Как становятся предателями (Хрен с Горы 3)

Эпилог

Эпилог

Ветер трепал кроны пальм, окружающих по периметру пространство вокруг Главного корпуса Института Исследования Океана имени Батца, неся самый разнообразный мусор. Завтра опять предстоит уборка дорожек и газонов с кустами. Благодарение духам-покровителям, делать это придётся не в одиночку: на устранение последствий подобного рода проявлений стихии выходил, считай, весь огромный институт. «Субботники», икарийцами чаще именуемые иронично «барщиной», учёная братия отрабатывала с добросовестностью, которая человека несведущего могла бы удивить. Но даже если бы я ещё на Пеу не слушал рассказы Лимпора о местных порядках, в «Кратком курсе для новоприбывших» подробно разжевывалось насчёт «обязательного минимального количества часов труда в общественном производстве или приравненных к нему видах деятельности для проживающих на территории Республики Коммун Икарии». Причём я, как и каждый «новоприбывший» не просто ознакомился с указанным «Курсом», но и сдал по нему экзамен.

Если честно, у меня закрадывалось подозрение, что именно это место для НИИ имени Батца выбрали специально: чуть восточнее, где тропические тайфуны из открытого океана ещё орудуют в полную силу, приходилось бы каждый год, а то и чаще, заниматься ремонтом зданий, а ещё дальше внутрь Культурного залива, наоборот, где шторм вырождается до просто сильного ливня, не было бы такой уймы мусора, на уборку которого нужно дружно выходить, тратя те самые «обязательные часы труда в общественном производстве или приравненных к нему видах деятельности», к которым относилась, в том числе, и «ликвидация последствий нерегулярных природных явлений». В противном же случае сотрудникам института приходилось бы свои «часы труда в общественном производстве» отрабатывать каким-то иным способом – например, на «картошке». Как я понял, именно на уборке урожая в сельхозкооперативах большинство «работников умственного труда» и отрабатывало положенную им «барщину». Вместо «на картошке», правда, с учётом тропического характера сельхоза южного берега Культурного залива, следовало бы говорить «на батате». Но никто, конечно, такими подробностями не заморачивался: картошка, значит картошка. Кстати, данный корнеплод оказался ничем иным, как возделываемым моими папуасами коем.

Но подозрения к делу не пришьёшь, и официальная версия объясняла расположение Института именно здесь очень просто: а где ещё находиться учреждению, занимающемуся изучением океана, как не на морском берегу, так сказать, поближе к предмету исследования. С другой стороны, не совсем уж в глуши находиться же – так что один из малых Очагов Южного Порта самое то для строительства.

От Лимпора я уже знал о довольно странной градостроительной концепции, принятой на Ирсе: мегаполисов, да и просто крупных городов на Западном материке не существовало, а образования, которые можно принять за таковые, на самом деле состояли из десятков отдельных близкорасположенных поселений. Южный Порт, например, на самом деле включал в себя целых пятнадцать отдельных портов разной величины и назначения, а также без малого пять десятков городков и поселков иного назначения на десять-тридцать тысяч жителей, как лежащих на берегах залива и в низовьях Ориноко, так и основанных в глубине суши. Северный Порт, построенный на другом берегу Культурного залива, в нескольких градусах долготы западнее, и опять же в устье большой реки, именуемой местными Волгой, вообще состоял из доброй сотни городов-«очагов», разбросанных на территории почти в шестьдесят тысяч квадратных километров. Там, кстати, попадались даже «пятидесятитысячники», считающиеся многими икарийцами очень большими и неудобными для проживания. Ну а вокруг этих двух центров довольно вольготно раскинулись сотни, если не тысячи очагов «первого» и «второго» уровней – то, что на Земле называлось бы сельской округой. Но на Ирсе разделение на промышленные и сельскохозяйственные поселения весьма условно, потому внутри тех же Южного и Северного Портов кроме парков или «диких» лесов попадаются немаленьких размеров зоны садов или полей, а в деревнях и «райцентрах» можно встретить самые разные предприятия: и не только вполне себе ожидаемые в таких местах консервные фабрики с молокозаводами и мастерские по обслуживанию и ремонту сельхозтехники, но и какие-нибудь цеха по сборке сложной электроники или изготовлению скрипок.

К тому времени, когда «далекоплывущий» с палеовийскимэкипажем и нашей делегацией на борту добрался до одного из островков Западного архипелага с названием Ктун, идея этого плаванья уже не казалась мне столь удачной, как в самом его начале: и опасность пойти на корм рыбам была неиллюзорной, и теснота помещений за три месяца путешествия стала доставать. Так что я с сильным облегчением воспринял категорический отказ властей небольшого (а каким оно может быть на трёх клочках суши общей площадью меньше тысячи квадратных км) государства выпускать нашу «лоханку» из порта. И пока ктунский «Исполнительный комитет революционных преобразований» созванивался с икарийцами о судьбе свалившегося ему на голову иностранного посольства, а на Большой Земле решали, что с нами делать, все мы наслаждались отдыхом на твёрдой земле и экскурсиями по здешним достопримечательностям.

