь знать, это совсем не горе — вот так однажды со всей отчетливостью понять, до чего же ты бесполезен для Целесообразности!.. Звони. Вызывай. Не теряй времени. И запомни — я любил тебя всю жизнь.

— А я — тебя. До самого последнего момента.

— Само собой. А то раньше бы разоблачила. Любовь слепа.

— Даже в такой момент не можешь без иронии. Двенадцатая характерная особенность. Вторая группа.

— Это по классификации Ведьмака. А на самом деле, может быть...

— Я все равно тебя не слышу... Алло! Служба целесообразности? Записывайте адрес: Северная зона, сектор Г-52, ячейка 1343/117. Приезжайте, пожалуйста, побыстрее... Я понимаю, что заявок много, но у меня сын должен вернуться из школы, и мне бы не хотелось... Что?.. Нет, спецсредства не нужны. Бра-чел вменяем, не агрессивен, оружия не имеет... Спасибо. Жду...

Вот и позвонила...

— Может, простимся, пока их нет?

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного... Хотя, конечно, можно и так, как бывает между мужем и женой...

— Ты с ума сошел!

— А что? Еще вчера это было обычным делом...

— Да как ты смеешь такое предлагать?!

— Я же от чистого сердца...

— «От чистого сердца»! Одиннадцатая характерная особенность — крайний цинизм. Какой же ты, однако, брачел, стоило только сбросить личину!..

— Но ведь ты сама прежде...

— «Прежде»! Мало ли что было прежде? Хотя...

Послышался долгий, требовательный звонок в дверь. Гортензия умолкла на полуслове. Сжалось сердце у Хмырина.

— Ну вот, не успели, пока ты корчила из себя...

Но самообладание к Гортензии уже вернулось, а вместе с ним — принципиальность, твердость.

— Чего «не успели»? Что значит «корчила»? Неужели ты мог помыслить?!.

И она заспешила к двери. У Хмырина было несколько мгновений, чтобы распорядиться самим собой, не дожидаясь целесообразного решения. И он хотел распорядиться самим собой, как Ведьмак. Схватить со стола нож да полоснуть по горлу — нате!..

И тут Хмырин отчетливо, как никогда, понял, что это далеко не самый трусливый выход, как его уверяли всю жизнь. А в чем только не уверяли!..

Но настроился Еремей на философский лад: смерть не уйдет, а прежде стоит познать нечто среднее между жизнью и смертью, если, конечно, не врет молва о том, что разоблаченных брачелов запаковывают в коскоры...

Философия нередко выручает в самых трудных ситуациях.

Щелкнул замок, и жилая ячейка наполнилась людьми в темнозеленой униформе. Двое встали у окна, двое — у двери, один подошел к Хмырину вплотную и стал его сосредоточенно ощупывать, а самый главный, с фиолетовыми лягушками на погонах, сел за стол и начал оформлять документы. Главный был плешив, имел под глазами мешки, а еще имел сизый крупный см нос, слегка загнутый книзу.

«Двадцатая характерная особенность», — отметил про себя Хмырин, бесцеремонно разглядывая носатого майора.

Хозяин носа перехватил взгляд. Усмехнулся. Не зловеще, а как-то, пожалуй, сочувственно.

— Имя, фамилия?

— Еремей Хмырин.

— Имя, фамилия? — повторил майор, слегка повысив голос. Он на Хмырина больше не глядел, а глядел на Гортензию пристально и строго. Ей даже показалось, что такой взгляд способен в любом человеке моментально разглядеть все двадцать восемь характерных особенностей.

— Еремей Хмырин он, — отчеканила женщина и повторила: — Еремей Хмырин,товарищ майор!

— Год рождения?..

Хмырин изо всех сил старался казаться безучастным. Раз его человеком не считают, а считают бессловесной чуркой...

— Примите мои искренние соболезнования, — вполне равнодушно сказал Гортензии майор, когда заполнил все необходимые документы. —Долгие годы вы вели совместное хозяйство с брачелом, это может случиться с каждым, никто от ошибки не застрахован. И я уполномочен заявить, что общество не имеет никаких претензий ни к вам, ни к вашему сыну, напротив, за гражданское мужество и верность Целесообразности вы на месяц освобождаетесь от муниципального энергоналога...

— Простите, но я вовсе не стремилась к личной выгоде, я просто исполнила долг, на моем месте так поступил бы каждый, а потому я прошу освободить меня от освобождения...

Это была общепринятая словесная формула. По визору она повторялась каждый день на разные лады.

— Зря. Ваш коскор, насколько мне известно, сейчас на профилактике, значит лишней энергии у вас нет. Поэтому я настаиваю от имени муниципалитета.

Гортензия пожала плечами. Лишней энергии и впрямь не было.

— Последнее. Я обязан сообщить вам, какова будет дальнейшая судьба этого брачела.

«Вот оно!» — вздрогнул Хмырин.

— Меня это не волнует.

— Охотно верю. И тем не менее — обязан.

— Тогда слушаю.

— Он не будет дезинтегрирован немедленно, поскольку может приносить пользу. Он будет работать, его будут кормить. Он проживет еще лет десять, если будет работать хорошо. Полагаю, это гуманно. Точнее, милосердно. Ибо слово «гуманно» может относиться только к человеку. Вы со мной согласны?

— Вполне, товарищ майор.

Хмырин стоял, затаив дыхание, вцепившись в косяк. Носатый не сказал ни слова о том, какая работа его ждет, но это и так было ясно.

— Нам пора. Распишитесь вот здесь о неразглашении. И дайте ему немного еды с собой, а то пока прибудет на место...

