Как умирала Вера

20

На следующее утро Вера осознала, что препарат на нее больше не действует. Легкая слабость длилась пять минут после укола, и потом она была снова в ясном уме и твердой памяти. Вера не могла решить, что делать с этим. Попросить Римму увеличить дозу или тихо наслаждаться своим «здравоумием»? Что ж, пожаловаться на некачественный препарат и превратиться в овощ она всегда успеет. Придется еще какое-то время мужественно мириться с пугающей действительностью.

В ясном уме время тянулось медленнее, навязчивое внимание Германа раздражало сильнее, с большей периодичностью одолевали страхи, нарастала тихая неприязнь ко всем местным обитателям.

Вера поймала себя на мысли, что чего-то ждет. Невозможно жить, ничего не ожидая, особенно когда чудесный расслабляющий препарат не дает ни малейшего эффекта. Людям свойственно чего-нибудь ждать – окончания рабочего дня, каникул, отпуска, дня рождения, Нового года… Всего, что приближает их к неизбежному концу. Вера ждала только одного: когда Элла будет готова к операции. Не то чтобы ей не терпелось приступить к этой операции. Она была в отчаянии, но не до такой степени. Напротив, в ней теплилась надежда, что найдется причина, по которой Герман откажется от пересадки. Она готовилась приложить к этому все усилия. Глупо сейчас, когда об операции речь не идет вообще, умолять его сжалиться над ней.

Но страх не покидал ее ни на минуту, и она устала жить в состоянии постоянного ужаса. Каждое утро Вера опасалась, что на этот раз ее измученные вены получат не привычное бесполезное вещество, а снотворное, и она окажется на операционном столе. Без предупреждения, без возможности что-либо изменить. Но все же она надеялась, что Фишеру хватит такта и смелости объявить ей о том, что День Икс настал. И тогда она вступит с ним в честную битву, приведет массу доводов и аргументов, будет просить, умолять, и если ничего не получится, тогда она ляжет на операционный стол с чувством достойного проигрыша. При любом исходе в ее жизни больше не будет страха неизвестности. Вот этого дня она ждала – Дня избавления от страха.

В постели она начала подыгрывать ему, ощущая свою власть в эти моменты. Каким бы чудовищем ни был Фишер, физиологически он все-таки мужчина, причем страстный и темпераментный. Когда-нибудь он, возможно, и сам не заметит, как эта власть выйдет за пределы спальни… Хотя в успех этого мероприятия Вера слабо верила. У Фишера было преимущество: при любом исходе он будет обладать этим телом.

Если только не заставить его усомниться в успехе операции. Собственно, на это и был расчет: Герман должен нуждаться в ней настолько, что даже малейшее сомнение в успешной трансплантации смогло бы его остановить. В Вериной голове постоянно прокручивалась масса комбинаций, стратегий и идей. Время от времени они разрушались волной отчаяния, и ей приходилось выстраивать их вновь, кирпичик за кирпичиком.

Каждый раз, выходя из комнаты и прогуливаясь по дому, Вера бросала взгляд на телефон в гостиной. Серьезного повода позвонить Пахому не было, но очень хотелось. Вдруг ему известно что-нибудь новое о намерениях Фишера, о состоянии Эллы? Но каждый раз, тяжело вздыхая, Вера отказывала себе в этом удовольствии, приберегая эту возможность на «черный день».

Уже которую ночь подряд ей снился Антон. Сон был тревожным. Она видела рядом с ним девушку, но не могла ее разглядеть, настолько незнакомка была сера и безлика. Во сне она думала, что это та самая новая пассия, про которую говорил Фишер, и с досадой понимала, что ненавистный враг и тут оказался прав – Антона что-то связывало с этой серой мышью. Проснувшись, она вздохнула с облегчением, но тут же усмехнулась сама себе. То, что ее сон не имел ничего общего с реальностью, вовсе не означало, что реальность окажется чем-то получше. Прошло двадцать дней с момента ее похорон, и вполне вероятно, Антон уже нашел утешение в обществе вполне симпатичной и яркой особы…

Однако новый день запомнился Вере по другой причине. Это был уже не сон, а вспышка. Именно так Вера назвала это явление.

