История одной записной книжки

Глава десятая ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК

Неустроев остановился у просторного особняка с окнами, высоко поднятыми над землей. Дом находился в конце улицы, неподалеку от занесенной снегом реки Широкой. Неустроев постучал в ворота. Ему открыл пожилой широколицый мужчина с пухлыми щеками.

— Павел! — обрадовался мужчина. — Пришел-таки. Не забыл, значит? Ну проходи, проходи.

— Я к тебе по делу, дядя Егор, — сухо отозвался Неустроев. — В доме посторонних никого нет?

— Один я. Дуся в район уехала. Проходи.

Тяжелой переваливающейся походкой мужчина пошел впереди Неустроева. Они вошли в комнату, устланную половиками, с хорошей мебелью. На дубовой подставке стояла «Нева», в углу сверкало трюмо.

Дядя Егор выглядел добряком. Когда он, отдуваясь, сел за стол, Павел Ильич подумал, что для полноты картины не хватает трех или четырех внучат или внучек, которые свободно разместились бы на широченных дядиных коленях.

— Каким молодцом ты вырос, Павел, — любовно разглядывая племянника, сказал Егор. — Как подвигается твоя научная работа? Наверное, до Сталинской премии добираешься? А обижены мы с Дусей на тебя. Не стал нас признавать. Выпьем, что ли, за встречу?

Кряхтя, дядя Егор поднялся, прошел к буфету и вернулся с бутылкой водки и двумя стопками. Чокнувшись с племянником, он поднял стопку к свету, потом опрокинул ее в рот, причмокнул толстыми мясистыми губами и подмигнул Павлу Ильичу.

— Так рассказывай, рассказывай о своих делах.

— Все у меня шло хорошо, — проговорил Неустроев, — хоть и большой кровью, но вот до ассистента добрался. Фронтовые заслуги помогли. И попало в мои руки настоящее открытие. Кроме меня о нем ни одна живая душа не знает…

Неустроев ниже наклонился к столу, подался ближе к Егору, будто кто-то мог услышать его. Дядя Егор продолжал улыбаться, покачивая головой.

— …На весь бы мир мое имя загремело. Да вот появилась эта старая лиса-следователь. Прицепиться не к чему, а нюх у него собачий. Ходит вокруг и ходит, а я петлю на шее чувствую, земля ноги жжет. Разоблачит ведь, сволочь! И сегодня, понимаешь, — Неустроев скрипнул зубами, — смотрю из окна: идет ко мне с милиционером. Ну, думаю, с обыском. А я только собрался записную книжку сжечь, в ней все… все секреты. Пришлось в форточку выбросить. Так нет же — угодила она в руки следователя. Он и приходил-то сам не знает для чего.

— То-то и оно. — Дядя Егор стал рассматривать на свет вновь наполненную стопку. — В одиночку-то, значит, не получается? И не получится. Одна у тебя дорога, Павлуша — наша неустроевская. Отец-то верным себе остался, хотя на Колыме и сгнил. А ты захотел по-своему жизнь устроить?

Неустроев опустил голову. Мелькнуло далекое воспоминание: просторный дом, полный добра, беззаботное житье, исполнение всех прихотей. Потом все прахом, в один день. Колхозники отняли дом, конфисковали добро. Отец в кого-то стрелял и угодил на Колыму.

Маленького Павлушу забрал брат отца, дядя Егор, крепкий мужчина с добрым лицом, но с черствым характером. Работал Егор на кирпичном заводе, был на хорошем счету у администрации, выступал на собраниях с деловыми предложениями, аккуратно выполнял общественные поручения.

Вскоре подрастающий Павел понял, что работа на заводе только ширма для настоящих занятий дяди Егора. В доме появлялись незнакомые люди, приносили под полой какие-то свертки, рядились с дядей, ругались.

Оставшись наедине, тетя с дядей подсчитывали выручку, прятали свертки в тайные места под половицы, на чердак.

Егор занимался спекуляцией, скупал золотые вещи, надеялся, что рано или поздно власть сменится, придет его день и тогда все это пригодится.

Павел привык к происходившим в доме сделкам. Ему тоже кое-что перепадало. В карманных деньгах нужды не было, одевался он куда лучше своих товарищей.

Только один раз попробовал Павел огрызнуться на дядю Егора, назвав его настоящим именем: спекулянтом. С доброй отеческой улыбкой Егор ударил Павла кулаком по голове, не с размаху, а как-то по-своему — сверху вниз. Павел свалился на пол, и тетя Дуся битый час приводила его в себя.

Уехав учиться, Павел решил пробиваться своей дорогой. Уж очень рискованной была дорога дяди Егора… Хотелось забраться повыше, но только без всякого риска.

И вот не получилось.

— Так о каком это ты открытии начал рассказывать? — спросил дядя Егор. — Стоющее?

— Открытие… — Неустроев дернулся всем телом и с нескрываемой ненавистью посмотрел в румяное лицо дяди. — Открытие… — повторил он. — Для хозяйских рук от него не тысячами, а миллионами пахнет.