Правда, в полной мере гостеприимство местных распространялось только на меня со спутниками: к тюленеловам аборигены отнеслись весьма настороженно, и в итоге палеовийский капитан, коему были доверены «далекоплывущий» и наши жизни, во избежание ненужных никому проблем, сам предпочёл вместе со своими подчинёнными добровольно и с песнями заселиться в бараки бывшего транзитного лагеря для плантационных рабочих. А снаружи разместились патрули из бдительных граждан. Подобные заведения, как оказалось, имелись почти во всех бывших колониях Союза Палеове – исключительно для удобства при перевозке рабов, точнее, дортов, которых нередко перемещали с одного острова на другой в зависимости от потребностей хозяев. На Ктуне лагерь служил своего рода памятником проклятому прошлому, наряду с несколькими скромными мемориалами в местах массовых захоронений участников восстаний и просто случайных жертв, попавших тюленеловам под горячую руку при усмирении взбунтовавшихся «червей». Для прежних господ пару бараков привели в порядок – один под жильё, второй для прочих нужд.

Ну а я в компании Лимпора и Тагора облазил за неделю ожидания весь остров, суя свой нос куда только можно было. Довольствоваться приходилось обществом этих двоих. Длинный, долго колебавшийся – ехать или остаться, в самый последний момент от путешествия на другой конец Ихемы отказался. Мою же многолетнюю «тень», Кутукори, увы, убили заговорщики, для которых какой-то «болотный червь», постоянно сопровождающий Сонаваралингу, был всего лишь помехой и ненужным свидетелем. Ребятишки из нашего МИДа и министерства экономики, составляющие собственно посольство, при коем мы с тузцем числились советниками, предпочитали следовать за мною, в основном из-за языкового барьера, мешающего полноценно общаться с местными: среди участников нашей дипмиссии палеовийский на уровне, позволяющем разговаривать, знала только половина, а вохейским, в свою очередь, уже не владели ктунцы. Впрочем, и с языком Северного архипелага у рядовых туземцев не очень – эти острова под властью тюленеловов были совсем недолго, да и прошло со времени их изгнания почти десять лет.

Достопримечательности вроде уже упомянутых «памятников колониализма» или краеведческого музея с костяными рыболовными крючками и деревянными веслообразными лопатами для обработки земли просматривал сугубо из вежливости, чтобы не обижать приставленных к нам местных «экскурсоводов в штатском». Куда большего внимания удостоились построенные ирсийцамирыбоперерабатывающий завод, новая больница и школа на пятьсот учеников. И с самими иностранными специалистами пообщался. Здесь интерес был совершенно понятный: надо же знать, как выглядит сотрудничество Икарии с малоразвитыми Папуасиями. А то, может быть, нам сейчас лучше дать по газам в обратную сторону. А «ихнего шпиона», так уж и быть, отпустить на все четыре стороны.

Впрочем, и наблюдаемое на Ктуне, и беседы как с местными, так и с работающими здесь ирсийцами пока вроде бы поводов для панического бегства не давали: аборигены о «старших товарищах» отзывались вполне благоприятно, с этакой смесью уважения и восхищения, а инженер и наладчики с рыбозавода, равно как и врачи с учителями, оказались ребятами простыми и довольно общительными. Сыграла свою роль, конечно, и оторванность этих островов от прочих обитаемых мест: до ближайшего ирсийского Очага на материке больше двух тысяч километров, до Кельбека почти полторы, и даже до таких же мелких клочков суши свыше пятисот.

Связь с Икарией и другими странами Федерации Западного Архипелага, конечно, поддерживается: раз в два-три дня в столичный порт заходят то сухогруз с продовольствием и прочим, на обратном пути забирающий консервы и мороженую рыбу, то танкер с топливом, то траулер, то какое-нибудь исследовательское или патрульное судно. А через имеющиеся в общем доступе терминалы можно переписываться и даже созваниваться с любой точкой Коммуны и островами от Скилна до Кигурута. Но одно дело рутинные посетители-моряки и общение через Инфосеть, а совсем другое – когда неожиданно заявляется колоритная компания, состоящая из татуированного с головы до ног гражданина, заявившего, что он землянин, проживший больше двадцати лет среди дикарей на острове где-то недалеко от берегов Диса, чувака, представившегося ирсийским разведчиком, и сурового седого мужика из варварского Тузта, по-русски непонимающего ни слова. Несколько молодых папуасов из моего сопровождения, которым предстояло стать персоналом будущего посольства Пеу-Даринги на Западном материке, на нашем фоне совершенно терялись.

Как-то само собой получилось, что Лимпора, как только выяснилось его прошлое борца с палеовийским колониализмом, взяли в оборот местные «революционные преобразователи», найдя в нём идейно и социально близкого: среди нынешних ктунских власть имущих в основном преобладали участники борьбы против господства тюленеловов, причём многие происходили от смешанных браков осевших на островах солдат и мелких чиновников с туземными женщинами.

Я же больше общался с икарийцами. Моя история, разумеется, их впечатлила. Учитывая, что все иностранные специалисты поголовно состояли в «Ассоциации содействия развитию», ребята и девчата готовы были в свободное время часами слушать рассказы про Дарингу, заваливая меня кучей вопросов. В Инфосети они нашли всю доступную информацию о Пеу. Её было не густо: кроме подробных карт, только несколько докладов из посольства Коммуны на Вохе, среди которых был, в том числе, и отчёт Сшанро о беседе с «Сонаваралингой, первым советником и мужем правительницы острова Пеу». Нашлись даже документы на учебники и посевной материал.