Закутавшись в меховое манто, Вера вышла на веранду с чашкой горячего кофе. День был ясным и солнечным, что является большой редкостью для московской зимы. К тому же девушка отдавала себе отчет, что до весны, а тем более до лета она вряд ли доживет. Если Фишер не передумает, то операция состоится в холодное время года. Летом такие операции проводить нежелательно. Поэтому Вера наслаждалась каждым лучиком солнца, ласкающим ее лицо.

Открылась калитка, и в проеме показалась Римма. Сонный охранник Юрий вышел ей навстречу из своей будки.

К Юрию Вера тоже не раз присматривалась, пытаясь разглядеть в нем признаки человечности и вычислить степень его преданности Фишеру. Но в этом крепком коренастом мужике с ничего не выражающим лицом Вера смогла обнаружить только непробиваемую тупость. А именно это качество всегда больше всего пугало и отталкивало ее в людях. Можно как-то просчитать ходы и намерения умного человека, вступить с ним в интеллектуальную схватку. Но вот предугадать следующее движение тупицы зачастую практически невозможно.

Подсознательно Вера возлагала крошечную надежду на каждого человека, входящего на территорию особняка, хотя случалось это крайне редко. Вслед за Риммой, как всегда, нагруженной сумками с продуктами, зашел юноша. Мальчик лет шестнадцати. «Сын», – догадалась Вера. Об этом говорило воодушевление на лице женщины. Вера невольно улыбнулась. Она знала, как Римма любит сына. И уже и сама ни за что не посягнула бы на ее верность Фишеру. Римма была единственным человеком, которого Вера не осуждала за пособничество злому гению. Но будь у нее выбор, она предпочла бы никогда не встречать эту добрейшую, но скованную пожизненным обязательством перед человеком, спасшим жизнь ее ребенку, женщину.

Мальчик с заинтересованным видом проследовал во двор, вежливо кивнув Юрию. Навстречу ему, широко улыбаясь, вышел Фишер. Герман по-отечески любил большинство своих пациентов. Пожалуй, и Пахому он простил выходку с Верой из тех же чувств.

«Сын Риммы приехал готовиться к поступлению в московский вуз», – догадалась Вера, припомнив недавние разговоры в доме.

Снизу раздался восторженный возглас мальчика: Фишер выкатил из гаража навороченный спортивный велосипед, пообещав, что в случае поступления в университет Аким (так звали мальчика) сможет кататься на нем сколько угодно. Аким радостно вцепился руками в руль, попытался прокатиться по заснеженной тропинке и тут же неуклюже завалился на бок. Вера вздрогнула. Она не могла не вспомнить о том, что руки, держащие руль велосипеда-мечты, когда-то принадлежали другому мальчику…

Но от развития этих грустных выслей Веру отвлекла та самая вспышка. Первая в серии многих последующих.

Завороженно глядя на вращающееся колесо велосипеда, Вера, будто загипнотизированная этим цикличным движением, мысленно перенеслась больше чем на двадцать лет назад. Ей около шести лет. Она впервые вместе с сестрой посетила Москву, навещая дальних родственников. Жара. Июль. Сокольники. Она почему-то совсем одна… А сестра убежала прогуляться с кавалером и попросила девочку посидеть на лавочке, посулив мороженое по возвращении. Вера нащупала в кармашке платья мелочь и решила обеспечить себе лакомство самостоятельно. И вот она стоит посреди дороги, мелочь рассыпана по асфальту, а по коленке стекает красная струйка, постепенно впитываясь в белый гольф. Голова кружится от внезапного испуга и вращающегося перед глазами велосипедного колеса. Из оцепенения ее выводит белокурый мальчуган, трясущий девочку за плечи.

– Антон, – шепчет взрослая Вера.

– Малышка, ты цела? Чего по сторонам-то не смотришь? – деловито обращается мальчишка к маленькой Вере.