В самой глубине добрых дядиных глаз вспыхнули жадные, по-волчьи, огоньки. Короткие мясистые пальцы зашевелились, словно ощупывая что-то.

— Вот как? — усмехнулся Егор. — Не верится. В науке я разбираюсь, конечно, плохо… Ну да пусть будет важное открытие, а я тут причем?

— Помоги мне.

— Это в чем же помочь?

— Скрыться.

— Да ведь все равно найдут.

— Туда, где не найдут.

— Ну?

— На ту сторону.

— Что ты, племянник! — дядя Егор испуганно замахал на Павла Ильича руками. — Разве я такими делами занимаюсь?

Неустроев вскочил на ноги, задышал часто, по лицу его пошли судороги.

— Занимаешься, — тихо, но отчетливо сказал он, — кое-что помню. И уж если попадусь…

Он не договорил. Руки вскочившего следом за ним Егора молниеносным движением вцепились в пиджак Неустроева и сжали его с такой силой, что у племянника занялось дыхание. И оттого, что лицо дяди продолжало ласково улыбаться, Неустроеву стало страшно… Но отступать все равно было некуда.

— Я дома записку оставил, — прохрипел он, — на всякий случай. Если не вернусь, с тебя спросят.

— Ш-ш-шакал, — сквозь зубы процедил Егор, медленно опускаясь обратно на стул. — Жаль, что я так люблю тебя. Ладно, садись, Павлуша. Чужие страны, значит, посмотреть захотелось? Ну, ну, — он одобрительно кивнул головой. — Успокойся. Расскажи-ка подробнее, что из себя твое открытие представляет.

Пришлось посвятить дядю в некоторые подробности.

— И дома хранишь? Дурак! Нашел место… Ладно, Павлуша, попробую кое с кем потолковать… хоть и рискованное дело.

Ненависть сменилась столь же откровенным чувством зависти. Он, Павел Ильич, попался на первой же попытке по-настоящему устроить свою жизнь, а вот дядя Егор каждый день обделывает рискованные предприятия и здравствует. Его вся улица за первейшего добряка считает. Да, рядом с ним Павел Ильич почувствовал себя беспомощным ребенком.

— Договорились, значит, — заключил дядя Егор, выпроваживая Неустроева. — Ко мне ни шагу. Завтра на углу Красного сада в одиннадцать вечера тебя будет ждать машина, поговоришь с кем нужно. Смотри только, с тобой деловые люди будут говорить. След за собой не приведи. Да вот что… записную книжку любыми путями тебе нужно выручить. А то накроют раньше, чем до границы доберешься. Чуешь? То-то. Да чтобы все чисто было сделано.

— Ясно. И с аппаратом, и с книжкой приду. Откладывать не стану.

— Ладно, действуй.

…Надежда, открыв двери, обрадовалась Бородину, как хорошему другу.

— Вы пришли кстати, — сказала она, — я только что купила пирожки, они совсем тепленькие. Чаевничать будем?

— А отчего же и не почаевничать?

Надежда провела его в свою комнату. Сидя друг против друга, они заговорили о погоде, о лыжных соревнованиях на Уктусских горах, о том, какая красота в лесу ночью при луне.

А Бородин нет-нет да и поглядывал на портрет молодого человека с вдумчивыми глазами. Покончив с чаем, Сергей Леонидович откинулся на стуле, вытащил записную книжку и положил ее перед Надей.

— Скажите, Надежда Владимировна, — спросил он, — вам не приходилось видеть эту книжку в руках Владимира Константиновича? Или в руках его знакомых?

Надежда осторожно открыла засаленную, едва державшуюся на корешке, корку и стала перелистывать страницы. Она все пристальнее вглядывалась в записи.

— Немыслимо, — прошептала она, меняясь в лице и поднимая испуганные глаза на Сергея Леонидовича, — это почерк Саши.

— Какого Саши?

— Моего Саши… Саши Рудакова.

— Вы не ошибаетесь?

— Ошибаюсь?! Я бы узнала его почерк из тысячи похожих почерков. И потом… потом эта книжка… я купила ее ему на прощанье.

— А доказательства, Надежда Владимировна, доказательства?

— Посмотрите на четырнадцатую страницу. Она цела, видите? Вот моя подпись. Мы встретились с ним четырнадцатого числа и решили не забывать этой даты.

— У вас есть от него письма? Дайте-ка мне одно.

— Но как… как книжка могла попасть к вам, Сергей Леонидович? Она погибла вместе с Сашей.

— Давайте попробуем разобраться в этом сообща, — Бородин пожевал губами и снова поглядел на портрет Рудакова.

В окно стучали порывы ветра, сыпал мелкий колючий снег, но на освещенных улицах города, как всегда, было людно. Большой город жил и трудился, люди спешили на работу, торопились к друзьям, радовались, огорчались, думали, мечтали.

Но вот в домах стали гаснуть огни, улицы погружались в сон. И только окно комнаты, в которой седеющий мужчина и молодая женщина склонились над столом, светилось до самого утра.