История одной записной книжки

Глава восьмая БОРОДИН РАЗМЫШЛЯЕТ

Утром, в десятом часу, в кабинет следователя Бородина вошел профессор Никольский. Он присел на стул в углу комнаты, терпеливо ожидая, пока следователь закончит разговор с очередным посетителем. Когда дверь закрылась за посетителем, Никольский расстегнул пальто и вытащил из внутреннего кармана бумажный сверток.

— Мое заключение.

— Отлично. Присядьте у стола, товарищ Никольский, пока я ознакомлюсь с вашими выводами.

Заключение было очень обстоятельным. В нем излагались конструктивные особенности шаровой установки для получения ультразвуковых колебаний и ее практические возможности.

Бородин, уже знакомый с записками профессора Саратова, мог довольно свободно следить за ходом рассуждений Никольского. Здесь не было предположений, догадок, неясностей. Никольский говорил языком фактов, что очень ценно для судебного следствия. Все было проверено руками самого Никольского, сопоставлено с записками Саратова.

И, наконец, вывод: аппарат не является новинкой в технике получения ультразвуковых колебаний. Судя по запискам, Саратову еще не удалось найти то, чего он искал.

— Ну, хорошо, — проговорил Бородин, закрывая последнюю страницу заключения. — А лимон? А смерть Владимира Константиновича?

— Причем здесь лимон?

— А вот прочтите, пожалуйста.

Из папки Бородин вынул другой протокол и протянул его Никольскому. Экспертиза сельскохозяйственного института подтверждала, что столь бурный рост комнатного лимона, изображенного на фотографии, неизвестен науке. Причина же роста, несомненно, кроется в воздействии какого-то особого возбудителя.

Никольский прочел протокол и пожал плечами. Тогда Бородин протянул ему другой протокол — заключение клинической лаборатории.

— Да, все это любопытно, разумеется, — сказал Никольский, возвращая бумаги, — но ведь я не ботаник, не медик и тем более не следователь. Я — физик. Мое заключение остается моим заключением. Чем я еще могу быть вам полезен? Откровенно говоря, чемодан у меня уже собран.

— Попрошу вас задержаться еще на несколько дней, — произнес Бородин тоном, не допускающим возражений. — Познакомьтесь покуда с городом, с его достопримечательностями.

— Благодарю за совет.

Никольский встал, застегнул пуговицы пальто. Следом за ним поднялся и Бородин.

— Какие взаимоотношения у вас с Чазовой и Неустроевым?

— Не совсем обычные.

— То есть?

— Очевидно, от вас все равно ничего не утаишь.

Выслушав рассказ Никольского о встрече с Неустроевым под окнами дома Чазовой, следователь испытующе посмотрел в лицо профессора.

— Любопытно… Сцена ревности… Но вы действительно отважились зайти к незнакомой женщине в такое позднее время. Тут, знаете ли, очень трудно оправдаться.

— Мать Чазовой — пожилой человек, — вспыхнул Никольский, — она вам лгать не станет. А перед женой моя совесть чиста. Разумеется, работать и далее при таких условиях я решительно отказываюсь.

Никольский ушел, а Бородин тотчас же снял телефонную трубку и набрал номер.

— Позовите к телефону Чазову.

— Одну минуту, — ответили ему.

Услышав голос старшей лаборантки, он сказал:

— Марина Васильевна, попрошу вас заглянуть ко мне. Да, да, если можете, сейчас же. И чем скорее, тем лучше.

В ожидании Чазовой Бородин перечитал заключение Никольского. Значит, шаровой излучатель не обладает никакой таинственной смертоносной силой, значит, аппарат не убивает. Заключение лишало следователя главной опоры, того, на что он делал ставку. Как сможет он и теперь настаивать, что в физической лаборатории совершено преступление? Суд потребует от него реальных доказательств, фактов, а не догадок и предположений.

Стук в двери прервал размышления следователя.

Вошла Чазова.

— Садитесь, Марина Васильевна.

— Спасибо.

Опускаясь на стул, она вопросительно посмотрела на следователя.

— Простите, что так бесцеремонно отвлек вас от работы. Я только что разговаривал с Никольским. Он считает свою экспертизу законченной и уверяет, будто аппарат Владимира Константиновича (я имею в виду шаровую установку) является обычным источником ультразвуковых колебаний. Разделяете ли вы мнение Никольского?

— Нет, не разделяю.

Глаза следователя впились в лицо старшей лаборантки.

— Как истолковать ваши слова?

— Никольский понял планы Владимира Константиновича умом, а я… сердцем. Я думаю, что все же здесь что-то не так. Как-то несерьезно получается. Нужно выяснить самую суть незавершенного, задуманного. А мы все бьемся только над тем, что стоит в лаборатории.

— Неустроев поддерживает ваше мнение?

— Не знаю. Спросите об этом его самого.

— Разве Неустроев не делится с вами своими мыслями, своими чувствами?

Лаборантка хмуро и неприязненно взглянула в узкие немигающие глаза следователя.