Девочка плачет, не в силах ответить, размазывает грязными руками слезы по личику. Сквозь слезную пелену взрослая Вера разглядывает десятилетнего Антона. Это, несомненно, он. Надо же! Как она могла забыть и не узнать его во взрослом возрасте? И тут же на смену этому вопросу приходит вопрос более закономерный: как она могла вспомнить этот никчемный эпизод из своего детства, как она узнала Антона в этом худом зеленоглазом мальчугане?..

Вера продолжает жадно вглядываться в его черты. Маленький Антон собирает оброненную девочкой мелочь.

– Куда ты так торопилась? Я чуть не сбил тебя!

– За мороженым, – обиженно отвечает Вера.

– Пойдем. – Антон оттаскивает в сторону велосипед, с которого сам только что свалился, когда резко тормозил, дабы не наехать на маленькую девочку, перебегающую дорогу.

Он доводит ее до палатки, шебуршит в кармане, после чего извлекает монетки, чтобы добавить недостающую сумму на эскимо. Девочка получает от продавщицы заветное лакомство. Появляется взволнованная сестра, хватает ее за руку и уводит прочь. Вера оглядывается через плечо на мальчишку, который уже направляется к своему велосипеду.

«Вот это да», – подумала Вера, мысленно возвращаясь на веранду. Она напрочь забыла про увиденное во дворе. Еще какое-то время она находилась под впечатлением от приоткрывшейся завесы памяти. Почему именно сейчас? Почему она никогда раньше не вспоминала, что уже когда-то сталкивалась с Антоном? Как же ей сейчас хотелось поделиться с ним этим неожиданным открытием! Может быть, сама судьба свела их снова через столько лет? Ну почему она не вспомнила раньше?!

Прокручивая раз за разом воспоминание о дне, проведенном в Сокольниках в далеком прошлом, Вера обнаруживала все больше мелких интересных деталей. И увлекшись этим процессом, Вера чуть не опоздала к ужину, где ее ожидал не только Фишер, но и его гости.

Сегодня Аким ужинал с хозяином дома. А еще за стол усадили заехавшего по делам Пахома. Увидев его, Вера на секунду замерла в дверях, но вовремя приняв непринужденный и безразличный вид, заняла свое место рядом с Германом, прямо напротив санитара. Фишер тут же прикрыл ее руку своей ладонью, демонстрируя полную идиллию между ними. Пахом смотрел на парочку устало и напряженно. Вере даже показалось, что вот он – человек, который так же, как и она, осознает весь абсурд происходящего.

Радостная суета, создаваемая хлопотавшей вокруг стола Риммой, позволила Вере несколько раз незаметно встретиться глазами с Пахомом. Однако его взгляд ничего конкретного не выражал. Пахом всегда был угрюмым малым, но сейчас он казался мрачнее обычного. Даже привыкший к его понурому виду Фишер пытался растормошить своего помощника, но Пахом не постарался изобразить приподнятое настроение даже ради него. Вере показалось, что молодой человек открыто демонстрирует недовольство происходящим. Но Фишера это ничуть не задевало.

У Веры тем временем поднялось настроение. Сегодняшний ужин оказался намного веселее обычного. У нее хватило дерзости подолгу задерживать укоряющий взгляд на Пахоме. Тот мрачнел еще сильнее и опускал глаза. Но одно он должен был заметить наверняка: Вера в ясном уме и твердой памяти.

Памяти… Если бы она могла поведать ему, какие сюрпризы преподносит ее память!

Не успела она подумать об этом, как в кухню вкатилась грузная кухарка Мила, довольная и раскрасневшаяся, словно зараженная Римминым энтузиазмом. В руках она держала поднос с белоснежным накрахмаленным полотенцем и румяными пирожками на нем. Аким радостно потянулся за угощением обеими руками, Пахом же в сторону подноса бросил равнодушный взгляд. Вера по непонятной ей причине наблюдала за аппетитной выпечкой…

«Пирожки такие свежие, ароматные, румяные! С капустой, с мясом, с яйцом!» – вдруг начал врезаться в ее память далекий голос из прошлого. Вот оно! Новая вспышка!