Майор направился к выходу, фиолетовые лягушки на плечах запрыгали, как живые. Впрочем, лягушки вымерли на Земле несколько веков тому назад, и никто не мог знать, как они прыгали и прыгали ли вообще. Возле двери, однако, произошла заминка. Едва молчаливые помощники приготовились распахнуть ее перед шефом, как она сама распахнулась.

— Сынок! — Хмырин совсем не готов был к тому, чтобы предстать перед сыном со сложенными на затылке руками, он мечтал запомниться парню веселым, свободным, ироничным, умным. Человеком.

Бывший вожкоскор посмотрел на темнозеленого майора умоляюще. Конечно, майору было в высшей степени наплевать на него. Он таких бывших людей на своем веку повидал множество.

И все-таки кивнул носатый. И Хмырин с удовольствием убрал руки с затылка.

— Ого, какие у нас гости! — сказал Ираклий, Мигом поняв, что происходит, и только на миг мелькнули в его глазах ужас и боль. — Здрасьте!

Очень хотелось Хмырину сказать что-нибудь сыну напоследок. Но и рта не раскрыл. Потому что — нельзя. Не положено. Хотя, казалось бы, наступил момент, когда уже можно не соблюдать правила, придуманные для тех, кому есть что терять...

Раскрыла рот Гортензия. Возможно, она опасалась, как бы Хмырин не ляпнул чего-нибудь, как бы не испортил торжества суровой целесообразности, как бы не опошлил его.

— Вот, сынок, как порой бывает в жизни.

А Ираклий уже был прежним — невозмутимым, насмешливым, вежливым, только краска отлила от его лица, уступила место бледности, на фоне которой еще отчетливей проступили бесчисленные веснушки, нос стал казаться еще курносей и потешней, чем был на самом деле.

— Вижу, вижу. Ты отца разоблачила. Долго же ты к нему присматривалась. Подозрительно долго... Вот потеха? А у нас сегодня как раз был вводный урок по прикладной целесообразности! А на перемене говорят, что один из авторов учебника — брачел! А домой прихожу — родной отец! Тоже — бесполезная вещь? Не потеха ли? Что-то у тебя, мама, глаза как будто выпуклые... Или мне уже кажется...

— Типун тебе на язык, Ираклий! Какие же они выпуклые, глаза как глаза, ты что, сынок!

— Значит, вогнутые. Значит, показалось...

— Стыдно, молодой человек, — счел нужным заступиться за несчастную женщину майор.

Даже разоблаченному Хмырину стало не по себе, даже он молча осудил такое поведение сына.

— Вы совершенно правы, товарищ майор. Мне стыдно. Извините, товарищ майор, извини, мама. — Ираклий вдруг сделался подчеркнуто серьезным, лицо его стало обычного цвета.

— Шагом марш, — скомандовал майор.

Хмырин не позволил себе оглянуться.

Ушли темнозеленые. Увели Хмырина. Ираклий пошел мыть руки, мать захлопотала возле синтезатора, не жалея энергии, синтезировала .любимые в семье блюда, а еще синтезировала себе рюмку водки, а сыну немножко сладкого вина. Ведь, как ни крути, а в доме случился внеочередной праздник.

Сели за стол. Выпили, поели. Поговорили о том, о сем. О Хмырине, само собой, ни слова. Но из головы-то не выкинешь. И не получилось праздника. Почему-то душа его не приняла.

— Мам, я после школы, наверное, подамся в Службу прикладной целесообразности. У них форма красивая.

— Что ж, это неплохая идея. Внешность у тебя классическая, учишься нормально, вполне возможно, что прикладная целесообразность — твое призвание.

— Тем более, мы только-только начали ее изучать, еще ничего не упущено...

— Молодец. Совсем ты у меня взрослый и серьезный.

— Я хотел уточнить насчет внешности, мама. Ты сказала — классическая. А что это значит?

— Ха-ха! Понимаю. Ты не кажешься сам себе красавцем? И девчонки на тебя не смотрят? Это потому, что вы пока ничего не смыслите в красоте! А красота, она ведь тоже проверяется целесообразностью! Твой друг Ювеналий пользуется успехом?

Ираклий утвердительно кивнул.

— А между тем, он уродлив. По сравнению с тобой. По секрету скажу: вот ему-то после школы совершенно необходимо пристроиться в Службу целесообразности. Ты и без нее обойдешься. Он — нет. И все, и ни слова об этом больше...

Легли спать, каждый в своей комнате. После того, как коскор забрали на профилактику, а Хмырина увели, в их семейной ячейке сделалось как-то по-особен-ному просторно, даже, пожалуй, пустовато.

Легли спать, а сон не шел. Оба делали вид, что спят, старались не ворочаться и не скрипеть пружинами, но это не помогло заснуть ни ему, ни ей.

Наконец Ираклию надоело притворяться, и он громко сказал в темноту.

— Знаешь, мать, раз у меня классическая внешность, то не пойду я служить в Целесообразность! Подумаешь — форма! У вожкоскоров еще красивей — черная, с золотой искрой! Пойду-ка я учиться на вождя?

Мать долго-долго не отвечала. А он напряженно ждал, теряя терпение. Наконец дождался.

— Тебе жить... Да еще не раз передумаешь... А космос иной раз так меняет человека... Но, с другой стороны, чем всю жизнь иметь дело с бесполезными брачелами, лучше всю жизнь иметь дело с полезными коскорами...

— Но болтают, будто внутри каждого коскора...

— Замолчи! И никогда не повторяй того, что болтают! Никогда!..