С присущей молодости горячностью ребята заклеймили сотрудника дипмиссии чуть ли не вредителем, из-за которого помощь нашему острову запоздала и, вообще, мы едва не оказались захвачены палеовийцами. Так что пришлось даже защищать чувака, упирая на тогдашние обстоятельства: в то время и помощь Западному архипелагу только-только начинала превращаться из чуть ли не нелегальной деятельности малочисленных энтузиастов в дело, поддерживаемое всем обществом, чего уж говорить про ещё более отдалённые места.

Впрочем, отдыхать и наслаждаться общением с икарийской молодёжью удалось всего неделю: на седьмой день прибыл военный транспортник ВМС Коммуны и забрал и нашу делегацию, и палеовийских моряков. Пять дней пути в куда более комфортных условиях, чем на «далекоплывущем», и нас высаживают в Южном Порту, где сразу же берёт в оборот целая куча заинтересованных структур: от армейской разведки до «Ассоциации содействия развитию». Общение с серьёзными людьми в сугубо деловой обстановке занимало всё время с утра до ночи, так что обходились без экскурсий и прочей культурной программы. Впрочем, я настолько зациклился на заключении выгодного для Пеу договора, что до остального мне не было дела.

Однако ж никакой государственной тайной наш визит не являлся, тем более, что на Ктуне я от тамошних икарийцев ничего особо не скрывал и вообще был в центре внимания. Потому история землянина, ставшего правителем целого острова, а теперь прибывшего на Ирс ради подписания договора о дружбе и сотрудничестве, быстро стала настоящей сенсацией. Учитывая нынешнее влияние «Ассоциации содействия развитию», интерес к моей скромной персоне обернулся несколькими приглашениями на телевидение. Сперва вашим покорным слугой это воспринималось скорее как досадная помеха, отвлекающая от нормальной работы. Но немного подумав, я решил, что публичные выступления могут способствовать моим целям.

Где-то на середине переговоров Лимпор сообщил мне, что отправляется на свою родину: палеовийцы с Островов Пути потихоньку уходят, на смену им норовят залезть вохейцы и укрийцы с тузтцами, и теперь для патриотов своих стран главное не пустить туда новых захватчиков. И на счету каждый борец за свободу. Оставалось только пожелать ему на прощание удачи. Хотя и жалко было расставаться – как-то привык я к провалившемуся из-за чужого незнания разведчику.

Тагор какое-то время держался поближе ко мне, но постепенно осваивался в диковинной стране Ирс, начинал понимать русский, а чуть позже и говорить на нём, потихоньку учился пользоваться Инфосетью и всякими окружающими хитрыми устройствами. А в один прекрасный момент озвучил желание попутешествовать по новому для него миру.

Я обратился к замначальнику «Второго антропологического отделения» Института, с которым в тот момент по большей части и работал, по поводу просьбы моего спутника. Пожилой янки, возглавлявший внешнюю разведку, скрывающуюся под столь невинным названием, немного подумал, и предложил тузтцу попробовать сдать экзамен на право проживания на общих основаниях.

Местные правила в отношении мигрантов были довольно просты и незамысловаты: все прибывавшие хоть с Земли, хоть из любой страны Ихемы, попадали в Центры адаптации и адсорбции, где получали минимум знаний об устройстве общества Ирса с правилами поведения и при необходимости проходили языковые курсы, а потом сдавали экзамен на знание русского языка и икарийских аналогов «Обществоведения» с законодательством. После чего им присваивался статус «имеющего право на проживание на территории Коммуны». Правда в довесок к оному праву шла обязанность работать «для удовлетворения собственных и общественных потребностей». Пособий по безработице у икарийцев не было от слова совсем: любой человек, сумевший выучить язык и подтвердивший знакомство с принципами функционирования ирсийской экономики и нормами поведения, считался способным «участвовать в общественном производстве». Чисто теоретически каждый мигрант мог сам выбирать место работы и специальность, но на практике основная масса попадающих сюда с островов занималась не требующим особой квалификации трудом там, куда пошлют, а свою «потребительскую корзину» они формировали по большей части из «самотёка», то есть типовых изделий и продуктов, предлагаемых промышленностью.

Без внимания новички, впрочем, не оставались. Априори пригляд вполне доброжелательный, когда коллеги с руководством следят, при необходимости направляют и помогают. Но в случае нарушения правил или законов стандартная снисходительность быстро заканчивалась: после нескольких вежливых советов по поведению, в случае их систематического игнорирования и продолжения «безобразий» мигранты попадали на карандаш «адаптационным инспекторам», а дальше либо депортация домой, либо «исправительный лагерь», после которого, наступал «наблюдательный период», а в случае повторных нарушений опять же, следовала депортация. Причём если раньше с беженцами с Западного архипелага могли «нянчиться» довольно долго, то после получения палеовийским колониями независимости и начала Большой Программы Помощи, несколько мелких правонарушений, не говоря уже об уклонении от работы, стали достаточным основанием для высылки в родные края, где с ними уже разбирались власти новых независимых республик.