Что на этот раз? Еще жарче, чем в тот день в Сокольниках. Горячий воздух стоит стеной. Редкое дуновение ветра обжигает голые руки и ноги. Несмотря на жару, она очень голодна и с жадностью смотрит на румяные пирожки. Ей девять лет, и она впервые в жизни отправляется к морю на поезде с сестрой и бабушкой. Состав, следующий в Адлер, делает остановку в Воронеже. Вера специально вышла купить чего-нибудь, чтобы подкрепиться. Она ходит по перрону в поисках горячей кукурузы, но на глаза ей попадаются пирожки…

– С капустой, с яйцом и с зеленью, по три рубля! Бери, не пожалеешь!

Девятилетняя Вера поднимает глаза от пирожков и испытывает, пожалуй, самый сильный приступ отвращения в своей жизни. Перед ней в инвалидной коляске сидит то ли карлик, то ли младенец, которому приделали взрослую голову – одним словом, ошибка природы. Вера с ужасом пятится назад, вмиг позабыв про пирожки, да и про голод. Мальчик – это все-таки обычный мальчик, а не инопланетное чудо, причем примерно Вериного возраста – поджимает губы и перестает уговаривать миловидную девочку купить у него пирожки. Он опускает глаза, видимо, догадавшись, как его внешний вид подействовал на девчонку. А она продолжает с отвращением его разглядывать, скорчив брезгливую гримасу: крючковатые руки, не способные ни на одно скоординированное движение, непропорционально короткие ножки, непонятно для чего нужные этому головастику, большую голову подпирает палка, неудобно упирающаяся прямо ему в ухо.

Взгляд взрослой Веры сейчас также наполнен ужасом, но обращен внутрь себя, к той несмышленой девчонке, которая так неприкрыто выражает свое презрение несчастному инвалиду, бедному мальчику, пытающемуся хоть как-то заработать себе на пропитание и, возможно, на лечение. «Перестань пялиться и купи у него пирожки!» – внушала она себе девятилетней. «Поправь палку, пока она не разодрала ему ухо! Сделай же что-нибудь! Это ведь Пахом! Наш Пахом!»

Но девочка не слышит ее. Она едва смогла оторвать наконец взгляд от уродца и теперь быстрым шагом направляется прочь к другому концу платформы. «Вот и горячая кукуруза!» – радуется она, вмиг позабыв про мальчика с пирожками.

И вот спустя годы вспомнила. И тут же в наличии и пирожки, и Пахом. Только вид у него отнюдь не пугающий, а вполне даже симпатичный.

Верин провал в себя не остался незамеченным. Все перестали общаться и с беспокойством уставились на нее. Взволнованный Пахом, не смеющий к ней обратиться. Встревоженный Фишер рядом. Но тот обращается не к ней, а к Римме:

– Что-то наша девочка побледнела. У нас все лекарства по графику?

– Строго по графику, – отчеканила женщина.

Фишер с сомнением посмотрел на Римму, полагая, что из-за суматохи, связанной с приездом сына, она могла пропустить укол.

У Пахома вид был озадаченный. Вера не выглядела накачанной успокоительным. После стольких дней приема препарата она должна была напоминать овощ. А она, напротив, живо пытается взглядом что-то до него донести. Минуту назад подобного оживления не было, а сейчас ее как будто оса ужалила. Он взирал на нее вопросительно, но так ни черта и не понял. В ее взгляде читались и мольба, и удивление, и даже сострадание.

Вера не выдержала и потянулась через весь стол за пирожками. Загребла сразу две штуки. Один кинула на тарелку Пахому, а второй себе, а затем жадно впилась зубами в пирожок, продолжая многозначительно смотреть на молодого человека. Пахом лишь с недоумением покачал головой. А Фишер, напротив, успокоился:

– Препарат может вызывать сильные неконтролируемые приступы голода. Это нормально. Кушай, детка.

«Если бы голода, – подумала Вера. – Препарат, похоже, взрывает мой мозг, заставляя его обнажать память в совершенно неожиданные моменты».