— Ради чего он должен со мной делиться своими мыслями?

— Простите. А я думал, что он вам не совсем безразличен.

Чазова, усмехнувшись, стала смотреть в окно.

— А вы знаете о том, что он приревновал к вам Никольского, устроил ему сцену.

— Неустроев? Меня? Ничего не понимаю… Может быть, вы шутите? Он же меня терпеть не может.

— Так ли это?

— Не первый день с ним работаю. Насмотрелась, наслушалась. Пока жив был Владимир Константинович, он еще сдерживал себя, только постоянно давал понять, что я в лаборатории величина ничего не значащая. А теперь просто советует бросить учебу, оставить физическую лабораторию, уйти на завод. Будто у меня нет никаких задатков для исследовательской работы. А я в лаборатории хочу работать. Искать хочу, исследовать…

— В какой области? — поинтересовался Бородин.

— В области ультразвуковых колебаний.

Он бросил на старшую лаборантку быстрый взгляд. Лицо ее покрылось красными пятнами, она разволновалась, видимо, в ней прорвалось давно наболевшее. Пальцы Чазовой нервно теребили ремешок сумочки.

Отпустив молодую женщину, Бородин тихо рассмеялся. Такого возбуждения он еще не испытывал. Борьба все более приходилась ему по вкусу, борьба логики и лицемерия, борьба выдержки и страха перед разоблачением. Противник достойный, что и говорить. Следы заметены мастерски.

Кто же этот противник: Чазова или Неустроев? Прежде чем остановиться на ком-то из них, Бородин окончательно закрепил в цепи поисков некоторые раньше подмеченные детали.

В тот вечер, когда профессор Саратов остался один, преступник мог воспользоваться только окном, которое открыли студенты на первом этаже. Ему удалось незаметно проникнуть в институт.

Совершив убийство, он повернул шаровую установку по оставленным кем-то до него следам на паркете.

Когда же Бородин обратил внимание на странный вид комнатного лимона, это обстоятельство бросилось в глаза и преступнику. Сообразив, какой изобличающий след оставлен им, убийца не уничтожил лимона, как сделал бы это человек неопытный и наивный. Нет, он только повредил банку, остальное выполнила ничего не подозревающая уборщица. Не будь фотографий, едва ли удалось бы поймать этот конец нити.

Однако эта нить могла вести и к Чазовой, и к Неустроеву. Правда, чтобы воспользоваться окном, Чазовой пришлось бы прибегнуть к посторонней помощи, но тут вариантов могло быть сколько угодно.

Вот гораздо интереснее происходящее сейчас. Неустроев устраивает сцены ревности Никольскому, хотя никаких чувств к Чазовой, кроме неприязни, у него нет. Похоже, что он пытается избавиться от присутствия Никольского. А совет, данный им Чазовой, показывает, что он имеет желание избавиться и от Чазовой.

Вместе с тем можно допустить, что старшая лаборантка пытается завоевать симпатию Никольского, восстановить его против Неустроева. Против Неустроева она восстанавливает и его, Бородина. Не отводит ли она от себя подозрений?

Совершенно ясно одно: Саратов убит человеком, который присвоил себе секрет его открытия. Чазова увлечена ультразвуковыми колебаниями, мечтает продолжить эксперименты Владимира Константиновича. Неустроев никогда этой области физики не придавал серьезного значения, чем особенно восстановил против себя Владимира Константиновича.

Кому же из них двоих больше нужен секрет открытия?

Пожалуй… Чазовой.

Мурлыча мотив, который едва ли доходил до его слуха, Бородин в сомнении покачивал головой, щурил глаза и все ходил, ходил по комнате. Мысленно он уже готов был назвать имя убийцы, но удерживал себя, приказывал себе не спешить.

Пусть пока это будет неопределенное лицо. Следователь чувствовал, угадывал нервозность во взаимоотношениях Чазовой и Неустроева. Кто из них и по какой причине нервничает — неизвестно. Но многолетний опыт следственной работы давал Бородину уверенность в том, что такая нервозность может привести к неверному, неосторожному шагу со стороны преступника и выдаст его. Теперь задачей следователя было усилить нервозность, толкнуть противника на ложный ход.

Чем вызвать такой толчок?

— Эх, некому посмеяться над тобой, старина, — покачав головой, вслух произнес Бородин, — ищешь похитителя несовершенного открытия и разоблачаешь преступника, совершившего убийство неубивающим орудием.

Возбуждение мешало привычному последовательному ходу мыслей. Требовалась немедленная разрядка. Бородин позвонил в клинику Надежде Саратовой.

— Надежда Владимировна, голубушка, — попросил он, — разделите компанию, пройдемтесь со мной на лыжах.

— С удовольствием!

Пока они добрались до леса, стемнело. Но взошла луна, снег в ее бледном свете мерцал зелеными искрами. В лесу было тихо, лыжи скользили отлично. Отдыхая, врач и следователь болтали о пустяках и подтрунивали друг над другом.