Попавших сюда с Земли, конечно, таким же образом выпроводить было невозможно. Но так среди них и доля «неадаптируемых» стремилась к нулю – здесь уже работал налаженный отбор по неким «психофизиологическим и культурным параметрам», благодаря которому «воскресали» в кабинах переноса более-менее адекватные люди, которые достаточно безболезненно вливались в икарийское «общественное производство». И многие из них довольно быстро просекали правила функционирования местной экономики с предварительным заказом всего необходимого и обязанности взамен работать там, где предложат.

Кстати, слова пленных палеовийцев и Лимпора про то, как сюда попадают земляне, полностью подтвердились: действительно, происходит копирование тел умерших насильственной смертью в том состоянии, в каком они находились в момент получения не совместимой с жизнью травмы. Так что где-то на грунтовой дороге в горах Кавказа осталось лежать изрешеченное пулями тело Олега Анатольевича Куверзина. А на острове в океане он, то есть я, появился живой и невредимый. Канал связи с Землёй действует весьма странно: перетащить сюда можно только человека, в чём мать родила, и только того, кто умер там. 99,99% переносимых оказываются в приёмных кабинах Института Переноса. Из оставшихся одной сотой процента большинство находят рядом с этими самыми приёмными кабинами, в основном в институтских коридорах, кому повезло меньше – в окружающем парке. Впрочем, обнаружить перемещённых могли где угодно – были случаи, когда особо неудачливых новых граждан Икарии спасали после нескольких дней блуждания по полям или лесам. Я же принадлежал к примерно трём сотням тех, материализацию которых только зафиксировали приборы, а самихперенесённых не обнаружили. Вероятнее всего, почти все они погибли, оказавшись голышом в местах не располагающих к выживанию. Учитывая, что больше двух третей поверхности Ихемы, подобно Земле, покрыты водой, то по законам статистики, именно над морями, океанами и реками с озёрами и возникали многие не то скопированные, не то воскрешённые. А остальные же попасть могли в любую точку планеты, где погибали от голода, жажды, травм или попадали на обед хищникам, в том числе и двуногим. Но, судя по всему, для самих икарийцев единицы пропавших считались неизбежным, хотя и неприятным, побочным явлением – в конце концов, эти люди и так уже погибли.

Так что моё появление оказалось настоящим сюрпризом для сотрудников Института Переноса, быстро нашедших данные в архиве. Разумеется, зафиксирован был не Куверзин Олег Анатольевич, а «представитель вида Хомо Сапиенс, возраст двадцать три года, в момент гибели находившийся на территории Евразии, субрегион Кавказ». Настройки переноса за многие десятилетия со времени открытия канала отработали по возрасту, полу, местонахождению на Земле, а также по неким «психофизиологическим характеристикам», которые позволяли в первом приближении отбраковывать шизофреников, умственно отсталых, психопатов и делинквентов. Работало, правда, это довольно грубо, отчасти зависело от состояния человека в момент гибели.

Из группы, которая была в том злополучном «уазике», «воскресли» кроме меня ещё двое: майор-опер из нашего областного УВД и местный старлей. Почему остальных система забраковала, никто ответить не мог. С майором Дементьевым я даже пообщался во время одного из моих выступлений по телевидению, куда пригласили нас обоих. Его карьера, не в пример моей, была куда скромнее – всего лишь «помощник шерифа» где-то в не очень населённых лесостепных краях к западу от Северного Порта. В общем, работал мужик практически по специальности. Правда, перед этим ему довелось несколько лет отпахать на заводе. Журналистам, кстати, фамилия Дементьева была известна в связи с каким-то старым его геройством – вроде бы он настоящую банду отморозков в одиночку обезвредил. Оставалось только догадываться, где бывший опер сумел найти опасных уголовников в довольно благополучном Ирсе – убийств, например, в стране со стомиллионным населением совершалось меньше тысячи в год, по преимуществу в результате зашедших слишком далеко ссор или по неосторожности.

Канал связи между Землёй и Ихемой скорее всего устроили те же самые «Созидатели», которые поработали над потерявшей собственную биосферу планетой, кропотливо заселяя её земным живыми организмами, выстраивая экологические цепочки, исправляя собственные огрехи, оборачивающиеся периодическими вымираниями, пока не добились сбалансированности планетарного биоценоза. Ушло у них на это минимум сто миллионов лет. А в конце своей работы «Созидатели» переселили сюда людей с Земли. Впрочем, по одной из версий, это были «копии» погибших в результате крупного катаклизма семьдесят или восемьдесят тысяч лет назад. О целях всего этого гигантского проекта, равно как и о том, кто такие «Созидатели» и как они выглядели, можно только строить предположения.

Даже «элу», или, как их называют в Икарии, элурийцы, ничего не сумели выяснить, кроме того, что на Ихеме была своя собственная жизнь, сумевшая развиться всего лишь до аналогов морских беспозвоночных, а потом, около полумиллиона оборотов планеты вокруг своего солнца назад, случилось что-то, полностью её уничтожившее. И уже безжизненную поверхность вновь заселили нашей земной флорой и фауной «Созидатели». А затем, добившись устойчивости экосистемы и перенеся сюда Хомо Сапиенсов, больше никак себя не проявляли.

Сами же элурийцы были командой исследовательского звездолёта, способного лететь со скоростью меньше десяти процентов световой. Их родная планета находилась в пятнадцати световых годах от Ихемы, но стартовала экспедиция из другой звёздной системы, намного ближе к нам, где существовала элурийская колония и действовал гиперпространственный канал, соединяющий с материнским миром. Для поддержания работы таких каналов нужно было жрущее прорву энергии оборудование, установленное в обеих точках, которые нужно связать, но у элурийцев, освоивших контролируемый термояд, с этим особых проблем не имелось. В принципе и звездолёт двигался благодаря термоядерной установке. Правда, с корабельным двигателем что-то пошло не так, и астронавты вынуждены были, спасая жизни, «отстрелить» жилые модули от основного энергоблока, и летели на маломощных «системных» двигателях. К сожалению, потеряли они и комплекс для создания гиперканала. Чисто технически жизни их ничего не угрожало, главное было добраться до ближайшей звезды, чтобы пользоваться солнечной энергией. До системы Ихемы звездоплавателям пришлось ползи несколько десятков лет, проведённых в анабиозе.

Изначально элурийцы планировали остаться на орбите планеты, стараясь протянуть как можно дольше, чтобы провести по максимуму исследовательскую работу в этой звёздной системе: особого смысла спускаться на поверхность, где их ожидала не совсем подходящая биосфера, не было, ну разве что в научных целях. Астронавты отправили несколько передач в сторону ближайшего освоенного мира, надеясь на то, что хотя бы одна из них дойдёт до своих, и сюда пошлют новую экспедицию. Шансов дождаться соотечественников не было, но хоть результаты их труда коллеги получат.

Но обнаружение человечества на Ихеме здорово подкорректировало планы элурийцев. За тысячи лет звёздной экспансии они нашли десяток планет, имеющих жизнь; в несколько раз больше тех, на которых она была, но погибла; две вымершие цивилизации; но живых разумных встретили впервые. Теперь главной задачей экспедиции было налаживание контакта с землянами.

За шесть лет до появления элурийского звездолёта на орбите Ихемы в таёжную зону Ирса оказался заброшен лагерь с заключёнными и охраной из Советского Союза образца тридцать первого года. Виновником этого переноса являлся некий «Доброжелатель», о котором тоже мало что известно: не понятно даже, относился он к«Созидателям» или нет. За прошедшие годыземляне худо-бедно освоились в новом мире, сумели как-то договориться с ближайшими соседями, пребывающими в самом что ни на есть первобытном строе. Причём во внутренних разборках у землян победили сторонники строительства коммунизма, считающие, что с аборигенами нужно отношения выстраивать на равных и по мере возможности включать их в своё общество. С этими товарищами-коммунистами и законтачили элурийцы.

У самих инопланетян общественное устройство, согласно той информации, которую они сами выдавали, напоминало коммунизм, как его описывали советские фантасты вроде Стругацких или Ефремова: очень развитая экономика, дающая самые разные «ништяки» по щелчку пальцев; все сознательные настолько, что не нужны полиция со спецслужбами; средний элуриец являлся личностью всесторонне развитой, постоянно чему-то обучающейся, и занятой в основном какими-то исследованиями или творческими занятиями – даже самые «пролетароподобные» индивиды были скорее некими инженерами или наладчиками сложного оборудования, нежели привычными нам работягами класса «принеси-подай-пощёл на хрен».

Всё время, которое элурийским космонавтам оставалось прожить, они потратили, разрываясь между исследованием Ихемы и всей планетарной системы и «прокачкой» земного анклава. Инопланетяне составили достаточно проработанный план, с одной стороны, чтобы помочь людям интенсифицировать по максимуму экономику, но с другой, чтобы после исчерпания ресурсов, имеющихся у звездолётчиков, человеческий анклав не получил просадку и мог дальше развиваться.

Правда, почти сразу этот замечательный план полетел в тартарары, когда их физики случайно нащупали гиперпространственный канал, связывающий Ихему с каким-то другим местом. Серия экспериментов показала, что перемещать по открытому каналу получается только людей. А из расспросов перенесённых выяснилось, что все они пережили гибель. Сравнение получаемой от воскрешёно-перенесённых информации с тем, что знали выходцы из СССР, говорило, о том, что связь установлена с нашей Землёй. Попытки открыть канал в обе стороны, равно как и переносить животных или неодушевлённые предметы, не удались – единственное, сумели подсчитать, что энергии для этого потребуется на несколько порядков больше, чем выдавала резервная ядерная станция, имевшаяся в распоряжении элурийцев. Зато погибших на Земле людей перемещали со смешными энергозатратами.

В итоге элурийцы вместе тогдашним руководством земной колонии приняли решение построить Центр Переноса, чтобы по максимуму спасать погибших людей, заодно пополняя ими население Коммуны. Пару лет ушло на проверку и настройку параметров, позволяющих переносить наиболее подходящих граждан. А потом на Земле началась Вторая Мировая война. Приёмные модули Центра работали на пределе возможностей, пропуская тысячи человек в день. На пике, в сорок четвёртом и сорок пятом, перебрасывали больше миллиона «мигрантов» за год.

Проблем в то время было выше крыши: нужно было разобраться с массой разноязыкого люда, хотя бы жильём и едой обеспечить, не говоря уж о том, чтобы дать всем работу или избежать конфликтов между теми, кто ещё вчера убивал друг друга. Но как-то всё «устаканилось», хотя и не так уж и гладко: разного рода «нестроения» и кризисы являлись обыденностью для Коммуны сороковых и первой половины пятидесятых.

Самое забавное, элурийцы и работавшие бок-о-бок с ними земные физики так и не сумели установить местоположение Солнечной Системы. Математика гиперканалов вещь замудрёная – связь между двумя точками трёхмерного пространства описывается в ней, если попробовать перевести с языка забубенной науки, по сравнению с которой эйнштейновская теория относительности – школьный учебник для умственно отсталых, на обычный, «бесконечной системой бесконечных уравнений». Я, если честно, ни хрена не понял даже в популярном изложении для «чайников». Но, в общем и целом, получалось, что когда элурийские инженеры-портальщики «тянули связь», они, зная взаимное расположение точек в эвклидовом пространстве, получали «частное решение для многомерного континуума». А вот обратная задача – имея действующий канал, рассчитать расстояние между планетами – оказалась представителям опередившей землян на тысячи лет цивилизации не по зубам.

Причём наше земное Солнце точно не находится в радиусе нескольких сотен парсеков от Ихемы. Астрономы обеих разумных рас тщательно проверили все жёлтые карлики и их расположение относительно иных звёзд – ничего подходящего не обнаружили. Галактика, правда, вроде бы наш Млечный Путь, или очень на него похожая по строению.

Была, правда, некоторая надежда, что на самой Элурии или на давно заселённых мирах физики сумели бы разобраться и с координатами Земли, и со странностями работы канала. Но проблема в том, что появления новых посланников от инопланетян ждать придётся не известно сколько: звездолётчики отправляли несколько информационных пакетов по радиосвязи на максимальной мощности, но уверенности в том, что послание об обнаружении братьев по разуму достигло цели, нет. Для подстраховки элурийцы запустили несколько зондов, запрограммированных на полёт к ближайшей из освоенных ими звёздных систем. Но лететь этим «посылкам» ещё десятки лет, опять же, без стопроцентной гарантии доставки до адресата. За прошедшее восемьдесят годков никаких признаков получения радиограмм на том конце не зафиксировано.

В общем, будет ли установлен полноценный контакт землян Ихемы с Элурией, и когда это случится – никто даже не пытается предугадать. Но ближайшие десятилетия этого точно не случится. Правда, не все среди икарийцев не все жалеют о невозможности общения с братьями по разуму: хватает и тех, кто подозревает высокоразвитую цивилизацию в самых злобных намерениях, которые маскируются за доброжелательностью и показным гуманизмом. А иных же просто внешний вид инопланетян отталкивает. Я, глядя на памятник одному из элурийцев на территории Института, если честно, их понимаю. Как и то, почему обитатели бронзововековых стран пришельцев в демоны записывали. Впрочем, согласно воспоминаниям общавшихся с экипажем звездолёта, сие было взаимным: привыкали к жутковатому виду обе стороны.

Я, допустим, об экономической системе Коммуны ещё по рассказам Лимпора представление получил. А на Ирсе ознакомился с ней подробнее. И даже сдал без особых проблем экзамен «на право пребывания», благо русский мне зачли «автоматом». Но вот Тагору всё было внове. Беспокоясь за своего старого соратника, я постарался подтянуть его насчёт местных реалий. А потом, когда тузтец со второй попытки сумел подтвердить достаточное для «самостоятельного плавания» знание «Краткого курса для новоприбывших», ещё раз поговорил с «товарищем Дженкинсом», чтобы тот по своим каналам попросил приглядывать за бывшим «солдатом удачи» и в случае проблем сообщать мне. Глава «Второго антропологического» пообещал всячески содействовать.

После чего мой ручной «дикий гусь» отправился в «самостоятельный полёт» по просторам Западного материка. Ну а вашему покорному слуге только оставалось с ужасом ожидать новостей про его «подвиги», да надеяться, что моя важность для Института и Ассоциации перевесит тяжесть сотворённого тузтцем. Но как ни странно, путь Тагора по городам и весям Икарии проходил без приключений – видимо сказывался богатый жизненный опыт экс-наёмника, успевшего в своих странствиях насмотреться на порядки в самых разных местах Внутриморья и окрестностей, и усвоившего истину про свой устав и чужой монастырь.

Ещё в Южном Порту мой старый товарищ освоил отправку голосовых сообщений через Инфосеть, чем теперь пользовался, то и дело отчитываясь о ходе своих странствий. Сначала послания Тагора приходили из Северного Порта, где он работал на конвейере по сборке какой-то бытовой техники. Спустя три месяца тузтец оказался уже в Ленинграде – большом Очаге в среднем течении Волги. Оттуда перебрался в Нью-Йорк на берегу Внутреннего океана, устроившись матросом на рыболовецкий траулер.

Вообще, с топонимикой икарийцы сильно не заморачивались, частенько используя земные названия: кроме уже упомянутых «колыбели революции» и «города большого яблока» имелись «однофамильцы» столиц практически всех более-менее значимых стран и многих крупных городов. Хотя, по неизвестной мне причине, почему-то не было Москвы и Вашингтона. А кроме Волги с Ориноко имелись ещё Амазонка, Дунай с Рейном и Дон с Днепром. Правда, ни местные города, пардон, Очаги, ни реки ничего со своими земными прототипами или аналогами ничего общего не имели. Волге, если глядеть на карту, больше бы подошло название Миссисипи: бежала откуда-то с севера, от границ тайги и тундры, а в Культурный залив впадала в субтропиках. И подобно великой американской реке, к востоку от неё лежали леса, а к западу степи.

Тагор отправился путешествовать, мне же пришлось надолго застрять в Южном Порту. На переговорах между Пеу и Икарией формально я являлся всего лишь советником при посольстве: перед отплытием Солнцеликая и Духами Хранимая официально объявила меня изменником и приговорила к изгнанию, и юридически я не имею никакого права представлять её за рубежом. Сколько времени и нервов ушло у вашего покорного слуги на то, чтобы окончательно убедить типулу-таками поступить именно так, другой вопрос. Благодарение духам-покровителям, её дядя Рамикуитаки, несмотря на то, что физически уже начал сдавать, в маразм не впал, хватки и влияния на племянницу не утратил, и мне удалось привлечь его в качестве союзника. Старый пройдоха, правда, немного охренел, узнав историю с предательством Сонаваралинги-таки, но всё же нашёл в себе силы выслушать меня и внял моим аргументам насчёт ненужности и вредности втягивания Даринги в палеовийско-вохейскую войну на чьей бы то ни было стороне. Насколько правитель Ласунга при этом был согласен с такой позицией, оставалось не ясным, но спорить не стал, зато провёл с младшей родственницей пару длительных бесед в нужном мне ключе.

Не знаю, что в итоге повлияло на правительницу: моё апеллирование к логике, давление авторитетом старшего родственника со стороны Рамикуи или добросовестно работающий ночами Рохоки. Бравый гвардеец данный ему совет касательно Рами воспринял весьма серьёзно и ответственно, и уже через неделю сумел заменить Солнцеликой и Духами Хранимой столь нелепо погибшего любовника. Судя по довольному виду типулу, с этой частью своих обязанностей лейтенант, произведённый в капитаны, справлялся по высшему разряду. При этом и командованием подчинёнными не манкировал. Благо теперь у него дополнительный стимул для добросовестной организации охраны дворца появился.

Вообще по итогам бонкийской экспедиции и иханарской операции в звании повысили практически всех офицеров, непосредственно в них участвовавших, а также немало прочих. Так что в папуасской армии теперь имелось шестнадцать капитанов, шесть майоров и целых четыре надмайора. Старших лейтенантов же теперь было столько, что я даже не всех знал в лицо. А вот генерал так и остался один: на два гвардейских и пять армейских батальона мирного времени уже и присвоенных чинов хватает. Вот лет через пять, когда придёт пора производить в новые звания по выслуге, можно будет и генеральство не только для командующего всеми сухопутными войсками организовать, но и для офицеров, руководящих армией и гвардией, да и количество надмайров немного увеличить не помешает.

Сказать, что покидал Пеу совсем уж со спокойной душой, нельзя. Но, с другой стороны, я сделал, что мог: обеспечил типулу-таками командиром охраны, который будет беречь её не только из государственно-патриотических соображений, но и из личной привязанности; прошерстил Совет Солидных и Разумных Мужей, постаравшись ввести туда людей потолковее; перетряс министерства и представил Раминаганиве сотрудников, отвечающих за те или иные направления, дабы та знала, с кого в случае чего «стружку снимать». Я, конечно, не сомневался, что воровать без моего пригляда примутся куда больше, чем сейчас, но оставалось надеяться, что после заключения договоров с Икарией новые торгово-экономические партнёры сами начнут контролировать расходование средств и доходы от тех или иных проектов, и казнокрадов с мздоимцами прижмут к ногтю. По крайней мере, ирсийцы не производят впечатление людей слишком уж наивных и доверчивых. Хотя, положа руку на сердце, и в пути до Западного архипелага, и первые недели в Икарии то и дело думалось: как там без меня.

Потом, после месяца подробных обсуждений, когда на Пеу отправилось ирсийское посольство, и там установили станцию связи, появилась возможность узнавать, что происходит у моих родных папуасов. И новости хоть и успокаивали – ничего страшного без пригляда со стороны Сонаваралинги-таки не творилось, но и обидно немного было – мало кто интересовался, где я и как. Впрочем, чего жаловаться – сам же напросился на объявление вне закона и изгнание. Потому не вспоминать про меня при официальных межгосударственных отношениях было проще всем сторонам: «свалил Никодим, да и хрен с ним». Даже ребятишки из посольства Даринги, обосновавшиеся в выделенном для них поблизости с НИИ имени Батца двухэтажном особняке, едва только немного освоились, старались со мной не пересекаться.

Потому очень быстро выработался следующий формат моей работы на благо Пеу: ирсийцы беседовали с моими папуасами, я сидел скромно в уголке, стараясь не отсвечивать, а вмешивался только в случае необходимости, когда взаимного знания языка у договаривающихся сторон явно не хватало. Поначалу, учитывая, что переговоры шли на вохейском или палеовийском, моё участие требовалось почти постоянно, но постепенно ко мне обращались всё реже. А в один прекрасный момент довольно неожиданно я понял, что и без меня прекрасно обходятся.

И отныне вашему покорному слуге оставалось только надиктовывать длинные «портянки» об экономике, народонаселении, географии и природных богатствах Даринги сотрудникам Института. А уж те сами на основании этих бесед составляли записки в адрес «Комиссии по планированию при Верховным Исполнительном Комитете при Общеирсийском Съезде Уполномоченных Представителей Коммун». Но без моей проверки обычно ходу составленным документам не давали. А что делали с продуктом совместного творчества в Комиссии, я лично мог только догадываться. Мне никто не докладывал. Но, надеюсь, польза от всего этого была.

Также приходилось подробно рассказывать «полевым антропологам», сиречь разведчикам, про ситуацию на нашем острове, да вспоминать, кого из местных и в каких целях они могут использовать. Можно, конечно, упрекнуть меня в очередном предательстве. Но я уже решил для себя: чем быстрее и безболезненнее икарийцы «переварят» Дарингу, превратив её в подобие Гигурута или берегов Культурного залива, всего восемьдесят лет назад населённых находившимися примерно на одном уровне с подданными Раминаганивы туземцами, тем лучше будет для моих папуасов. Насильственно всё равно захватывать Пеу никто не собирается – начнут кропотливо выращивать «пятую колонну» из числа тех, кто станет учиться в Икарии и работать на построенных с помощью Ирса предприятиях. А мои рекомендации позволят в данной деятельности сэкономить немало времени в поисках нужных людей.

Наверное, всё же выдаваемая мной информация какую-то ценность представляла, коль руководство Института, дабы иметь всегда меня под рукой, предпочло оформить «оператором роботизированной уборки территории», как здесь именовались дворники. Работа в обычные дни не сильно напряжная: следи себе за ползающими по газонам и дорожкам «черепахами»; если какая-нибудь начинает тормозить или двигаться необычно, проверяй; меняй и заряжай аккумуляторы да отправляй в ремонт забарахливших. Ну и собирай совсем уж крупные ветки или листья, с которым роботы не справятся.

По большому счёту, надзирал я за работой обычных пылесосов, правда, огромных самоходных и способных всосать без особых проблем мусор размером с кулак. По словам попавших сюда после меня, на Земле такие штуки тоже появились: только, обычно использовались дома, а не на улице, да и размером поменьше были.

Весьма забавно: первая запись у меня в трудовой книжке, ещё в студенчестве, довольно заковыристая, и которую я так и не запомнил полностью, тоже означала по-простому «дворник». А написано же было «рабочий по обслуживанию чего-то там». Только орудовать приходилось метлой, лопатой, а зимой ещё и «долбилкой», представляющей собой приваренный к железной трубе топор, да и платили сущие копейки – я потому и свалил с такой «непыльной» работёнки, получив первую получку в сто пять тысяч «деревянных».[1]

Здесь же настоящий рай: «вкалывают роботы, а не человек», а продуктов и всевозможных «ништяков» в «центрах распределения», именуемых в обиходе магазинами, за прогулки на свежем воздухе в компании механических черепах можно получить намного больше, чем купить на зарплату дворника в ельцинской России. Если честно, я даже не знал толком, на что тратить зарабатываемые «человеко-часы». Плюс к этому дебильная система, при которой нельзя просто пойти в распредцентр и взять нужное в рамках отработанного времени, а требуется делать предварительный заказ. Продукты, допустим, ещё можно было брать из «самотёка», часть ширпотреба тоже, но что-нибудь более-менее дорогое, простите, «трудозатратное», без заявки хрен получишь.

Местный «адаптационный инспектор», приставленный ко мне в рамках «особого отношения», пробовал попервости наставлять меня на путь истинный – в икарийском понимании. Дескать, определяя и заявляя свои потребности, человек, таким образом, участвует в управлении производством и, в конечном счёте, обществом. Может, оно, конечно, и так. Но, видимо, староват я уже «учиться коммунистическому мышлению». Так что всё оставалось по-прежнему. Еду, одежду и туалетную бумагу с мылом я выбирал из «самотёка», благо и там выбор вполне сносный, а остальное особо было не нужно: мебель и бытовая техника в выделенном мне жилье остались от прежнего обитателя, «персональный коммуникатор», сочетающий в себе радиотелефон, терминал Инфосети, а также кучу мелочей, вроде будильника, калькулятора и, хрен знает, ещё чего, выдали за казённый или, как говорят здесь, общественный, счёт.

Обратной стороной моего равнодушия к материальным благам оказалось, что рабочая неделя у меня не превышает двадцати часов. Причём больше половины этого времени приходилось на «труд ради общественных нужд»: этакий аналог земных налогов, из которых финансируются медицина, образование, пенсии с больничными и всякие вещи вроде городского благоустройства. Ну и хорошо – больше часов могу посвящать общению с сотрудниками института, выпытывающими всё новые подробности о Пеу и Внутриморье.

КОНЕЦ

[1] Речь идёт о «неденоминированных» рублях середины 90-х годов. После 97-го года тысячи превратились в рубли